Текст книги "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина"

Автор книги: Павел Басинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

Глава двадцать пятая
Одурачил!

– Лиза! – робким, не свойственным ему голосом позвал Недошивин. – Ты правда здесь?

Сильно зашумел ветер. Вершины берез нагнулись, словно хотели схватить ветвями полковника, поднять его в воздух и швырнуть на землю с такой силой, чтобы вышибло из него дух. Туча ворон закружила над кладбищем: казалось, сейчас ринутся на Недошивина и забьют черными крылами насмерть.

Никогда еще ему не было так жутко! Но, собрав остатки воли, он снова спросил:

– Лиза, здесь ты или нет?

И тотчас буря стихла. Вороны вернулись на свои места. Но от этого Недошивину стало еще страшнее. Он окончательно понял, что Вирский прав. Призрак Лизы существует. И еще он понял: здешние места, вся природа здешняя – вся против него.

Плевать! Красный Конь – еще не вся Россия.

– Лиза, последний раз спрашиваю: ты здесь?

– Здесь она, полковник, – услышал он хриплый мужской голос.

Недошивин повернулся. Внешне он был спокоен, даже расслаблен… Однако вся его энергия была собрана в единый кулак.

Сзади стоял Геннадий Воробьев в засаленном ватничке, старых кирзовых сапогах. В руке он держал кнутовище, кнут волочился по земле до самой кладбищенской ограды.

– Сильное оружие! – засмеялся Недошивин. – Не покажешь, как действует?

Свистнул кнут, обернул полковника за ноги, и через секунду он лежал на земле возле кирзачей Воробья. Недошивин хотел вскочить, но пастух больно наступил ему ногой на руку, да с такой силой, что полковник понял: дернется, и перелом правой руки обеспечен. Конечно, он справился бы с Воробьем и левой. Но вместо этого засмеялся.

– А ты, Гена, оказывается не пастух, а ковбой!

Воробей ухмыльнулся, оскалив прокуренные зубы.

– Я не ковбой, я русский пастух. Ваши ковбои супротив наших пастухов что плотник супротив столяра.

– Почему – наши? – спросил Недошивин, вставая с земли и растирая пострадавшую руку. – Я тоже русский.

– Ну, хорошо, – не стал спорить Воробей, – вот и давай поговорим как два русских человека. Ты зачем сюда пришел? Снова воду мутить? Мало тебе смерти Лизы, ты душу ее сгубить хочешь?

– Подслушивал? – спросил Недошивин.

– Конечно, – спокойно согласился Геннадий, – а ты думал?

– Присядем, – предложил Платон Платонович, указывая на березовую скамью. – В ногах правды нет.

– Присядем, – с угрозой ответил Воробей и достал из кармана ватника бутылку водки стекла сомнительного зеленого цвета и такой формы, в которую обычно разливают лимонад.

– Это же отрава, – укоризненно сказал Недошивин. – Погоди, вернется мой шофер, у него в бардачке кое-что получше есть.

– Щас! – огрызнулся Геннадий. – Это вы там, в своих бардачках, держите отраву для неугодных клиентов.

– Закусить-то есть? – растерянно спросил Недошивин, ладонью отгоняя от носа вонючий дух паленой водки.

– Обижаешь, начальник! – развеселился Воробей, как веселился всегда, когда предстояла выпивка.

Из другого кармана он достал пучок черемши, два крутых яйца, помятые, с осыпавшейся кожурой, и газетный сверток с чудесно пахнувшим копченым салом.

– Сала и черемши побольше, – попросил Недошивин. – А то не проглочу, ей-богу…

Выпили. Помолчали.

– Понимаешь, какое дело, Воробушек, – начал полковник, когда отдышался. – Проблема в том, что ты труп. Скоро рядом с Максимычем будешь лежать. Потому что подслушивать нехорошо.

Воробей не удивился. Еще выпили. Еще помолчали.

– Напугал, – наконец сказал Воробьев. – Это я и без тебя знаю. Все, кто про твое злодейство узнает, считай, трупы. Хорошая у тебя служба, полковник! Служу Советскому Союзу! Или – как там? Демократической России!

– Не юродствуй, – поморщился Недошивин. – Что ты в этом понимаешь? Паси своих коров.

Воробьев задумался.

– А ведь мы с тобой похожи, Платон. Ты тоже пастух, как и я. Только ты хочешь пасти весь народ. Но есть между нами большая разница. Я своих буренок по кличкам и повадкам знаю. И знаю, что всех их пустят под нож. Вот это обидно! Подоют коровушку, подоют, возьмут от нее молочка, сколько дать может, и – под нож. Несправедливо!

Недошивин с изумлением смотрел на него.

