Текст книги "Обрученные с Югом"

Автор книги: Пэт Конрой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 36 страниц)

Часть II

Глава 8
Стук в дверь

Раздается стук в дверь. Я смотрю на календарь: 7 апреля 1989 года. Никаких встреч на сегодня не запланировано. В отделе новостей все знают: я запираю дверь в свой кабинет только тогда, когда пишу, и эти часы творчества являются священными. На моей двери висит объявление: «ЛЕО КИНГ НАПРЯЖЕННО РАБОТАЕТ НАД СВОЕЙ КОЛОНКОЙ, КОТОРАЯ ПРОСЛАВИЛА ЕГО НА ВЕСЬ ЧАРЛСТОН, В ТО ВРЕМЯ КАК ОСТАЛЬНЫЕ ЗАСЛУЖЕННО ПРОЗЯБАЮТ В НЕИЗВЕСТНОСТИ. КОРОЧЕ ГОВОРЯ, Я ТВОРЮ НЕТЛЕННУЮ ПРОЗУ, ОНА ПЕРЕЖИВЕТ ВЕКА, ЕСЛИ В ПОДЛУННОМ МИРЕ СОХРАНЯТСЯ ЛЮДИ, КОТОРЫМ ДОРОГИ ВЫСШИЕ ПРОЯВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА. БУДЬТЕ ЛЮБЕЗНЫ, УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТУ, ПОКА Я НЕ ЗАКОНЧУ». Подпись разноцветными буквами гласит: «Богоравный Лео Кинг». За долгие годы мои коллеги исчиркали это объявление подлыми комментариями и дурацкими рисунками, так что теперь его трудно разобрать. Стук повторяется – громче и настойчивей, слышится шум – за дверью толпится народ. Я прекращаю печатать и, сожалея о целом вагоне идей, который только что полетел под откос, иду к двери. Распахиваю ее, готовый смести нарушителя покоя с лица земли.

На пороге стоит женщина, и будь на ее месте хоть архангел Гавриил – я и то удивился бы меньше. Лицо этой женщины знает весь мир, ее соблазнительные формы всем хорошо знакомы по сотням плакатов и фотографий, которые запечатлели ее то полуобнаженной – в одном белье или в накидке из звериных шкур, то в костюме Евы – как на одном знаменитом снимке, где наготу слегка прикрывает обвивающий ее питон. Она не договаривалась заранее о встрече – у нее нет такой привычки. Она стоит в белом платье, чуть тесноватом на ее роскошной фигуре – несколько старомодной по нынешним временам, когда все актрисы стремятся походить на дистрофиков в последней стадии истощения. Она пронеслась, как тайфун, через отдел новостей и увлекла за собой человек двадцать – в основном сексуально возбужденных мужчин, но и кое-кого из женщин, помешанных на звездах и Голливуде. Если вы, живя в 1989 году, не знаете, что Шеба По – голливудская кинозвезда, то, значит, вас отделяют от жизни стены монастыря. В таком случае вы, весьма вероятно, не выписываете «Ньюс энд курьер», который сообщает обо всех событиях из жизни Шебы, как малозаметных, так и скандальных. Шеба – единственная кинозвезда, которая вышла из Чарлстона, штат Южная Каролина. Мы относимся к нашей богине с обожанием, которого она, по нашему мнению, вполне заслуживает. Чарлстон никогда не славился блюдами мексиканской кухни, но можно считать, что, произведя на экспорт Шебу, мы отправили на Западное побережье энчиладу [44]44
  Энчилада – традиционное блюдо мексиканской кухни: тонкая лепешка, в которую завернута мясная или овощная начинка. (Прим. ред.)


[Закрыть]с острой начинкой и перцем чили.

– Простите, мадам, – говорю я. – Я тут пишу статью. У меня сроки горят.

Репортеры за спиной Шебы корчат в мой адрес неодобрительные гримасы, машут руками. Толпа растет на глазах по мере того, как слух о появлении Шебы распространяется по зданию. Я не знаю смеси более взрывоопасной, чем Шеба и толпа.

– Как я выгляжу, Лео? – спрашивает она, работая на публику. – Только честно.

– Вполне съедобно, – отвечаю и тут же жалею о сказанном.

– Вечно одни слова, – вздыхает она, и толпа восторженно гудит. – Познакомь меня со своими коллегами, Лео.

Мне хочется поскорее закончить эту сцену, и я выбираю несколько лиц.

