Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 39 страниц)

Очарование гольфа во многом объясняется его непредсказуемостью. Казалось бы, мячи Питера и Джеймса лежат рядышком в бункере, хотя Питер потратил на пять ударов больше. Поверхностный наблюдатель недальновидно заключил бы, что шансы Джеймса выглядят предпочтительнее. Пожалуй, он оказался бы прав, не потрать Джеймс семь ударов на освобождение из бункера, в то время как благодаря какому-то чуду природы уже вторая попытка Питера выбраться на фервей оказалась успешной. Итак, оба миновали бункер за восемь ударов, а дальше все пошло просто. Исключительное мастерство обращения с клюшкой позволило Питеру выйти на грин четырнадцатым ударом. Джеймс, прибегнув к помощи айрона, изготовленного по патенту Брейда, оказался на грине после двенадцатого удара. Питер закончил лунку семнадцатым. Джеймс умудрился свести розыгрыш к ничьей. Лишь по пути к следующей лунке Джеймс заметил, что бил последние патты нибликом, а это, конечно же, не могло не сказаться на его игре самым печальным образом. Такие досадные оплошности нередко случаются с гольфистами, когда нервы напряжены до предела.

Пятая и шестая лунки сюрпризов не преподнесли. Пятую с одиннадцатью ударами выиграл Питер, шестую с десятью – Джеймс. Короткую седьмую лунку оба преодолели за девять. Затем отдали должное коварной восьмой лунке: Джеймс завершил розыгрыш длинным паттом, который стал для него двадцать третьим ударом, и добился ничьей. В напряженной равной борьбе поднимались соперники по фервею девятой лунки, но у самого флажка Джеймс опередил Питера. Половина раунда закончилась с минимальным преимуществом Джеймса.

Уходя с грина, Джеймс, в глазах которого мелькнул огонек лукавства, осторожно покосился на Питера и сказал:

– Иди пока к десятой, а я сбегаю в магазин за мячами. Да и клюшку надо подлатать. Я быстро.

– Я с тобой, – отозвался Питер.

– Не стоит. Лучше посторожи поле, чтобы не заняли.

С величайшим сожалением вынужден признать, что Джеймс лгал. Клюшка была в превосходном состоянии, а в сумке оставалась по меньшей мере дюжина мячей, поскольку предусмотрительный Джеймс всегда выходил на поле минимум с восемнадцатью. Увы! Он обманул друга. На самом деле Джеймс хотел подсмотреть пару приемов в самоучителе по гольфу, заблаговременно спрятанном в шкафчике. Джеймс не сомневался, что еще раз взглянув на драйв мистера Макбина, он в совершенстве овладеет техникой удара и сможет выиграть матч. Впрочем, тут он, пожалуй, несколько переоценил свои силы. Основная рекомендация Сэнди Макбина начинающим гольфистам заключалась в том, что мяч должен все время располагаться на одной линии с некой воображаемой точкой на затылке игрока. До сих пор все усилия Джеймса одновременно смотреть на мяч и на собственный затылок не принесли сколько-нибудь удовлетворительных результатов.

Вернувшись на поле, Джеймс присоединился к Питеру рядом с десятой лункой. Тот вел себя странно, был неестественно бледен, а на Джеймса смотрел как-то не так.

– Джеймс, старина, – сказал Питер.

– Что?

– Я тут подумал, пока ты ходил за мячами. Джеймс, старина, ты и правда ее любишь?

Джеймс уставился на друга. Гримаса боли исказила лицо Питера.

– А что если, – тихо сказал Питер, – она вовсе не такая, как ты… как мы думали?

– О чем ты?

– Нет-нет, ни о чем.

– Мисс Форестер – ангел!

– Да-да, конечно.

– Ясно! – вскинулся Джеймс. – Ты, верно, надумал сбить мой настрой. Знаешь ведь, как вывести меня из себя.

– Вовсе нет!

– Решил, что размечтаюсь и не смогу собраться, а ты выиграешь?

– Напротив, – сказал Питер. – Я выхожу из игры.

– Что?! – воскликнул Джеймс, не веря своим ушам.

– Я сдаюсь.

– Но… но ведь… – Джеймс охрип от волнения. – А! Понятно! Ты начитался книжек и отказываешься, потому что я – твой друг. Знаю, видел такое в кино. Это благородно, Питер, но я не могу принять твою жертву.

– Ты должен!

– Ни за что!

