Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 39 страниц)

– А как же! Мой зуб – отличная тема для новостей.

– Да неужели?

– Еще бы. Завтра он будет на верхних полосах всех газет.

– Твой зуб?

– Мой зуб. Послушайте, когда мне в прошлом году вырывали гланды, это потрясло основы цивилизации! Я вам не просто какой-нибудь, знаете ли…

– Хочешь сказать, ты знаменитость?

– Вот-вот, как раз это и хочу сказать. Я – Джо Кули.

Твердо придерживаясь правила не появляться там, где, согласно донесениям моих осведомителей, можно встретить детей, я никогда не видел своими глазами этого сорванца. Однако имя его мне, разумеется, попадалось. О нем, как вы знаете, упоминали и Энн, и Эйприл Джун.

– Ах, вон оно что! – улыбнулся я. – Джо Кули? Понятно.

– Вот-вот, я самый и есть.

– Как же, слыхал.

– Еще бы!

– Кроме того, я знаком с твоей нянькой.

– С кем? – возмутился он.

– Ну… с гувернанткой или как там она называется. Энн Баннистер.

– Ах, она… – протянул он. – Энн – классная девчонка.

– Согласен, – кивнул я.

– Просто супер, и не слушайте, если кто-нибудь скажет иначе.

– Не буду.

– Суперкласс, – продолжал он. – Да, сэр, вот что такое Энн…

– Эйприл Джун, – прервал я его, – тоже о тебе говорила.

– Правда? И что же?

– Что ты снимался в ее последней картине. Лицо мальчишки потемнело.

– Вот как? – фыркнул он злобно. Он был явно задет за живое. По-видимому, желая лишь поддержать беседу, я случайно вторгся в святая святых. – Ну и нахальство! В ее, значит, последней картине. Это она была в моей последней картине!

Пофыркав еще немного, он снова поднял «Нэшнл джиографик». Журнал заметно дрожал в его руках. Лишь через некоторое время, справившись с чувствами, он снова заговорил:

– Значит, вы знаете эту гадину?

Теперь и я, в свою очередь, задрожал от ярости.

– Кого?

– Эту гадину, Эйприл Джун.

– Как ты сказал? – набычился я.

– Я сказал, гадину. С какой стороны ни смотри, ничего Другого не высмотришь.

Я с трудом овладел собой.

– Знай, что ты говоришь о женщине, которую я люблю!

Мальчишка открыл было рот, но я остановил его холодным жестом:

– Я бы попросил!

В приемной снова воцарилась тишина. Он перелистывал свой «Нэшнл джиографик», я перелистывал свой. Некоторое время ничего нового не происходило. Потом я подумал: «Черт с ним!» – и решил протянуть оливковую ветвь. Глупо двум товарищам по несчастью на пороге расставания с зубом сидеть и отгораживаться друг от друга «Нэшнл джиографиком» вместо того, чтобы приятной беседой отогнать мысли о предстоящем испытании.

– Значит, ты Джо Кули? – спросил я.

Мой сосед правильно меня понял и охотно принял руку дружбы.

– Никогда не слышал ничего вернее, – приветливо ответил он. – Так оно и есть. Малыш Джо Кули, Кумир Американских Матерей. А вы кто?

– Мое имя Хавершот.

– Англичанин?

– Да.

– Давно в Голливуде?

– Где-то с неделю.

– Где остановились?

– Снял коттедж в Саду Гесперид.

– Ну и как вам тут, нравится?

– Ничего местечко, на уровне, – хмыкнул я.

– Это вы еще не видели Чилликот в штате Огайо, – мечтательно вздохнул он.

– А что там?

– Я родом оттуда. Вот куда бы махнуть! Да, сэр, туда и только туда, в старый добрый Чилликот!

– Скучаешь по дому, значит?

– А то!

– Но здесь-то, наверное, тоже неплохо живется?

Лицо мальчика омрачилось. Очевидно, я опять сказал что-то не то.

– Кому как, – фыркнул он. – Мне – не очень.

– Почему?

– Почему? – переспросил он. – Я вам скажу. Потому что я тут вкалываю, как каторжник на цепи, вот почему! В настоящей тюрьме или в Иностранном легионе, небось, и то легче. Знаете что?

– Да?

