Текст книги "Цивилизация Просвещения"

Автор книги: Пьер Шоню

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 44 страниц)

Но идеи Просвещения – это практические идеи, находящиеся в прямой связи с действительностью. Мы рассмотрим их воздействие на экономику и на неразложимую эстетику нового стиля жизни. Цивилизация раскрывает свои тайны в ракурсе повседневной жизни. В XVIII столетии наблюдается повышение роли семьи во всех сферах.

Попробуем подобраться к очагу, отправиться на поиски красоты, обнаружить в пути на Цитеру тончайшее искусство любви.

Часть первая
Пространство человека и параметры человеческой жизни

Соображения, заставляющие историка выделять, начиная с круглой даты – 1680 год – срок жизни трех поколений, примерно столетие, очевидным образом продиктованы интеллектуальной историей Англии и Франции, чьи достижения становятся ясными и определенными как раз с тех пор, когда в образе Мыслей все приходит в стремительное движение. Периодизация всегда имеет тенденцию быть привязанной к интеллектуальной истории, скорее всего потому, что команды отдает разум. Период 1680–1710 или 1720 годов: вступление в картезианскую парадигму, бешеное нарастание политических, теологических, онтологических следствий механистических и дуалистических взглядов начала века. В этом весь XVIII век, его господство ощущается уже в Tractatus theologico-politicus [18]18
  Tractatus theologico-politicus – «Богословско-политический трактат».


[Закрыть]Спинозы 1670 года. Вчера мы еще колебались, следовать ли за Полем Азаром. Сегодня колебания уже невозможны. По зрелом размышлении мы видим, что конец XVII века в той же мере, что и его начало, знаменует собой великую дату во всемирной истории. Расцвет просвещения можно датировать 1730—1750-ми годами; но в действительности движение начинается как раз около 1680 года.

Что происходит важного в течение двух последних десятилетий XVII века? Осторожно! Традиционные индикаторы могут дать ошибочные показания. Действительно, посмотрим на многообразную Европу: Франция, Нидерланды, Англия, Рейнская область, северная Италия, 900 тыс. – 1 млн. кв. км, 35 жителей на 1 кв. км, густонаселенная Европа, Европа достижений. Так вот, эта Европа выдыхается. В то время как в Англии население продолжает быстро расти, во Франции и Бельгии оно имеет тенденцию к уменьшению. С 1680 по 1720—1730-е годы Франция теряет около 10 % населения. Этот кризис имеет отнюдь не поверхностный характер: он проявляется в снижении рождаемости, росте смертности, увеличении возраста вступления в брак, распространении среди английских лордов, женевских буржуа и французских герцогов и пэров практики coitus interruptus [19]19
  Coitus interruptus – прерванный половой акт (лат.).


[Закрыть]при супружеских отношениях; одновременно даже в самых процветающих областях благословенной Англии снижается ожидаемая продолжительность жизни.

Что же произошло? Окинем взглядом традиционный христианский мир. Эпоха Просвещения знаменует собой выход на авансцену приграничной Европы, внезапно появившейся на востоке и севере. Суммарное население двух частей христианской Европы, католической и православной, значительно преодолело порог в 100 млн. человек в районе 1620 года, на пике длительного подъема, начавшегося в XV веке. В начале XVII века – упадок и откат, но этот катаклизм затронул почти исключительно европейскую периферию. В плане соотношения между человеком и пространством классическая Европа была Европой, укрепленной в центре и заблокированной по краям. Господствующее положение Франции только усилилось за счет этого нового равновесия. Соотношение населения Франции и всей Европы около 1660 года было почти таким же, как между Францией и всем христианским миром в начале XIV века.