– Вот этот рогатый – Кен Бургер, из Вашингтонского бюро. Рядом с ним Томми Форд. Вон тот – Стив Маллинз. А это Марша Джерард, она мечтает, чтобы ты расписалась у нее на груди. Сбоку от нее – Чарли Уильямс, он хочет, чтобы ты расписалась на другой части его тела. Но эта часть у него такая маленькая, что даже твои инициалы с трудом влезут.

– Чарли, я напишу целое любовное послание, – подмигивает Шеба.

– Не ешь ее, Лео, пока я не возьму у нее интервью, – кричит наш кинокритик Шэннон Ринджел.

– Это та самая стерва, которая обругала мой последний фильм? – Этим вопросом Шеба мгновенно устанавливает тишину.

Своим голосом она может убаюкать, а может поднять целый львиный прайд на охоту. Сейчас ее голос совсем не похож на мурлыканье.

– Просто мне кажется, у вас были и более значительные работы, – игриво отвечает Шэннон.

– Критиков развелось! Обычно на встречу с прессой я беру отряд по борьбе с грызунами.

– Дорогая Шеба, – говорю я. – Дорогие леди и джентльмены. У мисс По талант обзаводиться смертельными врагами. А мне нужно дописать статью.

– В выпускном классе мы с Лео были сладкой парочкой, – объявляет Шеба.

– Ничего подобного.

– Он втрескался в меня, как бегемот.

– Ничего подобного. – Я вталкиваю Шебу в свой кабинет и захлопываю дверь.

У Шебы развилось космическое самомнение, оно-то и заставляет ее звезду ярко сиять на небосводе человеческих амбиций, под влиянием которых хорошенькие девочки и пригожие мальчики ежегодно устремляются в Голливуд, поставляя ему свежую кровь, свежие гормоны и свежие чувства. Но едва я закрываю дверь, как Шеба отбрасывает роль дивы и превращается в ту самую девчонку, которая привнесла столько тайны и столько счастья в мой последний школьный год. Направляясь к столу, я поворачиваюсь к ней задом, и она тут же щиплет меня, но по-дружески, а не заигрывая.

– Ты все еще помешан на сексе, Лео.

– Не все в нас подвержено изменениям. Я ничего не слышал о тебе шесть месяцев.

– Я снималась в Гонконге у нового мужа, он режиссер и зануда.

– Я не успел познакомиться с последними двумя мужьями.

– Ты не много потерял, поверь мне. Я только что вернулась из Доминиканской республики – там процедура развода доведена до совершенства в смысле простоты.

– Значит, Трой Шпрингер канул в Лету?

– Его настоящее имя Моисей Берковиц, что, по-моему, звучит прекрасно. Но его мамочка в свое время поменяла фамилию и стала Клементиной Шпрингер. Я застукала ее славного сыночка в постели с шестнадцатилетней актриской, которая играла в фильме мою дочь.

– Мне очень жаль, Шеба.

– Лучше скажи что-нибудь в защиту своего пола.

– Мужчины были бы вполне сносными людьми, если бы Господь не наделил их членом.

Толпа за дверью не расходится, до нас долетает ропот разочарования. Наконец репортеры, ворча, плетутся к своим столам. Слушая Шебу, начавшую весело болтать, я могу спокойно рассмотреть ее. Невозможно отвлечься от сексуальной притягательности, которую она, не задумываясь, несет как мощный заряд. Ее голос, низкий и родной, звучит обольстительно, как в минуты любви. Чтобы свести с ума людей на всех этажах этого здания, ей достаточно было просто войти в него.

Только один человек обратил внимание на то, что вошла Шеба незаконно. Раздается властный стук в дверь кабинета, затем без всяких извинений на пороге возникает Блоссом Лаймстоун, наша дежурная с внешностью гладиатора. Она впускает людей в здание редакции и выпускает их, выполняя обязанности с серьезностью инструктора по строевой подготовке, которым когда-то работала. Проложив грудью путь через редакционную толпу, она решительно входит в мой кабинет и кладет чернокожую мускулистую руку Шебе на плечо. Глядя при этом на меня, Блоссом отчеканивает:

– Ваша милая подружка снова нарушила пропускной режим.

– Блоссом, она не была в редакции три года!

– Она должна расписываться на входе, как все люди.

