Текст книги "Том 18. Лорд Долиш и другие"

Автор книги: Пэлем Вудхаус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 39 страниц)

О ПЛАВАЮЩИХ, ПУТЕШЕСТВУЮЩИХ, ГОЛЬФИРУЮЩИХ, ПЛЕНЕННЫХ…

Молодой человек со свежим честным лицом отвернулся от окна, в которое смотрел на лужайку для гольфа.

– Погода хорошая… – сказал он.

Старейшина встряхнулся и посмотрел на него, довольный тем, что младшее поколение само, по собственной воле, хочет с ним побеседовать. Последнее время оно норовило проскочить мимо, что-то бормоча.

– Да, – согласился он. – Насколько я понял, вы недавно в клубе?

– Только что вступил. Прекрасный клуб.

– Лучше некуда.

– А как кормят!

– Превосходно.

– Секретарь говорит, одно плохо – какой-то старый зануда только и ждет, чтобы рассказать историю.

Старейшина задумался.

– Не знаю, кого он имел в виду, – наконец сказал он. – Никого такого не припомню. Кстати, об историях, могу вам одну рассказать. О Джоне Гуче, Фредерике Пилчере, Сидни Макмердо и Эгнес Флек.

Новичок беззвучно охнул. Честное лицо померкло, он украдкой посмотрел на дверь.

– О Джоне Гуче, Фредерике Пилчере, Сидни Макмердо и Эгнес Флек, – твердо повторил Старейшина.

Как ни странно (сказал он), служители искусства обычно смирны, мелки, робки и способны выразить себя только пером или кистью. Таким был Джон Гуч; таким был и Фредерик Пилчер. Гуч писал книги, Пилчер – картины. Встречались они у Эгнес Флек. Видя, как Пилчер жалко улыбается, балансируя чашкой чая, Гуч думал: «Прекрасный человек, но неуклюж, неуклюж», а Пилчер, видя, как Гуч нервно теребит галстук, сидя на краешке стула, думал: «Очень мил, но при дамах теряется».

Заметим, у них были причины балансировать и теряться. Гандикап их равнялся восемнадцати, тогда как у Эгнес Флек его вообще не было. Плечам ее и бицепсам позавидовали бы те дамы, которые милостиво разрешают сидеть у себя на шее под звуки оркестра шести братьям, трем сестрам и жене кузена. Взгляд ее напоминал о самых властных королевах, когда же она смеялась, сильные мужчины придерживали голову за виски.

Сидни Макмердо, и тот робел в ее присутствии, хотя весил 211 фунтов и вышел однажды в финал любительских соревнований. Эгнес он любил преданно и пылко, но – да, жестока жизнь! – она смеялась над ним. Я знаю от сведущих людей, что когда он в первый раз сделал ей предложение (у шестой лунки), отзвуки ее смеха слышали в клубе, а два игрока, боящиеся грозы, выронили клюшки.

Вот вам Эгнес. Вот вам Сидни. Вот вам Джон с Фредериком.

Джон иногда перекидывался с Сидни словом, но друзьями они не были. Поэтому он удивился, когда однажды вечером могучий игрок в гольф вошел к нему и сел в кресло. Заметим, что в это время Джон трудился над детективом, поскольку выражал свой дар в рассказах о миллионерах, убитых в запертой комнате, куда можно проникнуть только через окошко в высокой стене.

Кресло заскрипело. Джон посмотрел на Сидни. Тот застонал.

– Вам плохо? – спросил хозяин.

– Ха! – ответил гость, отвел руки от лица и взглянул на хозяина красными глазами, напоминая Человека Гориллу из повести «Отрубленное ухо».

Однако Горилла был бескорыстен, а Сидни сказал:

– За два цента я разорву вас на части.

– Меня? – удивился Джон.

– Да, вас. И Пилчера. – Он встал и отломил угол каминной доски. – Вы украли ее у меня.

– Кого?

– Эгнес.

Джон воззрился на него. С таким же успехом он мог бы украсть Альберт-холл.

– Она, – простонал Сидни, – собирается за вас замуж.

– Что?!

– Или за Пилчера. Разорву и втопчу в ковер.

– Не надо, – возразил Джон.

– Кто вас звал? – простонал Сидни, завязывая узлом кочергу. – Мы с ней прекрасно ладили. Медленно, но верно я приучал ее к себе. И что же? Все псу под хвост. Сегодня я сделал ей одиннадцатое предложение, а она, отсмеявшись, сказала, что никогда не выйдет за тушу. И попросила передать вам с Пилчером: она догадалась, что вы оба ее любите, но не смеете признаться. Словом, за одного из вас она с удовольствием выйдет.