– Прошу тебя!

– Уверен?

– Я отказываюсь от нее, старина. И… надеюсь, вы будете счастливы.

– Не знаю, что и сказать. Как тебя благодарить?

– Не стоит.

– Но, Питер, подумай, что ты делаешь. Ну да, я веду в счете, но впереди еще девять лунок, а моя игра далека от совершенства. Ты ведь запросто можешь меня победить. Неужели забыл, как я однажды накатал сорок семь на двенадцатой? Вдруг мне и сегодня не повезет? Ты понимаешь, что, если сдашься, я вечером пойду к мисс Форестер и сделаю предложение?

– Да.

– И все равно отступаешься?

– Именно. Кстати, необязательно ждать вечера. Я только что видел мисс Форестер у теннисного корта, она была одна.

Джеймс залился румянцем.

– Тогда я… наверное…

– Тебе лучше поторопиться.

– Точно. – Джеймс протянул руку. – Питер, старина, я никогда этого не забуду.

– Да ладно, иди.

– А как же ты?

– В каком смысле? А, ну попробую доиграть оставшиеся девять лунок. Захочешь – присоединяйся.

– Ты придешь на свадьбу? – нерешительно спросил Джеймс.

– Непременно, – отозвался Питер. – Удачи.

Голос его звучал ободряюще, но друга Питер проводил сочувственным взглядом и тяжело вздохнул.

Сердце Джеймса, когда он подошел к мисс Форестер, учащенно билось. Девушкой невозможно было не залюбоваться: она стояла в лучах солнца, одна рука – на поясе, в другой – теннисная ракетка.

– Как поживаете? – поздоровался Джеймс.

– Добрый день, мистер Тодд. Вы, что же, играли в гольф?

– Да.

– С мистером Уиллардом?

– Да. Мы играли матч.

– Гольф, – продолжала Грейс Форестер, – по-видимому, заставляет людей забывать о манерах. Мистер Уиллард счел возможным оборвать наш разговор на полуслове и покинуть меня.

Джеймс был потрясен.

– Вы разговаривали с Питером?

– Да. Сию минуту. Не понимаю, что с ним приключилось. Вот так запросто взял, махнул рукой, развернулся и ушел.

– Нельзя разворачиваться во время маха, – изумился Джеймс, – только при завершении удара.

– Простите, что вы сказали?

– Нет-нет, ничего. Это я так, задумался о своем. Я, видите ли, в последнее время много думаю. И Питер тоже. Вы уж на него зла не держите. Мы сейчас играли очень важный матч, и он, наверное, переволновался. Вы, кстати, совершенно случайно, не наблюдали за нами?

– Нет.

– Жаль! Видели бы вы меня на лунке у озера. Я сыграл на единицу ниже пара.

– Пара? Не знаю такого. Вы часто с ним играете?

– Нет, вы не поняли. Я хочу сказать, что сыграл лунку лучше, чем можно было ожидать от самого прекрасного игрока. Там, знаете ли, все дело в первом ударе. Слишком мягко бить нельзя, потому что мяч упадет в озеро; но и слишком сильно – тоже нельзя, а то можно перелететь через лунку прямо в лес. Этот удар требует очень тонкого чувства мяча и дистанции, в точности, как у меня. Возможно, еще целый год никому не удастся сыграть эту лунку вторым ударом. Едва ли даже у местного профессионала это так уж часто выходит. Представляете, мы еще только подходили к лунке, а я про себя уже решил, что сегодня никаких ошибок не будет. Легкость, изящество и умение не напрягаться – вот в чем секрет любого удара. Многие думают, что важнее всего хорошая техника…

– Это же снобизм! Мне, например, совершенно безразлично, у кого какая техника. Не автомобиль красит человека.

– Нет, вы не совсем поняли. Я говорю о стойке и прицеливании во время удара по мячу. Многие игроки только и думают о том, под какими углами к линии удара расположены руки, ноги и рукоятка клюшки. В большинстве случаев именно желание сохранять все эти углы неизменными приводит к нежелательным поворотам головы и напряжению в мышцах, что мешает свободному исполнению свинга. Однако, по существу, качество удара зависит лишь оттого, насколько четко игрок видит мяч, и только по этой причине нужно следить за неподвижностью одной-единственной точки, которая находится сзади у основания шеи. Линия, проведенная от этой точки к мячу, должна составлять прямой угол с линией удара.

