Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 39 страниц)

ИЗ ГЛУБИНЫ[44]44
  «Из глубины» – Пс. 129:1.


[Закрыть]

Когда Старейшина беседовал с гостем на террасе прямо над девятым газоном, из клуба вышла девушка, буквально сиявшая красотой. Сердечно поздоровавшись, она показала ему браслет и спросила:

– Прелесть, да? Эмброз подарил к дню рождения. Она отошла, а гость вздохнул:

– Всегда одно и то же! – сказал он. – Исключений нет. Ну почему Природа создает таких девушек, если при них непременно есть какой-нибудь Эмброз, или Джим, или Тим, или Фред, или Нед, или Майк, или Спайк, или Персиваль? Хоть в монастырь уходи!

– Вам понравилась моя юная приятельница?

– То, что доктор прописал!

– Странно, что вы так выразились. Доктор не столько прописал ее, сколько получил. Она замужем за нашим здешним врачом Эмброзом Гассетом.

– Какой неравный брак!

– Именно. У него. Ее гандикап – 18, а у него – ноль. Но следует учесть, что она впервые взяла клюшку незадолго до свадьбы. Она играла в теннис.

Как все, боготворящие гольф, он относился к прочим спортсменам не лучше, чем ранние христиане к эбионитам.[45]45
  эбиониты – иудео-христианская секта I века.


[Закрыть]

– Что ж, – иронически заметил гость, – хорошо, что он помнит ее день рождения.

– Ничего не поделаешь. Это число отпечаталось в его памяти. Быть может, придет время, когда Эмброз забудет выровнять края поля, но день рождения жены ему не забыть, и вот почему…

Обеспечив внимание слушателя (для чего он ткнул его под ребра ручкой клюшки), Старейшина начал свой рассказ.

Эмброз Гассет (сказал он) жил здесь несколько месяцев, когда в его жизнь ворвалась Эванджелина Тьюксбери. Мы все любили его и желали ему счастья. Многие из наших дам спали и видели, как выдадут дочь за приятного молодого человека с честными синими глазами и непревзойденным ударом. Однако он не поддавался. Как многие приятные люди с честными глазами, он был истинным мотыльком.

Но когда Эванджелина приехала к своей тетке, мисс Марте Тьюксбери, он был сражен на месте, да так, что грохот слышали в соседних графствах.

Обычно влюбленные молодые люди приходят на эту террасу или вообще туда, где я сижу в своем любимом кресле, ожидая от меня сочувствия и совета. Сделал это и Эмброз. Очнувшись от легкой дремы, я увидел, что он стоит надо мной, смущенно почесывая подбородок железным наконечником клюшки.

– Я ее люблю – я ее люблю – я ее люблю – я ее люблю, – сказал он без предисловий. – Когда я вижу ее, пульс учащается, давление повышается, а может быть – температура. Перед глазами плавают белые пятна. Словом, я хочу обнять ее и крикнуть: «Мы созданы друг для друга».

– Вы имеете в виду?..

– Разве я не сказал? Эванджелину.

– Какая жалость!

– Почему?

– Дорогой Эмброз, мне тяжко огорчать вас, но она играет в теннис. Я видел собственными глазами, как она скачет по корту, издавая сомнительные крики.

К моему удивлению, он беспечно махнул рукой.

– Она мне говорила.

– И вы ее по-прежнему любите?

– Конечно.

– Эмброз, подумайте немного. Да, игроку в гольф нужна жена. Кто-то должен с терпением и восторгом слушать о его успехах. Но как вы этого добьетесь от теннисистки?

Он пылко вздохнул.

– Дайте мне на ней жениться, а там разберемся. Я ее люблю – я ее люблю – я ее люблю.

Через несколько дней он снова пришел к моему креслу.

– Вы знаете, – спросил он, – что я ее люблю?

– Да-да, конечно. Как дела?

– Неважно. К ней не пробьешься сквозь этих теннисистов.

– Родство душ. Вот кто создан друг для друга. Бросьте вы это, Эмброз, и подыщите безвредную барышню с приличным гандикапом.

– Ни за что! «Созданы»? Ха-ха! Эти жалкие микробы? Я их презираю. Но трудно, трудно. По-моему, самый заядлый – такой глист по имени Дуайт Мессмор. Вы его знаете?

– С виду. Конечно, ее к нему тянет. Он – просто мастер этого пинг-понга для взрослых.

– Претендует на кубок Дэвиса.

– А что это?

– Ну, кубок. Награда.

– У этих недоумков есть кубки? Да-а… Как же вы хотите победить соперника?

