Текст книги "Цивилизация Просвещения"

Автор книги: Пьер Шоню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 44 страниц)

Глава 8
ЭСТЕТИКА ПРОСВЕЩЕНИЯ. ЦВЕТ, ФОРМЫ, ОБСТАНОВКА ПОВСЕДНЕВНОЙ ЖИЗНИ

Благодаря всеобщей грамотности, Германия эпохи Просвещения сумела создать империю музыки, которая до сих пор питает мировую цивилизацию, порожденную обширной традиционной Европой. Ни одна эстетика – как бы ни была независима ее автономно сформированная структура – не может сохраняться в отрыве от социальной и экономической среды. Внутри экономики, которая с таким трудом добывает средства к существованию, внутри цивилизации, которую, относительно других внеевропейских цивилизаций и культур, в общих чертах можно определить как цивилизацию редкого досуга, музыкальная образованность целого народа предполагает некоторый запас прочности, рост продуктивности, больший доход per capita [92]92
  Per capita – на душу населения (лат.).


[Закрыть]и, в результате, всеобщую ориентацию на образование – чем и характеризуется традиционная культура эпохи Просвещения.

Связь между экономической и социальной стороной жизни еще ощутимее в том, что касается пластических искусств, и прежде всего архитектуры. В музыке – если не брать орган и оперу (последняя относится к театральному искусству) – ценится ее способность давать отдых, позволить отвлечься от повседневных трудностей материальной жизни. Исполнительское искусство в Европе Просвещения связано с гигантским рывком: вчетверо вырастает число тех, кто играет с листа, и вдвое – тех, кто умеет читать по нотам.

Пластические искусства все значительнее входят в социальную и, прежде всего, в экономическую сферу жизни, подвижность внутри структуры становится более заметной, особенно в области архитектуры. Шансы архитектуры связаны не очень жестко с объемом строительства. С конца XVII до конца XVIII века население Европы выросло вдвое, а в городах – втрое, а где-то и вчетверо. Рост беспрецедентный, но при этом управляемый: у нас есть нормы проживания в городских домах в XVIII веке. Эти подсчеты сделаны на материале Нормандии и охватывают не только Руан, но и такой маленький город, как Кутанс; в Кутансе, в частности, на одну комнату редко приходится более одного жителя. Лишь в 45 % случаев количество проживающих превышает количество комнат, а перенаселенные дома – правда, в разумных пределах, что характерно для Кутанса, – не превышают 20 %. Города-спруты появляются в XIX веке. В век Просвещения, в отличие от предшествующих или последующих эпох, не ютятся в погребах или на чердаках. В XVIII веке в городах выстроено почти втрое больше, чем в предшествующие столетия. Вся история архитектуры XVIII века объясняется этими предварительными расчетами.

Строительные техники эволюционировали не слишком заметно; немного выросла продуктивность, главным образом благодаря росту качества. Стереотомия [93]93
  Стереотомия – строительство из камня, искусство обрабатывать крупные каменные блоки.


[Закрыть]при строительстве престижных зданий достигает совершенства. Таковы пониженные своды аббатства Сент-Этьен в Кане или лестница ратуши в Руане; архиепископства Тура и Бордо – шедевры точности. Это техническое совершенство при уверенности в том, что найдется достаточное количество ремесленников, чтобы без погрешностей выполнить задание подрядчика, хорошо известно теоретикам строительного искусства. Патт, к которому постоянно обращаются, с гордостью обращает внимание читателя на красоту массивной каменной кладки замечательного памятника – церкви Св. Женевьевы. Столь качественное техническое исполнение дает архитектору уверенность в том, что ему удастся воплотить самую замысловатую фантазию. Без этой ремесленной инфраструктуры, без корпуса ремесленников, прошедших суровую школу подмастерьев для работы в городе – что так напоминает всеобщее музыкальное воспитание среди простонародья в Тюрингии, Лаузице и Саксонии, – были бы немыслимы ни колоссальное гипербарокко в Германии, ни рокайльные интерьеры во Франции и Центральной Европе. Это техническое совершенство, достигнутое многовековым опытом использования средств и методов, связано с экономической обстановкой и ростом спроса. Городской массив вырастает втрое, и этим все сказано. Крестьянский дом строится в полном согласии с традицией; на время строительства крестьяне бросают земледелие; городское строительство – дело более сложное, которым занимаются несколько сложных объединений, лабораторий прогресса и качества. Благодаря росту спроса, относительно снижаются цены или, во всяком случае, их верхний предел (например, дом священника – строение сельское, но значительное). Технические возможности в целом расширяются. Множитель Просвещения проявляется в урбанизме, в архитектуре.