Джеймс сделал небольшую паузу, чтобы набрать воздуха, и тут заговорила мисс Форестер:

– По-моему, все это вздор.

– Вздор?! – ужаснулся Джеймс. – Да я практически дословно цитирую одного из ведущих знатоков игры!

Мисс Форестер раздраженно взмахнула теннисной ракеткой.

– Гольф, – сказала она, – скука смертная. Вот уж не могли выдумать игры глупее.

Когда рассказываешь историю, невольно осознаешь недостаток жанра, ведь слова – очень скудное выразительное средство для описания судьбоносных моментов. В этом неоспоримое превосходство художника над летописцем. Будь я художником, непременно изобразил бы, как Джеймс падает навзничь, а траекторию его полета отметил бы пунктирной дугой, не забыв пририсовать вокруг головы несколько звездочек, подчеркивающих глубину душевной травмы. Нет слов, что могли бы передать тот неподдельный всепоглощающий ужас, охвативший Джеймса, когда леденящие кровь слова мисс Форестер зазвенели в его ушах.

До сих пор Джеймсу не приходило в голову справиться о религиозных воззрениях мисс Форестер, так как он всегда полагал их здравыми. И вот она стоит перед ним и оскверняет волшебный летний день самым настоящим злокозненным богохульством. Нельзя сказать, что в этот миг любовь Джеймса превратилась в ненависть. Он не возненавидел Грейс. Отвращение, которое он испытал, было куда глубже ненависти. Чувство, возникшее в его душе, нельзя однозначно назвать ни брезгливостью, ни жалостью, хотя и того, и другого в нем хватало с лихвой.

Наступила напряженная тишина. Весь мир словно замер в ожидании развязки. Затем, не произнеся ни слова, Джеймс Тодд развернулся и побрел восвояси.

Когда Джеймс вернулся на поле, Питер меланхолично ковырялся в бункере у двенадцатой лунки. Заслышав шаги, он вздрогнул и поднял голову. Поняв, что Джеймс пришел один, он нерешительно подошел к нему и спросил:

– Ну, что? Тебя можно поздравить?

– Еще как! – ответил Джеймс, глубоко вздохнув. – С избавлением.

– Она тебе отказала?

– Не дал ей такой возможности. Скажи мне, дружище, случалось ли тебе послать мяч к бункеру перед седьмым грином, так чтобы он остановился на самом-самом краю и все-таки не упал?

– Не припоминаю.

– А мне как-то довелось. Бил второй удар легким айроном из прекрасного положения, хорошо так клюшку довел, вот разве что показалось чуть сильнее, чем нужно. И что же? Подхожу к бункеру и вижу мой мяч у самого края, причем лежал он на таком удобном пригорочке, что мне не составило труда отправить его на грин и закончить лунку шестым ударом. Я это к тому, что теперь, как и тогда, у меня такое чувство, будто некие невидимые высшие силы уберегли меня от страшного несчастья.

– Прекрасно тебя понимаю, – мрачно сказал Питер.

– Питер, представь себе, эта девчонка говорит, что гольф, мол, скука смертная. Дескать, глупее игры не могли выдумать. – Он сделал театральную паузу, чтобы слова возымели должный эффект, однако Питер лишь вымученно улыбнулся.

– Тебя это, кажется, ничуть не задевает, – насупился Джеймс.

– Задевает, но я не удивлен. Видишь ли, несколькими минутами раньше она сказала мне то же самое.

– Да ну?!

– Да, практически слово в слово. Я рассказывал ей, как сыграл лунку у озера двумя ударами, а она заявила, что, по ее мнению, гольф – игра для умственно отсталых детей, которые недостаточно физически развиты, чтобы строить башни из кубиков. Питер и Джеймс поежились.

– Наверное, здесь что-то не так с наследственностью. Не было ли у нее в семье сумасшедших? – наконец произнес Джеймс.

– Пожалуй, – откликнулся Питер, – это многое объясняет.

– Повезло нам, что мы вовремя это выяснили.

– Еще как повезло!

– Больше так рисковать нельзя!

– Ни в коем случае!

– Думаю, нам нужно как следует заняться гольфом. Уж гольф-то оградит нас от беды.

– Ты прав. Мы должны играть не меньше четырех раундов в день.

– Весной, летом и осенью. А зимой благоразумнее всего будет тренироваться в каком-нибудь крытом зале.

– Да уж. Так безопаснее.