Они долго молчали.

– Пилчер – прекрасный человек, – сказал Гуч. – Лучше выйти за него.

– Она и выйдет, если он победит.

– Где?

– В матче. Она прочитала рассказ о том, как двое мужчин играли в гольф, чтобы решить, кому достанется девица. Мало того, через неделю ей попался другой такой же рассказ, а позавчера – целых три. Она предположила, что это знак свыше. В общем, вы с ним играете, а женится на ней победитель.

– Победитель?

– Естественно.

– А мне казалось… Сидни на него посмотрел.

– Гуч, – сказал он, – вы, часом, не мотылек, разбивающий девичьи сердца?

– Что вы! – вскричал Джон, удивляясь тому, что мотыльки этим занимаются.

– Тем лучше для вас, – весомо промолвил Сидни. – А то бы я… – Он помолчал, глядя на кочергу. – Нет, – он вздохнул, – не ст’оит. Да, не стоит. Что ж, спокойной ночи, жаба. Матч – в пятницу.

Он хлопнул дверью, оставив Джона одного. Но ненадолго. Вскоре явился Фредерик. Он был бледен и далеко не сразу сумел слабо улыбнуться.

– Джон, – сказал он, – я скрытен. Я не выражаю свои чувства. Но вам признаюсь, вы мне очень нравитесь.

– Да? – откликнулся Гуч.

– Настолько, – продолжал Пилчер, – что я угадал вашу тайну. Вы любите Эгнес Флек.

– Ничего подобного!

– Любите. Ах, Джон, Джон, – Фредерик нежно улыбнулся, – зачем таиться? Идите к ней, мой друг, идите, не откладывая.

Джон покачал головой и улыбнулся еще нежней.

– Узнаю вас, – сказал он. – Само благородство. Да. Благородство. Но так нельзя. Вы тоже любите ее, и я уступаю. Благослови вас Господь, мой дорогой. Точнее, благослови и вас, и Эгнес.

– Минуточку, – сказал Фредерик, – к вам приходил Сидни?

– Да, заглянул по дороге. Они помолчали.

– Я одного не понимаю, – сказал гость. – Если вы не любите эту ведьму, почему вы к ней ходили? Почему глазели, как нанятый?

– Не из-за любви.

– Да-а?

– В конце концов, вы тоже ходили и глазели.

– Я изучал ее лицо. Хочу создать комикс, вроде Страшилы.

– А я изучал ее повадки для серии рассказов «Убийца Уна».

Фредерик протянул ему руку.

– Простите, – сказал он. – Я был не прав. Как бы то ни было, надо спасаться. Этот тип очень силен.

– Истинная туша.

– И сердит.

– О, да!

Фредерик отер платком лоб.

– А вы не могли бы ее полюбить? – жалобно спросил он.

– Нет. Не мог бы.

– Любовь часто приходит после свадьбы.

– Как и самоубийство.

– Значит, – вздохнул гость, – придется играть. Я не вижу, как нам выкрутиться.

– И я не вижу.

– Зачем они читают? – воскликнул Пилчер. – Зачем вы выбираете такие сюжеты?

– Надо как-то жить, – ответил Джон. – Вы сейчас прилично играете?

– Ничего, неплохо.

– Я тоже, – Джон горько хмыкнул. – Только подумать, как я старался! И для чего? Ирония судьбы. Если бы я не купил книгу Сэнди Макхита, вы бы меня победили на четвертой лунке.

– Что ж, можете выиграть на двенадцатой. Джон вздрогнул.

– Поимейте совесть! – вскричал он.

– Мне будет не до совести.

– Вы даже не попытаетесь выиграть?

– Вот именно. Не попытаюсь.

– То есть вы пали так низко, что будете играть хуже, чем могли бы?

– Да.

– Пилчер, – сурово сказал Джон, – вы – подлец. Я вас сразу невзлюбил.

Наверное, вы подумали (продолжал Старейшина), что после такой беседы Джон ничему не удивится. Однако, увидев противника, он был совершенно потрясен.

Сам он пришел пораньше, чтобы потренироваться. Хуже всего ему давался удар, при котором мяч летит прямо, а потом сворачивает направо. Сейчас ему хотелось закрепить этот недостаток. Когда появился Фредерик, он нанес третий удар и застыл на месте.

– Что… что… что такое? – прошептал он.

