Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 39 страниц)

Похолодев от ужаса, я со всей поспешностью ретировался за спинку дивана и сжался там под взглядом Эйприл, впервые в жизни осознав, как курица смотрит на червя.

Она продолжала говорить. В ее голосе не осталось ничего, что так заворожило меня вдень нашей первой встречи. Резкое визгливое сопрано ножом резало слух.

– Будешь знать, как встревать в чужое интервью! Ничего себе наглость, впереться, когда специальный корреспондент ведущей газеты пришел побеседовать со мной об искусстве и вкусах публики! Будь ты проклят со своими букетами! – Бешено оскалив зубы, она отбросила букет носком туфли. – Ты у меня сейчас сожрешь этот веник!

Я еще дальше отступил за диван. Направление, в котором развивалась беседа, нравилось мне все меньше и меньше.

– Выходит, я даже у себя дома не могу избавиться от твоих интриг! Ты, как змея, всюду проползешь!

Дай она мне шанс вставить хоть слово, я мог бы объяснить, что располагал самыми серьезными причинами «проползти» сюда, ибо руководствовался благородной целью спасти ее от участи если и не худшей, чем смерть, то уж во всяком случае весьма и весьма неприятной. Но желанного шанса я так и не дождался.

– Как всегда, решил привлечь к себе внимание? Думаешь, это тебе и теперь сойдет с рук? Ошибаешься! И не надейся! Мало того, что я на съемках стою, как манекен, в твоих коронных сценах, так еще и в собственном интервью должна служить тебе фоном?

Я раскрыл рот, чтобы разъяснить, как сильно она ошибается, но Эйприл снова опередила меня:

– Какое бесстыдство! Какая наглость! Ка… Да что я, в конце концов, с тобой разговариваю…

Тут она была права. Мне тоже показалось, что продолжать разговор в подобном тоне нет никакого смысла.

– Э-э… ну, тогда, наверное, мне пора… – промямлил я.

– Стой, где стоишь! – взвизгнула она.

– Но вы сказали…

– Погоди, дай только до тебя добраться!

Пойти навстречу такому требованию было совершенно невозможно, что она и сама наверняка понимала. В руке она сжимала широкий увесистый нож для разрезания бумаги, и давать ей добраться до себя я уж никак не собирался.

– Послушайте… – начал я.

Продолжить, к сожалению, не удалось, потому что в этот момент она вдруг бросилась ко мне вокруг дивана, и мне стало ясно, что время слов прошло. Быстрее молнии я отскочил метра на два назад и вбок, едва увернувшись от ножа, который просвистел в непосредственной близости от моих коротких штанишек, – прыжок преследовательницы оказался всего на полметра короче. Этот своевременный маневр дал мне секундную передышку, но я не мог не отметить, что резко ухудшил свои стратегические позиции. Эйприл удалось отрезать меня от линии фортификационных сооружений, и я остался лицом к лицу с врагом в чистом поле, открытый со всех сторон.

Мне показалось, что назрел момент, чтобы сделать очередной шаг к примирению.

– Все это так неприятно… – начал я.

– То ли еще будет! – бросила она злобно.

Я стал убеждать ее не делать того, о чем потом придется пожалеть. Эйприл поблагодарила меня, но заверила, что жалеть буду только я. Затем снова двинулась в наступление, на этот раз медленно, крадучись, как пантера в джунглях. Я осторожно отступал, одновременно размышляя, как основательно всего за несколько минут может измениться человеческое мировосприятие. От возвышенной любви, еще так недавно переполнявшей мою душу, не осталось и следа. Нож для бумаги недвусмысленно поставил крест на нежных чувствах. Вспоминая былые грезы об алтаре, священнике и звуках органа, я дивился собственному идиотизму.

Впрочем, слишком долго размышлять мне не дали. Эйприл внезапно рванулась вперед, и дело пошло веселее. Я понял, что вечер обещает быть довольно утомительным.