Основополагающий фактор в 1680—1720-е годы связан со взрывом религиозного барокко, с итальянским влиянием, с бескрайним творческим пространством альпийской Германии и придунайской Европы. С одной стороны, Австрия, а значит, католическая Германия, Италия, Испания, и с другой – Франция, Англия, протестантская северная Германия. С одной стороны, империя немецкого барокко, духовного подъема, искусство архитектурной фуги, музыкальный контрапункт в камне, во славу Deus absconditus, которого католическая реформа сделала доступным в таинстве евхаристии, а с другой, несмотря ни на что, остается европейская мысль Просвещения, светское искусство на службе чувств, на службе земной жизни; эсхатологические ожидания первое время, на стадии формирования этики, уживаются здесь с рационалистической и прагматической философией. Затраты слишком обременительны, усилия слишком велики и долги, строительство затягивается на век и более – в традиционном обществе, в условиях традиционной экономики все это требует от архитектуры быстрой эволюции. Несмотря ни на что, путь преемственности ведет во Францию и в Англию. В конце XVII века определяющую роль играли королевский заказ и сильная личность Жюля Ардуэна-Мансара – отсюда искушение (которому поддались искусствоведы прошлых лет) считать 1708 год, год смерти архитектора Великого Короля, отправной точкой новой эпохи.

На самом деле такое представление ошибочно. Как минимум, по трем причинам: поскольку архитектурные ансамбли 1665—1690-х годов со своей массивностью и своим величием, которые во Франции и Европе ассоциируются с царствованием Людовика XIV, простоят весь век Просвещения; поскольку по всей северной Германии от двора ко двору распространяются подражания Ардуэну-Мансару; поскольку семейные связи и преемственность мастерской Ардуэна-Мансара, который один стоит многих, позволяют его традиции просуществовать почти всю первую половину XVIII века.