– Блоссом, душка, твоя рука на моем плече – как приятно. – Шеба берет руку Блоссом и прижимает к своей роскошной груди. – Мне всегда нравилось нежное лесбийское прикосновение. Только лесбиянка знает, как доставить удовольствие женщине. Она сразу переходит к сути, без всяких глупостей и ролевых игр.

– Лесбиянка? – Блоссом отдергивает руку, словно коснулась раскаленных углей. – Да у меня трое сыновей! А ты все ходишь порожняя, как дырявый грузовик. На-ка, распишись вот здесь. И укажи время, когда вошла.

Шеба ставит свою подпись – вся в завитушках, подпись занимает четыре строчки вместо одной, и в этом нарушении правил – свобода и смелость.

– Я вошла, когда тираж грузили в фургон. Мы с братом часто помогали Лео развозить газеты. Я была здесь своим человеком, когда тебя и в помине не было, Блоссом, душка.

– Это я уже слышала. В следующий раз обязательно распишитесь, мисс По. Как все люди делают.

– В прошлый раз тебе крупно повезло, правда? За сколько ты продала мой автограф? За пятьдесят баксов? Или за шестьдесят?

Блоссом, пораженная тем, что ее разоблачили, молчит, потом признается:

– Все равно украли бы. Так уж лучше я продам.

Толпа у кабинета снова собралась – люди с интересом наблюдают за поединком двух женщин с характером. Шеба не замечала публики, пока не оглянулась – и тут уперлась взглядом в сонм возбужденных, любопытных лиц. Я приготовился к худшему, и оно не заставило себя ждать.

– Давай распишусь на твоей левой сиське, Блоссом. Не будем уточнять, сколько ты получишь за этот автограф, – говорит Шеба.

Репортеры громко фыркают. Они рассмеялись бы в голос, но удерживает почтение к Блоссом: она честно отражает натиск сумасшедших, которые осаждают редакцию, если какая-либо публикация вдруг задевает их параноидные души. Видно, что замечание Шебы сильно ранило Блоссом.

– Она не хотела тебя обидеть, Блоссом, – вмешиваюсь я. – Шеба работает на публику. Она не может иначе. Она актриса. А в остальном хорошая девочка.

– Она может быть кем угодно, Лео, – вздыхает Блоссом. – Но только не хорошей девочкой. Она прибежала к тебе, потому что у нее что-то стряслось. Помяни мое слово.

– А теперь прошу всех разойтись. – Я захлопал в ладоши. – Мне нужно сдать материал в воскресный номер, а срок уже на носу.

Мы снова остаемся вдвоем, и Шеба смотрит на меня с выражением, которое у нее означает смущение. Мы смеемся и обнимаемся, как брат с сестрой.

– Я плохо себя вела. Прости, Лео.

– Ничего, я привык.

– Я так веду себя со всеми, честное слово. Ты не один страдаешь, – шепнула она мне на ухо.

– Знаю, Шеба. Со мной ты можешь вести себя как угодно. Я же знаю, какая ты на самом деле, и никогда не забуду. Почему ты приехала?

– Почему? Разве ты не понимаешь, что моей карьере конец? Моя песенка спета. Меня использовали и бросили, как старый коврик. За целый год ни одного приглашения на главную роль. Телефон моего агента молчит. Мне тридцать восемь лет, Лео. По голливудским меркам – все равно что тысяча.

– Все это, может, и правда. Но ты ведь приехала не поэтому.

– Приехала повидать старых друзей. Мне нужно время от времени возвращаться к корням, Лео. Уж ты-то мог бы понимать это.

– После окончания школы старые друзья видели тебя раз десять, не больше.

– Но я же звоню! Ты не станешь отрицать, что я регулярно даю о себе знать по телефону.

– Ты звонишь, когда пьяная, Шеба. – Я прикрываю глаза рукой. – В стельку пьяная. Ты помнишь хоть, что, позвонив в последний раз, ты предлагала мне жениться на тебе?

– И что ты ответил?

– Что побегу разведусь со Старлой и сразу женюсь на тебе.

– У вас со Старлой ненастоящий брак. И всегда был ненастоящий.

– Есть документы, могу доказать.

– У вас была фиктивная любовь. Это хуже, чем фиктивный брак, – говорит она жестко, резко. – И теперь ты живешь фиктивной жизнью.

– Хватит валять дурака, Шеба. Можно подумать, ты приехала, чтобы наладить мою личную жизнь. Знаешь, до твоего приезда я чувствовал себя чарлстонской знаменитостью.