– Как вы думаете, что старый Бринкмайер написал в моем контракте?

– Что?

– Вставил туда специальный пункт, чтобы я жил у него дома и под его присмотром!

– А кто этот Бринкмайер?

– Хозяин той компании, на которую я работаю.

– И тебе не нравится его присмотр? – догадался я.

– Да нет, он-то сам ничего, – махнул рукой мальчик. – Безобидный старикашка. А вот его сестрица Беула… Как раз она это все и придумала. Вертит им как хочет. Злобная, как надсмотрщик на плантации. Читали про Симона Легри?

– Да.

– Вот вам Беула Бринкмаиер собственной персоной. Знаете, кто такой серф?

– Который на волнах катается?

– Да нет, не то совсем… Такой английский средневековый раб, вечно задавленный, забитый, над которым все измываются. Вот это я и есть. Господи, ну и жизнь, врагу не пожелаешь. Хотите, расскажу?

– Давай.

– Мне не разрешают играть на улице, чтобы я не поранился. Собаку завести тоже нельзя, потому что может укусить. Даже в бассейн не пускают – вдруг утону. А самое главное, вы только представьте – ничего сладкого! Чтобы, не дай бог, не растолстел.

– Да ты что? Правда?

– Как на духу. Все в контракте записано. «Вторая сторона, в дальнейшем именуемая «актер», обязуется воздерживаться от любого вида мороженого, включая сливочное и шоколадное, а также конфет, сливочной помадки и леденцов, далее именуемых кондитерскими изделиями, что подразумевает также пончики, пастилу, пироги с сезонной начинкой, торты и прочие мучные изделия». И представляете, мой юрист позволил им это туда запихнуть!

Я едва поверил своим ушам. Хавершоты всегда отличались завидным аппетитом, и, слушая рассказы о разных там диетах, я неизменно впадаю в мрачное настроение. Представляю, что бы я почувствовал, лиши меня кто-нибудь в столь нежном возрасте доступа к сладостям!

– И ты не послал их? – возмущенно воскликнул я.

– Не могу.

– Так любишь свое искусство?

– Да нет, не слишком.

– Тебе нравится нести солнечный свет в тусклую жизнь Питсбурга и Цинциннати?

– Да пусть они хоть удавятся в своем Питсбурге! И в Цинциннати тоже.

– Тогда, может, ты считаешь, что деньги и слава стоят всех этих ужасных лишений?

Мальчик презрительно фыркнул. Похоже, к деньгам и славе он питал такое же равнодушие, как Эйприл Джун.

– Да что в них хорошего? Я их что, съесть могу? Эх, дать бы им всем хорошего пинка и вернуться туда, где сердца чисты, а люди остались людьми – в Чилликот, Огайо. Домой, к матери. Попробовали бы вы ее жареных цыплят по-южному! А как бы она мне обрадовалась! Но я не могу, у меня пятилетний контракт, и будьте уверены, они заставят меня его выполнить.

– Понимаю, – вздохнул я.

– Да-да, я – настоящий дядя Том. Только знаете что? Я еще дождусь своего часа. Когда-нибудь же я вырасту, правда? И тогда… Ну, держитесь тогда у меня!

– И что ты сделаешь?

– Как, что? Так заеду в рыло этой Беуле…

– Как, ударишь женщину? – укоризненно поморщился я.

– Еще как ударю, можете не сомневаться! Да, сэр, она получит свое. А вместе с ней еще шесть режиссеров и целая куча их помощников и распорядителей. И мой агент по рекламе, ему тоже рыло начищу. Да, сэр! На самом деле, – философски заметил он, – трудно найти человека, которому я не собираюсь дать по морде, когда вырасту. Чтобы не забыть, я заношу все имена в записную книжку.

Он замолк, погрузившись в мечты, а я не мог придумать, что ответить. Да и никакие слова не смогли бы ободрить этого несчастного ребенка. Пыточные клещи слишком глубоко вошли в его плоть, чтобы обыкновенное «выше нос, старина» могло принести хоть какую-то пользу.