Вокруг Жюля Ардуэна-Мансара формируется целая плеяда: Кошри, его первый чертежник, Жак III Габриэль, внук того, кто построил руанскую ратушу, Д’Авилер (родился в 1653-м, в тридцать два года начал работать с мастером, автор знаменитого «Курса архитектуры», опубликованного в 1691 году, умер в Монпелье в 1700-м), Пьер Лепотр и Лассюранс. Но главным образом, следует помнить двух великих выходцев из мастерской Ардуэна-Мансара в первой половине XVIII века. Робер де Котт родился в 1656 году; он был внуком архитекторов, но начало его деятельности связано с машиной Марли. В 1685 году он начинает работать с Мансаром и женится на его свояченице Катрин Бодэн. С этого момента его карьера обеспечена: он принят в Академию архитектуры, где так сильна преемственность. Луи Откёр отмечает, что лучшие, блистательнейшие его произведения (часовня в Версале, хоры Нотр-Дам, лионская ратуша) построены до 1708 года под руководством Ардуэна-Мансара. Известно, какую роль Робер де Котт сыграл в строительстве больших парижских особняков – Отель Тюбеф на улице Пти-Шан, особняка герцогини д’Эстре, Отель дю Люд, особняков Тулузы, Гренуйер… Но еще более выдающимся выходцем из круга Мансара был Бофран: тоже сын архитектора и скульптора, а по матери – племянник Кино, он выступает и как художник, и как сочинитель. Жермен Бофран родился в 1667 году в Нанте. В мастерскую Жюля Ардуэна он поступает вскоре после Робера де Котта, в 1687-м; ему двадцать лет, он моложе и, следовательно, восприимчивее, он становится чертежником с честным заработком 600 ливров в год и проживанием в доме мастера на полном пансионе. Из произведений мастерской Мансара ему приписываются оригинальные работы в Дижоне. Бофран не только много построил с 1695 года, он также опубликовал большой труд по архитектуре в 1743 году в парижской типографии Гийома Кавельера; Пьер Патте, автор статей по архитектуре, в 1753-м дал весьма положительную рецензию на эту книгу. Прилежный академик, энтузиаст инженерного искусства, он строит мосты в Сансе и Монтро. Его наследие впечатляет: особняк Лебрен в Париже, особняк Амло; известны его работы в Лотарингии, где он по заказу герцога перестраивал дворец Люневиль, построенный в середине XVI века. Пятнадцать лет плодотворного труда. Главные его работы – Мальгранж, этот нансийский Версаль, и герцогский дворец, который можно назвать Лувром Леопольда. Но вернемся в Париж, к особняку Аржансона, дворцу Сент-Уэн, особнякам Торси, Сеньлэ, Дюра, мадам Жюлье… И вот последний цветок мастерской Мансара – Жак III Габриэль. Он родился в 1667-м, умер в 1742 году; вместе с Коттом и Бофраном он сыграл важнейшую роль во французской архитектуре первых десятилетий эпохи Просвещения. Иными словами, 1708 год, год смерти Мансара, ни в коей мере не означает разрыва преемственности: как мы только что показали, изменения, которыми отмечен переход в новый век, фактически были подготовлены в мастерской Жюля Ардуэна-Мансара очень рано и почти незаметно, в рамках стиля Людовика XIV.

Главные перемены связаны с декором. Французская и английская архитектура внешне мало меняются с 1680-х по 1720-е; фасад остается данью традиции, изменения идут изнутри, и изменения капитальные. Внешний конформизм в мышлении, видимость почтения к государственным, экономическим и общественным структурам; все меняется на уровне сознания. Фасады дворцов и особняков традиционны, они – подтверждение преемственности; швы расползаются в глубине семейного очага, и это проявляется в новом убранстве. На это убранство влияет и сенсуализм Локка, и приоритет разума, и рост продолжительности жизни, и потребности тела, значимость которого сильно возрастает. Страстный, волнующий интерьер первых десятилетий XVIII века указывает на то, что в формировании стиля аристократической жизни важную роль начинает играть эротизм.

На закате эпохи Людовика XIV жилье характеризуется богатством материала; множество массивной бронзы, тщательная обработка. Для молодого Булля (1642–1732) Лебрен был, несомненно, главным из современников. В конце XVII века уже начинают уделять больше внимания отделке мебели. Поэтому роль Берена или Одрана трудно переоценить. Жан Верен родился в 1640 году в Сен-Мишель в семье потомственных кузнецов; он сын оружейника, кованое железо в его работах играет важную роль. Но особенно важен в творчестве Берена, который умирает в 1711 году, был гротеск. Начиная с 1670-го, с оформления галереи Аполлона в Лувре, он обнаруживает поразительное мастерство арабески. Конечно же, традиция гротеска весьма древняя, она восходит к римской Античности, и возвращение моды на гротеск в XVI веке тоже нельзя игнорировать, однако здесь обращают на себя внимание совершенство техники, эволюция форм и обогащение тематики. Некоторые темы Верен, разумеется, заимствует из традиционного арсенала: сатиры, сфинксы, тритоны, химеры, грифоны, – но композиция более воздушна, больше пустот, позволяющих выделить фигуры, формы более хрупки и потому более пластичны. И главное, Верен вводит новые фигуры. Обезьяны в орнаменте встречались и раньше, но теперь их вид меняется. Гротеск свидетельствует о расширении границ мира. Вот персонажи комедии делъ арте или оперы: музыканты, играющие на трубе или гитаре, бьющие в барабаны, ходящие на руках, но вот и собственно новые миры: экзотические мечты, мудрые садовники и китайские философы, «турецкие всадники, отдыхающие в тени пальм, здания Нефелококсигии [94]94
  Нефелококсигия (в русском переводе – Тучекукуевск) – город птиц между небом и землей в комедии Аристофана «Птицы».