Описывать подобные сумбурные сцены в деталях всегда очень непросто. В то время, как события развиваются, нет особого настроения специально отмечать и фиксировать в памяти их последовательность. В результате воспоминания, как правило, оказываются несколько расплывчатыми. Могу лишь сказать, что скорость я развил просто невероятную, но тем не менее дважды получил ножом для разрезания бумаги по самому подходящему для этого месту: один раз, когда зацепился за торшер у камина, и другой, когда споткнулся о табурет. Оба эпизода оставили необычайно яркие и сочные впечатления, но в то же время пробудили во мне все лучшее в области спринта и бега с препятствиями. Пианино, на котором Эйприл при более счастливых обстоятельствах, бывало, наигрывала мне народные песенки, я преодолел одним скачком, в конечном счете снова оказавшись за диваном.

Удивительные способности, неожиданно раскрывшиеся в опасную минуту, до такой степени обнадеживали, что дверь и желанная свобода, открывавшаяся за ней, начали казаться вполне достижимыми, но, увы, недостаточное знание местных условий сыграло со мной злую шутку. Эйприл стремительно заходила справа, и я, как последний идиот, вместо того чтобы обежать диван, решил сберечь темп и пролезть под ним.

Я часто бывал в этой гостиной прежде и неплохо ее знал, однако, как оказалось, лишь поверхностно. Внутренняя суть вещей осталась скрытой, что меня в конечном счете и погубило. Думая, как я уже сказал, проделать часть пути ползком и выскочить уже у самой двери – маневр, в случае удачи достойный Наполеона, – я бросился на пол и обнаружил, что дно проклятого дивана едва лишь позволяет просунуть туда голову. Попытавшись тем не менее как-то протиснуться, я немедленно застрял.

Прежде чем мне удалось выбраться и внести коррективы в свою тактику, Эйприл уже вовсю орудовала ножом для бумаги. Его эффективность потрясала до глубины души. Помню, даже несмотря на исключительность момента, я не смог не спросить себя, откуда, черт возьми, у женщины столь хрупкого телосложения и явно не слишком тренированной мог взяться так профессионально поставленный удар. Директор моей первой школы всегда оставался в моих глазах высшим авторитетом по части владения розгой, но он и в подметки не годился этой тоненькой синеглазой девушке. Возможно, тут весь секрет – в правильном подборе ритма.

– Вот тебе! – наконец произнесла она, переводя дух.

Я поспешно укрылся за диваном. Мы с Эйприл молча смотрели друг на друга. Ее щеки раскраснелись, в глазах сверкали искры. Никогда прежде она не казалась мне столь прекрасной. Тем не менее потухшие угли мертвой любви не выказывали никакого желания вновь воспламениться в моем сердце. Я смотрел мрачно, исподлобья, машинально потирая пострадавшую часть тела, и испытывал, прямо скажу, немалое удовольствие от мысли, что ожидает мою мучительницу, когда Реджинальд Джон Питер Свизин, третий граф Хавершот, в конце концов отыщет путь к ее двери.

– Вот тебе! – повторила она. – Будешь теперь знать. А теперь вали отсюда!

Не знай я даже смысла последней фразы, то все равно догадался бы по характерному жесту, сопровождавшему ее, что мое присутствие здесь более нежелательно, что меня, впрочем, в высшей степени устраивало. Моя душа стремилась на волю, и я кинулся к двери.

И остановился. Лучшие чувства все-таки взяли верх.

– Послушайте, – начал я. – Вы должны знать… Эйприл свирепо взмахнула ножом.

– Выметайся, живо!

– Да, конечно, но…

– Проваливай, кому говорю! – рявкнула она.

Я вздохнул и пожал плечами. Возможно, даже сказал «ничего не поделаешь», не помню точно. Снова повернулся к двери и… остановился, уловив краем глаза нечто необычное за окном.

Там, расплющив носы об оконное стекло, маячили Томми Мерфи и Орландо Флауэр.

Окаменев от неожиданности, я тут же все понял. Они стояли рядом, почти вплотную, и этот факт неоспоримо свидетельствовал о том, что былые разногласия разрешены и забыты. После моего бегства мои враги наверняка обсудили ситуацию и пришли к выводу, что ради достижения лучших результатов следует отказаться от жесткой конкуренции и действовать сообща, как деловые партнеры. Основать «консорциум», если выражаться в технических терминах.

Оба лица вдруг исчезли, и это меня нисколько не удивило. Увидев, что я ухожу, злодеи поспешили занять стратегические позиции возле парадной двери.