– Питер, дружище, – спохватился Джеймс, – давно хотел тебе сказать. Мне тут привезли книгу Сэнди Макбина. Тебе стоит ее почитать. Там столько всего полезного!

– Джеймс!

– Питер!

Друзья молча обменялись рукопожатиями. Джеймс Тодд и Питер Уиллард вновь стали прежними.

Таким образом, – подвел итог Старейшина, – мы возвращаемся к тому, с чего начали. А именно к любви, про которую, конечно, ничего определенно плохого не скажешь, и все же молодые гольфисты в этом деле должны быть крайне осмотрительны. Любовь может благотворно сказаться на игре, а может – и нет. Однако если уж выясняется, что все-таки нет – то есть, если девушка явно не готова понять и подбодрить любимого, когда тот долгими вечерами в мельчайших подробностях рассказывает ей о только что сыгранном раунде, демонстрируя хват, стойку и мах при помощи попавшейся под руку кочерги, – то мой вам совет, даже не думайте о такой девушке. Любовь испокон веков превозносят до небес в печати, однако есть нечто более высокое, нечто более благородное, чем любовь. Как сказал поэт:

 
Коробку мячей открою,
подумаю в сотый раз,
Друзья, зачем мне женитьба,
коль я останусь без вас?
 

 
На свете женщин немало,
что впрячься в ярмо хотят;
Но к чему влюбляться гольфисту?
Пусть тренирует патт.[28]28
  Коробку мячей открою – переделка стихотворения Р.Киплинга «Обрученный». Стихотворение основано на реальных событиях и эпиграфом к нему служит цитата из дела о нарушении брачного обязательства («Выбирай – я или сигары»). Герой стихотворения рассуждает, что лучше: жениться или сохранить привычку к курению. Строки, которые перефразирует П.Г.Вудхауз, у Р.Киплинга звучат так: Ящик сигар открою, подумаю в сотый раз, / Друзья, зачем мне женитьба, коль я останусь без вас? / Немало таких, как Мэгги, что впрячься в ярмо хотят, / Но от женщины много ль проку? Сигара лучше стократ.


[Закрыть]
 

ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ ДЖОРДЖА МАКИНТОША

В бар гольф-клуба вошел молодой человек. Выглядел он против обыкновения хмурым, а лимонад заказал таким тоном, каким древние греки, должно быть, просили палача принести яду.[29]29
  древние греки просили палача принести яду – греческий философ Сократ по приговору афинского суда был казнен (принял яд цикуты), как гласило официальное обвинение, за введение новых божеств и развращение молодёжи.


[Закрыть]

Старейшина, удобно расположившись в любимом кресле, сочувственно наблюдал за ним.

– Как сыграли? – поинтересовался Старейшина.

– Отвратительно.

Старейшина кивнул убеленной сединами головой.

– Полагаю, вам пришлось несладко. Ничего удивительного. Вы ведь с Побели играли? Многие достойные юноши уходили на матчи с Гербертом Побели бодрыми и веселыми, а возвращались сломленными и раздавленными. Он что, разговаривал?

– Все время, черт бы его побрал! Старейшина вздохнул.

– Не в меру разговорчивый гольфист – вне всяких сомнений, худшее из зол, порожденных современной цивилизацией. Никакого сладу с ним нет. Печально, что столь вопиющее безобразие появилось на свет именно в благороднейшей из игр. Не раз доводилось мне наблюдать Герберта Побели во всей красе – потрескивает, словно терновый хворост под котлом.[30]30
  потрескивает, словно терновый хворост под котлом – Книга Екклесиаста, 7, 6.


[Закрыть] Пожалуй, он почти так же несносен, как Джордж Макинтош в худшие времена. Я не рассказывал о Джордже Макинтоше?

– Не припоминаю.

– Единственный случай на моей памяти, – пояснил Старейшина, – когда излишне словоохотливый гольфист полностью исцелился. Хотите узнать, как это случилось?