– Я прошу ее заняться гольфом. В его чистой атмосфере ей станут смешны всякие Мессморы. Но она и слушать не хочет. Она говорит, что только… неумные люди могут играть в такую игру.

– И эти чудовищные речи не мешают вам ее любить?

– Конечно, нет. Такой любви не помешаешь. Однако положение – сложное, надо что-то делать.

Несколько недель я его не видел, а потом с ужасом узнал, что же он сделал.

Он стал играть в теннис.

Конечно, совесть с трудом допускала, чтобы человек с гандикапом два, стремящимся к нулю, пустил под откос дело своей жизни. Позже, придя в себя, он рассказывал, что борьба была ужасна. Но любовь победила. Если ради Эванджелины надо играть в теннис, что же, он готов и на это.

Расспросы помогли ему узнать, что лучше всего – брать уроки у тренера. Подняв воротник, опустив поля шляпы, он пробрался туда, где творится это темное дело; и не успел моргнуть глазом, как оказался на корте с ракеткой в руке. Точнее, в руках, ибо он привык держать клюшку.

Тогда тренер сделал первое замечание:

– Ракетку держат одной рукой.

Эмброз удивился, но урок – это урок.

– Ну, начинайте, – сказал тренер.

– Еще не махнули флажком.

Тренер посмотрел на него, как на новое приобретение зоопарка.

– У нас нет никаких флажков. Вы что, никогда не играли в теннис? Странно! Во что вы играете?

– В гольф.

– Гольф? Ах, да! Такая беготня по выгону.

– По выгону?

– Ну, по пастбищу. Так-так-так. Теперь слушайте. Начнем с самого начала. Это – ракетка. Это – сетка. Это – мяч…

Под конец урока на корте появился долговязый субъект.

– Вы подумайте, мистер Мессмор, – обратился к нему наставник, – этот джентльмен никогда не играл в теннис.

– Он и сейчас не играет, – ответил тот. – Ха-ха-ха-ха-ха! Эмброз вспыхнул, но только спросил: «Вот как?» – и продолжал свое дело.

Он брал уроки каждый день. Наконец тренер сказал, что он готов к «человеческой игре», но охладил его радость, предложив в партнеры одного знакомого калеку.

Однако Эмброз сыграл не с калекой, а с Эванджелиной Тьюксбери. Невероятно осмелев, он попросил ее – и получил согласие.

К сожалению, Дуайта Мессмора устранить не удалось. Он как раз узнал, что его берут в команду, соревнующуюся за этот кубок, и совсем разошелся. К середине первого сета он сравнил Эмброза с кошкой на раскаленной крыше (в пользу кошки) и не умолкал до конца.

Когда игра кончилась со счетом 6–0, Эмброз спросил Эванджелину, будет ли он когда-нибудь хорошим теннисистом. Она посмотрела на него как-то странно и заговорила о книгах, потом попыталась перейти к пьесам. Эмброз смутно ощутил, что она избегает ответа, и спросил снова.

Она замялась, но задачу взял на себя Дуайт Мессмор.

– Ответить нелегко, – сказал он. – Если под «хорошим» вы подразумеваете «честным», «добрым», или, скажем, «благородным», ничего невозможного здесь нет. Если же вы имеете в виду «искусным», прямо отвечу: «Не будете». Утешьтесь тем, что смотреть на вас – истинное удовольствие. Это я знаю точно, поскольку несколько раз снял ваши занятия и с большим успехом показывал в клубе. Вы просто всех заворожили. Так и просят: «А нельзя посмотреть, как Гассет играет в теннис?»

Сказав это, он увел Эванджелину. Эмброз почувствовал себя так, что, опиши ему что-то подобное больной, он бы прописал холодные компрессы и строгую диету.

Представьте себе его положение. Он был врачом, а врач должен вызывать священный трепет. Вспомнив некоторых пациентов, он заподозрил, что вышеупомянутые сеансы подрывают его авторитет. С особенной опаской припоминал он, как зацепился левой ногой за правый локоть и попятился по площадке, словно подстреленный кролик, причем в конце концов голова его оказалась между ног. Если это было на экране, здесь работать нельзя.

Наутро он проснулся в полной решимости. Надо пойти к Мессмору и забрать фильмы. Позавтракав, он сел в машину и поехал к нужному дому. Сжав губы, он заколотил молотком по двери, и в ту же самую секунду изнутри раздался громкий крик, если не вопль. Дверь открылась. В ней стоял Мессмор.