Великолепно защищенная в центральной части за счет великих идейных изменений, пятьдесят лет спустя Европа переживала неизбежные последствия двухвекового роста населения. Первая треть XVII века стала отправной точкой обратного движения маятника. В то время как в густонаселенной Европе продолжался несколько замедлившийся рост, население европейских окраин катастрофически убывало. Новое равновесие эпохи Возрождения отчасти сдавало свои позиции. Тем более что в начале XVII века Европа по ту сторону моря на какое-то время также практически перестала расти. Европа начала XVII века, перенасыщенная пространством, была заключена в новом замкнутом мире, неизмеримо более обширном, чем в XIII веке. В той же мере, в какой в наше время освоение пространства в рамках традиционного общества и традиционной экономики сыграло свою роль в ускорении темпов технического прогресса, в XVII веке ключевое значение имела пространственная закрытость. Блокированные заморские территории, жесткие «границы» заселения на востоке, огромное, но закрытое контролируемое пространство, благоприятное время для мрачных размышлений и продвижения вглубь – таков был короткий, с 1630 по 1680 год, и насыщенный XVII век. Процветание давно сложившегося, твердого центрального ядра заставляет нас считать длинной горизонтальной линией то, что на самом деле было трагическим упадком окраинной Европы. Значимое равновесие вновь изменилось на этапе 1680-х годов. Любопытное совпадение, не правда ли? Великие идейные изменения сталкиваются с тяжелым временем всеобщего коллективного беспокойства. Утверждение идеологии Просвещения первоначально звучит как вызов. Ее исходный оптимизм выражает глубинное коллективное движение. Конечно, нужно было иметь немалую веру и немалую дерзость, чтобы предпочесть надежности небес короткую эсхатологию земной неуверенности.

Глава 1
ПРОСТРАНСТВО ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Пространство эпохи Просвещения оформляется начиная с 80-х годов XVII века. Классическая Европа была маленькой Европой, ограниченной на юго-востоке Османской империей, отрезанной от Черного моря Крымским ханством. Была ли Европой Московия до Петра Великого? Вольтер сомневался в этом. Ответим пока утвердительно. Власть московских царей над недавно присоединенными землями оставалась шаткой. Она простиралась до самого Каспия, захватывала центральный Урал. Их господство над калмыками и башкирами было номинальным. С середины XVII века цепочка крепостей – Харьков, Белгород, Воронеж, Тамбов, Саранск, Симбирск, Мензелинск – обозначает реальный рубеж между освоенным (лесистый северо-запад) и неосвоенным (степной юго-восток). Раненная Смутным временем, Россия замкнулась в лесах. Российская «граница» закрылась в XVII веке. Скандинавские леса и тундра по-прежнему составляют преграду на севере, побережье Белого моря и Северного Ледовитого океана образуют еще одну по man’s land [20]20
  No man’s land – безлюдная земля (англ.)


[Закрыть]. Везде на континенте, на востоке и на севере, в Америке (где Перу останавливается перед непокоренными громадами Анд), в Африке, в Азии империи топчутся на месте. Европа устранила лишь часть препятствий, окружавших ее поле деятельности. Классическая Европа сохранила позиции Европы XVI века – не более того. Между европейской цивилизацией и остальным миром вырос новый барьер.

Именно окраинная Европа начиная с 1680-х годов возобновляет рост путем освоения новых пространств. Восьмидесятые годы обозначают решительный переход от малой Европы к большой. Объективно Европа Просвещения, центр которой сместился по сравнению с классической Европой и средиземноморской Европой эпохи Возрождения, никогда больше не будет столь обширной соотносительно с остальным миром. Осознание этого расширения европейского пространства парадоксальным образом проявилось в космополитизме просветителей, космополитизме ограниченном, никогда не выходившем за пределы европейских границ и основанном на подспудном игнорировании остального мира. По сути, это было своего рода предвосхищением завоевания континентов моделью мировой цивилизации с европейской составляющей. Перед нами – одновременно осознание этих изменений, игнорирование иных культур и иных цивилизаций, расположенных за пределами расширившихся границ европейского пространства, и благородное восприятие большой Европы как одного населенного людьми города.