Джордж Макинтош, – начал Старейшина, – с первых дней знакомства произвел на меня самое благоприятное впечатление. Симпатичный, ладно скроенный юноша без вредных привычек – ну, разве что немного злоупотреблял клюшкой мэши в ущерб легкому айрону. Достоинств же у него было не перечесть. Корпус ставил правильно, голову держал ровно, движения уверенные, без лишней суеты. Всегда тактично вздыхал, случись сопернику досадно сорвать удар. А если ему самому незаслуженно везло, уж так он сокрушенно цокал языком, что раны в душе оппонента тут же затягивались. Первейшей же добродетелью Джорджа в моих глазах, да и в глазах всего мыслящего человечества, считалась привычка не произносить ни единого лишнего слова с начала раунда и до самого финиша. И надо же, как все обернулось! Именно Джорджу Макинтошу впоследствии довелось пережить черные дни, которые навсегда останутся в памяти современников. Он тогда заслужил прозвище Кудахчущий Джордж и недобрую славу, какой позавидовал бы и вирус испанки. Воистину, согruptio optimi pessima.[31]31
  corruptio optimi pessima (лат.) – хуже всего падение лучших.


[Закрыть]

Когда с высоты прожитых лет оглядываешься на свою жизнь, горше всего сознавать, что наибольший вред причиняют поступки, вызванные лучшими побуждениями. Подумать страшно. Даю вам честное слово – когда Джордж Макинтош пришел поделиться со мной своим горем, я лишь хотел облегчить его участь. Разве мог я представить, что собственными руками направляю на погибель человека, которого всегда любил и уважал?

Итак, однажды вечером после ужина ко мне зашел Джордж Макинтош. Был он явно не в своей тарелке, хоть я и не мог взять в толк, отчего, ведь целый день мы играли вместе, и Джордж записал в карточку восемьдесят один и семьдесят девять. Я покинул поле, когда уже смеркалось, так что у Джорджа решительно не оставалось времени на неудачный раунд. Вряд ли причиной его беспокойства стали затруднения финансового характера. У Джорджа была прекрасная работа в солидной юридической конторе «Пибоди, Пибоди, Пибоди, Пибоди, Кутс, Туте и Пибоди». Мысль о том, что Джордж влюбился, я сразу отбросил. За все время нашего знакомства Джордж Макинтош ни разу не выказал ни малейшего интереса к противоположному полу.

И все же, при всей нелепости последнего предположения, именно оно оказалось верным. Едва присев и раскурив сигару, Джордж выдавил из себя признание.

– Как бы вы поступили намоем месте? – спросил он.

– А что такое?

– Так ведь… – он сглотнул и тут же залился краской. – Глупо это, наверное, но я люблю мисс Тенант.

– Любите Селию Тенант?

– Конечно, люблю. Глаза-то есть у меня, а? В кого еще влюбляться нормальному человеку? В этом, – мрачно продолжил Джордж, – все и дело. Нас таких уже двадцать девять и, сдается, мои шансы где-то тридцать три к одному.

– Не могу согласиться, – отвечал я. – У вас, на мой взгляд, масса достоинств. Вы молоды, обаятельны, недурны собой, достаточно обеспечены, а уж гольф…

– Но я не умею говорить, черт возьми! – взорвался он. – А чего добьешься в этом деле, если молчать, как рыба?

– Однако сейчас вы говорите, и довольно связно.

– Так то сейчас, с вами. А поставьте меня перед Селией Тенант, и от моего красноречия останется одно сплошное блеяние, будто я какая-нибудь хворая овца. На что я ей такой нужен? А знаете, с кем мне приходится соперничать? Я обыграю Клода Мэйнверинга, будь у него хоть шесть лунок форы. Юстасу Бринкли я дам по удару форы на каждой лунке и не оставлю от него мокрого места. Но вот когда дело доходит до разговоров с девушкой, мне за ними не угнаться.

– Нельзя быть таким застенчивым.

– Но ведь я-то как раз застенчив. Что толку говорить мне о застенчивости, если я практически ее изобрел и запатентовал? Застенчивость – мое второе имя и почтовый адрес. Я не могу не быть застенчивым!

– Значит, с этим нужно бороться.

– Но как? Я ведь и пришел-то сюда в надежде, что вы что-нибудь подскажете.

Тут-то я и дал маху. Видите ли, перед тем как обратиться к книге Брейда «Удары с обратным вращением», я листал свежий номер одного журнала и наткнулся на рекламное объявление, которое будто специально разместили для Джорджа. Объявление из тех, что вам наверняка доводилось видеть, призывало: «Научитесь говорить убедительно». Я отыскал журнал и вручил его Джорджу.

Несколько минут Джордж задумчиво разглядывал рекламу. Он смотрел на изображение молодого человека, прошедшего курс, к которому так и льнули прекрасные девушки; в то же время другой юноша, не воспользовавшийся предложенным шансом, стоял рядом в полном одиночестве и не без зависти поглядывал на счастливца.