Эйприл Джун нетерпеливо шагнула вперед.

– Я, кажется, велела тебе убираться! – с угрозой произнесла она.

– Но… – промямлил я, переминаясь с ноги на ногу, – на улице Томми Мерфи и Орландо Флауэр…

– Ну и что?

– У меня с ними отношения… э-э… не слишком дружеские… Они обещали меня избить до смерти!

– И надеюсь, выполнят свое обещание, – жестко усмехнулась Эйприл.

Следуя за мной по пятам до самой двери, она распахнула ее и недрогнувшей рукой сильно толкнула меня в спину. Я вылетел в ночную тьму, как пробка из бутылки, и, едва дверь захлопнулась, услышал жуткий боевой клич и тяжелый топот. Испытывая тошнотворное чувство обреченности, я понял, что все кончено. Теперь меня спасли бы только быстрые ноги, а таковыми, увы, я больше похвастаться не мог. Ничто так не подрывает спринтерские способности, как испытание, через которое мне довелось пройти. Мои мышцы одеревенели и с трудом повиновались.

В следующее мгновение я почувствовал на себе две пары цепких рук и оказался ничком на земле, успев промолвить лишь: «Достали, мерзавцы».

Однако не успел я извернуться в надежде впиться зубами в ближайшую лодыжку, чтобы, по крайней мере, подороже продать свою жизнь, как произошло чудо! «Вы что же это творите, безобразники?» – выкрикнул знакомый голос, послышался музыкальный звон двух хороших затрещин, два страдальческих вопля, и нападавшие растворились в темноте.

Твердая рука помогла мне подняться на ноги, и я увидел перед собой милое лицо Энн Баннистер.

23

Она фыркнула с благородным негодованием. Я понял, что тонкая натура девушки глубоко потрясена безобразной сценой. Даже в подступавшем сумраке было видно, как горят ее глаза.

– Хулиганы! – возмущенно воскликнула она. – Они сделали тебе больно, малыш?

– Нет, нисколько, спасибо.

– Правда?

– Ну да, им просто не хватило времени. Благодаря твоему своевременному вмешательству, – объяснил я, испытывая искреннюю благодарность. – Ты была великолепна!

– Я и в самом деле едва успела, – кивнула она. – Думала, они тебя на части разорвут. Кто это такие?

– Томми Мерфи и Орландо Флауэр.

– Я бы их живьем сварила!

Я охотно согласился, что такая экзекуция пошла бы двум юным негодяям весьма на пользу, и пожалел о практической неосуществимости подобных планов. Однако тут же указал и на светлую сторону:

– Но ты им и так хорошо врезала, звук был впечатляющий.

– Да уж, до сих пор рука болит. Не знаю, у кого, у Томми или у Орландо, но голова у него просто чугунная, черт бы его побрал! Ладно, все хорошо, что хорошо кончается… Эй! Ты же сказал, что они ничего не успели, а сам хромаешь!

Ответить на этот вопрос было непросто. После нашего разговора в саду, когда я с пеной у рта защищал Эйприл с ее нежностью и кротостью, мне никак не хотелось выставлять себя идиотом, предав огласке другие стороны ее характера, связанные, так скажем, с ножом для разрезания бумаги. Даже лучшие из женщин не удержались бы в такой ситуации от насмешки и самодовольного «я же тебе говорила!»

– Просто нога онемела, – объяснил я. – Отсидел.

– Эх ты, старичок столетний! Сидеть ему уже трудно. Суставы, кхе-кхе… – засмеялась Энн. – А что ты, кстати, вообще здесь делаешь? Неужели решил навестить Эйприл Джун?

– Так, заглянул на минутку, – смутился я.

– Зная, что Мерфи и Флауэр только и мечтают тебя подстеречь? И где только была твоя голова, Джозеф Кули! Зачем тебе понадобилась Эприл Джун?

И вновь я оказался не в силах раскрыть истинные факты.

– Хотел подарить ей букет.

– Что?

– Ну, ты понимаешь… цветы.

Энн посмотрела на меня с недоумением.

– Ты шутишь?

– Нет.

