Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 39 страниц)

Пэлем Грэнвил Вудхауз
Собрание сочинений
Том 18. Лорд Долиш и другие

Неудобные деньги

Перевод с английского Н. Трауберг

1

Как-то в июне, в тот час, когда Лондон устремляется на поиски еды, у входа в ресторан «Бандолеро» стоял молодой человек – высокий, плечистый, благодушный, с приятным и правильным лицом. Он серьезно смотрел на Шафтсбери-авеню, не замечая проплывающего мимо человечества. Губы он сжал, лоб нахмурил, и многие бы сказали, что его снедает тайная страсть.

Уильям Фиц Уильям Деламер Чалмерс, лорд Долиш, не ведал никакой скорби. Думал он о том, как загнать мяч ко входу театра «Пэлас». Когда Клара Фенвик опаздывала, он мысленно играл в гольф. Однажды он ждал так долго, что прошел девять лунок, расположив их от «Савоя» чуть ли не до Хаммерсмита. Его простую душу утешали простые мысли.

Пока он стоял, глядя не вдаль, но и не вблизь, к нему подошел весьма оборванный субъект с лотком на животе. Лоток украшали запонки, резинки, сапожные шнурки, крючки и неприятные игрушки «умирающий петух». Минуту-другую он с одобрением смотрел на лорда и, убедившись, что полицейских поблизости нет, сообщил, что у него дома уже три дня голодает жена, не говоря о четырех детях.

Так всегда бывало с Уильямом Ф. Уильямом. Видимо, бродяг привлекала его неназойливая доброта. В наши дни, когда всё, от фасона шляпы до склонности к спарже, считают симптомом каких-нибудь недугов, можно составить представление о лорде Долише, исходя из того, что бдение у ресторана обошлось ему в копеечку еще до появления живописного бродяги. И в Лондоне, и в Нью-Йорке есть места, где стоять опасно. Угол Шафтсбери-авеню и Пиккадилли-серкус входят в их число. Хищники бродят там, поджидая добычу, и благоразумный человек с мелочью в кармане спешит миновать эту зону, «как путник, опасающийся чудищ или злодеев».[1]1
  «как путник» – С.Т.Кольридж. «Поэма о старом моряке».


[Закрыть] За семь минут к лорду подошли два чудища, каждое из которых просило одолжить пять шиллингов до пятницы, в крайнем случае – субботы. Заметим, что английский пэр отдал деньги безропотно.

Для изучения его свойств поможет и то, что оба с ним дружили, ибо называли по имени. Список его приятелей включал и лордов, и сомнительных субъектов, давно задолжавших в своих сомнительных клубах.

Бродяга его Биллом не назвал, но проявил фамильярность. Поскольку, размышляя о гольфе, жертва не сразу взглянула на него, он спросил, можно ли голодать третий день со всей командой. Лорд сосредоточился.

– Я думаю, можно, но трудно, – сказал он. – Простите, толком не расслышал.

Живописный оборванец повторил сообщение в третий раз. Получилось еще жалобней, он почти верил себе.

– Четверо? – спохватился Билл. – Третий день? Вам и в гольф сыграть некогда!

– Какой гольф! Сколько дней хлеба не нюхали.

Лорд Долиш не любил хлеб, особенно – его запах, но вкусы бывают разные.

– Да, – сказал пэр, – плохо дело. Чем могу служить?

– Петушка бы купили. Одно слово – умора.

Лорд Долиш с удивлением посмотрел на странную птицу и выговорил:

– Нет.

Они помолчали, видимо, зайдя в тупик.

– Вот что, – снова начал пэр, словно озаренный свыше, – покупать я ничего не буду. Как ни жалко, ваши… товары мне совершенно не нужны. Понимаете, не люблю резину, да и крючки для обуви. Можно, я просто дам вам денег?

– Спасибо вам большое.

– Не за что. Купите деткам хлеба. Они его любят? Какие странные!

Справившись с нелегким делом, пэр обернулся и увидел высокую девушку в белом.

Пока она шла по улице, любители красоты буквально выворачивали шеи. Как мы сказали, она была высокой, и к тому же гибкой. Из-под широких полей глядели серые большие глаза. Словом, мы не осудим констебля, который заметил кебмену: «Везет же некоторым».

Везло, судя по всему, лорду Долишу, она шла к нему, но вид у него был не очень радостный – он боялся, что она видела, как он отдал деньги. Оборванец еще топтался рядом, осыпая лорда благодарностями. Клара таких вещей не любила.

– Здравствуй, дорогая, – угодливо сказал Билл. – Вот и ты.

Клара поглядела вслед уходящему бродяге.