Дело в том, что соперник отверг свой песочный костюм для гольфа и предпочел ему элегантный пиджак, палевый жилет, полосатые брюки, лакированные ботинки. Прибавим крахмальный воротничок и безукоризненный цилиндр. Да, он страдал, но на его лице играла улыбка.

– Что с вами? – спросил он.

– Почему вы так оделись? Да что там, сам знаю. Чтобы похуже играть.

– Такая мысль приходила мне в голову, – резво ответил соперник.

– Негодяй!

– Ну-ну-ну… Зачем бранить друга?

– Вы мне не друг.

– Очень жаль. Я надеялся, что вы пригласите меня шафером. – Он вынул клюшку. – Не поверите, жмет в плечах. Повернуться не могу, как сардинка в банке.

Мир закачался перед Джоном. Когда он встал на место, страдалец устремил на соперника гипнотический взгляд.

– Вы будете играть хорошо, – отчетливо произнес он. – Хорошо. Хо-ро-шо. Хо…

– Прекратите! – крикнул Фредерик.

– Хо-Ро-Шо…

На его плечо опустилась тяжелая рука Сидни Макмердо.

– Что за рыцарство? – сказал он. – Играйте по правилам. Почему вы так разоделись? – обратился он к Фредерику.

– Мне… надо ехать в Сити.

– Во-от как? – Сидни скрипнул зубами. – Меня поставили судьей, а я не хочу торчать здесь до вечера. Начинайте, слизняки.

Джон бросил монету. Фредерик сказал «решка», но выиграл орел.

– Вперед, гадюка, – приказал Джону судья.

Занеся клюшку, тот ощутил что-то странное. Промахнувшись два-три раза, он понял, что это – вера, доверие. Впервые в жизни он знал, что мяч не ошибется, то есть упадет где-нибудь в стороне. Но тут ему открылась неприглядная правда – он осознал, как действуют произнесенные им слова.

О подсознании пишут много, и из написанного следует, что глупее всего на свете понимать что-то буквально. Мало-мальски умное существо догадалось бы, что фразу «Вы будете играть хорошо» упомянутое подсознание применит не к Фредерику, а к тому, кто ее произнес.

Несчастный сделал, что мог. Он отчаянно взмахнул клюшкой – и зря. Быть может, вы помните, что сам Мэсси выиграл открытый чемпионат благодаря этому приему. Удар удался на славу. Мяч перелетел через бункер и приземлился так близко от лунки, что только чудо помогло бы ее избежать.

Фредерик улыбнулся сардонической улыбкой, думая, что грех не воспользоваться удачей. Пиджак был скроен модным портным, который, как все модные портные, места себе не находил, если заказчик мог пошевельнуться. Тем самым этот заказчик, едва приподняв клюшку, бессильно ее уронил.

– Неплохо! – сам того не желая, воскликнул Сидни Макмердо. Он презирал обоих игроков, но ценил хороший удар.

Дело в том, что мяч не покатился куда-то вниз, а просвистел по воздуху и лег около Джонова мяча.

Объяснялось это просто. В обычной одежде Фредерик наносил слишком сильные удары. Кроме того, он поднимал голову. Сейчас он собирался закинуть ее так, чтобы хрустнула шея; но поколения предков, отдававших все свои силы равновесию цилиндра, победили это намерение.

Через несколько минут соперники подошли с равным счетом к первой лунке. Ко второй, у воды, они подошли еще через три минуты; к третьей, на пригорке, – через пять. На пути к четвертой их поразило безумие.

Как вы помните, у обоих гандикап равнялся восемнадцати. Другими словами, каждый полагал, что потратит на первую лунку шесть ударов, на вторую – семь, на третью, четвертую, пятую и т. д., и до одиннадцатой – в зависимости от того, сколько мячей свалится в воду. Однако каждый ощущал, что пришел его час. После такого начала можно уложиться в восемьдесят ударов с небольшим.

В конце концов, думал Джон, предположим, я на ней женюсь. Ну и что? Теперь так легко разводят. Бояться нечего, даже с Эгнес.

Мысли Фредерика были примерно такими же. Конечно, думал он, Эгнес – не подарок. Тем лучше. Именно такие жены и держат художников в рамках. Последнее время он немного разленился. Бродит по дому, избегает мастерской. Женившись, он сможет там отсиживаться. Поставит раскладушку, вообще туда переедет. Разумный человек извлекает пользу из беды.

Глаза у Джона сверкали. Фредерик выпятил челюсть. Тратя на лунки по пять-шесть ударов, они подошли к девятой опять с равным счетом.

Тогда они и заметили, что Эгнес стоит на террасе.