– Никто из моих друзей в Голливуде даже не слышал о тебе.

– Это те самые друзья, которые не звонят твоему агенту?

– Те самые.

– Тебя дважды номинировали на приз Академии как лучшую актрису. Ты получила «Оскар» за лучшую роль второго плана. Это блестящая карьера.

– Но как лучшей актрисе мне ничего не дали. А номинация – это пшик. Все равно как спать со стажером или осветителем, а не с режиссером.

– Ну, с режиссерами у тебя все в порядке.

– Замужем была за четырьмя, – улыбается она. – А спала со всеми.

– Можно будет это процитировать? – Я тянусь к печатной машинке.

– Конечно нет.

– Хорошо, Шеба. Я прошу от тебя немногого. Поделись со мной свежими сплетнями и новыми слухами, чтобы я мог разделаться с воскресной колонкой, а потом мы свалим отсюда и напьемся с друзьями.

– Ха! Ты меня используешь. Эксплуатируешь мою всемирную славу.

– Меня обижают твои подозрения. – Я опускаю пальцы на клавиши.

– Никто еще не знает о моем разводе с Троем Шпрингером. Это сногсшибательная новость.

– Он был твоим четвертым или пятым мужем? – уточняю я, уже печатая.

– Откуда у тебя такое пристрастие к цифрам?

– Люблю точность. Среди журналистов и репортеров это часто встречается. Почему ты развелась с Троем? Журнал «Пипл» назвал его одним из самых красивых мужчин Голливуда.

– Я купила вибратор. У него более выраженная индивидуальность. И со своими обязанностями он справляется гораздо лучше.

– Дай объяснение, которое можно напечатать в семейной газете.

– Не сошлись характерами, особенно после того, как я застала его в горячей ванне – он трахал какую-то малышку.

– Ты сочла это дурным предзнаменованием?

– Да, в то время я как раз пыталась забеременеть.

– Можешь вспомнить всех своих мужей по именам?

– Я даже в лицо не всех помню.

– Самый ужасный человек, которого ты встречала в Голливуде?

– Карл Седжвик, мой первый муж, – отвечает она без раздумий.

– А самый лучший?

– Карл Седжвик. Вот какой он обманчивый и противоречивый, этот Голливуд.

– Что тебя поддерживает в жизни?

– Вера в то, что в один прекрасный день я получу самую лучшую роль, какой не было ни у одной американской актрисы.

– Что тебе помогает не сойти с ума, пока ты ждешь этой роли?

– Большие члены. Хорошая выпивка. Короче говоря, широкий выбор лекарственных средств.

– В Чарлстоне можно найти ликер.

– Мартини лучше, когда слушаешь, как волны Тихого океана разбиваются внизу о скалы.

– Можно написать о твоих любимых лекарственных средствах?

– Разумеется, нет!

– По чему ты больше всего скучаешь? Я имею в виду Чарлстон.

– Скучаю по школьным друзьям, Лео. Скучаю по девочке, которой была, когда приехала в этот город.

– Отчего?

– Оттого что в то время я еще не успела испортить свою жизнь. Думаю, тогда я была хорошая. А ты как думаешь, Лео?

Я смотрю на нее и вижу ту исчезнувшую девочку, о которой она говорит.

– Я никогда не встречал другой такой девушки, как ты, Шеба. Ни до, ни после.

Когда я смотрю на нее, журналист во мне борется с мальчишкой, который стал первым другом Шебы в этом городе. Журналист – человек хладнокровный, беззаветно преданный своей профессии, ему платят за то, чтобы он наблюдал жизненные драмы, а не участвовал в них. Я всегда держу наготове записную книжку. Моя тема – отчужденность. Когда я наблюдаю, как Шеба открывает свою душевную боль, я оплакиваю не только ту девочку, с которой когда-то познакомился, но и того мальчика, что шел с коробкой вафель через улицу поздравить с новосельем двух хлебнувших лиха близнецов. Став репортером, я потушил в себе тот огонь, который мальчик ценил как проявление человечности. Я могу объективно судить о жизни Шебы, но утратил способность анализировать свою. Шеба продолжала говорить с пугающей откровенностью – раньше я не замечал в ней такого.

– И что я сделала с той девочкой? Которую ты так любил? Которая была тебе другом? – вопрошает Шеба.