[Закрыть], где все противоречит самой конструкции – месть декоратора реальности». И месть декоратора архитектору. Фонтаны Берена радуют глаз и предвосхищают фонтаны Одрана, Жилло и Ватто. Верен с радостью и энтузиазмом работает в городе. И это тоже говорит о важных изменениях XVIII века. Он более раскован, когда оформляет Отель Мелли-Нель, уже поздний (около 1686 года, на углу улицы Бон и набережной Вольтера, быв. Малаке). По рисункам, найденным в Национальном музее в Стокгольме, видно, как эволюционирует Верен, свободный от придворной принужденности. Декор становится менее рельефным, круглая скульптура отходит на задний план, уступая место цвету, извилистым водостокам, лентам, цветам, головам в медальонах, гротескам, амурам и традиционному пальмовому лесу, которым сопровождается вся турецкая и китайская экзотика. Для такой декорации необходимо участие живописца, в данном случае Андре Камо.

Тенденции, которые Верен воплощает осторожно, в соответствии с традициями, господствующими при дворе, начинают бить ключом в городе, где господствует новый вкус, в творчестве Клода III Одрана (1658–1734). Одран из Лиона, он родился в семье художников и декораторов. Его первые арабески украшают плафон дворца Дофина в Медоне. На его орнаментах сплошь амуры, обезьяны, индейцы, дельфины. С самого начала стиль Одрана вырывается за пределы королевства. Новое декораторское искусство очень скоро распространяется по резиденциям правителей в барочной католической Германии, где для него оказывается более благоприятная атмосфера. Великого Дофина и Йозефа Клемента Баварского связывают узы родства. Одран украшает Буэн-Ретиро в Бонне декором, очень похожим на тот, что он выполнил в Медоне; процесс в Германии запущен. Благодаря мануфактуре Гобеленов, которая возобновляет свою деятельность в 1699 году, искусство Одрана распространяется по всей Европе.

Смерть Кольбера, закат и смерть Лебрена, экономические трудности 1690-х годов, война – все это вместе приводит к переменам во Франции, к открытости Европы. Ж. Ардуэн-Мансар в 1689–1690 годах принимает на себя руководство декораторской деятельностью Великой мастерской. Декор комбинированный, с накладным металлом, а значит, тяжелый; он выигрывает за счет теплоты тонов, впечатляющих массивных деталей, богатства материалов (позолоченная бронза, мрамор, эбеновое дерево, черепаховый панцирь). Его сменяет более уютный резной декор из крашеного дерева. Трудно не заметить связи между усовершенствованием отопительных средств и деревянной обшивкой. Ее уже в 1691 году отметил Д’Авилер, сотрудник Мансара, в своих записках «Двор». «Благодаря мастерству столяров, помещения получаются суше и здоровее и их можно заселять вскоре после строительства, а кроме того, благодаря комнатам более скромных размеров и более обжитым происходит экономия на мебели, поскольку для отделанным деревом комнат достаточно нескольких зеркал да картин в рамах. Резьба по дереву также скрадывает погрешности, например, скрывает неровности и впадины в стенах, там, где проходит дымоход; здесь делают стенные шкафы, которые помогают сохранять симметрию». Вот так выглядит встроенная меблировка, неотъемлемая часть внутренней архитектуры. Ж. Ардуэн-Мансар широко применяет резьбу по дереву, больше использует гипс, дешевый материал кризисного времени, а также стекло, которое, благодаря технологиям, обходится дешевле даже на больших поверхностях. Резьба по дереву, которая сохраняет стиль 1680—1690-х годов, времен Ле Во, к 1690—1700-м становится тоньше. Наконец, Мансар вводит во внутренний декор деталь, которой обеспечен долгий успех по всей Европе. Он вспоминает, что он архитектор, и во множестве использует ордеры колонн и пилястр в салонах. Например, в овальном кабинете малых королевских апартаментов и в салонах Трианона.