– Э-ге-гей! – крикнула она голосом грома.

Оба резко остановились, моргая, словно разбуженные лунатики.

Невеста их являла впечатляющее зрелище. Так и казалось, что она собралась играть Боадицею. Джон ощутил, что дрожь пробежала от спины к подошвам.

– Как дела? – бравурно возопила она.

– В порядке, – мрачно отвечал Макмердо. – Постойте, змеюки. Я поговорю с мисс Флек.

Он отвел ее в сторону и тихо заговорил. Несомненно, он делал очередное предложение. Вскоре она закинула голову и зычно расхохоталась:

– Ха-ха-ха-ха-ха!

Джон посмотрел на Фредерика. Тот, страшно бледный, снял пиджак и отдал его кэдди. Мало того, он отстегнул подтяжки и завязал их на талии. Было ясно, что соперник предохраняет себя от ошибок.

Джон понимал его. Страшно подумать, что такой смех раздастся в дождливое утро над твоей яичницей. Представив себе это, он ощутил, что спинной мозг замерзает, а красные кровяные шарики пугливо сворачиваются. Азарт исчез, как не было. Какая глупость! Если бы он играл хуже, он мог бы уже отстать очков на восемь, а то и на девять.

Рядом упала тень. Сидни пристально глядел на него.

– Та-ак, – сказал он и пошел к клубу.

– Куда ты? – крикнула Эгнес.

– Домой, – ответил он. – Пока не убил этих мокриц. В конце концов, я тоже человек.

Эгнес загрохотала, словно клепальная машина.

– Какой смешной! – обратилась она к Джону, придерживавшему голову. – Что ж, придется мне быть судьей. Кто бил первым? Вы? Ну, поехали!

Пагубный эффект первых девяти лунок никуда не делся. Джон нанес мастерский удар и попятился в ужасе. Исправить дело мог только мастерский удар Фредерика.

Но тот не утратил разума. Он ударил хуже, чем когда бы то ни было, и радостно вскрикнул, когда мяч упал в траву.

– Ай-яй-я-яй! – заметил он. – Нехорошо.

– Да, – согласился Джон. – Разрешите вам помочь.

– Не утруждайте себя.

– Какой же это труд!

– Все равно, лунка ваша. Мне его не выбить меньше чем ударов с четырех.

– У меня уйдет столько же.

– Гуч, – тихо вымолвил Пилчер, – вы – низкий человек.

– Пилчер, – прошептал Гуч, – вы – мерзавец. Если я увижу, что вы загоняете его под куст, польется кровь.

– Ха-ха-ха.

– Зря смеетесь.

Мяч угнездился в дерне, и выгнать его удалось только с третьего удара. Всего Фредерик потратил на лунку семь.

Иногда перед лицом опасности артистический склад души проявляет себя в самом лучшем виде. Промахнувшись трижды, Джон два раза ударил по мячу сверху, а шестым ударом направил мяч в бункер. Фредерик стремился к тому же, но это ему не удалось. Шесть ударов, которыми Джон вызволил мяч из песка, решили дело.

Но ненадолго. Когда мы подходим к одиннадцатой, сбоку от нас – бездна, через которую перекинут деревянный мостик. Фредерику не удалось направить в нее мяч, и тот залег неподалеку от лунки. Джон торжествовал. Легкий взмах, и его мяч будет там, откуда игрок с таким гандикапом его не вызволит. Он радостно взмахнул клюшкой, и мяч полетел в пропасть.

Да, полетел, но своевольно приземлился на левой доске мостика, подпрыгнул и поскакал по газону. Джон тупо смотрел на то, как он исчезает в лунке.

Воцарилась тишина. Потом заговорила Эгнес.

– Так. Хорошо, – сказала она. – Снова поровну. Да, голубчики, игра интересная.

И птицы взлетели в небо, услышав ее сердечный смех. Медленно приходя в себя, Джон заметил, что вцепился в рукав соперника, и отшвырнул его, словно змею.

Началась борьба, какой еще не бывало. То один, то другой подходил вплотную к проигрышу, но меткий удар или иная случайность все выправляли. К восемнадцатой лунке они по-прежнему шли с равным счетом. Пользуясь тем, что Эгнес наклонилась, чтобы завязать шнурки на ботинках, Джон воззвал к бывшему другу.

– Фредерик, – сказал он, – это недостойно вас.

– Что именно?

– Такая игра. Где старый добрый Пилчер?

– А вы как играете?