– Ты откликнулась на зов, – отвечаю я, не прекращая печатать. – Ты чувствовала свое призвание, свое предназначение и никогда не сомневалась в нем, не оглядывалась назад. Никто не мог остановить тебя, встать на твоем пути. Все из нашей компании следуют в жизни за обстоятельствами, как делает большинство людей. Ты же поймала свою мечту и стала тем, кем хотела. Ты вырвалась из города, достигла цели. Мало кому это удается.

Шеба закрывает глаза, поднимает руку и делает такое движение, словно стирает письмена с невидимой доски.

– В твоей интерпретации звучит прекрасно. Но ты ведь хорошо знаешь эту девушку, Лео. Да, она считала актерство высшим предназначением, и когда-то так оно и было. И эта девушка покорила Голливуд. Но потом возле глаз появились гусиные лапки, кожа одрябла, на крупных планах уже не засмеяться – на лбу обозначаются три заметные морщины. Мужья предлагали мне сделать подтяжку лица. В середине пути девушку охватил страх, и она стала соглашаться на все роли подряд: тупая красотка, нимфоманка, магазинная воришка и, наконец, мамаша-наседка, которая страдает анорексией и становится серийной убийцей.

– По-моему, это одна из лучших твоих ролей.

– Безнадежный сценарий, это было ясно еще до съемок. Но все равно спасибо тебе, Лео, на добром слове. А помнишь Лондон?

– Никогда не забывал.

– Я играла Офелию в лондонском театре. Мне было двадцать четыре года, и все англичане пришли в бешенство, когда на роль этой датчанки-самоубийцы утвердили никому не известную американку. Все наши чарлстонские друзья прилетели на премьеру. Тревор примчался из Сан-Франциско с новым любовником. Не помнишь, как звали того мальчика?

– Вроде бы Джози.

– Нет, Джози не видел «Гамлета». Скорее это был Майкл Номер Один.

– Тогда уж Майкл Номер Два. С Майклом Номер Один я не встречался.

– Все равно, какая разница. Тревор в то время менял мальчиков, как перчатки. А помнишь вечеринку, которую вы устроили в мою честь после премьеры? Как называется тот ресторан?

– «Л’Этуаль». Я до сих пор бываю там, когда приезжаю в Лондон. А помнишь первые отзывы? Критики в один голос писали, что подобной Офелии сцена еще не видела. Ричард Бартон и Лоуренс Оливье пришли за кулисы поздравить тебя. Это был один из лучших вечеров в нашей жизни.

Шеба улыбается, потом снова мрачнеет.

– В прошлом году тот же самый театр пригласил меня на роль Гертруды, этой мерзавки, матери Гамлета. Но я же не старая карга, Лео. Дайте мне еще хоть год-другой! Это лицо и это тело, как бы скверно я с ними ни обращалась, еще годятся на роль молодой и успешной красавицы с блестящим чувством юмора. Да, сегодня в Голливуде есть семь актрис красивей меня, но их всего лишь семь! А если сравнивать масштаб индивидуальности и силу игры, то они карлицы рядом со мной! По-твоему, я не вижу, как из этого лица начинает выглядывать старая карга? Я все прекрасно вижу. Я вижу каждую морщинку, каждую складочку, которая появляется, когда я просыпаюсь после попойки или изображаю оргазм в постели со свежеиспеченным любимцем Голливуда. Мне хочется взять пистолет и перебить все зеркала!

– Стоп, девочка моя! Тебе не кажется, что мы сползаем в мелодраму?

– Мне не нужно играть, когда я с тобой, Лео. Это одна из причин, почему я здесь.

– Ты будешь очаровательной старушкой.

– Я никогда не стану старушкой! – Шеба запрокидывает голову и смеется. – Клянусь тебе. И это, сэр, вы можете напечатать в своей газете.

– И все же почему ты приехала? В чем настоящая причина?

– Причин несколько. Одну я назвала. Другая… – Она мнется, и тут звонит телефон.

– Алло! – Я снимаю трубку. – Привет, Молли! Нет, слухи тебя не обманули. Она у меня в кабинете, сидит напротив. Все собираются у тебя, чтобы выпить и поужинать? Минутку… – Я прикрываю трубку рукой и спрашиваю у Шебы: – У тебя есть планы на вечер? Молли созвала наших, и они уже в пути. Как ты?

– Чтоб я пропустила такое дельце? Ни за что на свете!