– Ничего не понимаю! Что с тобой творится, Джозеф? Никогда не видела такого странного мальчика. Ты же сам сто раз мне говорил, что Эйприл Джун гадина. Звал не иначе, как гадиной. А теперь, видишь ли, готов сунуться черту в зубы, чтобы преподнести ей цветочки! И сегодня днем – слова не дал о ней сказать, чуть живьем не съел.

Меня охватило раскаяние.

– Извини, пожалуйста.

– Ничего страшного. Мне просто непонятно. Кстати, а тот пирог со свининой – ты хоть отъесть как следует от него успел? А то ведь я сразу ушла.

– Нет, не очень, – признался я. – Очень жаль.

– Еще бы!

– В смысле, жаль, что ты из-за меня потеряла работу.

– Да ладно, ерунда, не оставаться же на этой работе всю жизнь. За меня не беспокойся. Завтра я уже буду пресс-секретарем у твоей разлюбезной Эйприл Джун. Хотела вот зайти к ней, чтобы обговорить кое-какие детали, потому и оказалась здесь сейчас. Надо бы вернуться, но я боюсь оставить тебя одного. Не удивлюсь, если эти сорванцы сидят где-нибудь в засаде или рыщут по окрестностям, как орды мидян.

Меня только что посетила та же мысль, заставив поежиться. Я стал горячо умолять Энн не уходить.

– Да, думаю, моя верная рука тебе еще потребуется, – улыбнулась она и на секунду задумалась. – Давай знаешь, что сделаем? Хочешь газировки?

– Да, хорошо бы.

– Ну вот. Тогда, если не возражаешь, мы сделаем небольшой крюк и зайдем в Беверли-Хиллс в аптекарский магазин. Куплю тебе газировки, а сама позвоню Эйприл Джун по телефону.

Я заверил ее, что нисколько не возражаю, и мы пошли по дороге. Энн весело болтала о том о сем, а я по большей части молчал, стараясь сдержать кипевшие внутри меня чувства.

Если вы хотите знать, почему они кипели, и что это были за чувства, я вам скажу. Дело в том, что за короткий промежуток времени, прошедший с тех пор, как моя спасительница так удачно пресекла кровожадные планы Томми Мерфи и Орландо Флауэра, моя любовь снова вспыхнула и расцвела пышным цветом. О да, та самая любовь, которую я расточал на эту девушку два года назад и которая, как я предполагал, навеки угасла под градом убийственных реплик, произнесенных тем памятным вечером в Каннах, внезапно обнаружилась на прежнем месте и вновь принялась за свое с еще большим жаром, чем прежде.

Без сомнения, этому способствовал не один фактор. В частности, разоблачение ложного обаяния Эйприл Джун, не говоря уже о доблестном поведении Энн во время моего спасения. Но главными были, я думаю, ее постоянная приветливость, ласковое сочувствие, искреннее дружелюбие. Ну и, конечно, пирог со свининой… Что бы там ни было, я любил эту девушку, любил горячо, любил страстно!

Ну и что толку, подумал я с горечью, уныло прожевывая ореховый десерт, пока Энн разговаривала по телефону. Из всех печальных слов, что существуют в этом печальном мире, самые печальные – «если бы». Не будь я таким идиотом, то вовремя понял бы, что для меня нет и не может быть никого лучше Энн Баннистер. Я вряд ли стал бы возиться с тем мороженым на дне рождения какой-то там Эйприл Джун, не растревожил бы больной зуб и не попал бы в кресло к И. Дж. Зиззбауму в то же самый момент, как малыш Джо Кули – к Б. К. Буруошу. Короче говоря, тогда бы ничего, что было потом, не случилось.

А что теперь? Энн помолвлена с моим кузеном Эгги, а даже если бы не была помолвлена, я нахожусь в совсем неподходящей форме, чтобы просить ее разделить мою судьбу. Все чудовищные препятствия, отделявшие меня и Эйприл Джун, точно так же, и даже еще чудовищнее, стоят между мною и этой девушкой. Будь она даже свободна, кем надо быть, чтобы принять предложение руки и сердца от малыша Джо Кули?

Что ж, все кончено, подвел я итог, и меланхолически бормотал что-то про себя, когда Энн вышла из телефонной будки и присоединилась ко мне со вторым ореховым десертом.

– Поговорила, все в порядке, – объявила она.