Изобретение разветвленных дымоходов позволило делать более эффективные и менее громоздкие камины. Это изобретение тоже датируется 1680—1690-ми годами. Каминов нового стиля, непременного символа комфорта в роскошном жилище, коснулся изобретательский дух эпохи. Вот камин а-ля мансард или а-ля ройяль. Пьер ле Потр и сам Ардуэн-Мансар создали вид камина, который использовался до конца XVIII века. Он был применен уже в особняке Лорж, который Мансар декорировал до 1695 года. К концу XVII века у каминов исчезли аттики, и всю панель стали делать из стекла, главного материала новомодной уютной обстановки. Ее делали прямоугольной, и завершали изогнутой или круглой аркой.

Цветовая гамма деревянной и гипсовой отделки, которую культивирует строительство нового типа, становится более приглушенной. Не столько по экономическим причинам, которые тоже важны, сколько в угоду тщеславию; уютный интерьер должен услаждать глаз. Фламандское влияние противостоит стилю Лебрена. Голубые и желтые оттенки не намного опережают белый и серый цвет. Команда реформаторов, которая формируется вокруг герцога Бургундского – Бовильер, Сент-Эньян, Фенелон, – культивируют новую гамму, этику простоты. Политическая мораль приходит на помощь неге чувств. Изменения происходят осторожно, поэтапно. В своих интерьерах Мансар планирует очень массивное внутреннее убранство, следуя правилам симметрии классицистической архитектуры, и на внутренних панелях, вычерченных с помощью рейсфедера, абсолютно барочное воображение разворачивается в полную силу, дает волю фантазии и изогнутым линиям. Верен, Одран и их конкуренты пользуются философскими сюжетами об императоре китайском, взятыми из очаровательной книжки П. Буве «Нынешнее состояние Китая в картинах», которая вышла в 1697 году. Новому видению интерьера, которое культивирует стареющий Ж. Ардуэн-Мансар, вместе с Береном, Булем, Пьером ле Потром, Лассюрансом, Робером де Коттом, Одраном и всеми более или менее анонимными рисовальщиками из мануфактуры Гобеленов, способствует распространение по всей Европе эстампа и гравюры. Сначала Даниэль Маро, затем немцы Готфрид Стерн, Иеремия Вольф, Хаффнер насаждают то, что становится чуть ли не новой этикой. В 1747 году герцог Люин, справедливо превознося создателя нового стиля и описывая арабески кабинета Дофины в Версале, назовет их, тридцать лет спустя после смерти художника, «береновскими рисунками». Фантазии Берена воплощают в XVIII веке Клод Одран, Жийо и Ватто. То, что Берен имел отношение и к театру, также симптоматично. В XVIII веке оперные интерьеры проникают в самые укромные уголки, в самое сердце домашнего очага – таков стиль жизни городской знати.

Арабеска Берена, которая кажется ученикам Лебрена утонченной и изящной, все же сохраняет до самой смерти мастера в 1711 году некоторую громоздкость, характерную для эпохи Людовика XIV. У Одрана арабеска становится тоньше. Она теряет всякую связь с реальностью, ее линии гибки и неуловимы. При Одране интерьер уже неотделим от живописи. Фактически легко выделяются два периода. С 1700 по 1725 год в интерьерах сохраняются линии раздела, установленные Ж. Ардуэном-Мансаром; после 1725-го – победа чистой фантазии и изогнутых линий, характерных для самого расцвета рококо. Одран создал два великолепных произведения: «Портьеры богов» и занавеси «Двенадцать месяцев».