– Она будет, Молли, – говорю я в трубку. – Встретимся в шесть. Хорошо, я передам Шебе, что гостевой домик в ее распоряжении.

Нас прерывает очередной стук в дверь. Пожалуй, бремя славы Шебы По становится нам не по силам. Минута доверительной близости накатила и миновала.

– Входите, кто там! – кричу я.

Самые молодые журналисты из отдела новостей, набравшись храбрости, просят меня представить их Шебе По. Амелия Эванс первая переступает порог и говорит, извинившись перед Шебой:

– Лео, меня уволят, если я не возьму интервью у мисс По.

– Шеба, это Амелия Эванс, недавно приехала из Чапел-Хилла. Самый способный молодой репортер в нашей команде. Нам очень повезло с ней. Амелия, это Шеба По.

– Правда, что вы с Лео были влюблены друг в друга в школе, мисс По? – спрашивает Амелия, не дожидаясь, пока ей разрешат приступить к интервью.

Кончики ушей у меня вспыхивают, краска предательски разливается по всему лицу, и я отвечаю:

– Нет, неправда. Мы всегда были только друзьями.

– Ох уж этот Лео со своей скромностью! – Шеба насмешливо улыбается, глядя на мои увертки. – Только что занимался со мной любовью на своем столе красного дерева, а теперь притворяется, будто мы только друзья.

– Газета у нас дешевая. Издателю не по карману даже унитазная крышка из красного дерева, не то что письменный стол. Амелия, пригласи на встречу с Шебой ее поклонников из отдела новостей, а потом проинтервьюируй ее в библиотеке. А я тем временем закончу свою статью и зайду за Шебой. Веди себя хорошо, Шеба.

– У Лео с ранней юности сексуальный аппетит, как у гориллы, – сообщает Шеба.

Эллен Уокенхат, которая пришла работать в газету в том же году, что и я, а теперь является редактором по науке, слышит эту реплику, проходя мимо. Она засовывает голову в дверь и спрашивает:

– Сексуальный аппетит, как у гориллы? Что еще ты скрывал от нас все эти годы, Лео?

– Что водился в школе черт знает с кем.

– Как можно одним словом охарактеризовать Лео-школьника? – спрашивает Эллен.

– Съедобный, – подумав, отвечает Шеба.

– Позовите Натали! – кричит Эллен. – Где редактор по кулинарии, когда мы обсуждаем такие темы?

– Это газетный юмор, – поясняю Шебе. – Он быстро приедается. Уведи Шебу отсюда, Амелия.

– У тебя отличные люди, я хотела бы с ними работать, – говорит Шеба.

– Это журналисты, Шеба. Несчастные, заблудшие души. Пашут за гроши, которых тебе и на косметику не хватило бы.

Шеба встает со стула и говорит, красуясь перед Амелией:

– Я никогда не пользуюсь косметикой, дружок. То, что ты принимаешь за косметику, просто-напросто дар природы.

Разделавшись с работой, я встречаюсь с Шебой на парковке для сотрудников газеты. Открываю пассажирскую дверцу и бросаю на заднее сиденье банки из-под напитков, упаковку от фастфуда, полупустые пакеты с попкорном, бейсбольные перчатки. Освободив таким образом переднее сиденье, я театральным жестом приглашаю Шебу садиться. Она окидывает машину быстрым взглядом и усаживается с видом путешественника, которому предложили прокатиться на осле.

– Какой марки твоя машина? – спрашивает она скорее из вежливости, чем из любопытства, когда я поворачиваю на Кинг-стрит.

– Это «бьюик лесабр».

– Что-то слышала. Среди моих знакомых никто не ездит на «бьюике» и не собирается. По-моему, это машина для прислуги, разве нет? Или для тех, кто получает социальное пособие.

– Понимаешь, я фанатик «бьюика». Мой дедушка зарабатывал на жизнь продажей этих автомобилей.

– Ничего не знала об этом. Какая скучная история.

– У меня в запасе куча скучных историй. А на чем ездишь ты по нашей благословенной, будь она проклята, Калифорнии?

– У меня шесть автомобилей: «порше», «мазератти» и еще какие-то.

– Похоже, ты не очень увлекаешься автомобилями.

– Зато мой последний муж обожал их. Он разговаривал с ними, когда натирал полиролью.

– Он был славный парень? Пока не начал путаться со старлетками?

Шеба наклоняется и пожимает мне руку ласково, по-сестрински.