– Совсем немного, – поспешил заверить лорд. – Понимаешь, у него беда. Дети очень любят хлеб, но его не нюхают.

– Он зашел в пивную.

– Наверняка, хочет позвонить.

– А я, – сказала Клара, – хочу, чтобы ты не содержал весь город. Кому-кому, а тебе деньги пригодились бы.

И впрямь, Уильям Ф. Уильям не был богат. Мало того, он был самым бедным лордом в Британии, если не считать Уэзерби. Начал прославленный Красавчик Долиш, мотавший деньги при Регентстве.[2]2
  Регентство – годы правления принца-регента (1811–1820), будущего Георга IV (1820-30).


[Закрыть] Семейная черта исправно передавалась. Когда нынешний лорд был в Кембридже, тогдашний лорд, дядя Филипп, довершил дело, и настолько, что денег едва осталось на врачей. В двадцать три года Билл унаследовал только титул.

До помолвки с Кларой это его не беспокоило. Вкусы у него были простые, лишних забот он не любил. На гольф хватает, бедным поможешь – и спасибо! Возможностями этими он был обязан тому, что за добродушие и скромность его взяли секретарем изысканного клуба и платили четыреста фунтов в год.[3]3
  четыреста фунтов – считается, что фунт начала прошлого века стоил в сорок раз больше нынешнего. Сколько же Билл получал? 16000 в год? Неплохо, хотя не для Клары.


[Закрыть] Жил он при клубе, не болел, играл в гольф всё лучше, дружил буквально со всеми и ни на что не жаловался.

Однако полгода назад Клара сказала прямо, что за нищего не выйдет. Четыреста фунтов! Смешно, честное слово. Слыша ее, всякий бы подумал, что она тратит эту сумму на чаевые.

Билл растерялся, Клара поднажала – и сейчас, за столиком, неприятную беседу предотвратило только появление официанта.

– Что ты сегодня делала? – спросил Билл.

– Заходила в театр.

– О!

– Да. Они мне звонили. Предлагают Клодию Уинслоу.

– Это хорошо.

– Да-а?

– Ну, главная роль…

– В турне.

– Конечно-конечно, – быстро поддакнул он, хотя ничего не понял. Он очень почитал театр.

– И вообще, гастроли кончаются. Могли бы дать сразу. Сейчас они в Саутгемптоне, потом отправятся в Портсмут.

– Там очень хорошо.

– Да-а?

– Какие площадки!

– Я в гольф не играю.

– Ну, там вообще неплохо.

– Там ужасно. Лучше бы не ехать.

– Почему?

Лорда Долиша легко коснулась жалость к себе. Что ни скажешь, все не так. Видимо, Клара грустит. Как ее винить? Ей трудно приходится.

Он никогда ее не осуждал, но трудности сводились к тому, что скучновато жить с небогатой матерью. Быть может, такая жизнь невесела, но только влюбленный считает ее трагической. Многим, в том числе Биллу, прекрасная Клара казалась страдалицей, которую держит редкостное мужество.

Словом, кроткому лорду пришлось объясняться.

– Понимаешь, – сказал он, – неудобно просить прибавку. Еще рассердятся…

– Сколько можно им угождать? Езжу, езжу… Меня просто мутит!

– Это от жары.

– Ничего подобного. От тебя.

– От меня? Да что я сделал?

– Лучше спроси, чего ты не сделал. Почему ты нищий? Лорд Долиш беззвучно застонал. Опять то же самое.

– Моя дорогая!

– Что за тон? Я тебе не внучка. По-че-му ты ни-…

– Мы можем пожениться прямо сейчас.

– Ах, надоело! Я не собираюсь жить на гроши. Другие как-то зарабатывают.

– Ты же знаешь, я пытался. Вот, сказал старикану… то есть Биджери, чтобы они мне прибавили, а он чуть не задохнулся. Нельзя смеяться и пить виски с содовой. Оказывается, они мне платят по дружбе. Очень мило, ты не думаешь?

– Какой прок от этой дружбы?

– Прости, не понял.

– Помоги вступить Бретфилду. Он же тебя просил! Ты же – общий любимец!

– Моя дорогая… то есть душенька… Всему есть предел. Он очень подлый.

– И очень богатый. Теперь ты его обидел…

– Я?

– Послал ему абонемент в зоологический сад.

– А, да! Послал. И он пошел, в ближайшее воскресенье. Нет, как эти богачи любят поживиться даром! Помню, в прошлом году я встретил американца…

– Не отвлекайся. Ты вечно упускаешь свой шанс.

– Понимаешь, если меня любят в клубе, нельзя этим пользоваться.