Впрочем, как оказалось, я и не располагал временем для утешений, поскольку в этот самый момент входная дверь распахнулась, и приемную заполонила толпа паразитов обоего пола с фотокамерами и блокнотами. Шум поднялся такой, что вставить хоть слово было невозможно. Я снова уткнулся в свой «Нэшнл джиографик», а вскоре появилась медсестра в белом халате и сообщила, что Б. К. Буруош стоит наготове со щипцами, и вся оголтелая банда рванула в кабинет, продолжая сыпать вопросами.

Вскоре другая медсестра в таком же халате показалась из-за противоположной двери и дала понять, что И. Дж. Зиззбаум весь извелся в ожидании, так что мне оставалось лишь вручить свою грешную душу Всевышнему и последовать в операционную.

6

И. Дж. Зиззбаум оказался довольно угрюмым типом. Он явно принадлежал к числу дантистов, терзаемых тайной печалью. В ответ на мое приветствие он лишь мрачно указал в сторону кресла. Сильный, молчаливый дантист, твердый, как кремень.

Меня, напротив, охватила непреодолимая тяга к общению. Оставшись один на один с зубодером, я всегда себя так веду. Рискну предположить, что и вы тоже. Вероятно, идея состоит в том, чтобы отвлечь злодея приятной беседой и заставить забыть о своих черных замыслах. Едва войдя в кабинет, я тут же принялся сыпать словами:

– Привет, привет! Вот и я. Добрый день, как поживаете? Чудесная погода, не правда ли? Что, сесть сюда? Отлично! Откинуть голову? С удовольствием. Ну, и открыть рот, конечно же. Пожалуйста!

– Шире, – уныло произнес И. Дж. Зиззбаум.

– Так широко, как только захотите… А как насчет старого доброго веселящего газа, у вас его хватит? Оч-чень хорошо! Вы знаете, – заискивающе улыбнулся я, – меня так давно не усыпляли – целую вечность! Лет с двенадцати, кажется, а может, и раньше – я помню, что был тогда в начальной школе, а в начальной школе учатся еще в нежном возрасте… Кстати, о детях: как вы думаете, кого я встретил в приемной? Самого Джо Кули, ни больше, ни меньше, и, по странному совпадению, ему тоже будут давать газ! Мир тесен, как говорится…

Я осекся, кляня в душе свою бестактность. Даже в отсутствие мгновенной гримасы, исказившей выразительную физиономию И. Дж. Зиззбаума, можно было бы догадаться, что затронутая тема для него болезненна. Мне вдруг стало ясно, почему в этот день мой эскулап – совсем не тот лучезарный И. Дж. Зиззбаум, чей веселый смех и тонкие остроты делали его душой ежегодных дантистских съездов. Его угнетало сознание того факта, что главный приз зубоврачебных скачек – удаление первого коренного у самого малыша Джо Кули – достался не ему, а коварному сопернику.

Без сомнения, щелчки фотокамер и репортерские выкрики были слышны и здесь, в кабинете, заставляя проигравшего вновь и вновь горестно размышлять о том, что папаша Буруош завтра увидит свое имя на первых полосах всех бульварных листков и станет хоть ненадолго любимцем широкой публики, в то время как он сам будет вынужден удовольствоваться лишь обычным скромным гонораром. Такое невезение выбило бы из колеи даже самого жизнелюбивого дантиста.

Я смотрел на беднягу, и мое сердце обливалось кровью. Однако, порывшись в памяти в поисках слов, которые могли бы вернуть румянец его впалым щекам, я не нашел ничего лучшего, как заметить, что последние открытия в бассейне Конго проливают новый свет на что-то там такое. Сведения были точные, подкрепленные авторитетом «Нэшнл джиографик». Однако они не ободрили хозяина кабинета хоть в сколько-нибудь заметной степени. Возможно, бассейн реки Конго не слишком его интересовал – как и многих других людей, впрочем. Испустив тяжелый вздох, он лишь с силой раздвинул мне челюсти, заглянул в бездну, снова вздохнул, словно был невысокого мнения об открывшемся зрелище, и подал знак ассистенту с газовым баллоном.

Вскоре, после краткой промежуточной сцены, в ходе которой я чувствовал себя так, будто меня медленно душат, мир померк в моих глазах.