– Я никогда не выхожу замуж за славных парней, Лео. Пора бы тебе уже это усвоить. Да и ты не блещешь умением выбирать жен.

– Ох уж да, – киваю я.

– Ты давно видел свою жену? – Шеба пристально смотрит на меня.

– Она приезжала в прошлом году. Пожила пару месяцев. Потом снова исчезла. Мы с ней неплохо провели время.

– Тебе нужна другая девушка. Тебе нужен раз-вод. – Последнее слово Шеба пропела.

– Я дал клятву в церкви. И отношусь к этому серьезно.

– Я тоже давала разные клятвы – миллион раз. Все это чушь собачья. Про сумасшедший дом в этих клятвах ведь ничего не говорится?

– Я знал, что у Старлы есть проблемы с психикой, когда женился на ней. Так что шел на этот брак с открытыми глазами. Просто я верил тогда в силу любви.

– Ты был наивен, Лео. Все мы были наивны тогда. Но все же не до такой степени, как ты.

– Теперь я стал очень опытным и мудрым. На меня в этом городе смотрят чуть ли не как на титана Возрождения.

– Как поживает твоя матушка, сестра Мэри Дракула Годзилла Норберта? – спрашивает Шеба.

– Выпускаю ее в морг каждую ночь порезвиться. Ты не хочешь заехать повидать свою мать?

– Я завтракала сегодня с ней. Ситуация ухудшается, Лео. Как ты и предсказывал полгода назад.

– Давай отложим разговор о матерях. Наши друзья собрались у Молли, к югу от Брод-стрит, и ждут нас, чтобы отпраздновать твое возвращение в Святой город.

Мы проезжаем мимо Мэрион-сквер с Цитаделью и статуей Джона Кэлхауна, [45]45
  Джон Колдуэлл Кэлхаун (1782–1850) – американский государственный деятель, философ, защитник интересов южных штатов и сторонник рабства.


[Закрыть]который мрачно взирает на гавань с самого высокого в городе пьедестала. Шеба требует открыть окно, чтобы насладиться букетом городских ароматов, и я соглашаюсь, хотя считаю изобретателя кондиционера человеком столь же великим, как изобретатель колеса. Шеба чихает, втягивая в себя запахи порта, снова чихает.

– Пахнет жасмином, – комментирует она. – А вот повеяло водой, сейчас отлив. Теперь запахло илом.

– Все, что ты вдыхаешь, не что иное, как запах окиси углерода. Так всегда пахнет в час пик.

– Куда подевался романтик в тебе? – смотрит на меня Шеба.

– Он повзрослел.

Мы быстро проезжаем мимо магазина морепродуктов «Химанс сифуд» и бывшего рынка рабов, где толпятся туристы в шортах-бермудах, футболках и шлепанцах. Останавливаемся на красный свет у перекрестка, называемого «Четырехугольный ковш». Наискосок возвышается епископальная церковь Святого Михаила, сияющая белизной и самодовольством, которое хороший вкус может вложить в культовое здание. У меня случился конфликт с епископом Римско-католической церкви Чарлстона из-за того, что в газете я обратился к нему с просьбой пригласить английских архитекторов, когда он захочет возвести еще одно нелепое сооружение на окраине Чарлстона. Мои единоверцы, которые молятся в этих напоминающих поганки храмах, не один месяц забрасывали меня возмущенными письмами, но их злоба отнюдь не способствует украшению их церквей.

Загорается зеленый свет, я поворачиваю на юг от Брод-стрит, и тут слышится вой сирены, мигают синие огни полицейской машины. Я недоумеваю, инстинктивно смотрю на спидометр – скорость не превышает пятнадцати миль в час. Я быстро перебираю в уме все пункты, соблюдение которых необходимо, чтобы считаться законопослушным гражданином штата Южная Каролина: страховка, регистрация, квитанция об уплате налога, продленные права. У меня нет ни малейших сомнений, что я своевременно обо всем позаботился и в данный момент все мои документы в полном порядке, – такое у меня не часто бывает.

– Шеба, может, ты соблазнила копа, который теперь преследует нас? – спрашиваю я.

– Если бы я кого-нибудь в Южной Каролине соблазнила своей божественной задницей, тут не обошлось бы без аварии со смертельным исходом.

– Сэр! – обращается полицейский, поравнявшись с моей машиной. – Положите руки на руль. Теперь медленно выходите из машины.

– Офицер! Что случилось?