– Со мной они себя так не ведут, – произнес Джордж.

– Как не ведут, друг мой?

– Не тянутся ко мне, взглядов нежных не дарят.

– Насколько я понимаю, здесь пишут, что именно так все и будет, если закажете брошюру.

– Думаете, в этом и правда что-то есть?

– Почему бы и нет? Что мешает освоить ораторское искусство по переписке? Кажется, в наше время подобным образом можно научиться чему угодно.

– Попробовать, что ли? В конце концов, не так уж и дорого. Н-да, – пробормотал он, глядя на картинку, – этот тип и впрямь выглядит привлекательно. Впрочем, наверное, все дело в костюме.

– Вовсе нет. Взгляните, второй юноша тоже во фраке, однако на него никто и не смотрит. Просто нужно заказать брошюру.

– Да и пересылка за счет отправителя.

– Именно. За счет отправителя.

– Пожалуй, попробую.

– Почему бы и нет?

– Решено, клянусь Дунканом! – Джордж вырвал рекламу из журнала и засунул в карман. – Вот, что я придумал. Потренируюсь недельку-другую, а потом пойду и попрошу прибавку к жалованью – там и поглядим. Если меня повысят, значит, в этой книжонке что-то есть. Вышвырнут – значит, все это глупости.

На том и порешили. Признаюсь, наш разговор совершенно вылетел у меня из головы, видимо оттого, что я не заказал «Курс укрепления памяти», предлагавшийся на соседней странице журнала. И вот, несколько недель спустя, я получил от юного Макинтоша телеграмму:

«Сработало, как часы».

Сказать по чести, телеграмма меня озадачила. Лишь за четверть часа до прихода Джорджа я сообразил, в чем дело.

– Итак, прибавка к жалованью? – спросил я, едва он вошел.

Джордж лишь небрежно усмехнулся в ответ. Мы не виделись какое-то время, и теперь я заметил, как что-то неуловимо изменилось в его облике. Поначалу мне не удавалось взять в толк, что именно, однако мало-помалу я стал понимать, что глаза его блестят каким-то новым блеском, подбородок сделался чуть более волевым, да и осанка немного выпрямилась. И все же наиболее сильное впечатление производили его глаза. Джордж Макинтош, которого я знал раньше, всегда казался мне симпатичным юношей с прямым и открытым взглядом, однако силы в этом взгляде было не больше, чем в вареном яйце. Теперь же Джордж смотрел так, словно в глазах у него был не то прожектор, не то рентгеновский аппарат. Вероятно, чем-то подобным мог похвастать Старый мореход Кольриджа, который, помнится, остановил гостя по дороге на свадьбу. Джордж Макинтош, пожалуй, сумел бы остановить корнуольский экспресс по дороге в Пензанс.[32]32
  Корнуольский экспресс по дороге в Пензанс – знаменитый корнуольский экспресс, ходивший от Паддингтонского вокзала в Лондоне до Плимута, долгое время удерживал мировой рекорд за самый длинный безостановочный перегон (225,75 мили), внесенный в железнодорожное расписание.


[Закрыть] Самоуверенность, – да что самоуверенность, – прямо-таки неприличную чванливость и высокомерие излучала каждая клеточка его тела.

– Прибавка? – переспросил он. – Шеф разве что ноги мне не целовал, да и то потому, что я вовремя отскочил. Я говорил около часа, и тут…

– Около часа? – у меня перехватило дыхание. – Вы говорили целый час?

– Естественно. Не хотите же вы, чтобы я показался невежливым? Я выбрал время для разговора наедине и отправился в кабинет шефа. На первый взгляд он был бы совсем не прочь уволить меня. Да он, признаться, так и сказал. Впрочем, мне быстро удалось его вразумить. Я присел, закурил и принялся живописать историю моих взаимоотношений с фирмой. Не прошло и десяти минут, как он сник. Через четверть часа он уже смотрел на меня, как блудный пес, нашедший любимого хозяина. Еще пятнадцать минут, и он чуть не повизгивал, поглаживая меня по плечу. Спустя полтора часа, когда моя речь достигла кульминации, он, едва сдерживая рыдания, предложил мне вдвое больше, чем я хотел, и умолял отобедать с ним в следующий вторник. Теперь жалею, что так быстро закончил. Еще минута-другая, и он наверняка отдал бы мне последние подтяжки и переписал в мою пользу завещание.