Не знаю, знакомы ли вы со всеми этими газовыми процедурами. Если да, то, наверное, помните, что кроме ощущения, что вы гибнете во цвете лет от закупорки дыхательного горла, в них есть и другие неприятные моменты. Например, сны и всякие там видения. Помню, в последний раз, о котором говорилось выше, мне привиделось, что я выброшен в море и мое тело рвут на части акулы. На этот раз диковинные события, хоть и не столь кровавые, также присутствовали. Акул в меню не было, звездная роль досталась малышу Джо Кули.

Мне снилась комната, похожая на давешнюю приемную, только побольше, и там тоже были две двери с табличками, одна напротив другой. На одной значилось «И. Дж. Зиззбаум», на другой – «Б. К. Буруош», а мы с Джо отпихивали друг друга, стараясь пройти в первую. Дураку было ясно, кто из нас прав. Я пытался вразумить заблудшего юнца. «Не толкайся, старина, – уговаривал я, – ты ошибся дверью!» Однако он ничего не хотел слушать и лишь толкался еще яростнее. В конце концов пихнул меня в кресло, велев сидеть и читать «Нэшнл джиографик», а сам открыл дверь и вошел. Потом все ненадолго заволоклось туманом, а когда он немного рассеялся, я по-прежнему сидел в кресле, но уже зубоврачебном, и чувствовал, что эффект веселящего газа также потихоньку рассеивается.

Первым, что я увидел, был И. Дж. Зиззбаум в белом халате. Лицо его светилось улыбкой.

– Ну что, дружок, как себя чувствуешь? – осведомился он по-отечески добродушно.

Я только собирался осведомиться, какого дьявола он имеет в виду, называя меня дружком, – Хавершоты не снобы, однако ронять свое достоинство тоже не привыкли, – как вдруг с удивлением осознал, что мы не одни. В комнате было не протолкнуться.

По другую сторону кресла стояла Энн Баннистер. Против ее общества я как раз не возражал. Если у нее в душе сохранилась частица былой привязанности, и она, прослышав об операции, решила подать мне руку в час тяжелых испытаний, ну что ж, это замечательно. Чертовски мило с ее стороны. Однако вся остальная толпа была явно лишней. В самом деле, какое право имеют совершенно посторонние люди надоедать человеку, которому собираются выдрать зуб? Как жить на свете, если даже в такую минуту нельзя рассчитывать на уединение?

У меня возникло смутное ощущение, что некоторые из лиц, мелькавших вокруг, женских и мужских, я видел и раньше. Попадались и люди с фотокамерами. Я выпрямился в кресле, чувствуя поднимающееся раздражение. Зачем Зиззбаум пустил их всех сюда? Я готов был задать ему этот вопрос, отнюдь не затрудняя себя выбором выражений, когда вдруг сделал удивительное открытие, а именно, что возвышающийся надо мной тип в белом халате вовсе не Зиззбаум, а кто-то совсем другой! Не успев выяснить, в чем дело, я сделал еще одно открытие, от которого я резко втянул в себя воздух с испуганным «Ой!».

Должен заметить, что в приемную я вошел в неброском сером костюме, серо-зеленых носках в тон к модному галстуку и замшевых туфлях, а теперь – чтоб я провалился! – на мне были короткие бриджи на лямках и гольфы! Из зеркала, куда я случайно бросил взгляд, на меня смотрело детское личико необыкновенной красоты, обрамленное золотистыми кудряшками, с большими выразительными глазами и длинными ресницами. – Черт побери! – невольно вырвалось у меня.

Да и у кого бы не вырвалось? Я сразу понял, что случилось. Кто-то дал маху, как сказал поэт. Мыс эти м Джо Кули вдохнули газ одновременно и пока бродили по четвертому измерению, или как там оно называется, какой-то кретин из обслуги взял и перевел стрелки. В результате нахальный сорванец заграбастал мое тело, а мне ничего не оставалось, как довольствоваться детским.

Во всем виноват, конечно, он. Идиот! Говорил же я ему, не толкайся!

7

Я все сидел и тупо пялился в зеркало, когда тот тип в халате, который обозвал меня малышом, – разумеется, это был не кто иной, как Б. К. Буруош, – снова обратился ко мне.

– Тебе, наверное, захочется его сохранить, – сказал он с той же отеческой улыбкой, протягивая картонную коробочку.

Я продолжал таращиться. Мне было не до коробочек. Не так-то просто приспособиться к таким поворотам сюжета. Думаю, вы меня понимаете.