– Ты сейчас повторил заветную мысль философа Василия Розанова.

– Во-от! – Воробей, уже изрядно захмелевший, поднял указательный палец. – Не зря, значит, я разные умные книжки читаю! Есть толк!

– Есть, есть! – смеялся Недошивин, тоже чувствуя, что приятно захмелел. – Можешь в духовную семинарию поступать. Или сразу в академию.

Воробьев насупился.

– Обижаешь? Ладно. Перейдем не-посредст-венно к делу.

Слово «непосредственно» далось ему с трудом.

– Давай! – веселился Недошивин. – «Не-посредст-венно»!

Вместо этого допили водку. И снова помолчали.

– Вали-ка ты отсюда, серый кардинал, – сказал Воробьев. – Чтобы духу твоего в Красном Коне не было! – Глаза у него были совершенно трезвые.

– Даже так? – Недошивин тоже протрезвел.

– Именно так! – Воробей стукнул кулаком по скамейке. – Щас приедет твой «воронок», и вали, пока я добрый! И вот сейчас я хочу тебя на волю отпустить. Возьму на ладонь, дуну и скажу: «Лети, воробушек, лети себе, лети!»

– Ну все, с меня довольно! – Недошивин решительно встал и снова стал похож на себя прежнего, только сутулился немножко. – Ты перепутал, приятель! Воробушек – это ты. А я – полковник КГБ Платон Платонович Недошивин. И ты у меня на дороге не стой!

– Убьешь?

– Много чести!

– Настучишь? – издевался Воробьев, крутя в руках пустую бутылку.

– Ты зачем бутылкой вертишь? – спросил Недошивин.

– А что такое? – невинным голосом ответил Воробьев.

– Не нравится.

Воробьев тихонечко засмеялся.

– Видишь ли, Платон, живет в Красном Коне одна старушка. И готовит она из грибочков разных, из трав, из ягод интересное зелье. Кто его выпьет, тот – хи-хи! – дурачком на всю жизнь останется.

– Врешь! Ты тоже эту водку пил!

– Пил. Так что мы с тобой вместе в Красавку отправимся.

Недошивин схватился за голову.

– Когда? – спросил он.

– Что – когда?

– Когда подействует эта дурь?

– Не скажу.

Воробей по-дурацки захихикал, и Недошивин вдруг поверил ему. Ему показалось, что и с ним что-то уже происходит, что сейчас он тоже начнет хихикать и корчить рожи. Боже, какой он идиот! Вернее, станет идиотом!

– Я убью тебя… – простонал он.

– Убивайте, дяденька! – Воробьев продолжал хихикать. – Вам за это ничего не будет. Слабоумных за убийство не сажают.

Послышался шум подъезжающего автомобиля. Шофер с удивлением воззрился на компанию.

– Платон Платонович, это еще кто такой?

– Поехали! – зло крикнул на него Недошивин.

Воробьев долго смотрел им вслед.

– Пошутил я, полковник, – тихо сказал он. И прибавил: – Прости, Лиза! Нельзя было по-другому…

Глава двадцать шестая
Святая вода

– Напрасно вы поехали, Тихон Иванович, – тяжко вздыхая, говорил Чикомасов. – Не дорога, а наказание Божье!

После двух суток непрерывных дождей полевую дорогу развезло, и ехать приходилось сбоку, по стерне. Но отец Тихон понимал, что дело не только в распутице. Скверно было на душе у Петра Ивановича.

– Скверно, Петруша! – сурово сказал Тихон, да так сурово, что Чикомасов вздрогнул. – Большой грех! Божий храм едешь освящать, а в душе у тебя бесы пляшут и веселятся. Ой, сколько бесов сейчас в тебе, Петя! И самые нахальные – бесы гордости и зависти.

– Зависти?! – вдруг осерчал Чикомасов. И, точно в ответ на его гнев, машину понесло юзом и чуть не опрокинуло. – Чтобы я позавидовал лихоимцу, супостату этому? Он весь район ограбил, людей по миру пустил! Да знаете ли вы, отец Тихон, как этот новый «хозяин жизни» с нашей фарфоровой фабрикой поступил?

– Что такое? – удивленно спросил Тихон Иванович.

– Половину людей уволил! Просто выбросил на улицу! Старых мастеров, с золотыми руками, которым цены нет! Оставил самых неквалифицированных рабочих, пьяниц, после которых половина изделий идет на бой, под бульдозер!

– Зачем так? – невинно округлил глаза Тихон.

– А затем, – вскричал Чикомасов, и машину снова занесло, – что бой целыми «КамАЗами» покупают дачники. Засыпают дороги к своим участкам, раскатывают катком и выходит лучше, чем асфальт. Ни жар, ни холод, ни ливень это покрытие не портит.