Начнем с книг. Будем двигаться от поздних вульгаризаторов, свидетельствующих о полном смешении, к основополагающим текстам, ясно отражающим новые отношения между человеком и расширившимся европейским пространством. Двое из minores [21]21
  Minores – здесь: эпигоны (лат.).


[Закрыть]пережили свой звездный час: Анж Гудар опубликовал в 1765–1774 годах в Кельне роман «Китайский шпион, или Тайно посланный пекинским двором для изучения нынешнего состояния Европы». Прием, хорошо известный со времени «Персидских писем». Маркиз Караччоли в 1777 году издал в Венеции и Париже сочинение «Париж как образец для остальных народов, или Французская Европа». На первом плане у обоих авторов – утверждение европейского единства. Китаец на службе у Анжа Гудара лицемерно изумляется: «Я не знаю, с чего это европейцам взбрело в голову разделиться на маленькие племена, которые, не располагая достаточными силами, постоянно находятся под угрозой завоевания». Маркиз в свою очередь восклицает в едином порыве: «Итальянцы, англичане, немцы, испанцы, поляки, русские, шведы, португальцы… все вы мои братья и мои друзья, все в равной мере отважны и благородны» (цит. по Р. Помо). Одновременно Караччоли указывает границы расширившегося города эпохи Просвещения: мир – то есть Европа.

Единая Европа, Европа как высшая культурная общность. Жокур, самый плодовитый из сотрудников «Энциклопедии», утверждает, что Европа побеждает остальной мир «христианством, чья благодетельная мораль неизменно ведет к общественному счастью». «Европейские народы отличаются гуманными принципами, – отваживался заявлять уже Вольтер, – которых не найти в других частях света. <…> Европейские христиане – это современные греки». Европа как культурное пространство вновь приходит к положительной оценке христианства как факта европейской цивилизации. Соответственно в «Энциклопедии» утверждается буквально следующее: «Неважно, что Европа – самая маленькая по протяженности из четырех частей света, ведь она превосходит все остальные в отношении торговли, мореплавания, плодородности земли, просвещения и промышленности, в отношении развития искусства, наук и ремесел».

Европа как культурное пространство – это также движение и прогресс. Вне ее пределов все неподвижно, застыло, по-варварски. «Все народы, торговавшие с Индией, неизменно ввозили туда металл и вывозили оттуда товары. <…> Древние авторы рисуют нам индийцев такими, какими мы видим их и сегодня во всем, что касается полиции, нравов и обычаев. Индийцы были, индийцы будут такими же, каковы они сейчас. <…> Народы, живущие на берегах Африки, по большей части дикари и варвары…» (Монтескьё, «О духе законов», XX, 21). Монтескьё говорит о присутствии в рамках страстно утверждаемого им европейского культурного пространства глубинного противопоставления: «В Европе наблюдается нечто вроде равновесия между южными и северными народами. Первые имеют множество жизненных удобств и мало потребностей; вторые – множество потребностей и мало жизненных удобств». Европа, расширяющаяся за счет могучего роста происходящих в ней движений, не только отождествляется со всей обитаемой вселенной, но и выстраивается по двухполярной модели север – юг, с полным на то основанием игнорирующей народы и государства.

Этот дуализм севера – юга, заключающий в себе все более и более грозную объективную реальность, действительно составляет часть пространственной модели эпохи Просвещения. Изначально Европа представляла собой Средиземное море, опрокинутое на север. Эту структуру Европа, на словесном уровне родившаяся в XVII веке, заимствовала у католицизма. Колебательное движение, проникшее в литературное сознание XVIII века, коренится в очень далеком прошлом. С VII по XIV век север неизменно преуспевал за счет средиземноморского ареала, расколотого надвое вторжением ислама. Великое средневековое обновление осуществляется между Луарой и Рейном. Великая эпидемия чумы, в большей степени затронувшая север, открытие, завоевание и эксплуатация новых земель способствовали новому подъему Средиземноморья. Создание дорог, путей сообщения сопровождалось невиданным расцветом искусства и науки. Средиземное море возвращает себе былой авторитет. В силу инерции, заданной XV–XVI веками, XVII столетие по большому счету даже переоценивало значимость Внутреннего моря.