Будучи смотрителем Люксембургского дворца, он принял к себе Ватто. К сожалению, декоративное творчество Ватто не сохранилось. Шинуазри и сенжери, охотничьи и вакхические сцены украшали дворец Ла Мюет, особняки Шовлен, Пульпри, Лау. Однако память о них хранят гравюры Буше, Жора и Обера. В стиле Ватто, а также Ланкре (ок. 1730) и панно отеля Булонь. Интерьер можно доверить скульптору; так было в случае Торо (настоящее имя – Бернар Оноре Тюрро, родился в Тулоне, 1672–1731), который работал в Париже и у себя на юге. За исключением случаев Одрана, Ватто и Торо, внутренний декор в XVIII веке – дело архитектора. Робера де Котта, Бофрана, Лассюранса, Оппенора можно считать лучшими декораторами эпохи Просвещения. В их творчестве снова возникает некоторая тяжеловесность. Больше размаха, меньше легкости, можно сказать, меньше пустот.

Велик соблазн назвать вторую половину века вершиной декораторского искусства. Эрпен с его особняком Субиз, Оппенор, может быть, Николя Пино, или взять хотя бы Мейсонье… Жюст-Орель Мейсонье, француз по происхождению, родился в Турине в 1693 или 1695 году. Сначала Мейсонье был золотых дел мастером; с тридцати лет он – королевский ювелир и до самой смерти, до 1750 года, – рисовальщик при Кабинете. В этом качестве он обязан был рисовать проекты «похоронных процессий, «галантных праздников», фейерверков» и театральных постановок. Все свои рисунки, будь то проект алтаря, гробницы, интерьера в особняке, беседки или подсвечника, Мейсонье подписывает. Мейсонье игнорирует тяжесть, сознательно смешивает вертикаль с горизонталью. У него «все становится пластичным, сворачивается, разворачивается, раздувается, вздымается, вьется глубокими впадинами и пузырится». Мейсонье – это всепоглощающая декорация, интерьер, который окончательно съедает архитектуру, конец компромиссам между этими двумя сферами, внешней непрерывностью маскируется внутренний размах. Мейсонье – это в то же время и перенос эротизма на декор, или, как показывает Луи Откёр, перенос царств: «Разглядывая его „Книгу овощей”, эту морковь, капусту, лук, проникаешь в его замыслы: он хотел перенести в архитектуру, как это сделают творцы modern style в 1900-е годы, всю изменчивость, всю гибкость, какая живет в растительном мире. Его слуховые оконца напоминают табакерки-раковины, его колокольни похожи на подсвечники, фонтаны – на солонки, канделябры – на кустарники, на пальмы, на кораллы. Его творчество – вечный перенос „царств” и материй».