– Ладно. А с тем американцем? Он мог тебе… помочь.

– Клара! – воскликнул Билл. – Мы едва знакомы!

– Да-а? Ты ему помогал, время тратил…

– Там, кроме нас, никого не было. Тихий курорт, поздняя осень. Ну, помог человеку… у него неплохой удар. Теперь он меня совсем забыл.

– Если не ошибаюсь, вы встретились в Лондоне.

– Да, правда. Он шел туда, я – сюда. Кивнули друг другу.

– Надо было его задержать, напомнить…

– Сразу видно, ты не знакома со старым Наткомом. Он кэдди на чай не давал. И вообще, я не хочу пользоваться…

– Вот именно. Не хочешь.

– Понимаешь, в Англии мало денег. Зато в Америке – много. Вчера мне Гейтс говорил, там легко разбогатеть. Правление всегда даст мне отпуск недели на три…

– Зачем такие хлопоты? У тебя же есть титул! Тебя куда угодно возьмут каким-нибудь председателем.

– Понимаешь, я не умею распоряжаться. Попаду еще в аферу… И вообще, неприятно, когда тебя берут из-за титула.

Клара прикусила губу.

– Нет, что же это такое! – воскликнула она. – Подруги просто онемели, что я выхожу за лорда. А теперь вот объясняй, что у нас нет денег. Да, попалась я, как бедная Полли! Прямо из «Небесного вальса» – леди Уэзерби! А толку? Нет, просто чушь какая-то! Ну, займись автомобилями.

– Да я в них не разбираюсь. Зачем обижать людей? Я могу подсунуть что угодно, хоть игрушку на колесиках.

– Пусть сами смотрят. Твое дело – продать.

Поистине в этот день Долишу не везло. Он все время говорил невпопад, а сейчас достиг апогея:

– Ну, знаешь, все-таки noblesse oblige. Клара хмыкнула и взглянула на часы.

– Мне пора.

– А кофе?

– Не хочу я никакого кофе.

– В чем дело?

– Ни в чем. Надо уложить вещи.

Долиш не кинулся за ней, потому что еще не заплатил. Пока он это делал, она исчезла. Он выбежал на улицу. Ее нигде не было.

2

Скорбь окутала пэра. Солнце померкло. Небеса посерели, подул холодный ветер. Шафтсбери-авеню стала исключительно мерзкой. Правда, и Пиккадилли оказалась не лучше, когда он туда попал. Люди ходят, вообще много пакости… «Ну что за мир?» – думал лорд, остро жалея себя. «Noblesse oblige» сказать нельзя! А почему, собственно? Тут он наткнулся на фонарный столб.

Удар кое-что изменил. Жалость переместилась. В сущности, можно понять и Клару. Она печется о нем, а он ее обидел. Нельзя так себя вести с тонкой, нежной натурой. Причем тут noblesse? Нет, какая глупость!

Вдруг он остановился. Его осенила мысль, которая в свое время осенила Колумба.

– В Америку! – повторял он, сидя в такси, как повторял когда-то Колумб жене на кухне.

О великой республике Долиш знал мало. Что-то такое она не поделила с Англией в XVIII веке, но это уладилось, вроде сейчас всё в порядке. Коктейли он ценил, не осуждал и рэг-тайм, а больше ничего из сокровищ Америки толком не ведал.

Ехал он повидаться с Гейтсом, корреспондентом одной американской газеты. Застать его можно было в лондонском отделении Перочернильного клуба.

Долиш его и застал. Он как раз доедал второй завтрак.

– В чем дело, Билл? – спросил он, отведя молодого лорда в уголок библиотеки. – Какой-то вы такой… одухотворенный…

– У меня мысль.

– Какая?

– Помните, вы говорили про Америку?

– Что именно?

– Там легко разбогатеть.

– Ну и что?

– Я туда еду.

– Чтобы разбогатеть?

– Конечно.

– А зачем?

– Денег нет.

– Давно не слали из поместий? Билл засмеялся.

– О чем вы говорите? Как, по-вашему, сколько я получаю в год? Четыреста фунтов.

– Быть не может! А я-то думал, вы богач.

– Почему?

– Вид такой, богатый. Странно тут у вас. Мы знакомы четыре месяца, у нас есть общие друзья, но ни слова не слышал о ваших… ресурсах. В Нью-Йорке мы все помечены: «Доход – такой-то, перспективы – такие-то». М-да, тогда другое дело. Конечно, в Америке заработать легче. Не знаю, чем вы займетесь, но дам вам два-три письма.

– Спасибо большое.

– Можно, я назову вас Смитом?