Я не стал уточнять, что именно, и, вежливо кивнув, доел свою порцию, в то время как Энн только начала свою. Она спросила, не хочу ли я еще. Я хотел, и она заказала еще. Божественная девушка.

– Ну что ж, Джозеф, – сказала она, продолжая прерванную беседу, – у тебя выдался сегодня трудный денек, не правда ли?

Я невесело усмехнулся.

– Пожалуй.

– Как все прошло?

– Что?

– Открытие статуи Бринкмайера.

Я подпрыгнул на стуле, словно меня укусили за ногу. Кусок орехового десерта шлепнулся на стол с моей обессилевшей ложки. Хотите верьте, хотите нет, но в угаре давешних событий статуя совершенно вылетела у меня из головы.

– Боже мой! – воскликнул я.

– Что случилось?

Некоторое время я не мог выдавить ни слова. Потом, слегка запинаясь, выложил все. Энн слушала серьезно и внимательно. Когда я затронул тему лягушек, она задумчиво пожевала губами.

– Думаешь, мисс Бринкмайер нашла их?

– Если я сколько-нибудь разбираюсь в женских криках, то да, – ответил я. – Уверен на все сто, что нашла. А теперь еще и узнала, что я не пришел на церемонию, и у статуи, когда ее открыли, вдобавок оказался красный нос. Короче говоря, если бывают на свете дерьмовые ситуации, то это одна из них.

– Ты не должен говорить таких слов, Джозеф, – упрекнула она.

– Бывают случаи, – твердо сказал я, – когда приходится, и это как раз такой случай. Энн понимающе вздохнула.

– Да, попал ты в историю.

Я убито кивнул. Она улыбнулась и продолжала:

– Но ты не волнуйся, завтра они обо всем забудут.

– Ты думаешь? – недоверчиво спросил я.

– Ну конечно.

Ее оптимизм подействовал на меня заразительно.

– Вот здорово!

Энн поднялась из-за стола.

– Теперь я должна отвести тебя домой, – сказала она. – Пошли, все будет в порядке.

Мы дошли до особняка Бринкмайеров, и только оставшись один у ворот, я обнаружил изъян в ее рассуждениях. Само собой, при темпе жизни, принятом в Голливуде, утро вполне может, как она сказала, приносить с собой забвение. Однако, рассуждая так, Энн не приняла в расчет одну маленькую деталь: прежде чем наступит утро, нужно, черт возьми, пережить вечер!

Все мои мысли обратились к мисс Бринкмайер. После всего, что произошло, надеяться на ее хорошее настроение было бы явно излишним оптимизмом. Чем более я приближался к месту назначения, тем крепче становилась моя уверенность, что одежную щетку следует рассматривать как жестокую неизбежность.

В таком задумчивом настроении я забрался на крышу пристройки, и едва поставил на нее ногу, как мои худшие опасения получили весомое подтверждение. В спальне горел свет, и это не обещало ничего хорошего.

Я тихо подкрался к окну и заглянул в него. Мои предположения полностью оправдались. Свет означал беду. Шторы не были задвинуты, и ничто не мешало видеть, что происходило внутри.

Мисс Бринкмайер сидела, напряженно выпрямившись на стуле. Ее лицо оставалось, как всегда, каменно-непроницаемым, но задумчивый мечтательный взгляд ясно указывал на то, что она пребывает в состоянии нетерпеливого ожидания. Мисс Бринкмайер была в розовом халате и в руке сжимала одежную щетку.

Загадочный взгляд был, таким образом, объяснен. Ждали здесь меня.

Я на цыпочках отступил к краю крыши и тихонько спустился обратно в сад. Ситуация со всей определенностью требовала долгих и упорных размышлений, и я принялся старательно упражнять свой мозг, безжалостно сжигая одну за другой нервные клетки, когда вдруг почувствовал, что рядом кто-то стоит. Это оказался какой-то незнакомый тип.

– Эй! – шепотом окликнул он.

– Да?

– Ты малыш Кули?

– Да.

– Приятно познакомиться. Незнакомец оказался весьма воспитанным.

– Мне тоже приятно, – ответил я, чтобы не ударить в грязь лицом.

– Ну вот, – сказал он.