– Что ж, – сказал я, едва мне удалось вставить слово, – все это прекрасно.

– Ничего себе, – ответил Джордж, – очень даже ничего. Накануне свадьбы прибавка к жалованью не помешает.

– Конечно, – откликнулся я, – вот где будет настоящее испытание.

– О чем это вы?

– Как же? Предложение Селии Тенант. Помните, в прошлый раз вы говорили…

– Ах, это, – отмахнулся Джордж. – Я уже все уладил.

– Не может быть!

– Да-да, по дороге со станции. Заглянул к Селии около часа назад, и мы обо всем договорились.

– Скажите пожалуйста!

– Что такого? Я изложил ей свое мнение, и она не могла не согласиться.

– Мои поздравления! Выходит, у вас прямо-таки не осталось непокоренных вершин.

– Не знаю, не знаю, – покачал головой Джордж. – Сдается мне, все только начинается. Ораторское искусство – штука затягивающая. Слыхали, какую речь я закатил на годовщине основания фирмы? Уверяю вас, это была бомба. Чистой воды феерия. Заставил всех смеяться, потом рыдать, снова смеяться и затем снова рыдать. Под конец шестерых пришлось вывести, а остальные катались по полу, задыхаясь от смеха. Публика приветственно размахивала салфетками. Три стола сломали. Официанты – в истерике. Честное слово, я играл на них, как на струнном инструменте.

– А вы умеете играть на струнном инструменте?

– Признаться, нет. Ну, скажем, как играл бы на струнном инструменте, умей я играть на струнных инструментах. Какое упоительное ощущение уверенности в себе! Я всерьез подумываю продолжать в том же духе.

– Надеюсь, не в ущерб гольфу?

Джордж рассмеялся так, что кровь застыла у меня в жилах.

– Гольфу? – переспросил он. – А что такое гольф? Подумаешь, мячик в лунку закатить. Младенец справится. Играют же дети в гольф, и небезуспешно. На днях читал, что ребенок четырнадцати лет выиграл какой-то там чемпионат. А смог бы этот отрок завладеть вниманием целого зала на торжественном банкете? Вот уж не думаю. Покорять людские толпы одним словом, чтобы они ловили каждый твой жест – вот в чем соль жизни. Наверное, не стоит мне больше играть в гольф. Я собираюсь отправиться в лекционное турне по Англии, к тому же меня пригласили выступить на пятнадцати званых ужинах.

Вот так. И это сказал человек, которому удавалось одним ударом пройти лунку рядом с озером. Гольфист, которого хотели выдвинуть от нашего клуба на участие в любительском чемпионате. Я не из робкого десятка, но от этих слов мурашки забегали у меня по спине.

К счастью, Джордж Макинтош не стал воплощать свои безумные планы в жизнь. С гольфом он не расстался и время от времени показывался на поле нашего клуба. Однако постепенно все игроки начали его сторониться – это ли не ужасная участь для того, кто, бывало, получал больше предложений о матчах, чем мог принять? Джордж не умолкал ни на минуту, и терпеть это было решительно невозможно. Мало-помалу все перестали с ним играть, и только старый майор Мозби, потерявший остатки слуха еще в девяносто восьмом году, иногда соглашался пройти раунд с Джорджем. Конечно, порой с ним играла Селия Тенант, однако, несмотря на всю свою любовь, и она держалась из последних сил.

Так явственно читалось напряжение на ее побледневшем лице, так заметна стала живая мука в ее глазах, что я нисколько не удивился, когда одним прекрасным утром мой слуга вышел в сад, где я листал книгу Рэя, и объявил ее имя. Я так и думал, что рано или поздно Селия придет ко мне за советом и утешением, ведь я знал ее еще совсем девочкой. Именно я в свое время показал ей, как держать драйвер, именно я научил ее по-детски картавить перед ударом предупредительный возглас «мя-а-ач». Слово «мяч» не так-то просто картавить, однако я научил Селию, и с тех пор нас связывала крепкая дружба, которая ничуть не ослабла с течением лет.

Она присела на траву у моего кресла и устремила на меня взгляд, полный невыразимых страданий. Я знал Селию с малых лет, а потому мне было ясно, что вовсе не мой внешний вид так расстроил ее. Нет, девушка терзалась душевными муками. Я ждал, когда она заговорит, и вот, наконец, ее будто прорвало:

– Я так больше не могу! Это ужасно! Ужасно!