Хорошенькие дела, нечего сказать. Просто уму непостижимо! Такое, конечно, случается в разных там сказках, но кто мог подумать, что подобные казусы следует предусматривать в программе реальной жизни. Я понимаю, что человек должен быть готов ко всему, но… будь я проклят!

Тем более, так внезапно… В книгах всегда есть какой-нибудь сумасшедший ученый, который вечно возится с пробирками, или восточный маг с разными заклинаниями – так или иначе, для подготовки всяких чудес требуются недели, если не месяцы, а если вы хотите немедленного результата, то нужно хотя бы иметь волшебное кольцо или что-нибудь в этом роде. А вот так, ни с того ни с сего, – так просто не бывает.

– Твой зуб, – пояснил дантист. – Хочешь взять его?

Я рассеянно взял у него коробочку и хотел сунуть в карман. Это простое действие заставило толпу разразиться воплями протеста. Голоса зазвучали со всех сторон:

– Эй, куда?

– Не убирай!

– Надо сделать снимки!

– Посмотри на него, подумай!

– Покажи нам, улыбнись!

– С таким видом, будто говоришь: «Надо же!»

– Хочешь сделать заявление для прессы?

– Твое мнение о политической ситуации?

– Ты доверяешь президенту?

– Каким ты видишь будущее кинематографа?

– Что ты хочешь сказать народу Америки? Хотя бы несколько слов, но от души.

– Эй! Что ты любишь есть на завтрак?

Я всегда знал Энн Баннистер как девушку решительную и с характером, но в этот момент проникся к ней еще большим уважением. Она тут же овладела ситуацией и принялась выпроваживать репортеров, словно вышибала в портовом кабачке, который хочет показать себя в первый день службы.

– Неужели трудно оставить ребенка в покое? – воскликнула она. – Как можно приставать к нему в такой момент! Представьте себя на его месте!

Тип, который просил обратиться к народу Америки, заявил, что потеряет работу, если вернется ни с чем. Энн была непреклонна.

– Я сама скажу вам все, что надо, только выйдите отсюда! Вскоре благодаря ее личному обаянию и силе характера комната была очищена, и мы с Б. К. Буруошем остались одни.

– Ну и шум, – покачал он головой. – Вот оно, бремя славы!

На лице его продолжала играть улыбка – лучезарная улыбка дантиста, который вдобавок к кругленькой сумме профессионального гонорара получил на тысячу долларов даровой рекламы.

Я никакие мог разделить его жизнерадостного настроения. Первое ошеломление прошло, и теперь меня бросило в дрожь. Ситуация представлялась более чем мрачной. Жизнь, знаете ли, и сама по себе достаточно сложна, и кому захочется усложнить ее еще больше, превратившись в мальчишку с золотистыми кудрями в коротких штанишках. А если это навсегда? Грош цена тогда моим шансам повести к алтарю Эйприл. Девушка ее положения вряд ли пойдет под венец с мальчишкой в гольфах и с голыми коленками.

А что подумают приятели из «Трутней», если я появлюсь там весь в кудряшках? Такого они не потерпят ни за что на свете! Хотя в «Трутнях», я бы сказал, придерживаются весьма широких взглядов, это для них все-таки уже чересчур. «Не по правилам», – вот что скажет комитет клуба, и будет совершенно прав.

Неудивительно поэтому, что я нисколько не был расположен шутить и резвиться вместе с развеселым дантистом.

– К черту бремя славы, – буркнул я, – обсудим его позже. Сейчас я хочу сделать заявление. Произошло нечто ужасное, и если немедленно не будут предприняты соответствующие шаги в нужном направлении, разразится очень неприятный скандал. Я даже знаю тех, кто его поднимет.

– Полежи, тебе надо успокоиться, – мягко сказал он.

– Не хочу лежать и успокаиваться! Я должен сделать заявление…

Не успел я осуществить свое намерение, как дверь распахнулась, и в кабинет стремительно вошла незнакомая женщина, на j вид – весьма рассерженная. Она шипела и фыркала на ходу.

– Просто сумасшедший дом! – восклицала она. – Никакого терпения с ними не хватит! Ребенок и без того избалован дальше некуда.