Профессиональным взором Эмброз заметил, что лицо у него – зеленоватое. К тому же на лбу было мокрое полотенце.

– Заходите, – сказал он тихо, словно дух на спиритическом сеансе. – Как раз собирался за вами послать. Не топайте, не орите. Я при смерти.

Когда он шел в гостиную нетвердой походкой волжского бурлака, несколько гнусавый голос крикнул:

– Пр-ривет!

На столе стояла клетка, в ней находился привлекательный попугай.

– Не знал, что у вас есть птица, – сказал Эмброз.

– Я и сам не знал, – ответил Мессмор. – Привез какой-то тип в пикапе. Говорит, я заказывал. Какой дурак, однако! Могу я заказывать попугаев?

– Ка-ка-о, – заметил попугай, несколько мгновений молчавший.

– Какао? Бр-р-р! – сказал хозяин, опускаясь в кресло.

– Чем вы объясняете это недомогание? – спросил Эмброз.

– Отравился, – быстро ответил хозяин. – Вчера мы отмечали, что я попал в эту команду…

– Вы что-нибудь пили?

– О, нет! Шампанского – так, бутылки две, ликеру – шартрез, знаете, бенедиктин, Кюрасао, creme de menthe, кюммель… ну, и виски, естественно. Практически – безалкогольный стол. Тут все дело в икре. Вы, конечно, знаете, что вместо икры нам продают молоки, в которые подсыпают уголь. Нельзя полночи есть уголь без ущерба для здоровья.

– Да, – сказал Эмброз. – Лучше всего, вы полежите, а я пришлю вам лекарство.

– Ор-решек? – осведомился попугай.

– Не рекомендую, – сказал врач.

Уже подъезжая к коттеджу Тьюксбери, он вспомнил, что забыл фильм. Решив, что сейчас это не срочно, он постучался и узнал, что Эванджелины нет дома.

– Она сама не своя, – сообщила любящая тетя. – Понимаете, никто не вспомнил, что у нее день рождения.

Эмброз покачнулся. Он и сам забыл. Видимо, треволнения с теннисом…

– Особенно она обиделась на мистера Мессмора, – продолжала мисс Марта. – Он обещал ей попугая, она так любит птичек. И что же? Где попугай?

Она собиралась еще что-то сказать, но слушать было некому. Бросив «Прошупрощенья», Эмброз исчез. Его шустрый ум видел выход.

Стук в дверь снова вызвал жалобные вопли, и снова страдалец предстал перед ним, исключительно точно воспроизводя иллюстрацию к учебнику «Чума бубонная»,

– О-ой! – взвыл он. – Вы доктор или дятел? Ну, что это! Тук-тук-тук, кук-кук-кук… Не надо, а?

– Слушайте, – сказал Эмброз, – это очень важно. Вам требуется полный покой, а разве он возможен при попугаях? Я его заберу.

Как это ни странно, зеленоватое лицо стало почти красивым.

– Заберете? Нет, правда? Дай вам Боже! Вы не медик, а бойскаут какой-то! Берите, берите на здоровье. Когда ваши отношения перейдут в прочную дружбу, он откроет вам, чего он хочет от света зари. А то скажет: «Являл ли вам прелестный свет зари», и баста. Тьфу! – Мессмор немного помолчал, борясь с эмоциями. – Вы – ангел. Вы – морская пехота. Что бы для вас сделать? А, знаю! Уничтожу пленки, ну, эти, про теннис. «Являл ли, – говорит, – вам прелестный свет зари?» Ну, что это такое?! Будьте готовы, он и вам скажет. Пойду, посплю. Всего хорошего!

Эмброз побежал к машине, раскачивая клетку на пальце. Огибая последний угол, он увидел Эванджелину. Брови у нее были сдвинуты, губы сжаты, но он надеялся снять эти симптомы.

Поймите и ее. Она привыкла к поклонению своего небольшого двора, и вдруг – ни букетов, ни пакетов. Телефон молчит. С тем же успехом можно праздновать день рождения на необитаемом атолле.

Знай она, что все ее поклонники отравились молоками с углем, она, быть может, поняла бы и простила. Но как поймешь, как простишь, не зная? Она лелеяла мечту о том, что обдерет тупым ножом неверных рыцарей и еще попляшет на останках.

– Доброе утро, мисс Тьюксбери, – сказал Эмброз. – Поздравляю, поздравляю, поздравляю! Тут у меня скромный подарок, простой попугай. Может, пригодится?

Ободренный ее взглядом, он остановил машину, встал на одну ногу и сделал предложение.