Мейсонье в Европе – провозвестник основных тенденций и веяний. Мейсонье – не создатель рококо в строгом смысле. Авторитетом, который он заработал в Париже, он ускорит последний взрыв дикого барокко, он откажется от онтологических связей и от своей роли объединителя общественной архитектуры. Огромен его успех в Португалии, где он дал волю подавлявшимся в течение двух веков тенденциям искусства мануэлино. Мейсонье – это серьезный маневр Центральной Европы. Он позволяет английской аристократии на время освободиться от палладианской узды. Неудивительно, что князь Чарторыйский и граф Белинский заказывают ему эскизы своих салонов. «В 1724 году он создает для герцога Мортемара циферблат, который сам по себе символ: декор изгибается от каждого дуновения, формы сдвигаются, ни одна линия не останется в покое». Истинным последователем Мейсонье был Кювилье, самый баварский немец французского происхождения. Он выявил глубинное единство между декором, призванным удовлетворить вкусы новой буржуазии, щедрых фермеров, финансистов и снабженцев Франции в такой уникальной лаборатории, как парижский особняк, и вкусами аристократической среды в барочной Германии. Жан-Франсуа Кювилье родился на севере Франции, в Эно, в 1695 году и, несомненно, был учеником Бофрана и Жана-Франсуа Блонделя. Амалиенбург, Фалькенлюст, опера в Мюнхене, множество церквей… В радиусе 20 лье вокруг Мюнхена до сих пор во всем чувствуется отпечаток стиля Кювилье. Свобода гротеска, изобилие арабесок, девственный лес с обезьянами, пальмы, а на них – турки или китайцы в чудесных островерхих шапочках. Когда его фантазия стала иссякать, Кювилье взял на вооружение величественное немецкое барокко. После большого всплеска итальянского искусства в 1670—1680-е годы начинается слабый французский подъем 1720—1730-х годов: открыта последняя страница немецкого барокко. В этот период моды на французское искусство творения Кювилье оказываются на вершине. Охотничий павильон в Амалиенбурге (1734–1739) в огромном ансамбле Нимфенбурга ценен прежде всего своими интерьерами и изразцами незабываемого голубого цвета. В Резиденц-театре (1750–1753) «маленький белый с золотом зал – идеальное место для опер» какого-нибудь нового Моцарта. Еще более парадоксален, более удивителен он, несомненно, как религиозный гений Баварии: Кювилье – религиозный архитектор. Он работает вместе с Фишером в церкви Св. Михаила в Бергам-Лайме (1738–1744), заложенной по распоряжению архиепископа-курфюрста Кёльнского. Заметим, что в этой удивительной, живой и архаичной альпийской Германии Фишер (1691–1766) строит аббатство Оттобёйрен, неподалеку от Меммингера (1747–1766), «главное строение в стиле рококо с южной Германии», и что в Виблингене с 1772 по 1781 год возводится «последнее из больших произведений религиозной архитектуры в барочной Швабии» с любопытными перестановками, в которых чувствуется натиск целых декоративных планов неоклассицистического искусства.

Кювилье родился в Эно: стоит ли напоминать о важности антверпенского влияния на позднее рококо? Мейсонье и Кювилье, а также Слодцы и Верберкт – родом из Антверпена. Себастьян Слодц, первый в династии, умер в 1726 году; его сыновья: Себастьян-Антуан, Поль-Андре и, названный без ложной скромности, Микеланджело. Микеланждело оформлял зал для зрелищ, построенный в Версале к свадьбе Дофина, в 1745 году, зал комедий в мае 1763-го, катафалк для короля и королевы испанских в Нотр-Дам в 1760 году. Любопытно, как в декоративном искусстве позднего барокко рука об руку, как добрые приятели, идут театр, похоронная процессия и жизнь.

Как и Себастьян Слодц, Верберкт родился в Антверпене в 1704 году и стал тенью Габриэля. Он умер в 1771 году и застал конец декоративного искусства рококо, которое он прославил, как никто другой.

Декор в центре, в сердце всех рассуждений о той или иной цивилизации, ибо он оказывается рукотворной оболочкой, контактирующей с жизнью постольку, поскольку в нем сохраняется частица интимности, человеческих секретов. Дом таит и иные тайны в своих стенах, в своем устройстве, в своем плане, в своей практической завершенности. Прежде всего, архитектура XVIII века – даже в своих возвышенных формах – не существует в отрыве от региональных особенностей, традиционной культуры, внутри которой она возникает. Это важно для нашей перспективы, в которой эпоха Просвещения, самая ее вершина, рассматривается в преемственности, без отрыва от своей цивилизации, зародившейся шесть веков назад, на горизонте средневековой густонаселенной Европы.

Рассмотрим следующие данные: благодаря искусству ремесленников, обученных в городских условиях, благодаря поразительной школе XVIII век получил невиданное до сих пор мастерство стереотомии. Благородный камень оказывается снаружи, на фасаде, а с внутренней стороны, там, где никто не видит, используются другие материалы: в Руане, в Лизье, даже в Версале и Париже это чаще всего дерево и гипс. В Руане, третьем городе в королевстве, дом XVIII века строится по традиционной модели – из дерева и гипса. В Париже и Версале есть стены и перегородки из дерева, кусков гипса и песчаника, на глиняном растворе. Благородный камень не везде сумел вытеснить кирпич, который стараются сделать более легким, подмешивая в него торф или кору. Может быть, благодаря всем этим уступкам и компромиссам, строительство XVIII веке идет быстро и хорошо.