– Хуже, чем всегда, – признал Джон. – Но я волнуюсь, а вы нарочно мажете. Это и бессмысленно, и нечестно. Не понимаю, зачем вы это делаете.

– Вот как, не понимаете? Джон положил руку ему на плечо.

– Эгнес – прелестное создание, – сказал он.

– Кто-кто?

– Эгнес.

– Создание?

– Вот именно.

– Эгнес – прелестное создание?

– Да.

– О-о-о!..

– Вы будете счастливы с ней.

– Кто, я?

– Вы.

– Счастлив?

– Еще как!

– Да?

Джон растерялся. Ничего не получалось.

– Знаете что, – сказал он, – заключим джентльменское соглашение.

– А кто тут джентльмены?

– Мы с вами.

– Да-а?

Джону не понравились и тон его, и манера. Многое не нравилось ему в Пилчере. Тем временем Эгнес завязала шнурки и шла к игрокам, словно мастодонт, ступающий по древнему лугу. Пришлось поторопиться.

– Давайте сыграем вничью, – сказал Джон.

– Что толку? Она заставит нас играть снова.

– А мы опять вничью. Вообще-то лучше перед матчем сбежать.

– Сидни найдет нас на краю света.

– Зачем туда ехать? Мы затаимся в городе, обрастем бородой…

– Что-то в этом есть, – признал Пилчер.

– Значит, согласны?

– Да.

– Очень хорошо.

– Что вам так нравится? – спросила Эгнес.

– Э… э… игра. То есть матч.

Эгнес хмыкнула. Она была тише, чем прежде, словно ее мучила какая-то мысль.

– Я рада, что вы так считаете, – сказала она. – А вы не можете играть лучше?

– Нет. О, нет! Мы всегда так играем.

– Хм… Ну, поехали.

Джон с легким сердцем нанес удар, полагая, что стараться незачем. Он его нанес, и мяч устремился вправо, сшиб коробку с подставками, быстро откатился и ударил бы Эгнес по ноге, если бы она не отскочила, как холмы из Писания.[40]40
  как холмы из Писания – Пс. 113:7.


[Закрыть]

– Простите, – быстро сказал Джон, заметив пронзительный взгляд соперника.

– Почему вы извиняетесь перед ним? – нервно спросила Эгнес.

Подозрения рассеять не удалось. Пилчер осторожно ударил по мячу, и тот пролетел тридцать ярдов. Вторым ударом Фредерик достиг границы газона. Джону не удалось загнать мяч под сосну.

Тут Пилчер наклонился и взял мяч в руки.

– Эй! – закричала Эгнес.

– Ой! – закричал Гуч.

– Что вы делаете? – спросила все та же Эгнес. Фредерик удивленно посмотрел на них.

– В чем дело? – спросил он. – К мячу пристала грязь. Я хотел его почистить.

– Господи! – вскричала Эгнес. – Вы что, правил не читали? Все, вы выходите из игры.

– Выхожу?

– Вы-Хо-Ди-Те. Этот мозгляк выиграл. Фредерик облегченно вздохнул.

– Ладно, – сказал он, – ладно.

– То есть как?

– Так. Да, так. Я проиграл. Что ж, ладно.

И он, ссутулившись, пошел к клубу. Джон глядел ему вслед, онемев от гнева. Этого следовало ожидать, думал он. Человек без чести и совести обвел его вокруг пальца. Примысли о том, как темна душа Пилчера, он задрожал и пожалел, что сам не поднял свой мяч. Но поздно, поздно!

Мир заволокло багровым туманом, когда же тот рассеялся, Джон увидел, что Эгнес странно смотрит на него. Сзади нее стоял Сидни Макмердо. Мускулы его перекатывались под курткой, пальцы рвали на кусочки часть свинцовой трубы.

Джон не колебался. Сидни стоял не так уж близко, но он помнил недавнюю беседу. Сглотнув раза два, страдалец проговорил:

– Эгнес, я хочу вам кое-что сказать. Наверное, вы заметили…

– Минуточку, – сказала она. – Если вы делаете мне предложение, не надо. Это ерунда.

– Ерунда?

– Полная. Мне казалось, что неплохо, когда у мужа есть мозги, но всему есть предел. В жизни своей не выйду за такого игрока. Си-идни! – заорала она, и чувствительный гольфист у довольно далекой лунки подскочил на три фута, выронив при этом ниблик.

– Да-а-а!

– Я выйду за тебя.

– За меня?

– Вот именно.

– Ура-ура-ура! – закричал Макмердо.