В 1680 году происходит осознание нового равновесия. О направлении юг – север на уровне представлений в этой главе больше нечего писать. Все сказано Полем Азаром в начале его «Кризиса европейского сознания». Упадок Испании, угасание Италии, полное господство Франции, жестокая конкуренция со стороны Англии, Голландии, западной части Германии. «В 1697 году в Тюбингене Андреас Адам Хохштеттер в своей латинской речи [латынь – язык севера] страстно доказывает необходимость путешествия в Англию: „Oratio de utilitate peregrinationis anglicanae”. Я не стану, говорит оратор, превозносить плодородие английской земли, я лучше буду говорить об английской науке и еще в большей степени – об английской религии. Кому из нас не известно, с каким мужеством и отвагой английские дворяне в царствование Якова II противостояли посланцам римской курии и защищали наше общее дело?» Начало эпохи Просвещения – это еще и великий реванш протестантской Европы.

Литературная история путешествий еще не написана; она могла бы многое нам поведать. С XVI до конца XVII века путешествия почти неизменно совершаются в южном направлении. Рим – обязательное место паломничества художника; не миновал Италии и Монтень. Север учится у юга, он расширяет свои горизонты до полуденных стран, он приглашает с юга поваров и педагогов. На юг отправляются за авторитетом, признанием, культурными благами. Юг посылает на север своих миссионеров, своих педагогов и инженеров: те, кто выучился на юге, отправляются преподавать на севере.

Около 1680—1700-х годов путешествия меняют направление. Философские, литературные, чуть ли даже не художественные путешествия на юг остаются в прошлом. Как ни парадоксально, культурные маршруты эпохи Просвещения ведут на север. Чтобы доказать преимущества севера, вспомним a contrario [22]22
  От противного (лат.).


[Закрыть]путешествия в Испанию. Начиная с мадам д’Онуа (конец XVII века) вырабатывается стереотип: Испания – источник изумления, насмешек и возмущения европейцев, живущих по ту сторону Пиренеев, – больше не Европа: будучи пропилеями древнего и нового мира, теперь она становится далеким медвежьим углом внешних пространств. Превращение peregrinatio [23]23
  Peregrinatio – путешествие, паломничество (лат.).


[Закрыть]на Иберийский полуостров из путешествия с высокими культурными целями в экстравагантную поездку знаменует собой перемещение центра европейского пространства. Европа теряет одну из средиземноморских провинций как раз в тот момент, когда она приобретает провинции на севере. Но перейдем от вымысла к реальности, к реальным путешествиям, путешествиям культурной элиты эпохи Просвещения. Не откажем себе в удовольствии вообразить легко осуществимое исследование, основанное на ограниченной по необходимости выборке знаменитых имен из мира литературы, науки и искусства, – итогом которого могла бы стать серия карт, шаг за шагом отражающих географию путешествий с XVI по XVIII век. Карты XVI века отразят тяготение к Италии, карты рубежа XVI–XVII веков – вслед за Италией еще и Испанию. Начиная с 1680 года мы увидим Англию, с 1750-го – восточную Германию, с 1770-го – европейскую Россию, то есть Санкт-Петербург.