– Смитом?

– Лорду работы не дадут. Их у нас любят, но в другом плане – гольф, танцы какие-нибудь, но не офис. Там работа трудная, на всю катушку.

– Вот как…

– Значит, Смит.

– А можно другую?

– Сколько угодно. «Джонс» не подойдет?

– Я ее забуду.

– Если вы ее забудете, вряд ли у вас есть шансы.

– Может, Чалмерс?

– По-вашему, это проще Джонса?

– Я и есть Чалмерс. «Долиш» – титул, а не фамилия.

– А! Ну, хорошо. Значит, Чалмерс. Когда едете?

– Завтра.

– Однако вы не ленитесь. Кстати, в Нью-Йорке можете жить у меня.

– Спасибо вам большое.

– Не за что. Мне же лучше, приглядите за квартирой. Записывайте адрес. Сегодня пошлю вам письма и ключи.

Билл весело шел по Стрэнду. Он купил билеты, потом отправился в клуб. Там ему передали записку:

«1 ч.д. Лорду Долишу. Зайти к Николзу (хорошие новости)».

Он взглянул на часы – что ж, время есть – и пошел в прославленную фирму «Николз, Николз, Николз и Николз».

3

Клара Фенвик сидела в автобусе. Июньское солнце наполняло ее не радостью, но яростью. Нет, вы подумайте «noblesse oblige»! И, заметьте, сверху вниз, словно она толкает его на преступление! Теперь все так делают, причем тут «noblesse»?

Автобус двигался по Кенсингтону. Клара терпеть не могла этих мест, предпочитая им Гровнор-сквер. Как-никак, из романов известно, что там – и дворецкие, и камеристки, и мягкие диваны, и приглушенный свет. Это вам не дешевая мебель, не басовитая кухарка, распевающая гимны, и не вредоносный братец. Всего десять лет, и то дают меньше, а шуму – как от целой толпы.

Именно он приветствовал ее в передней.

– А тебе письмо. Марку не дашь? У меня такой нету.

– Не вопи, – отвечала сестра. – Бери свою марку, на что она мне? Давай письмо.

Брат исчез, взвизгнув от счастья, но из-за полуприкрытой двери послышался голос:

– Это ты?

– Да, мама. Я спешу, мне сегодня в Саутгемптон.

– Когда поезд?

– В четверть четвертого.

– А ты успеешь?

– Успею, успею.

Клара сжала кулаки. Из столовой и из кухни одновременно раздавалось пение. Она юркнула к себе и стала швырять вещи в чемодан. Бросив взгляд на письмо, она поняла, что оно – от Полли, и решила прочесть позднее.

«Привет, старушка! – читала она в поезде. – Неужели я тебе еще не писала? Ужас какой! А сколько всего случилось… Начну с моего номера. Ну, чистый блеск! Сколько мне платят, не скажу, а то тебе станет худо.

Я теперь босоножка. Начала в ансамбле, и дело пошло так, что меня сманили в ресторан. Теперь там столика не закажешь, если не дашь метрдотелю в лапу. Пляшу босиком, вообще легко одета. Народу – тьма, полицию вызывают. Деньги отвозят в банк на трех грузовиках.

Конечно, главное – имя, леди Полина Уэзерби. Алджи говорит, это неправильно, я не дочь графа,[4]4
  я не дочь графа – титул «леди» стоит перед именем только у дочери графа, маркиза или герцога. К примеру, леди Констанс Киббл. во втором браке – Скунмейкер, хотя ее мужья даже не дворяне; а жена лорда Икенхема – леди Икенхем. Так и Полли должна называться леди Уэзерби.


[Закрыть] но мне наплевать. Успех – жуткий.

Вот оно как, старушка. Приезжай, а? Я сняла домик на Лонг-Айленде. Отдохнешь до осени, а там что-нибудь подыщем. У меня есть вес. Да и без меня тебя мигом возьмут. Я показала твое фото, агент прямо подпрыгнул.

Мне без тебя не протянуть. Алджи – просто свинья. У меня есть агент для связи с прессой, очень умный дядя. Я даю интервью, всякие так советы и т. п. Так вот, он сказал, чтобы я завела змею и обезьяну.

Я завела, а мой повелитель очень рассердился. Теперь он рисует. В Англии он собирал фотографии лошадей, а потом – автомобилей. Под конец он играл на рояле, я чуть с ума не сошла. А теперь вот рисует.

Это ладно, чем-то хоть занят. У него своя мастерская. Все бы хорошо, но он решил, что нужна «душа художника», то есть всякие нервы.