Эгнес обернулась к Джону. В глазах ее светилось что-то вроде сострадания. Как-никак, она была женщиной. Крупной, не спорю, но женщиной.

– Простите, – сказала она.

– Не за что, – сказал Джон.

– Я не разбила вашу жизнь?

– Нет, что вы!

– У вас остается искусство.

– Да. Остается.

– Что вы сейчас пишете?

– Сегодня начну повесть «Спасенный на эшафоте».

БУКВА ЗАКОНА

– Эй, впереди!

Крик этот, чем-то похожий на стоны погибших душ, прокатился над долиной, и молодой человек у седьмой лунки, с чьих губ он сорвался, поскольку на поле появилась стайка стариков на девятом десятке, взмахнул клюшкой, словно хотел перейти от слов к делу. Потом он ее опустил и присоединился к тем, кто сидел на местах для зрителей.

– Не стоит, – мрачно сказал он.

Старейшина, часто посещавший поле в хорошую погоду, серьезно кивнул.

– Вы правы, – сказал он. – Нехорошо бросать мяч в человека. Если я делал это в добрые старые дни, я потом всегда жалел. Что-то есть в укоризненном взгляде жертвы, когда вы встречаете ее в клубном баре. Вроде раненой устрицы. Подожди, пока он отойдет подальше, говорит нам Писание. Удар такого рода пошел на пользу только Уилмоту Бингу.

Два молодых человека вздрогнули.

– Вы собираетесь рассказать историю?

– Да.

– Но…

– Я знал, что вы будете рады.

Уилмот (продолжал старец) был в то время очень приятен. Особенно его украшали четкие черты лица и великолепный удар. Глядя на него в лучшие минуты, сторонние люди удивлялись, что он не выкроил двух дней, чтобы победить на Открытом чемпионате. Удивлялись они и тогда, когда узнавали, что гандикап его – двадцать шесть. У юного Уилмота был роковой недостаток – нетерпение. Вообще же его честность и ясный взгляд завоевывали всех поголовно.

Как-то я заметил в этом взгляде некоторую туманность и понял, что Уилмота что-то гнетет. Когда за ланчем в клубе он отказался от пудинга с почками, я посмотрел на него со значением, и он, сильно краснея, открыл мне душу.

По его словам, он полюбил очаровательную Гвендолин Поскит. Я знал ее. Мы очень дружили с ее отцом, вместе учились в университете. Тогда он был чемпионом по метанию молота. Позже он перешел на гольф. Поскольку он был немного близорук и очень неуклюж, его вскорости прозвали Первым Могильщиком.

– Да? – сказал я. – Вы любите Гвендолин? Очень умно. Будь я помоложе, я бы сделал то же самое. А она вас отвергает?

– Что вы! – вскричал он. – Она меня очень любит.

– Другими словами, вы любите друг друга?

– Вот именно.

– Тогда зачем отказываться от пудинга?

– Ее отец не позволит ей выйти за меня. Вы скажете: «Можно бежать» – и ошибетесь. Я ей это предлагал, но ничего не добился. По ее словам, она меня любит, точнее, полагает, что я – «дерево, на котором, словно плод, висит ее жизнь», но не может отказаться от пышной церковной свадьбы с епископом, хором и фотографиями в еженедельниках. Как она резонно заметила, в регистратуре нет ни епископов, ни фотографов. Никак ее не сдвину.

– Зачем ее двигать?

– То есть не могу убедить. Словом, без отца не обойтись, а он ко мне очень плохо относится.

Уилмот застонал и принялся крошить мой хлеб. Я взял другой кусок и положил по ту сторону тарелки.

– Плохо?

– Да. Вы знаете Аварийную Команду?

Он имел в виду квартет из особенно плохих игроков, в который входил Джозеф Поскит. С ним были Ветхий днями, Мотыга и Недочеловек.

– Вам известно, что они всюду лезут, копошатся под ногами. Мне приходилось хуже, чем другим, я люблю играть быстро. Как-то я не выдержат, и…

– Запустили в них мячом?

– Именно. Наугад, в кого попадет. Избранником стал Поскит. Мяч угодил ему в правую ногу. Кажется, вы говорили, что в Оксфорде он метал молот?

– Да.

– А не прыгал? Знаете, прыжки в высоту.

– Нет, не прыгал.

– Странно…

Ну, что же это! Ударить отца любимой девушки – греховно и безумно. Я не скрыл своего мнения. Он задрожал так, что бокал разбился.