Мастерство обработки камня растет повсеместно; это позволяет строить больше сводов, уменьшая таким образом опасность пожаров, которая, конечно, уже не столь высока, но все же остается серьезной в городском пространстве. Иногда возвращаются очень старые техники, от которых, казалось бы, уже давно отошли. Так, в середине века в кассельской ратуше или в Бургундии строятся своды с выступающими ребрами. Повсеместно распространяется куда более смелая техника в строительном искусстве: гладкий свод. Первые из них, кирпичные, появляются в Кастельнодари около 1710-х, но эта техника начинает распространяться словно масляное пятно по воде лишь в 1750-х годах после публикации труда графа д’Эспи; тогда южная техника покоряет и северные земли, где строят из камня. В Париже Куртон возводит над передней особняка Матиньон свод в 7,8 метра, кривизна которого не превышает 0,43 метра.

Престижный городской дом реализуется в двух типах: дом, который выходит на улицу и на первый взгляд как бы не отличается от скромных домов, сдающихся внаем (неудобство в данном случае компенсируется двойной лестницей), или особняк между двором и садом, какие строились поначалу почти исключительно в Париже, но затем распространились и стали преобладать по всей Франции и за ее пределами. На улицу обычно выходят два крыла служебного назначения и стена, как правило, с вогнутым порталом. Акцент делается на центральную часть; портал выходит во внутренний двор либо напрямую, либо через переход; двор – или, если хватает места, два, а то и три или четыре двора – позволяют решить деликатные проблемы с лошадьми. Еще одна важная проблема: жилье для слуг; обычно его устраивают над служебными помещениями; большие общие спальни XVII века уступают место маленьким индивидуальным каморкам, жмущимся вдоль по коридору. В течение XVIII века не то чтобы слишком сильно выросло общее число слуг, но обязанности их разделяются, растет численность женского персонала относительно штата мужчин, который составлял решительное большинство еще в конце XVII века.

Что касается служебных и общих помещений для прислуги, городской особняк XVIII века может рассказать внимательному наблюдателю об искусстве жизни, о том, насколько рациональнее стал организовываться труд. В XVII веке кухни строятся подальше от господского корпуса; при многих кухнях есть пекарни – у богатых выпекается свой хлеб, – здесь же кладовые, посудомоечные и подсобные помещения. Большое расстояние между столовой и кухней требует дополнительного помещения для разогревания блюд при столовой. В результате – пустая трата времени, ненужный труд, остывшая еда, которую необходимо разогревать. Рациональный взгляд на скромные явления повседневной жизни, здравая оценка труда и удовольствия приводят к некоторым изменениям в организации богатого дома XVIII века. Теперь кухня строится вблизи от жилого корпуса, а усовершенствование труб и дымоходов способствует лучшему устранению запахов. Если кухня все же отдалена, крытый подземный переход позволяет сохранять блюда теплыми. Но чаще используется другое решение; двойная кухня. Старая кухня остается для слуг, а на второй кухне при жилом корпусе готовят пищу господам. В новых постройках все чаще встречаются кухни в подвале, нередко с подъемником. В результате благодаря лучшему планированию и более эффективному использованию места уменьшаются размеры кухни.

Жилой корпус также строится более рационально. Как и в XVII веке, жилой корпус представляет собой одну или две анфилады комнат, но компактный план, который существовал уже и в XVI веке, применяется чаще. Растет число комнат, укромных уголков становится больше, пространство используется более рационально. Не будем забывать, что в условиях роста городского населения места нужно много. Архитекторы охотно рвут с традицией. Например, Бофран в Вюрцбурге соединяет план II со компактным планом, а план X применяет по принципу Мальгранжа. Так поступает не только Бофран; Эре, Пигаж, Ла Гепьер многого достигают благодаря воображению и эксперименту.