Высокая и костлявая, где-то между средним и полутяжелым весом, она с успехом могла бы сойти за старшую надзирательницу в какой-нибудь женской тюрьме. Однако Б. К. Буруош не подтвердил моих предположений, назвав ее мисс Бринкмайер, и я понял, что это та самая Беула, которую так не любил юный Джо.

– Кажется, наш малыш чувствует себя неплохо, мисс Бринкмайер, – сказал дантист.

Его любезные слова были встречены резким фырканьем, выражавшим отвращение и презрение. Я понял, почему малыш Кули недолюбливал эту особу. Мне она и самому не нравилась. Ей не хватало того трудно определимого качества, которое обычно называют обаянием.

– Разумеется, неплохо! С какой стати ему чувствовать себя иначе?

Б К. Буруош любезно заметил, что всегда беспокоится, пользуясь веселящим газом, однако она лишь распалилась еще больше.

– Что за чушь! Еще газ какой-то… Когда я была девочкой, никто и не слыхивал ни о каком газе! Отец обматывал мне зуб ниткой, другой конец привязывал к двери сарая и захлопывал ее. Вот и все, и никаких газетчиков. Столько шума из-за ничтожного маленького зуба, который, к тому же, никогда бы не заболел, если бы кое-кто не ел тайком конфеты, хотя знает прекрасно, что написано во втором пункте статьи «Б» его контракта. Я еще разберусь с этими конфетами! Кто-то их ему подсовывает, и я узнаю, кто! Этот мальчишка изворотлив, как целая стая обезьян…

Во мне росло раздражение. Я погрузился в размышления о своих невероятных проблемах, а резкий визгливый голос женщины вторгался в них, словно скрежет пилы.

– Помолчите! – бросил я, отмахнувшись.

– Что-о?

– Я сказал, помолчите. Невозможно думать под вашу трескотню. Дайте, наконец, сосредоточиться!

Б. К. Буруош вежливо хихикнул, хотя я вовсе не собирался переводить разговор в юмористическую плоскость. Мисс Бринкмайер побагровела и тяжело задышала.

– Снять бы с тебя штаны да выпороть хорошенько… Я остановил ее холодным жестом.

– Оставайтесь, пожалуйста, в рамках приличий!

В этот момент мне кое-что пришло в голову, и ситуация осветилась с несколько другой стороны. Что там говорил малыш Джо о своих планах на будущее, когда он вырастет? Видит бог, теперь он подрос более чем достаточно. Наша ветвь семьи всегда отличалась крупным телосложением, и я в ней – не из худших. Занимаясь боксом в Кембридже, весил все девяносто без одежды.

Мне в первый раз за долгое время захотелось рассмеяться.

– Я бы вам посоветовал, – сказал я с улыбкой, – прежде чем угрожать другим, позаботиться о себе. Вашему положению не позавидуешь. Мститель уже идет по следу. Трудно сказать, когда он нанесет удар, но однажды ваша физиономия серьезно пострадает, я обещаю.

Б. К. Буруош озабоченно нахмурился.

– Надеюсь, я не переусердствовал с газом, – пробормотал он. – Не нравится мне все это… Похоже на бред. Мальчик ведет себя странно с тех пор, как очнулся.

Бринкмайерша с презрением отвергла его опасения.

– Ерунда! Бред, еще чего выдумали… Да он просто дурака валяет!

– Вы думаете? – поднял брови дантист.

– Ну конечно! Вам когда-нибудь приходилось присматривать за дерзким, высокомерным, распущенным сорванцом, который привык считать себя пупом земли только потому, что всякие идиотки расталкивают друг друга, чтобы его увидеть, и восторгаются, какой он хорошенький и невинный?

Б. К. Буруош вынужден был признать, что подобного опыта не имеет.

– Ну а я, – подбоченилась она, – вожусь с ним целый год и успела изучить все его повадки!

Опасения дантиста понемногу рассеивались.

– Так вы полагаете, что для беспокойства нет причины?

– Ни малейшей.

– Ну что ж, вы меня успокоили, а то мне казалось, что он немного не в себе.

– Такой, как всегда. К сожалению. Я расхохотался.

– Забавно. По иронии судьбы, именно что не в себе, точнее не скажешь! – И решив не упускать предоставившуюся возможность, продолжал: – Мадам, и вы, Б. К. Буруош, прошу вас приготовиться к небольшому сюрпризу. Вряд ли я сильно ошибусь, если предположу, что мое заявление весьма вас удивит…

– Ну вот, опять!