– Вот, – сказал он, – вы тронули еще одно больное место. Тогда я понятия не имел, что он отец любимой девушки. Собственно говоря, я с ней еще не был знаком. Она вернулась позже из кругосветного плавания. По-моему, старые хрычи, которые всем мешают, должны носить ярлычок, оповещающий, что у них есть красивые дочери. Хоть будешь знать, что делать. А так – да, я врезал Поскиту. Из того, что он сказал позже в клубе, можно вывести, что он не хотел бы такого зятя. Я вдумчиво ел сыр. Положение было сложное.

– Могу посоветовать одно, – сказал я, – подлизывайтесь к нему. Подстерегайте его, предлагайте сигару, спрашивайте об успехах, хвалите погоду. У него есть собака по кличке Эдвард. Разыщите ее и гладьте. Многие завоевали сердце будущего тестя именно таким образом.

Он согласился, и в следующие дни Поскит не мог показаться в клубе, не наткнувшись на Уилмота. Эдвард стал лысеть от нежных прикосновений. Как я и надеялся, рана постепенно затянулась. В одно прекрасное утро Уилмот спросил моего друга, удается ли ему удар вправо, и тот не проворчал что-то невнятное, а связно ответил, что получается скорей удар влево.

– Да, – сказал Уилмот. – Сигару?

– Спасибо, – сказал Поскит.

– Хорошая собачка… – продолжил Уилмот, пользуясь случаем ткнуть Эдварда в измученный бок раньше, чем бедный пес успел отойти в сторонку.

Днем, впервые за долгие недели, Уилмот съел две порции пудинга, пирог с патокой и кусок сыра.

Так обстояли дела, когда пришел день ежегодных соревнований на Президентский кубок.

Звучит это пышно, а на самом деле располагается где-то между соревнованиями «Бабушкин зонтик» и «Леденец на весь день» (для детей моложе семи). Поистине, мало на свете таких жалких матчей. Установил его добрый комитет ради отребьев гольфа, как то – отставных военных, моряков или дельцов, которые после пятидесяти удалились на лоно природы. Тех, у кого гандикап ниже двадцати четырех, туда не допускали.

Однако у самих участников соревнования эти вызывали огромный энтузиазм. Столетние старики спрыгивали с кресел на колесиках, чтобы испытать свою проворность. Я видел, как люди не моложе шестидесяти сгибались и разгибались неделями, готовясь к славному дню. Перспективы пылко обсуждались в курительной, и общественное мнение колебалось в этом году между Первым Могильщиком (Джозеф Поскит) и Паралитиком Перси (Персиваль Хемингуэй).

Ставили, повторяю, на одного из них, но сочувствовали только Поскиту. Его очень любили. Быть может, вас это удивит, если вы видели его в игре, но он всем нравился, в отличие от Хэмингуэя. Адвокат в отставке принадлежал к тем мрачным, угрюмым, придирчивым людям, которые носят с собой список правил. Кроме того, у него была привычка неожиданно откашливаться у лунки, что само по себе может довести до белого каления.

По мере возможности я всегда посещал эти соревнования, полагая, что они очищают душу состраданием и страхом. Однако на сей раз дела задержали меня в городе. Прежде чем сесть в поезд, я перекинулся словечком с Уилмотом и остался доволен.

– Молодец, мой мальчик, – сказал я. – Друг наш заметно смягчился.

– Да-да, – радостно согласился он. – Когда я предлагаю сигару, он меня благодарит.

– Что ж, не жалейте сил. Пожелали вы ему успеха?

– Да. Ему это понравилось.

– Предложите заменить кэдди. Он это оценит.

– Я об этом думал, но я и сам играю.

– Сегодня?

Я удивился. Обычно Президентский кубок, как Вальпургиева ночь, вынуждает разумных людей сидеть дома.

– Обещал одном типу, никак не мог отказаться.

– Это вас очень задержит.

– Да, к сожалению.

– Что ж, не забывайтесь, а то снова запустите мяч в Поскита.

– Ну уж нет, ха-ха-ха! Еще чего, хо-хо-хо! Такие вещи дважды не делают. А сейчас – простите. У меня свидание. Будем гулять с ней по лесу.

Вернулся я поздно и думал позвонить другу, спросить об успехах, но телефон зазвонил сам, и я с удивлением услышал голос Перси.

– Алло, – сказал он. – Вы сегодня заняты?

– Нет, – отвечал я. – Чем все кончилось?

– Поэтому я и звоню. Мы оба сделали по сто пятьдесят ударов. Словом, ничья. Комитет решил провести еще один матч.

– То есть раунд?