Она молчала. Сторонний наблюдатель заметил бы, что она взвешивает pro и contra. С одной стороны, он ей очень нравился. Мало того, он помнил ее день рождения. Казалось бы, что тут скажешь, кроме «Да»?

С другой стороны, можно ли связать судьбу с тем, кто цепляет левой ногой за правый локоть?

И она проговорила:

– Простите… Боюсь, что… В сущности… Ну, вы понимаете.

Эмброз понимал. Лицо у него стало таким, как в пресловутых фильмах.

– Ясно, – сказал он. – Значит, отставка.

– Вы простите…

– Ничего-ничего.

– Вы же понимаете…

– Конечно-конечно.

Молчание прерывал только попугай, интересующийся зарею. Эванджелина терзалась. Как бы смягчить удар? И вдруг ее осенило.

– Кажется, вы хотели поучить меня гольфу?

– Да…

– Может быть, позанимаемся?

– Вы действительно…

– Да-да. Только сбегаю за ракеткой.

– У нас нет ракеток.

– Как же вы перебросите мяч через сетку?

– И сеток нет.

– Какая странная игра!

– Так, – сказал Эмброз, кладя мяч и давая ей клюшку. – Посмотрим, долетит ли он до соседнего графства.

Теннис, вредный для души, все же укрепляет тело. Эмброз говорил мне, что она вложила в удар буквально все, что могла. Единственной ошибкой было то, что пришелся он не по мячу, а дюйма на три сбоку.

Это ее спасло. Она была горда и немедленно бросила бы слишком легкую игру. Именно так, говорил мне с ужасом Эмброз, определила она однажды гольф.

Но она сплоховала, и Эмброз увидел на ее лице ту смесь дерзости и смирения, с которой все и начинается.

– Разрешите, я покажу, – сказал он, пользуясь ситуацией, взял клюшку и пустил мяч по фервею. – Вот, примерно так.

Она глядела на него восхищенно, почтительно, благоговейно.

– Вы прекрасно играете, – вымолвила она.

– Ничего, прилично.

– А меня научите?

– За несколько уроков. Ах, нет, мне же надо отлучиться!

– Надо?

– Конечно. Человеку в моем положении полагается стрелять в горах серых медведей.

Они помолчали. Эванджелина выводила вензеля на дерне носком туфельки.

– Вам их не жалко? – спросила она.

– Что ж, и медведь знает горе.

– Вот что, – сказала она, – вам незачем ехать.

– Тут помогло бы только одно.

– Я это и имею в виду.

Эмброз задрожал от волос до тех особых ботинок, которые носят истинные игроки.

– Неужели?.. – начал он.

– Да-да.

– Вы действительно?..

– Да-да! Понять не могу, почему я так ответила. Оговорилась, должно быть.

Эмброз уронил клюшку и обнял Эванджелину.

– Мы созданы друг для друга, – сообщил он. – А теперь, – он вложил клюшку ей в руки, – откиньтесь немного назад, и помягче, но с силой…

НА ГЛИНЯНЫХ НОГАХ[46]46
  «На глиняных ногах» – См. Дан 2:41.


[Закрыть]

С приходом сумерек метель усилилась, и деревья у клуба клонились под ее напором. Снег мешал видеть, но Старейшина различил из окна курительной синевато-серые гольфы Сирила Джукса и одобрительно кивнул. Когда он еще играл, никакая погода не могла ему помешать. Он был рад, что молодому поколению не страшна ноябрьская свистопляска.

Сирил вошел в комнату. Лицо его, обычно – веселое, наводило на мысли о том, что он пережил гибель Помпеи. Никто не знал, что с ним такое, но самый мутный взгляд различил бы, что испытал он многое, и Старейшина заботливо справился:

– У вас что-то не так?

– Да уж, хуже некуда. Жена сердится.

– Простите, а в чем дело?

– Вы знаете ее братца, и согласитесь со мной, что над ним надо поработать.

– Несомненно.

– А для этого нужно выйти на площадку.

– Конечно.

– Вот я и сделал с ним два раунда. Вернулись, а она ждет. Говорит, он совсем синий, а вон и сосульки. Если он погибнет, кровь его на мне. В общем, повела оттаивать при помощи грелок. Жизнь бывает нелегкой.

– И весьма.

– Кажется, и впрямь холодновато, но что же это такое? Называть мужа слабоумным извергом! Способствуют такие слова семейному счастью?

Старейшина похлопал его по плечу.