Сегодня утром Кларенс (змея) вполз на стол, мы как раз завтракали. Он очень любит вареные яйца. Вполз, посмотрел так это умильно, а мой дурак стукнул его чайной ложкой. Бледный такой, весь дрожит и говорит: «Полина, мы не в зверинце. Тонкий, нервный человек не может ужиться со змеей. Или я, или…»

Тут на него спрыгнул Юстес (обезьяна). Он очень любит Алджи.

Не поверишь, мой граф встал и вышел из дома прямо с ложкой. Днем позвонил и сказал, чтобы я выбирала. Я ему говорю, скажи спасибо, у Майры Девениш – пума, но он повесил трубку.

В общем, мне очень плохо. Конечно, я не сдамся, но страдаю. Приезжай, помоги. Если успеешь на «Атлантик» двадцать четвертого, познакомишься с симпатичным человеком. Его зовут Дадли Пикеринг. Очень богатый (автомобили). А агента – Роско Шериф.

Приезжай, я без тебя не выдержу, уступлю моему кретину. Сил от него нет, но я его люблю.

Твоя Полли»

Клара чуть не заплакала. Легко сказать, в Америку, а на какие деньги? Полли могла об этом и подумать. Она взглянула на письмо и вдруг заметила приписку:

«P.S. За дорогу я заплатила, так что езжай. П.»

Через час в саутгемптонском отделении «Уайт Стар» появилась сияющая девушка. Билет ей выдали, и она помчалась в театр, чтобы успели найти замену. Потом написала домой, надо все-таки.

«Ровно шесть», – подумала она. Там в Кенсингтоне, царит запах обеда. Кухарка, стоя над капустой, поет какой-нибудь гимн. Мать вздыхает. Перси делает что-нибудь плохое…

Представив все это, она блаженно улыбнулась.

4

Контора «Николз, Николз, Николз и Николз» помещалась в Линкольнз Инн.[5]5
  Линкольнз Инн – одна из четырех старейших судебных коллегий Лондона.


[Закрыть] Первый из Николзов умер при Вильгельме IV,[6]6
  Вильгельм IV– правил в 1830–1837 гг., Виктория – в 1837–1901. Ее 60-летний юбилей отмечался очень пышно в 1897 г.


[Закрыть] второй – к юбилею королевы Виктории. Остались Джерри и его отец, суровый старец, знавший все тайны английской аристократии.

Билл направился к Джерри, который при отце делал вид, что истово трудится. Сейчас отца не было, и он ловил зонтиком бумажный шарик. Линкольнз Инн еще не излечил его от живости, которой он славился в Кембридже, и третьего Николза огорчало его небрежение к формальностям.

– Привет! – сказал он, нежно тыкая Билла ручкой зонтика. – Как жизнь? Оч-чень хорошо. И я не жалуюсь. Значит, получил мою весть?

– Да. И сразу прибежал.

– Садись.

– А что случилось? Джерри присел на стол.

– Если бы отец был здесь, он бы часа полтора разглагольствовал. Но его нет, и я тебя прямо спрошу, что ты такого сделал некоему Наткому?

– Наткому?

– Именно так.

– Часом, не Айре?

– Да, Айре Дж., Чикаго, позже – Лондон, в настоящее время – рай.

– Он что, умер?

– Да. И оставил тебе около миллиона фунтов. Лорд посмотрел на часы.

– Ладно, старик, давай серьезно. Зачем ты меня вызвал? Надо забежать в клуб, я как раз хотел просить о при…

Джерри вознес руки к небесам, а позже, словно этого мало, швырнул пресс-папье в портрет первого Николза. Подойдя и посмотрев, что вышло, он взял ножницы, перерезал веревку и нажал звонок. Явился состарившийся мальчик.

– Перкис, – сказал Николз IV, – видите это суфле?

– Да, сэр.

– Вам хочется узнать, что случилось?

– Да, сэр.

– Мы беседовали с вами по делу, а он вдруг упал. Ваш объяснимый испуг я умягчил вот этой купюрой. Ясно?

– Да, сэр.

– Далеко пойдет, – сообщил Джерри, когда дверь закрылась. – Знает только два слова: «да» и «сэр». А вот ты… Смотреть противно. Беспокоишься о каких-то грошах… Тебе что, неясно? Ты – миллионер.

Билл тупо глядел на него.

– Бумагу сейчас не покажу. Во-первых, ключи у отца. Во-вторых, отец рассердится, что я тебе все сказал. В-третьих, ты все равно не поймешь, тут нужен разум юриста. Если убрать длинные слова, получится, что старый Натком оставил тебе деньги, потому что только ты из всех людей на свете бескорыстно ему помог. Что ты сделал, а? Я сам так буду помогать богатым старцам.