Европа путешественников – это Европа городов. Конечно, впереди с большим отрывом идет Париж, затем – за счет инерции, традиций, тяги к удовольствиям – Венеция, Рим, Флоренция; Вена и Лондон ценятся благодаря науке, Берлин и Санкт-Петербург – благодаря средствам, предоставленным в распоряжение властителей дум просвещенными монархами, Фридрихом и Екатериной, правившими по указанию философов. «Высадившись в Бордо, вестфалец Кандид и голландец Мартен слышат, как все путешественники говорят: „Мы едем в Париж”; они поддаются всеобщему стремлению, говоря себе, что это не такой уж большой крюк по пути в Венецию, где их должна ждать Кунигунда». Марсель и Бордо, Лион, Кале или Страсбург путешественники-философы посещают только проездом. «Все стремятся в столицу галлов, в этот новый Вавилон», – ведь, согласно «Китайскому шпиону» Анжа Гудара, «все королевство сосредоточено в Париже», «столице европейского мира». Мариво устами одного из своих персонажей даже утверждает, что «Париж – это мир», а «все остальное на Земле – только его предместья» (цит. по Р. Помо). Мариво невольно довел до абсурда пространственную ограниченность просвещенных европейцев в сфере философских путешествий.

В XVIII веке путешествие на континент составляет один из элементов воспитания молодых английских аристократов. Европа английских путешественников – это в первую очередь Франция; она простирается до Венеции, при необходимости захватывает Нидерланды, Рейн и часть Германии; Испанию она отныне не включает. Таким образом, посредством педагогических путешествий Англия и Франция подчеркивают свое совместное культурное владычество над просвещенной Европой. Английские путешествия на континент в XVIII веке способствовали заметному «офранцуживанию» даже самого английского языка. Английский британской королевы, оксфордский акцент с его произносимыми отдельно друг от друга слогами, во многом возник вследствие пребывания на континенте сыновей тогдашних джентри, в то время как американский английский «круглоголовых» Виргинии и Новой Англии, защищенный дальностью расстояния и заскорузлой коркой провинциальности, сохраняет интонации, предшествовавшие европейскому франкоязычному космополитизму XVIII века.

Но вернемся во французское культурное пространство. Все сведения о пространственных представлениях XVIII века соединены в странствиях его самых знаменитых представителей. Вот Руссо, мечущийся между Швейцарией, Турином, Альпами, Парижем и Англией (то есть Юмом). Вот Дидро и Европейская Россия при Екатерине Великой. Вот Вольтер: «Парижанин по рождению, он исследовал только северные страны, никогда на забираясь на юг дальше линии, очерченной Туренью, Лионом и Женевой. Его пути ведут в Англию, Нидерланды, Германию, Швейцарию» (Р. Помо). Лотарингия в этом маршруте – больше чем просто проезжее место: это один из фокусов эллипса.

У этой географии – давняя история. Долгая одиссея Монтескьё (1728–1732) позволяет дать набросок своего рода психологической географии Европы эпохи Просвещения. Она начинается с «приграничной» Австрии: Вена – столица только что появившейся дунайской империи, где можно встретить принца Евгения Савойского, который был тогда главой военного совета Священной Римской империи, героем восточной «границы» Европы, победителем турок, отвоевавшим для Европы Дунай; Монтескьё возносит ему хвалы в своем трактате «О размышлении». «Путешествие по Австрии» написано сухо. Жители этой в высшей степени католической страны не обрели благодати. И лишь дважды – порыв энтузиазма: венгерские медные рудники – Кремница, Шемниц, Нейзоль (на основе впечатлений, вынесенных им из путешествия, Монтескьё с 1731 по 1751 год составил пять записок о рудниках и дорогах), усилия имперского правительства открыть для движения товаров и идей эту гористую, лесистую, дикую страну. «Эта прекрасная дорога стоила правительству всего 430 тыс. флоринов. Снизу ее покрыли камнями, а сверху – щебнем. <…> Кроме того, император построил очень красивые дороги, чтобы иметь сообщение со своими портами на Адриатике. Работы велись над одной из дорог от Карлштадта до самого Бухарица…»