– Держитесь, – сказал он. – Да, она немного раздражена, но поймет и простит. Ваша жена играет в гольф и в более ясном, здравом разуме понимает, как ей повезло с мужем. Дух гольфа, вот что важно в жизни. Именно он удержал Бьюстриджа от того, чтобы стукнуть будущую тещу, когда она стала делать замечания прямо у восемнадцатой лунки. Он подвигнул Подмарша завершить игру, хотя тот думал, что отравлен. Он спас и соединил Эгнес Флек и Сидни Макмердо. Кажется, я о них упоминал. Они собирались пожениться.

– Такая высокая, да?

– Чрезвычайно. И Сидни не маленький. Потому мы, друзья, и радовались. Как часто видишь, что мужчина шести футов трех дюймов находит девушку в четыре фута десять, которая годится разве что для труппы лилипутов. Ничего подобного здесь не было. Сидни весил 200 фунтов, Эгнес – 160. Что еще важнее, оба играли в гольф с детства. Эгнес пленяла привычка Сидни посылать мяч на 250 ярдов,[47]47
  Фут – 30,48 см, дюйм – 25,4 мм, фунт – 453,59 г, ярд – 0,9144 м.


[Закрыть] его восхищала редкая точность ее удара.

История эта (сказал мудрец, приняв из рук собеседника порцию горячего пунша) началась в более теплую погоду. Стоял август, над курортом Ист Бамтон сияло солнце, освещая лучами пляж, пирс, лотки с мороженым и безбрежный океан. В этом самом океане, ярдах в пятидесяти от берега, Эгнес охлаждала себя после гольфа и думала о том, как она любит Сидни.

Самого его не было. Он задержался в городе, на службе (страховая компания), где считал дни и думал о том, как он любит Эгнес.

Когда девушка думает в воде о любимом человеке, чувства ее требуют выражения. Случилось это и с Эгнес. Бог на небе, ощущала она, все хорошо на свете,[48]48
  Бог на небе… всё хорошо на свете – «Песенка Пиппы» из поэмы Роберта Браунинга «Проходит Пиппа».


[Закрыть] значит – что-то надо сделать. И она заплескалась, поднимая пенистые фонтаны, а также запела некую песнь без слов.

Это не всегда понимают. Голос у Эгнес был зычный, и мы не удивимся, что купальщик, случайно оказавшийся поблизости, крепко схватил ее за руки и ускоренно поплыл к берегу.

Эгнес очень рассердилась, тем более, что голова ее почти все время была под водой. Достигнув берега, она наглоталась этой жидкости. Но только она собралась сообщить спасателю, что она о нем думает, как он, схватив ее сзади, выкатил на бочке. И тут же исчез.

Вечером, выходя из лифта, она еще ощущала вкус соли. Пересекая вестибюль, она услышала заботливый голос: «Привет! Ну, как вы?» – и, обернувшись, увидела высокого стройного мужчину со светлыми глазами и темным лицом.

– Пришли в себя?

Собираясь его осадить, она вдруг поняла, кто это.

– Спасибо вам большое, – начала она. – Но я… Он поднял руку.

– Не за что, моя дорогая, не за что! Я всегда спасаю людям жизнь. Какие пустяки! Вот если бы там была акула…

Эгнес смотрела на него, как смотрит ребенок на мороженое. Светлые глаза, четкие черты, исключительная стройность вызвали примерно то чувство, какое вызывает безошибочный удар.

– С акулами труднее, – говорил тем временем он. – Когда я спас в Индийском океане княгиню делла Равиолли, их было с полдюжины, и очень наглых. Однако я дал им хороший урок моим карманным ножом. Акула трудна тем, что она понимает только язык силы.

Эгнес чувствовала, что надо как-то откликнуться, но что тут скажешь?

– Вы англичанин, правда? – спросила она. Он снова поднял руку.

– Скорее, космополит. Да, я родился в старой доброй Англии, и даже помогал ее суверену, но вообще я – бродяга, перекати-поле. Обо мне говорят: «На прошлой неделе он был в Пернамбуку, точнее сказать не могу. Китай, или Африка, или Северный полюс…» Недавно я заезжал в Голливуд. Там ставят фильм о джунглях, пришлось консультировать. Кстати, разрешите представиться. Фосдайк, капитан Джек Фосдайк.

От полноты чувств Эгнес не сразу вспомнила свое имя.

– Эгнес Флек, – сказала она наконец, вызвав интерес у собеседника.

– Флек? Я как раз недавно гостил у джентльмена с этой фамилией.

– Его зовут Джозайя?