Сразу вслед за этим что-то мокрое и холодное шлепнуло меня по лицу, и я почувствовал резкий запах хлороформа. Неужели вдобавок ко всему, что выпало мне на долю в этот день, меня решили еще и похитить? Пожалуй, это уже слишком.

– Ничего себе, новости! – успел сказать я сам себе. И потерял сознание.

24

О действии хлороформа я, к сожалению, знаю немного и в основном лишь из приключенческих романов, но мне кажется, что рядовой потребитель находится под его действием не слишком долго. Так что, если бы дело происходило ближе к началу дня, то, думаю, я бы пришел в норму уже очень скоро и вскочил бы свеженький, как огурчик. Однако следует учесть, что денек у меня выдался жаркий, из тех, которые подтачивают силы и истощают нервную систему, не говоря уже о том, что мой организм и изначально не отличался особой крепостью. В результате, поникнув, как увядший лист, я так и оставался увядшим листом, не обнаруживая никакого интереса к общему ходу событий, в течение очень длительного времени. У меня остались лишь смутные воспоминания о поездке в автомобиле и остановке возле какого-то дома, в который меня внесли на руках. Проснулся я уже в постели, и только следующим утром. Солнечный свет лился в окно, самодеятельный птичий хор заливался вовсю, а дальний перезвон колоколов безошибочно указывал, что наступило воскресенье.

Чтобы поправить здоровье, ничего нет лучше хорошего долгого сна. Кто-то назвал его милосердным целителем утомленной Природы и не слишком ошибся. Я с удовольствием отметил, что, если не считать незначительного онемения в частях тела, близко соприкасавшихся с ножом для разрезания бумаги, мое самочувствие не оставляло желать лучшего. Я встал с постели и выглянул в окно.

Дом стоял в самом конце переулка, упиравшегося другим концом в какую-то оживленную улицу. Позже я узнал, что это был проспект Вентура. В этих местах я раньше не бывал и теперь с интересом рассматривал окрестности. Внезапно мое обоняние поразил запах жареных сосисок и кофе, настолько сильный, что я тут же кинулся к одежде и принялся ее лихорадочно напяливать. Еще секунду назад в голову упорно лезли мысли об отрезанных пальцах, посланных по почте, и прочих милых шалостях, которыми занимаются похитители, чтобы поднять моральный дух тех, от кого они ждут выкупа, но теперь все это отошло на второй план. Лишь бы добраться до сосисок, а что будет потом, не так уж важно.

Уже почти готовый выскочить в дверь и спуститься вниз, я услышал стук в дверь и голос:

– Эй, там!

– Да? – ответил я.

– Как дела? – осведомился голос.

– Какие дела?

– Как себя чувствуешь?

– Есть хочу!

– Нет проблем. Сосиски с оладьями будешь?

– С оладьями? – переспросил я, дрожа от возбуждения.

– Ну да, – ответил невидимый голос. Бандит вел себя на удивление дружелюбно. – Накинь что-нибудь и присоединяйся.

Через две минуты я уже спустился в гостиную, где узрел банду в полном составе. Гангстеры сидели вокруг стола, на котором красовалось блюдо с сосисками, такое широкое, что в моей душе зазвучали фанфары. Стало ясно, что скаредничать здесь не принято.

Мне раньше никогда не приходилось видеть живых бандитов, и я рассматривал их с понятным любопытством. Их было трое, все как один с окладистыми бородами, что делало компанию похожей на групповой фотоснимок знаменитостей Викторианской эпохи. Такие заросли на лице едва ли добавляли присутствовавшим элегантности, однако нельзя забывать, что в избранной ими профессии приходится больше думать о практической стороне вещей, чем о внешнем виде. Во всяком случае, дела, похоже, обстояли не так плохо, как могли бы. Бороды были фальшивые, их выдавали резинки, проходившие над ушами. По крайней мере, я попал в руки не настоящих убежденных бородачей, а тех, кто вынужден уродовать себя лишь в целях конспирации.

Безусловно, это открытие заранее расположило меня в их пользу, однако следует отметить, что похитители и в самом деле оказались довольно милыми людьми, обнаружив явное желание угодить гостю. Они представились, соответственно, как Джордж, Эдди и Фред, выразили надежду, что я хорошо выспался, и предложили занять место за столом. Джордж положил мне сосисок. Эдди сообщил, что оладьи будут готовы сию минуту, и добавил, что если сосиски поджарены не так, как я предпочитаю, мне достаточно сказать лишь слово. Фред принес вежливые извинения за хлороформ.