От Граца до Гааги – изрядный крюк: традиционное путешествие по Италии. Разочарование, постоянное раздражение. Уже в Венеции Монтескьё не находит ничего, кроме упадка, лени, разврата: «За двадцать лет в Венеции стало на десять тысяч проституток меньше; это связано не с исправлением нравов, а с ужасающим сокращением числа иностранцев. Когда-то в Венецию на карнавал приезжало от тридцати до тридцати пяти тысяч иностранцев. Теперь их обычно приезжает не больше ста пятидесяти». Немного нежности все-таки осталось – благодаря давней традиции безбожия. Венеция – часть северной Италии, которая по-прежнему включена в пространственные представления Европы эпохи Просвещения. «В Венеции служить в инквизиции шли только сумасшедшие». «Миланцы достаточно хорошо воспитаны для этой страны, пребывавшей под властью Испании». Северные добродетели. И – по контрасту: «В Неаполитанском королевстве все не так: у жителей Калабрии есть один-единс-твенный плащ, в котором они проводят весь день на одном месте; они ухитряются жить на два су в день. Я слышал, что с тех пор, как Минорка отошла англичанам, она дает вчетверо больше дохода». Сардиния: «Ни воды, ни вина. Почти вся вода имеет солоноватый привкус». «Я покинул Турин, правду сказать, довольно скучный город». Генуя: «Республика очень бедна. <…> Генуэзцы ужасно необщительны; это их свойство проистекает не столько из замкнутости характера, сколько из ни с чем не сравнимой скупости. <…> Все время то один, то другой генуэзский аристократ вынужден пускаться в путь, чтобы попросить у очередного правителя прощения за глупости, которые вытворяет их республика». «Итальянские семейства тратят уйму денег на канонизации. Во Флоренции семья Корсини потратила больше 180 тыс. римских скудо на канонизацию какого-то святого Корсини. Маркиз Корсини говаривал: „Дети мои, будьте честными людьми, но не будьте святыми”. У них есть часовня, где покоится этот святой. Ни один плут не вытянул у них столько денег, сколько этот святой. <…> Все итальянцы падки на лесть». «Достигнув владений папы, видишь страну более привлекательную, но и более несчастную. Она не так задавлена налогами, как Флоренция; они совсем невелики, но поскольку ни торговли, ни промышленности нет, ей столь же тяжело выплачивать требуемые суммы, как тем же флорентийцам…» В Римской державе некомпетентность порождает малярию, а суеверия поощряют разбой: «Отправьте Картуша в Рим! <…> Ныне в Риме процветает публичная симония. Никогда еще в церковном руководстве преступление не царило столь открыто». «Одна из главных причин роста населения Неаполя – нищета и лень неаполитанцев».

Вернувшись из Италии, Монтескьё пересек католическую южную Германию. Окинул неприветливым взором Баварию и лютеранскую Германию. Пруссия для Монтескьё – по-преж-нему образец варварства; через тридцать лет все изменится. Долина Рейна – в лучшем случае что-то вроде тихой гавани. На фоне этой мрачной географии выделяется одно светлое пятно: английская аристократия везде предстает в самом выгодном свете. Удивление вызывает Голландия: в 1729 году она уступает Англии свое место в эмоциональной географии просветителей. Это разочарование отражает экономические реалии. Голландия так и не оправилась после своей победы 1714 года: она задавлена грузом чрезмерной ответственности. Прошли те времена, когда Даниэль Юэ без устали пропагандировал голландскую модель. Даже во Франции плохо понимают, как вся деятельность может быть основана главным образом на торговле. «У граждан страны, живущих за счет торговли, продажное сердце». Но умаление Голландии происходит за счет возвеличивания более отдаленного севера: «Нет сомнений, что торговля в Голландии заметно идет на спад. Доказательство тому – Амстердам, который непрерывно расширяется и строится. Деньги, вырученные от торговли, голландцы обращают в камни, и я вижу, что скоро здесь, как в Венеции, вместо флотов и королевств будут прекрасные дворцы. Это происходит потому, что север начал торговать собой на юге. Гамбург, Альтена, Данциг как никогда далеко продвинулись к Средиземному морю». Беглый взгляд Монтескьё находит свое подтверждение в недавних работах специалистов по квантитативной истории. Голландия, как и Англия, подверглась «нашествию» восточных трав и, что намного опаснее, алкоголя. «Один человек мне говорил, что голландскую буржуазию губит чай… он употребляется с большим количеством сахара, муж в течение двух часов остается дома и теряет время. Его домочадцы тоже. Чай расслабляет желудочные мышцы женщин; чтобы вылечиться, многие из них прибегают к водке».