– Не можете? – переспросил я, хотя все прекрасно понял.

– Бедный Джордж все время говорит, как одержимый, – с чувством воскликнула Селия. – Наверное, с тех самых пор, как сделал мне предложение.

– Да, Джордж не прочь поболтать, – признал я. – Он рассказывал вам анекдот про ирландца?

– Раз пять. А про шведа – и того больше. Да разве я против? Женщина должна стойко переносить анекдоты любимого мужа. Такова уж наша женская доля. Но ведь Джордж без умолку разглагольствует обо всем на свете, так что даже мое терпение вот-вот иссякнет.

– А ведь когда Джордж просил вашей руки, наверное, можно было заметить его разговорчивость. Он не вдавался в подробности, но намекнул, что был довольно велеречив.

– Ах, – всплеснула руками Селия, – Джордж делал предложение изумительно. Говорил минут двадцать без остановки. Сказал, что я – предел его самых сокровенных мечтаний; смысл всей его жизни; Настоящее, Прошлое и Будущее… и так далее в том же духе. Да если бы он и теперь ограничивался этой темой, я слушала бы его дни напролет. Так нет же. Только и знает, что рассуждать о политике, статистике, философии и… да обо всем. Голова болит.

– Да и сердце, наверное, тоже, – печально добавил я.

– Я люблю его! – просто ответила Селия. – Несмотря ни на что, люблю. Но что же делать? Что делать? Я с ужасом представляю, как во время свадебной церемонии Джордж не ответит священнику «да», а поднимется на кафедру и выступит с речью о традициях бракосочетаний от основания мира идо наших дней. Весь земной шар для него всего лишь огромный лекционный зал. Он считает жизнь званым ужином, а себя – специально приглашенным оратором. Сердце кровью обливается. Больно смотреть, как бывшие друзья сторонятся его. Да что сторонятся! Все так и бросаются врассыпную, едва завидев Джорджа. Как только его голос раздается поблизости от гольф-клуба, даже самые храбрые ищут спасения под диванами. Как тут не отчаяться? Что же это за жизнь такая?

– Всегда остается гольф.

– Да. Остается гольф, – мужественно прошептала она.

– Давайте сыграем сегодня после обеда.

– Я обещала провести день… – она вздрогнула, но быстро взяла себя в руки, – с Джорджем.

– Приводите его, – сказал я и погладил ее по руке. – Может, вдвоем мы сумеем поговорить с ним. Она лишь покачана головой.

– С Джорджем нельзя поговорить. Он просто не дает вклиниться.

– И все же попробовать стоит. Я думаю, его горе поправимо. Слишком уж быстро угнездился в Джордже вирус болтливости. Вспомните, до нынешних приступов болезни Джордж считался молчуном. Порой мне кажется, что его недуг – лишь естественная компенсация за чрезмерную неразговорчивость, и вскоре все вернется на круги своя. А может, какое-нибудь потрясение… Как бы то ни было, мужайтесь.

– Постараюсь не раскисать.

– Отлично. Встречаемся в половине третьего у первой лунки.

– Вам придется дать мне по удару форы на третьей, девятой, двенадцатой, пятнадцатой, шестнадцатой и восемнадцатой, – дрогнувшим голосом сказала Селия. – Видите ли, в последнее время у меня не очень идет игра.

– Ничего, – мягко произнес я и снова погладил ее по руке. – Я все понимаю.

Размеренный гул знакомого баритона, донесшийся до моего слуха, едва я приехал к полю и вышел из машины, свидетельствовал о том, что Джордж не забыл о встрече. Он восседал на камне под каштаном и делился избранными мыслями о лейбористском движении.

– Итак, к какому выводу мы приходим? – говорил он. – Мы неизбежно приходим к единственно верному выводу…

– Добрый день, Джордж, – поздоровался я.

Он еле заметно кивнул, но не произнес в ответ ни слова. Казалось, мое приветствие было для него сродни невпопад заданному откуда-то с галерки вопросу. Джордж продолжил свою речь и все еще говорил, когда Селия подошла к мячу и приготовилась бить. Ее замах совпал по времени с резким риторическим вопросом Джорджа, рука дрогнула, а мяч запрыгал по земле и закатился в раф, даже не спустившись с холма. Мученическое выражение ее лица до сих пор стоит у меня перед глазами. Однако Селия не бросила Джорджу ни слова упрека. Поистине любовь женщины – настоящее чудо.