– Вопросы буду задавать я! – Его интонация не предвещает ничего хорошего. – Положите руки на крышу машины. Расставьте ноги пошире. Поступило сообщение, что местный сексуальный маньяк похитил известную актрису.

– Шеба! Это же Айк Джефферсон, будь он неладен, сукин сын!

– Айк! – кричит Шеба и выскакивает из машины.

Они сжимают друг друга в объятиях, Айк кружит Шебу к восторгу дамочек с аккуратными корзинками, которые продают зелень туристам и местным жителям. Айк давно, со времен юности, является кумиром чернокожей общины Чарлстона, и леди с корзинками ничуть не удивляются тому, что он кружит в своих объятиях самую главную чарлстонскую знаменитость. Поскольку во мне живет первобытный страх перед полицией, перед перспективой быть задержанным, независимо от степени виновности, то мне требуется время, чтобы успокоить дрожь в ладонях. Я снимаю руки с крыши автомобиля, и тут мне в почки упирается дубинка другого полицейского. Это женщина, понимаю я, услышав горячий шепот:

– Стоять, белый мальчик! По-моему, ты получил законный приказ от представителя власти положить руки на крышу своей долбаной развалюхи!

– Не бей меня своей дубинкой, Бетти! А то мы подеремся посреди Митинг-стрит.

– Сопротивление при задержании. Угрозы в адрес офицера полиции, – отвечает Бетти Робертс Джефферсон, жена Айка и сержант полиции при исполнении обязанностей. – Вы слышали, капитан?

– Слышал, слышал, – откликается Айк. – Обыщите его драндулет, сержант.

– Я полагаю, у вас есть разрешение на обыск.

В ответ на мои слова Бетти сует мне под нос ордер, подписанный Дезире Робинсоном, первым чернокожим судьей в истории Чарлстона.

– Тысяча шестьсот девятнадцатый год – худший год в истории Америки, – говорю я, и Шеба смеется, по-прежнему стиснутая в могучих лапах Айка. – Тогда в колонию Виргиния завезли первую партию рабов. С тех пор Юг катится под откос.

– Шеба, ты поедешь со мной в командирской машине, – ослабив наконец хватку и выпустив Шебу, говорит Айк. – А ты, Бетти, сядешь к этому изнеженному слабаку.

– Сначала я должна обнять эту девчонку, – смеется Бетти и подходит к Шебе. – Как поживает моя любимая белая стерва?

Женщины обнимаются от души.

– Бетти, – говорит Шеба, – я увезу тебя на Западное побережье. Там найдутся режиссеры, которые будут счастливы вывести тебя на экран.

– Мой долг – оставаться здесь и присматривать за новым шефом полиции. – Бетти кивает в сторону мужа.

– Шефом? – восклицает Шеба. – Так ты, Айк Джефферсон, черт тебя подери, стал шефом полиции города Чарлстона, штат Южная Каролина? Куда же подевался старый добрый расизм? Сегрегация, отдельные буфеты? Питьевые фонтанчики «Только для белых»? Где он сегодня, этот расизм, когда мы так нуждаемся в нем? Шеф полиции! Слушай, никогда в жизни, ни за кого я не испытывала такой гордости!

– Просто диву даешься, как взяточничество, коррупция, контрабанда оружия и торговля наркотиками могут способствовать карьерному росту завалящего полицейского! – заметил я.

– Мы покончим с этим, – сказал Айк, не глядя на меня и обращаясь к Шебе. – Скоро будет торжественная церемония вступления в должность. Цитадель собирается устроить парад в мою честь. Ты здорово уважишь меня, если придешь.

– Ни табун диких лошадей, ни главная роль в фильме Спилберга не помешают мне прийти, – отвечает Шеба. – Нет, насчет Спилберга я погорячилась. Но только Спилберг и остановит меня, больше ничего. Обещаю. Кого ты приглашаешь на церемонию?

– Важных персон. Разных шишек, – ухмыляется Айк. – Самые сливки белого общества. Даже Лео не попадает в эту компанию.

– Делать мне больше нечего, как водить компанию с чернокожим автоинспектором, который из кожи вон лезет, чтобы сделать карьеру.

– Женщина, надень на этого белого хулигана наручники, – обращается Айк к Бетти. – Он достал меня своей болтовней.

Айк открывает дверцу своей патрульной машины и почтительно склоняется, дожидаясь, пока Шеба расположится на переднем сиденье.