– Как сказал великий Шекспир, на свете бывает много такого, что нашим мудрецам и не снилось. Подобный курьез как раз и приключился только что в этом самом кабинете. Вам, без сомнения, будет интересно узнать, что в результате непредвиденного короткого замыкания в четвертом измерении…

– Прекрати молоть ерунду! Пошли.

– Погодите, я должен сделать заявление. Итак… в результате, как я уже сказал, какой-то неполадки в четвертом измерении – заметьте, я говорю о четвертом, но оно с таким же j успехом может оказаться и пятым, я не слишком силен в измерениях…

– Если сейчас же не замолчишь, то узнаешь, в чем я сильна, клянусь честью! Никакого терпения не хватит с этим мальчишкой. Идем, говорю!

И мы пошли. Если вы считаете это слабостью с моей стороны, то скажу только, что если бы Беуле Бринкмайер вздумалось схватить за руку монумент Альберта и дернуть как следует, он пошел бы с ней как миленький. Я вылетел из кресла, как пробка из бутылки, попавшей в руки опытного дворецкого.

– Ладно, – вздохнул я, мирясь с неизбежностью. – Пока-пока, Буруош!

Признаться, я не очень-то и сожалел, что мое заявление было так бесцеремонно прервано. Здравый смысл наконец-то вернул себе бразды правления, помешав мне окончательно выставить себя идиотом. Ведь если из всех этих историй об обмене душами и можно извлечь какой-нибудь урок, то он заключается в том, что любые заявления в подобной ситуации неуместны. В них нет никакого проку. Бессмысленное сотрясение воздуха. Герои каждый раз пытаются их делать, и никто не верит ни единому слову. Мне следовало избрать другой путь: хранить холодное молчание, воздерживаясь от любых попыток привлечь внимание общественности. Как ни тягостно скрывать то, о чем так много можешь сказать, сдержанность в моем положении – лучшая политика.

Ограничившись, в результате, лишь предупреждением, что если она будет так дергать, то меня вырвет, я проследовал за мисс Бринкмайер к двери. Вид у меня был, признаюсь, не слишком оживленный. Меня томили дурные предчувствия. Чего, скажите, можно было ожидать от жизни в обществе этой жуткой старушенции? Сравнив ее с Симоном Легри, малыш Кули проявил себя недюжинным знатоком человеческой природы. Впрочем, без капитана Блая с «Баунти» тут, на мой взгляд, тоже не обошлось.

На улице нас ждал роскошного вида автомобиль, мы сели и покатили: она – то и дело фыркая, словно ее бесило одно мое присутствие, а я – откинувшись на спинку сиденья, погруженный в хмурую задумчивость. Вскоре машина въехала в ворота и остановилась у дверей величественного белого особняка.

8

Логово Бринкмайеров – а судя по всему, приехали мы именно туда – оказалось одним из самых впечатляющих поместий в Голливуде. Обширный газон со скульптурой оленя, красочные беседки, увитые побегами бугенвиллии, за которыми ухаживали три садовника, несколько бассейнов, теннисные корты, столы для пинг-понга и прочие симптомы богатства. Впрочем, чтобы убедиться, что хозяева гребут деньги лопатой, достаточно было взглянуть на дворецкого, который открыл дверь в ответ на гудок шофера. Это был английский дворецкий. В Голливуде могли себе такое позволить лишь настоящие шишки. Мелкой сошке приходилось довольствоваться японцами и филиппинцами.

Один взгляд на этого достойного слугу прибавил мне душевных сил. Он был как весточка из родного дома – солидный, круглолицый, с глазами навыкате, классический представитель древней породы семейных дворецких. Рядом с ним я больше не ощущал себя путешественником, оказавшимся в одиночку 1 среди дикарей, и даже перспектива продолжительного общения с мисс Бринкмайер уже не казалась такой чудовищной.

Впрочем, в тот момент я был лишен удовольствия лицезреть своего земляка хоть сколько-нибудь продолжительное время, поскольку моя спутница или, вернее, тюремщица снова цепко схватила меня за руку и чуть ли не бегом доставила в просторную гостиную с низким потолком и стеклянными дверями во внутренний дворик.