– Да. Како-ой дом! Дворец, иначе не скажешь. Говорят, он – один из самых богатых людей в Америке. Не захочешь, расстроишься. Одинокий старик, без единой родной души…

– Почему? Вот я – его племянница. Как он?

– Слаб, очень слаб. Долго не протянет, – капитан Фосдайк вздохнул. – Как вы сказали? Племянница?

– Да.

– Единственная?

– Да.

– Однако! – сказал капитан Фосдайк с явственным восторгом. – А не выпить ли нам коктейль? Может, и пообедаем? Так-так-так-так…

За столиком чары его достигли апогея. Он разбирался в еде, в напитках, в принцах, в африканских вождях. Он танцевал, как аргентинец. Надо ли удивляться, что Эгнес вскоре стала обмахиваться салфеткой?

Девушка, которая, в случае необходимости, могла убить быка одним ударом, оробела вконец. Капитан обливал ее чарами, как из брандспойта. Ей казалось, что она парит на розовом облаке. Впервые за долгое время образ Сидни совершенно исчез из памяти. Конечно, в телефонной книжке значился «Макмердо, Сидни Дж.», а вот в памяти – нет.

Разговор зашел о спорте.

– Вы поразительно плаваете, – сказала она, еще ощущая солоноватый привкус.

– Да, неплохо. Много плавал в Уопшоте.

– В Уопшоте?

– Да, знаете, в замке Уопшот-кастл. Фамильное гнездо. Я редко там бываю, дела, дела – но время провожу превосходно. Охота, знаете, лошади, рыбная ловля…

– Вы любите ездить верхом?

– Я люблю скачки. Вы бывали на них?

– Нет, все как-то…

– Выиграл раза два. Помню, во второй раз леди Астор сказала, что надо дать шанс и другим. Лорда Бивербрука посмешило это замечание.

– А в гольф вы играете?

– Конечно. Гандикап – ноль.

– Можем завтра сыграть.

– Только не завтра. Ланч в Вашингтоне. Скука дикая, но нельзя же обижать Гарри.

– Гарри?

– Трумэна. Вернусь – сыграем. Кое-что вам покажу. Бобби Джонс говорит, что он бы не выиграл ни американского, ни английского чемпионата, если бы не изучил моих приемов.

– Вы знакомы с Бобби Джонсом?

– Еще бы!

– Он мне как-то дал автограф.

– Скажите слово, моя дорогая, и у вас будет фотография с подписью.

Эгнес схватилась за столик, чтобы не упасть. Так и шел вечер.

Заметьте, я ее не виню. Она жила тихо и не видела таких людей. И вдруг перед ней – какой-то разворот из цветного журнала! После прогулки при луне, когда он между прочим упоминал леди Астор, охотников за головами, Мервина Лероя и братьев Шуберт, она твердо знала, что, принимая ухаживания Сидни, купила товар, не пройдя вдоль прилавка.

Чтобы не растягивать печальную повесть, скажу одно: Сидни приехал и собрался прижать Эгнес к сорокачетырехдюймовой груди, но с удивлением увидел, что она предостерегающе поднимает руку. После этого она сообщила, что на ее ночном столике – фотография капитана Фосдайка, с которым они вскоре поженятся.

Ничего не скажешь, приятная новость для жениха, проведшего четыре часа в жарком поезде без ресторана. Сидни смутно расслышал, что Эгнес будет ему сестрой, и так испугался – сестер у него хватало, – что вышел из нокаута.

Глаза его сверкнули, мышцы заходили под свитером, и, бросив: «Вот как?» – он повернулся и ушел, не забыв спросить и получить координаты соперника. Для начала он думал зайти к нему, взять за шкирку и потрясти, как собака – добычу. Дальше подскажут обстоятельства.

Сосредоточившись на Эгнес и Фосдайке, я мало рассказал вам о Сидни Макмердо. Отелло приближался к нему, но не достигал его уровня. Уведите у С. М. невесту – и перед вами окажется лев.

Достигнув удобного обиталища, которое снял на лето капитан Фосдайк, Сидни играл мышцами и грозно пыхтел. Соперник, напевавший прошлогодний шлягер племени 'Мгубо 'Мгобис, с любопытством посмотрел на него.

– Капитан Фосдайк? – спросил посетитель.

– Он самый.

– Рад познакомиться.

– Еще бы!

– Разрешите сказать одно слово?

– Хоть тысячу.

– Вы увели у меня невесту.

– А, вы этот Мердо!

– Да.

– Насколько я понимаю, вы собирались пожениться?

– Да.