– Нет, именно матч. Счет ударов – по каждой лунке. Это я предложил. И объяснил Поскиту, что тогда ему придется одолеть только первые девять, все же легче.

– Понятно. Но почему вы обратились в комитет?

– Из-за одного дурацкого спора о неровностях лужайки. Если вы не заняты, согласитесь быть судьей?

– Сочту за честь.

– Спасибо. Мне нужен человек, знающий правила. Поскит вроде бы вообще о них не ведает.

– Почему вы так думаете?

– Ему кажется, что можно самому определять, какой удар засчитывается, какой – нет. Когда он загонял мяч в одиннадцатую, кто-то запустил мячом в него. Он утверждает, что именно поэтому попал не в лунку, а в кусты. Я ему сказал, и комитет со мной согласился…

Трубка задрожала в моей руке.

– Кто запустил в него мячом?

– Забыл фамилию. Такой высокий, приятный с виду молодой человек. Волосы рыжие…

Я слышал достаточно. Через пять минут я громко стучался к Уилмоту. Когда он открыл дверь, я заметил, что лицо у него пылает, взор – дикий.

– Уилмот! – вскричал я.

– Знаю-знаю, – нетерпеливо ответил он на пути в гостиную. – Видимо, вы говорили с Поскитом.

– С Хемингуэем. Он сказал…

– Знаю, знаю. Вы удивились?

– Я был потрясен. Я лучше думал о вас. Ну, хорошо, вам хочется кому-то заехать, но почему вы не боретесь с искушением? Быть может, у вас слабая воля?

– Не в том суть.

– То есть как?

– Я это сделал в здравом уме и твердой памяти. Мной руководил чистый разум. Терять мне было нечего…

– Нечего?

– Абсолютно. Гвендолин расторгла помолвку.

– Что?

– Да-да, расторгла. Как вам известно, мы пошли в лес. Сами понимаете, что чувствуешь, когда гуляешь в лесу с любимой девушкой. Солнце сочилось сквозь листву, рисуя золотой узор под нашими ногами; воздух был исполнен благоуханий, птичьего пения и тех звуков, которые издают насекомые. Слово за слово, и я сказал, что такой любви, как моя, не знал никто. Гвендолин возразила, что ее любовь больше. Я сказал: «Нет, моя». Она сказала: «Что ты, моя!», я сказал: «Моя, о чем тут спорить?!!» Мы оба разволновались, и через несколько секунд она сказала, что я – упрямое отродье армейского мула. Потом отдала мне письма, обвязанные сиреневой ленточкой, которые всегда носила с собой, и ушла. Естественно, когда Поскит с сообщником задержали меня на пять минут, я не видел, зачем мне сдерживаться. Счастье рухнуло, и я нашел печальное утешение, угодив ему прямо в заднюю часть штанов.

Что тут скажешь? Есть беды и поглубже. Мрачно думал я о крахе двух юных жизней, когда услышал стук в дверь. Уилмот пошел открыть и вернулся с письмом. Такого лица я у него не видел с тех пор, как он промазал у последней лунки и, соответственно, не получил медали на весенних соревнованиях.

– Вот что, – сказал он, – у вас часом нет цианида?

– Цианида?

– Или мышьяка. Прочитайте. Нет, я сам расскажу. Там есть выражения, предназначенные мне одному. Гвендолин просит прощения и восстанавливает помолвку.

– Она вас любит, как прежде?

– Насколько я понимаю, еще сильней.

– А Вы…

– Я…

– Запустили…

– Запустил…

– Мячом…

– В старого Поскита, когда он наклонился…

– …и он промазал, а потому сыграл вничью.

Я не думал, что чья-то челюсть может настолько отвалиться.

– Вы что, серьезно?

– Да. Хемингуэй мне только что звонил. Завтра у них матч.

– О, Господи!

– Вот именно.

– Что же мне делать?

Я положил ему руку на плечо.

– Молитесь, мой мальчик, чтобы Поскит выиграл.

– Но и тогда…

– Нет. Вы не знаете психологии плохого игрока. Если он впервые в жизни выиграет кубок, он простит жесточайшую обиду. В час триумфа Поскит смягчится. Так что, молитесь, мой друг.

В голубых глазах Уилмота что-то сверкнуло.

– Уж я помолюсь! – обещал он. – Когда вы уйдете, сразу начну. А как – мое дело.

Назавтра, в одиннадцать часов, я пришел к первой подставке, где ждали Поскит с Перси, и через несколько минут игра началась. Сразу стало ясно, что предстоит битва стилей. На поле сошлись люди с прямо противоположными методами.