– Мне очень жаль, малыш, – сказал он. – Ты ведь нормально себя чувствуешь, правда?

– Отлично, – улыбнулся я, – лучше не бывает.

– Вот и славно. Просто Джордж и Эдди устроили мне тут выволочку за то, что я так с тобой обошелся…

– Не нужно было этого делать! – перебил Джордж, укоризненно покачав головой.

– Он бы и так не стал рыпаться, я сразу понял, – присоединился Эдди.

– Ясное дело, – поджал губы Фред, – но на все существуют свои правила. У каждого свой метод, так ведь? Человек с артистическими наклонностями имеет право выражать их так, как ему хочется…

– Довольно, – холодно произнес Джордж, который, по-видимому, был чем-то вроде председателя в этой организации. – Иди присмотри за оладьями.

– Черт побери, – недовольно пробормотал Фред. Бедняга явно обиделся. – Метод есть метод…

Он уныло побрел на кухню, а Джордж снова принялся извиняться:

– Надеюсь, ты не в претензии? Фред просто помешан на своем методе, такой уж у него характер. Ты должен его простить.

Я горячо заверил его, что вопрос с хлороформом исчерпан.

– Во всяком случае, – заметил Эдди, в его пользу можно сказать, что никто так не умеет жарить оладьи. Просто пальчики оближешь!

Вскоре Фред явился с дымящимся блюдом, и я сам смог убедиться в правоте этих слов. На еду я накинулся, как голодный волк, и лишь некоторое время спустя был в состоянии прислушаться к застольной беседе.

Как и подавляющее большинство разговоров за завтраком в пределах Голливуда, этот был целиком и полностью посвящен новостям кинематографа. Джордж, который просматривал воскресную газету, машинально помешивая кофе стволом револьвера, заметил, что движение за целомудрие, похоже, начинает набирать силу, и в доказательство прочитал сообщение о планах Мэй Уэст сниматься в «Алисе в стране чудес». Фред с Эдди выразили в ответ полное удовольствие. Эдди заявил, что давно пора поставить преграду волне вседозволенности, отравляющей общественные нравы. «Ясное дело», – поддержал его Фред и добавил, что всегда так считал.

– Для тебя это очень кстати, малыш, – взглянул на меня Джордж. – В твоих работах никакой грязи нет.

– Ага, – одобрительно кивнул Фред.

– Теперь ты всех заткнешь за пояс.

– Точно, – согласился Эдди. – Уж ты-то не прогадаешь.

– Но только в том случае, – покачал головой Джордж, – если будет хороший сюжет. Целомудрие – это ладно, но без сильного, профессионального, убедительного сюжета ничего не получится. Те парни, что пишут для тебя сценарии, сынок, плоховато знают свое дело. Тут нужно иметь чутье.

– Ясное дело, – хмыкнул Фред.

– Ты присматривай за ними, малыш, – подхватил Эдди.

– Система у них неправильная, – сказал Джордж, – и виноваты во всем хозяева студий.

– Большие боссы, – кивнул Эдди.

– Олигархи, – прищурился Фред.

– Гитлеры и Муссолини киноиндустрии, – подытожил Джордж. – Чем они, собственно, занимаются? Присылают нам сюда пачками всяких там нью-йоркских борзописцев и английских сочинителей, а своим дороги не дают.

– Ага, – согласился Эдди.

– Ты сам подумай, – продолжал Джордж, – вот, допустим, кто-то со стороны вдруг набрел на шикарную идею для картины, и что происходит? Пиши он хоть сто лет подряд в отдел сценариев, его все равно никто не прочитает. У меня вот, например, давно уже есть в запасе отличный сценарий – как раз для тебя, малыш! – а что толку? Они на него даже не взглянут!

– Это что, тот, который ты рассказывал во вторник? – спросил Эдди.

– О преступнике номер тринадцать? – уточнил Фред.

– Ну да, тот самый! – оживился Джордж. – Разве не здорово?

– Еще бы! – хмыкнул Эдди.