– Ай-я-я-яй! Что ж, бывает. Вы ее, часом, не увидите?

– Я собираюсь к ней пойти.

– Вот и хорошо. Передайте, что я отыскал ружье для охоты на слонов. Она очень хотела увидеть зарубки.

– У вас на нем зарубки?

– У меня зарубки на каждом ружье. Я их употребляю по очереди. Из этого я застрелил вождя племени 'Мгобо 'Мгумбис.

Мышцы у Сидни приостановили свой мерный танец. Кулаки разжались.

– Застрелили?

– Естественно.

– Э… Вы это часто делаете?

– Всегда, когда затрагивают честь Фосдайков. Застрелил, как собаку.

– Собаку?

– Да.

– Какую?

– Любую.

– Ясно.

Они помолчали.

– Если я дам вам в глаз, – спросил наконец Сидни, – это затронет честь?

– Безусловно. Однажды меня ударил в глаз вождь этих Мгибо-Мгупи. Ка-ак его хоронили!

– Понятно, – сказал Сидни, – понятно. Что ж, пока. Рад познакомиться.

– Еще бы! Загляните как-нибудь. Покажу ружья.

Лоб у Сидни был невелик, но морщина там уместилась. Он ясно видел, как жалко вел себя при встрече. Но что он мог сделать? Обычный прием, за шкирку, здесь никак не подходит.

Каждый подсказал бы, что он во что-нибудь врежется. Так и вышло. Врезался он в змеевидную даму, очень похожую на тех, кто разбивал жизнь хорошим людям в немых фильмах. Видимо, к появлению звукового кино они вымерли. Дама была смугла и причудлива. К тому же она плакала.

Наблюдательный Сидни заметил, что в глаз ей попала мошка. В одно мгновение он вынул платок, откинул даме голову и оказал первую помощь. Она поблагодарила его, часто моргая. Потом окончательно прозрев, вскричала:

– Это вы!

Глаза, большие и блестящие, как у таинственной жрицы, пронзили его, словно пули – сливочное масло. Ему показалось, что кто-то взбивает ему внутренности.

– Как долго я ждала вас!

– Простите, – сказал Сидни. – Я что, опоздал?

– Мы ждал и друг друга.

– Не понял.

– Я вас люблю, – пояснила прекрасная незнакомка. – Поцелуйте меня.

Если бы она изучала рынок неделями, она бы не добилась лучших результатов. Спрос был именно тот, какой нужен. Сидни очнулся. Он поцеловал ее, жалея при этом, что поблизости нет Эгнес. Вот бы явиться к ней с таким номером и заметить: «Кое для кого я все-таки хорош».

– Погода – блеск, – сказал он, чтобы продолжить беседу.

– Божественно! Прислушайся к плеску волн. Они преисполняют ощущением невыразимо-несказанного.

– Точно.

– Быть может, они поют нам греческую песнь о тритоне, трубящем в свой рог, и залитой солнцем любви юных богинь.

– Не знаю, – сказал Сидни. – Я не из этих мест. Она вздохнула.

– И я… Моя судьба – быть чужой повсюду. Я живу наедине с моими мечтами и видениями. Художник всегда…

– Вы пишете картины?

– О нет, книги! Я – Кора Макгаффи Спотсворт.

Сидни не знал, кто это, он бывал только на службе и на площадке, но понял, что она писательница, и решил поскорей выписать по почте ее сочинения.

Больше они не говорили. У первого же киоска он купил ей пломбир, и она стала рассеянно есть, держа в одной руке ложечку, а другой, словно белой орхидеей, прикрыв его руку.

Сидни Макмердо таял и кипел, как сыр на гренках. Теперь он понял, что незнакомка – не только способ наказать Эгнес. Именно такая женщина ему нужна. Когда, доев последнюю ложечку, она спросила, не слишком ли быстро призналась в своих чувствах, он отвечал «Ну, нет!», удивляясь, что чуть не взял в жены какого-то робота с клюшкой.

– Того, кто предназначен судьбой, узнаешь сразу, – сказала она.

– А то! – согласился он.

– Особенно, если вы давно любите друг друга. Помнишь, в Египте?..

Сидни удивился. Он знал, что в Иллинойсе есть такой город, нотам не бывал.

– Ну, как же, мой Антоний…

– Сидни. Второе имя – Джордж. Фамилия – Макмердо.

– В нынешнем воплощении. Тогда ты был Марком Антонием, а я – Клеопатрой.

– Да-да, – сказал он. – Как сейчас помню.