Разочарование Монтескьё подпитывается удивительным открытием: везде сильны религиозные чувства. В Утрехте Монтескьё попал в настоящий янсенистский Иерусалим: «Французские янсенисты сделали большую ошибку, поддерживая связь со своими голландскими собратьями…» Размышления Монтескьё полны горечи: «Люди невероятно глупы! Я чувствую себя более привязанным к моей вере с тех пор, как я увидел Рим и церкви, полные шедевров искусства». Тридцать первого октября 1729 года Монтескьё садится на корабль; 3 ноября он прибывает в Лондон. Наконец-то! Англия 20-х годов стала для просветителей с континента обретенным раем. Через тридцать лет он обнаружит то, что, как кажется, способствовало его отвращению к Голландии: возрождение интенсивной религиозной жизни. Сейчас же – ничего подобного, везде царит благословенная практичность. «Лондонцы едят много мяса». Большая разница в уровне жизни… «В большинстве своем англичане скромны. <…> В Лондоне – свобода и равенство. Лондонская свобода – это свобода честных людей, этим она отличается от свободы венецианцев, свободы тайно жить с продажными женщинами и жениться на них…» Это сдержанный, учтивый, любезный народ, английские женщины исполнены чувства собственного достоинства, и, конечно же, «в Англии нет никакой религии» – это основа общественной морали. Так искажает действительность благоговейное зеркало философической Европы. «В Англии нет никакой религии; четыре или пять членов палаты общин ходят к мессе или на проповедь, исключение составляют особо торжественные случаи, когда все приходят рано. Если кто-нибудь заговаривает о религии, все смеются. В мое время, если человек говорил: „Я почитаю это, как символ веры”, – все смеялись. Существует специальный комитет, наблюдающий за состоянием религии; это считается забавным». «Англия сейчас – самая свободная страна в мире, более свободная, чем любая республика…» И наконец: «Если в Англии у какого-то человека будет больше врагов, чем волос на голове, с ним ничего не случится: это немало, ибо душевное здоровье столь же необходимо, как и физическое».

Попробуем разглядеть действительность за литературными образами и импрессионистическими заметками нашего прославленного чичероне. Путевые заметки и философические путешествия описывают две Европы. По прошествии времени мы насчитаем три. Средиземноморская Европа – древняя Европа юга; густонаселенная успешная Европа, выдвинувшаяся на авансцену в XIII веке и остающаяся в центре наиболее благополучного пространства; Европа «приграничных» (в смысле Тернера) областей и завоевательных походов. Именно к этой окраинной Европе принадлежат возникшие в XVI веке заморские империи.

Надо ли повторять, что Европа эпохи Просвещения – великая Европа? Напомним, что с середины XVII до середины XVIII века европейское пространство увеличилось вдвое за счет возвращения древнего христианства Востока, почти полностью отрезанного расстояниями, вторжением степных кочевников и горьким жребием – длительным господством турок на Балканах и особенно на дунайских равнинах – от западного христианства центрального Средиземноморья, насчитывавшего в то время от 60 до 80 млн. человек. Невероятный рост европейских заморских колоний в XVI веке слишком часто скрывает реальное diminutio [24]24
  Diminutio – сокращение численности населения (лam.).