– Ясное дело, – согласился Фред.

– Что, хороший сценарий? – спросил я, дожевывая оладью.

– Я бы сказал, что очень, – ответил Джордж.

– Вещь, – уважительно кивнул Эдди.

– Без вопросов, – поддержал Фред.

– Интересно, – сказал я.

– Вот послушай! – воскликнул Джордж, еще более оживляясь. – Послушай, сынок! Посмотрим, что ты скажешь. Вот увидишь, сценарий – лучше не бывает! Там есть такой гангстер, и попал он к фараонам в список особо опасных под номером тринадцать – понимаешь? – а он суеверный, понятное дело – понимаешь? – и вот он думает, что под таким номером ему никогда в жизни больше не повезет… и что, ты думаешь, он делает?

– Ты слушай, слушай! – закивал Эдди.

– Слушай, сынок, – загадочно улыбнулся Фред.

Они подались вперед, бороды их дрожали от возбуждения.

– Так вот, – продолжал Джордж, – он слишком добрый, чтобы подстрелить кого-нибудь из списка, кто выше его, хотя тогда бы он стал номером двенадцать, понимаешь? Такое ему не подходит…

– Знаешь, кого надо на эту роль? – перебил Эдди. – Лайонела Бэрримора!

– Уорнера Бакстера! – возразил Фред.

– Нет, Билла Пауэлла, – авторитетно произнес Джордж, разом ставя собеседников на место. – Так вот, этот гангстер решает провернуть такое дельце, чтобы показать правительству, чего он на самом деле стоит, и тогда его должны продвинуть в списке на первое или хотя бы второе место – вот в чем идея! Он и его дружки пробираются на корабль, который везет золото через океан на ту сторону, берут на мушку капитана и команду и меняют курс на Южную Америку, чтобы там, значит, корабль взорвать, а самим уйти с золотом в джунгли. Понимаешь?

Я вздохнул. Мне очень не хотелось портить настроение рассказчику, но молчать тоже было нельзя. В конце концов, для того и заведено обсуждение сценариев.

– Вы не огорчайтесь, – сказал я, – основная идея у вас в порядке… но кое-что не мешало бы доработать.

Джордж обиженно вскинулся.

– В каком это смысле, доработать? Разве плохо придумано с кораблем?

– Тут и смешно можно сделать, – поддержал его Эдди. – Сделать из капитана комедийную роль. Взять, например, на нее Чарлза Баттеруорта…

– Лучше Джо Которна, – вмешался Фред.

– Эдварда Эверетта Хортона, – отчеканил Джордж.

– А как же любовные сцены? – спокойно спросил я. Мой вопрос явно застал их врасплох. Джордж задумчиво почесал подбородок, Эдди и Фред, соответственно, – левую щеку и голову.

– Любовные сцены? – переспросил Джордж. Он вдруг просиял. – Ну смотри, например, вот так… Побережье Южной Америки, песчаный пляж, корабль стоит на якоре, и к нему плывет девушка. Воздух пропитан экзотическими ароматами тропиков…

– Еще фламинго, – робко подсказал Эдди.

– Ну да, фламинго. Воздух пропитан экзотическими ароматами тропиков, над головой лениво проплывают стаи розовых фламинго, и эта самая девушка, почти что совсем обнаженная, плывет к…

Я решительно покачал головой.

– Слишком поздно! К тому времени, когда они доберутся До Южной Америки, фильм будет уже на четвертом ролике.

Джордж грохнул кулаком по столу.

– Черт побери! – воскликнул он. – Да пропади они пропадом, эти любовные сцены!

– В картине обязательно должен быть герой-любовник, – возразил я.

– Нет, не обязательно, если сценарий и так сильный! Взять хоть, например, «На западном фронте без перемен»…

– Ага, – подхватил Эдди. – Или «Скиппи».

– А «Пропавший патруль»? – добавил Фред. – Знаешь, сколько он собрал?

– Я все-таки считаю, – настаивал я, – что без любви никак нельзя.

– Да брось ты, – отмахнулся Джордж, – лучше послушай дальше, там как раз ты вступаешь в дело! Эти гангстеры потом бегут с корабля – ну, на лодке, понимаешь? – как в «Мятеже на Баунти» – и там…