– Какие дни! А какие ночи на Ниле! Я изобразила их в «Горниле Нила». Рэвел Карстрейз – это ты. Великан с душой ребенка. Сколько лет я тебя искала! Неужели теперь ты отвергнешь меня из-за каких-то условностей?

– Ясное дело. То есть, не отвергну.

– Что нам условности? Люди скажут, что мы знакомы полчаса…

– Двадцать четыре минуты, – заметил аккуратный Сидни, взглянув на часы.

– В Египте я была в твоих объятиях через сорок секунд.

– Р-раз – и готово!

– Я честна и порывиста. Помню, как-то я сказала мужу… Сидни вздрогнул. Его нравственный кодекс улучшился с дней Марка Антония. Чужих жен трогать нельзя. Кроме того, надо подумать и о службе. Тогда уж ему точно не стать вице-президентом компании.

– Мужу? – повторил он. – У вас есть муж?

– Уже нет. Он меня оставил.

– Ну, гад!

– Ничего не поделаешь, двойное воспаление легких. Сейчас, конечно, он жив, но в виде медузы. Медуза не может встать между нами.

– Куда ей! – согласился Сидни, вспомнив, что все-таки одна его укусила, или что они там делают.

Тем временем Эгнес, нежась в лучах Фосдайка, помнила о Сидни. Готовясь к женскому чемпионату, она немало думала о нем. Она беспокоилась, как он, и надеялась, что разбитое сердце не повлияло на игру.

Встретив его, она сперва ощутила облегчение. Он шел с Корой Макгаффи, являя всем своим видом, что если сердце и разбилось, оно побывало в ремонте. Кларк Гейбл мог бы поучиться, наблюдая за тем, как, склоняясь к своей даме, он гладит ее тонкую руку. Склоняясь и гладя, он еще и что-то шептал в перламутровое ушко. Словом, он был явно счастлив.

Чем и отличался от Эгнес. Ее мы, скорее, назвали бы озадаченной. Быть может, она слишком строго судила, но Кора Макгаффи напоминала ей одну из тех коварных женщин, которым ничего не стоит украсть план форта или, в самом лучшем случае, беспечно приказать: «Князь, мой веер!» Словом, на холостяцкой пирушке это еще туда-сюда, но с матерью таких особ не знакомят.

Поэтому, столкнувшись с Сидни в клубе, она прямо спросила:

– С кем это я тебя видела?

Тон ее обидел Сидни, и он прямо ответил:

– С моей невестой.

Эгнес пошатнулась. Она заметила новый галстук и аккуратную голову, но не думала, что дошло до этого.

– Собираешься жениться?

– Еще как!

– Сидни!

– Что «Сидни!»? – сердито спросил он. – Ну что «Сидни!»? Сама меня бросила, а теперь какие-то претензии! Могла догадаться, что я не залежусь.

– Это не ревность, – сказала Эгнес.

– А что?

– Я хочу, чтобы ты был счастлив.

– Я и счастлив.

– Какое тут счастье, если она похожа на змею с бедрами.

– Имеет полное право, – возразил Сидни. – В предыдущем воплощении была Клеопатрой. А я, – он поправил галстук, – Антонием.

– Кто тебе сказал?

– Кора.

– Она что, сумасшедшая?

– Ничего подобного. Да, поначалу я тоже подумал, но все разъяснилось. Она писательница. Ты, конечно, слышала о Коре Макгаффи?

Эгнес вскрикнула.

– Что? Не может быть!

– Хочешь посмотреть документы?

– Ой, Сидни, это ужас какой-то! У нас в школе выгнали двух девочек, у которых нашли ее книги под подушкой. Издатели прозвали ее Шкура Макгаффи. И «Кора из хора». В общем, на таких не женятся.

– А выходят за международных бандитов, которые бьют людей из ружья для охоты на слонов?

– Только африканских вождей.

– Они тоже люди.

– Когда напьются джина – нет. Тогда приходится. Это вроде воспитания хороших манер. И потом, он знаком с Бобби Джонсом.

– Как и бакалейщик Джонса. Сам он играет?

– Блистательно.

– Кора – тоже. Она надеется выиграть женский чемпионат. Эгнес поджалась. Она и сама надеялась.

– Вот как?

– Именно так.

– Через мой труп.

– Особенно она хороша с нибликом… – мечтательно проговорил Сидни.

Эгнес усилием воли подавила ярость.

– Ну, Бог даст, обойдется.

– Конечно! Я жутко счастлив.

– Хорошо, что мы вовремя одумались.

– Это верно. Представляешь, если бы мы сперва поженились!