– Джерри, ты не шутишь? – выговорил лорд.

– Клянусь на Библии. Кто я, по-твоему? Я – суровый законник. Николзы не шутят с клиентами.

– О, Господи!

– Помог ты ему в Марвин Бэй, и правильно сделал. К счастью, он не успел переменить завещание. За последние два года он их менял четыре раза. Так чем ты ему помог? Спас на водах?

– Нет, мы играли в гольф. Я кое-что посоветовал. Позанимался с ним немного. Ой, не могу! Не верю! И за это – миллион?

– А что? Ты потратил на него время. Заметь – бескорыстно.

– Ну, что же это!

– Не кричи. Мне все ясно. С твоей добротой надо было этого ждать. Я думаю, старый Натком в первый и последний раз поступил разумно.

– Он меня даже не поблагодарил.

– У него такой характер. Не так давно наорал на отца и хлопнул дверью.

– Как ты думаешь, он не псих?

– Юридически – нет. У нас три справки от солидных врачей, на всякий случай. Скажем так, он чудаковат. Такой, знаешь ли, эксцентрик. У него есть племянник и племянница. Племяннику оставила деньги тетка, то есть миссис Натком. Тогда старик отписал все племяннице. Казалось бы, резонно. Но это не все. Через полгода он оставил племяннику 100 долларов, alias[7]7
  Иначе (лат.).


[Закрыть] 20 фунтов, а прочее отдал на репатриацию евреев. Но и это не все. Потом – опять племянница, потом – ты. Тогда он приходил к нам в последний раз. А сегодня я узнал, что он скоропостижно скончался.

Молча выслушав этот рассказ, лорд Долиш встал и зашагал по комнате. Вид у него был такой, словно ему неудобно.

– Это ужасно! – сказал он наконец. – Джерри, это ужасно!

– Миллион фунтов?

– Я их просто украл.

– Почему?

– Если бы не я, эта девушка… Как ее зовут?

– Элизабет Бойд.

– Получила бы все. Ты ей сообщил?

– Она в Америке. Когда ты явился, я как раз ей писал, так это, неформально. Отец бы ее утопил в разных словесах, а я, знаешь, попросту: «Оставь надежду».

Билл не улыбнулся.

– Что ты страдаешь? – продолжал юрист. – При чем тут ты? Он все равно изменил, бы завещание. Оставил бы свой миллион престарелым кэдди.

– Не в том суть. Что бы ты сделал на моем месте?

– Прыгал от радости.

– А не решил бы съездить в Штаты?

– Что!

– Не попытался бы ее увидеть?

Джерри знал, что Билл глуповат, но не настолько же.

– А ты попытаешься?

– Понимаешь, я и так еду. У меня есть билет. Вот и загляну, все улажу…

– Что уладишь? Отдашь деньги?

– Не думаю. Лучше разделим пополам. В общем, посмотрю, как она, очень ли нуждается… Где, ты сказал, она живет?

– Я ничего не говорил. Билл, не делай глупостей!

– Да я просто посмотрю, честное слово.

– От тебя все равно не отстанешь. Ладно: Лонг-Айленд, Брукпорт.

– Спасибо.

– Нет, ты серьезно?

– Понимаешь…

– Просто хочешь посмотреть?

– Да, да!

Перед отъездом всегда много дел, и только на борту, в Ливерпуле, Билл собрался написать невесте. Писал он осторожно, суммы не назвал, утешаясь тем, что полмиллиона тоже ее обрадуют. Куда же послать письмо? – задумался он. В Саутгемптоне оно ее не застанет. Потом они едут в Портсмут. Значит, туда.

5

Маленький Брукпорт на Лонг-Айленде хорош для летнего отдыха. Как и кишащие там комары, он кормится приезжими. В то время года, когда скончался Натком, население его составляли бакалейщик, мясник, аптекарь, их обычные коллеги и мисс Элизабет Бойд, разводившая пчел на старой ферме.

Если вы возьмете третий том Британской энциклопедии (AUS-BJS), вы узнаете, что пчелы, принадлежащие к отряду Hymenoptera, мохнаты, большеноги и наделены особым хоботком для потребления жидкой пиши. Такою же пищей, пока были деньги, поддерживал жизнь Клод Натком Бойд; но это так, к слову. Мы не настолько высокомерны, чтобы презирать пчелу за какое бы то ни было родство или за большие ноги. Гораздо интересней следующая фраза: «Пчеловодство процветает в Америке».

Вот тут можно поспорить. Кто как, а Элизабет не процветала. В сущности, она едва сводила концы с концами.