Там нас уже ожидал коренастый пузатый мужчина в роговых очках. По тому, как он в хозяйской позе развалился на диване, я справедливо заключил, что это и был тот самый мистер Бринкмайер, под чьей бдительной опекой мне отныне придется состоять.

В данном случае малыш Кули вновь проявил себя тонким знатоком характеров. Он отозвался о Бринкмайере как о безобидном старикашке, и я с первого взгляда убедился, совершенно справедливо. Хозяин мне, скорее, понравился. Конечно, пообщавшись с его сестрицей, я не был расположен слишком капризничать, и мне, наверное, понравился бы кто угодно, но доброта в его душе, безусловно, присутствовала, и первыми же своими словами Бринкмайер это доказал.

– А, вот и вы! – воскликнул он. – Ну, как все прошло? Как самочувствие?

Мисс Бринкмайер раздраженно прищелкнула языком.

– Теперь ты начинаешь! Разумеется, с ним все в порядке. 1 Вас послушать, так подумаешь, что ему ногу ампутировали или что похуже! С вами никакого терпения не хватит! Такой шум подняли…

– Он что, поднял шум?

– Не он, газетчики. Особенно эти глупые бабы. Раскудахтались над ним, как не знаю кто.

– В самом деле?

– Просто отвратительно!

– Ну что ж, отличная реклама, – одобрительно кивнул Бринкмайер.

Его сестра фыркнула.

– Один вред для него!

– Зато полезно для кассы.

– Мне наплевать. Тошнит уже. Можно подумать, он и без этой возни мало задирает нос! Весь уже раздулся от самомнения.

Мистер Бринкмайер воззрился на меня сквозь роговые очки, словно добродушная сова.

– Меньше, чем раньше.

– Что?

– Я хочу сказать, щека уже не так раздута.

– Да, слава богу.

Надеясь закрепить атмосферу дружелюбия и доброй воли, я заметил, что признателен ей за заботу, но в ответ получил лишь приказ замолчать. Мисс Бринкмайер продолжала, обращаясь к брату:

– Пожалуй, он больше не похож на больного свинкой. Думаю, к открытию статуи совсем придет в норму.

– Наверное, – кивнул тот.

Судя по выражению лица, эта мысль не доставила ему особой радости. Чтобы поддержать разговор, я спросил, что за статуя, но мне лишь снова приказали замолчать.

– Значит, Мичиганских Матерей тоже можно не отменять, – сказала она.

– Каких матерей? – не выдержав, переспросил я, и в третий раз был поставлен на место.

К числу приятных собеседников мисс Бринкмайер явно не принадлежала.

– Будь у него щека по-прежнему, как вареная свекла, – продолжала она, – нам пришлось бы отменить встречу, и они устроили бы бог знает что, проделав такой путь. Но теперь опухоль почти исчезла, а завтра он будет совсем нормальный. – И, подумав немного, добавила: – Насколько он вообще бывает нормальный, мерзкий лягушонок.

Стерпеть такое было выше человеческих сил.

– Ваше замечание представляется мне в высшей степени оскорбительным, – заявил я.

Заткнув мне рот в четвертый раз, надзирательница вновь схватила меня за руку и потащила по лестнице на второй этаж в спальню, где приказала ложиться в постель.

– Как? – Я не поверил своим ушам.

– Тебе нужно спать днем, ты забыл?

– Но черт побери…

– Замолчи! – бросила она в пятый и последний раз и удалилась, заперев за собой дверь.

Я усмехнулся, не ощущая, впрочем, особенного веселья. Спать! Ничего себе! Как будто у меня есть время на подобные глупости. Передо мной стояла задача тщательно проанализировать ситуацию и постараться решить, что в ней, черт возьми, можно предпринять. Причем немедленно. Исследовать все ходы и выходы. Какой уж тут сон!

Я плюхнулся на кровать и принялся за работу.

Не знаю точно, сколько я так просидел, но времени прошло немало. Мог бы с таким же успехом сидеть до конца жизни, если бы вдруг не решил подойти к окну. Как ни странно, в голове у меня тут же прояснилось. Ну конечно! Первым делом надо установить контакт с Джо Кули и посоветоваться.