[Закрыть]на востоке по сравнению с XII веком. Движение, начавшееся около 1680 года, складывается из двух составляющих: восстановление утраченного и ускорившееся продвижение «границы» колонизации.

Важнейшим событием, несомненно, стало возвращение дунайской Европы, которому не смогли помешать последние вспышки турецкого империализма (1664 и 1683 годы). Первоначально Османская империя, этот исторический архаизм, под влиянием Ахмета Кеприли искала разрешения своих внутренних противоречий в неустанном движении вперед. Ее вдохновляло на это и ослабление традиционных барьеров: Священная Римская империя, потерявшая 40 % населения, Россия, опустошенная Смутным временем, Польша, истощенная завоевательными войнами против России, экономический и моральный упадок Венеции. К 1660 году древнее христианство не могло противопоставить турецкой угрозе ничего, кроме устаревшей и давно опровергнутой тактики создания либо слишком больших, либо слишком маленьких государств. Потрясения, положившие начало долгому периоду смут, зародились в Трансильвании и в имперской Венгрии. В 1663 году, как и во времена Лютера, Turkenglocke [25]25
  «Турецкий колокол» (нем.).


[Закрыть]призывал молиться о спасении христианского мира. Годом позже французской помощи в битве у монастыря Сен-Готард и ожесточенного сопротивления венецианцев едва хватило, чтобы спасти то немногое, что еще оставалось от Центральной Европы.

Вольтер в «Опыте о нравах» рассматривает покорение имперской Венгрии как повод или даже причину нападения 1683 года. «Ни один народ, прошедший перед нашими глазами… не был столь несчастен, как венгры. Их обезлюдевшая страна, разделенная между католиками и протестантами… Юный Имре Текеле, правитель Венгрии, поднял ту ее часть, которая подчинялась императору Леопольду. <…> Мехмет IV повелел великому визирю Каре Мустафе, наследовавшему Ахмету Купроглы, напасть на германского императора под предлогом мести Текеле. Султан Мехмет собрал свою армию на адрианопольских равнинах. Никогда войско турок не было столь многочисленным». Сто сорок тысяч регулярных солдат, 30 тыс. крымских татар… В общей сложности 250 тыс. человек. Эта орда опустошила Венгрию. Диспропорция между таким огромным множеством и слабой заселенностью венгерских равнин стала причиной шаткости всей затеи. Тем не менее ничего «не помешало продвижению Кары Мустафы. <…> Он дошел до самых ворот Вены (16 июля 1683 года), не встречая сопротивления, и вскоре осадил город». Благодаря героической обороне жители смогли продержаться до прихода подкреплений. В дверь Европы Просвещения постучался крестовый поход. Ближайшей помощи оказалось достаточно. Она вызвала внутренний распад османской военной машины. Польский король Ян Собеский, Карл Лотарингский… Все войско крестоносцев не превышало 70 тыс. человек. Оно было набрано по соседству: в Польше, на востоке и юго-востоке Германии – победа при Каленберге, в отличие от победы при Сен-Готарде, была одержана силами одной только «приграничной» Европы. День битвы при Каленберге (12 сентября 1683 года), величайший день в истории XVII и XVIII века, знаменует собой точку отсчета в процессе двукратного увеличения европейской территории.

На дунайской равнине австрийцы мудро продвигаются вперед в медлительном темпе, не переходя «границу». Австрия одновременно подчиняет себе венгерских аристократов и оттесняет турок. Мохач (1686), победа венецианцев, отомстивших за потерю Крита (после падения Кандии в 1669 году) оккупацией Пелопоннеса, продлившейся до 1715 года, взятие Азова Петром Великим (1696), Зента (1697), великая победа принца Евгения, – все это этапы движения к Карловицкому миру (1699). Турция навсегда потеряла контроль над равниной. Ее охрану несут группки немецких колонистов. Движение вперед продолжается с переменным успехом.