Из той же энциклопедии мы узнаем, что пчеловод должен обладать особыми способностями. Если взять коммерческую часть, у Элизабет их не было. Пчел она любила, но знала о них не слишком много. Пасеку она завела, чтобы чем-то заняться в деревне, а обладала в ту пору кое-какими деньгами, кратким руководством и подержанной пчеломаткой. Из города пришлось уехать из-за брата. Он приканчивал теткино наследство, и сестре с трудом удалось устроить для него что-то среднее между детской и санаторием.

По странной прихоти природы, у самых плохих братьев – самые лучшие сестры. Работящие молодые люди, которые рано встают и трудятся в поте лица, наделены сестрами, которые вежливы с ними только тогда, когда просят денег. Элизабет мечтала о том, чтобы дорогой Натти стал великим человеком. Она надеялась, что чистый воздух и отсутствие развлечений усмирят рано или поздно его разгулявшиеся нервы. Ей было отрадно слушать, как он подметает. Конечно, в их словаре не нашлось места слову «обслуга». Элизабет стряпала, Натти занимался уборкой.

Через несколько дней после того, как Клара Фенвик и лорд Долиш, каждый сам по себе, отбыли в Америку, Элизабет Бойд села на кровати и отбросила пышные волосы. За окном пели птицы, сквозь жалюзи светило солнце, а главное – жалобно мяукал Джеймс, требовавший завтрака в половине девятого.

Она вскочила, набросила на хрупкие плечи розовый халатик, сунула маленькие ножки в голубые шлепанцы, зевнула и пошла вниз. Налив Джеймсу молока, она постояла на траве, вдыхая утренний воздух.

Ей был двадцать один год, но подслеповатый наблюдатель принял бы ее за ребенка. Только глаза и подбородок свидетельствовали о том, что перед вами – взрослая, решительная девушка. Глаза у нее, при очень светлых волосах, были карие, очень яркие, смелые и веселые; подбородок – небольшой, но чрезвычайно четкий.

Словно зоркий сторож, она смотрела, чтобы соседский щенок не вылакал молоко. Когда это случалось, кот глядел беспомощно и жалобно. При всей любви к щенку, справедливая Элизабет не могла потворствовать разбою.

День был прекрасный и тихий. Джеймс, допив молоко, стал умываться. С ближнего дерева, липы, осторожно спустилась белка. Из сада доносилось жужжание пчел.

Элизабет любила тихие дни, но опыт научил ее не доверять им. И точно – судя по звукам, что-то приключилось с водой. Вернувшись в кухню, она открыла кран. Появилась тонкая струйка, потом послышалось бульканье. Да, воды нет.

– Ах ты, Господи! – вскричала Элизабет и направилась к лестнице. – Натти!

Ответа не было.

– Натти, миленький!

Наверху кто-то заворочайся. Через некоторое время Клод Натком Бойд явил миру свое лицо с исключительно низким лбом и ничтожным подбородком. Утреннее солнце раздражало его, он заворчал.

Надо сказать, что Натти соответствовал эвклидову определению прямой – у него была только длина. Он рос и рос, пока к двадцати пяти годам не стал окончательно похожим на водоросль. Лежа он походил на шланг. Пока он раскручивался, пришла Элизабет.

– Доброе утро! – сказала она.

– Который час? – глухо отозвался он.

– Девятый. Погода – прекрасная. Птицы щебечут, пчелы жужжат, тепло. В общем, все замечательно.

Натти искоса посмотрел на сестру. Что-то она слишком распелась.

– Прямо-таки всё?

– Ну… воды опять нету.

– А, черт!

– Да, не везет нам.

– Мерзкое место! Когда ты скажешь этому Флаку, чтобы он там починил?

– Когда его встречу. А пока оденься, пожалуйста, и сходи к Смитам с ведерком.

– В такую даль!

– Меньше мили.

– И ведро обратно тащить! Да, прошлый раз меня укусила собака.

– Наверное, ты пригнулся, они этого не любят. Держись прямо, браво…

Натти просто взвыл от жалости к себе.

– Ну, что это! Будишь ни свет, ни заря, гонишь за водой, когда я еле жив, и еще хочешь, чтобы я держался, как тамбурмажор!

– Миленький, лежи, сколько хочешь. А я без воды не обойдусь. Такая уж я, избалованная.

– Надо найти человека для всей этой пакости.

– Как мы будем ему платить? Я еле-еле справляюсь. И вообще, скажи спасибо…

– …что у меня есть крыша над головой. Знаю, знаю. Можешь не напоминать.

Элизабет вспыхнула.

– Какая же ты свинья! Я хотела сказать: «что ты носишь воду, рубишь дрова»…

– Что? Дрова?!

– Это образ. Я имею в виду, «работаешь на свежем воздухе». Очень полезно.

– Не замечаю.

– Ты гораздо спокойней.

– Нет.

Она встревоженно взглянула на него.

– О, Натти! Неужели ты… что-нибудь видел?

– Мне снились обезьяны.

– Мне часто снится всякая чушь.

– За тобой гналась по Бродвею обезьяна во фраке?

– Не волнуйся, это пройдет. Поживешь еще немного здесь…

– Да, надеюсь – немного. Уже две недели, как умер дядя, скоро что-нибудь сообщат.

– Ты думаешь, он оставил нам деньги?

– А как же еще? Мы – его единственные родственники. Я ношу в его честь это омерзительное имя. Я поздравлял его с Рождеством и с днем рождения. Знаешь, у меня предчувствие, сегодня получим письмо. Сходи-ка на почту, пока я таскаю воду. Могли бы послать телеграмму, между прочим.

Элизабет пошла одеваться, заметно погрустнев. Деньги были очень нужны, но жаль, что умер дядя, которого она любила, несмотря на его странности. А еще жаль, что брат снова примется за старое.

Думая все это, она взглянула в окно. Натти понуро плелся к калитке. Вдруг он уронил ведро; видимо, потревожила его одна из здешних питомиц. Когда он ведро поднял, за изгородью появился сосед, мистер Прескот. Тот слез с велосипеда и чем-то махал. Должно быть, он ездил на почту и захватил их корреспонденцию.

Натти взял ее. Прескот исчез. Натти выбрал и вскрыл одно из писем, постоял и побежал к дому, задыхаясь и бормоча. Глазки у него сверкали яростью.

– Миленький, что случилось? – вскричала заботливая сестра.

– Дядя! Двадцать фунтов!.. Мне – двадцать фунтов, а остальное – какому-то Долишу!

Элизабет молча взяла письмо. Только что она сокрушалась, что брат получит деньги. Теперь она кипела гневом, что он не получил их. О себе она забыла.

На дядю сердиться бесполезно, думала она. Он слишком старенький, да и умер. Вот на этого Долиша… Она представила себе коварного проходимца с черными усами, ястребиным носом и неприятным взглядом. Именно такой человек только и ждет, чтобы вонзить когти в бедного дядю. До сих пор она не знала ненависти, но сейчас ненавидела лорда, который несколько часов назад ступил на американскую землю, чтобы ее увидеть.

Тем временем Натти шел по воду. Вот она, жизнь. При такой беде тащись чуть не целую милю, улещивай собаку и неси обратно полное ведро. Представьте, что героя греческой трагедии послали за чем-то в лавочку. Кто такой Долиш? – гадал он. Чем он угодил дяде? Как подольстился к нему, что такое он сделал?

Стряпая завтрак, сестра тревожно ждала брата. Наконец он появился, щедро расплескивая воду. С первого взгляда было ясно, как он страдает.

– Который час? – спросил он, упав в кресло.

– Половина десятого.

– Сейчас этот гад звонит слуге. Примет ванну, наденет золотое белье и отправится в банк…

Потянулся печальный день. Не смея тревожить брата, Элизабет помыла посуду и прибрала в доме. Потом она пошла к пчелам. Потом стала готовить обед.

За обедом Натти сказал: «Сейчас этот гад ругает слугу. Принес не то шампанское», – и погрузился в молчание.

Элизабет снова занялась хозяйством. К четырем часам она устала и пошла к себе отдохнуть – но уснула.

Вернулась она, когда солнце село, пчелы летели обратно, в улей. Брата нигде не было. Видимо, решил погулять. Она пошла в дом и только к восьми догадалась, что он сбежал в Нью-Йорк.

6

Лорд Долиш сидел в квартире Гейтса. Был вечер, одиннадцатый час второго дня после исхода Натти. Пэр Англии задумчиво курил, глядя на столик, где лежало письмо.

Город понравился ему, но и утомил. По неопытности он захотел увидеть сразу все интересное и, вернувшись, решил лечь пораньше, чтобы восстановить равновесие; но задумался о письме.

Прибыв в Америку, он тут же написал мисс Бойд. Не напишешь – окажешься грабителем вдов и сирот; отдашь все – обидишь Клару. Значит, делим наследство.

Но не тут-то было. Перед ним лежал ответ. Мисс Бойд наотрез отказалась от денег. Этого он не предвидел. Что же делать? Думая об этом, он выкурил не одну трубку и как раз начинал очередную, когда услышал звонок.