– Значит, все-таки на пользу идет.

– На пользу?! – задохнулся от возмущения Петр Иванович. – Малютовским фарфором, который при Екатерине производить начали! Которым сам Фаберже интересовался!

– А это, Петенька, не твоего ума дело. Значит, так Бог о вашем заводике рассудил. Может, это расплата за тех мужичков, что на строительстве заводика при Екатерине без счета в землю полегли? Твое дело мирян окормлять. Это мне, как монаху, может, даже выгодно, чтобы мир во зле и ненависти лежал, а я с братией своей спасался. А ты – миру послужи.

– Миру, а не супостату!

– Не супостату, а тем младенцам, коих в этот храм принесут. Покойничкам, коих отпевать в нем будут. Молодежи, такой же дурной, как ты сам был когда-то, что в храм этот, глядишь, из любопытства заглянет, да и останется.

– Это верно, – вздохнул Петр Иванович. – Простите меня.

– Бог простит! – обрадовался старец.

Они подъехали к коню, вдруг разошлись тучи и засверкало солнышко.

– Вот тебе, Петя, и ответ Всевышнего. Принимает Он дар от твоего супостата.

Небольшая церковь из сосновых бревен, на строительство которой пожертвовал местный криминальный авторитет Семен Чемадуров, была построена скромно, но со вкусом и не без некоторых архитектурных излишеств, вроде купола из медной черепицы. Церковь проектировал учитель Ознобишин, разыскав чертежи в краевом архиве и утверждая, что именно такая, только покрытая липовой дранкой, стояла в имении помещицы Евлампии Хроловой.

Среди нескольких десятков мужиков и баб, ожидавших освящения храма, Петр Иванович заметил Ознобишина и Воробьева. Ознобишин был сильно возбужден: накануне Чемадуров обещал помочь ему с бригадой по расчистке святого источника. Особенно умилило Ознобишина, что Семен Маркович торжественно поклялся лично трудиться в общей бригаде: «Мужик я аль не мужик?» Правда, немного смущал Ознобишина интерес барина к целебным свойствам родника.

– Первым делом водичку на анализ! Может, в ней такое обнаружат, что мы через нее озолотимся? «Коньковский боржом» – звучит? И реклама: «Если выпьешь сей водицы, хрен встает, как на кобылицу!» Не дуйся, Васильич! Шуткую я. Нешто на святое посягнем!

Воробей, напротив, был озабоченно-зол. Ему не терпелось опохмелиться, но Чемадуров строго-настрого наказал мужикам не прикасаться к расставленным на длинных струганых столах всевозможным водкам и закускам. Не хотел портить благолепия момента.

– Ежели кто втихаря нажрется, вот мое хозяйское слово: в колхозе ему не жить! А может, и совсем на свете не быть! Скажу своим орлам из охраны, они этого засранца так отделают, так его на тот свет подготовят, что ни одно вскрытие криминала не покажет. В новом храме его же – ха-ха! – и отпоем!

Все-таки Воробьев жался возле Чемадурова, покашливал.

– Маркович, будь человеком, – канючил он, – стаканчик дозволь! Помру, где пастуха искать будешь? Кто на эту работу согласится?

– Сказал: не моги! А почему никто в пастухи не пойдет? – насторожился Чемадуров.

– Так ведь страшно, Семен Маркович! – зашептал Гена. – Коров режут! Подъезжают на нескольких «газонах», мне ствол в лоб наставят и режут. Лучшие куски кидают в машину, остальное – в траву. Прямо живых режут, фашисты!

– В милицию обращался?

– Толку?

Чемадуров смилостивился и приказал мужику в плисовой поддевке нацедить Воробьеву стаканчик.

– Значит так, Геннадий Батькович. Несколько ночей подежурят с тобой мои орлы. Грабители подъедут, ты с ними не спорь. А как коров резать начнут, сигай в кусты и зажимай уши руками. Перебьем этих живодеров для начала. Потом выясним, кто их посылает. И будет у меня с ним, Гена, интересный разговор.

Опохмелившийся Воробей не повеселел, погрустнел еще больше.

Храм освящали по малому чину.

– Господь воцарися, в лепоту облечеся! Облечеся Господь в силу и препоясася, ибо утверди вселенную, яже не подвижится! Готов Престол Твой оттоле: от века Ты еси! Воздвигоша реки, Господи, воздвигоша реки гласы своя! Дивны высоты морския, дивен в высоких Господь! – доносилось из алтаря торжественное пение Чикомасова.

– Глядите! – раздался бабий крик. – Вода текёт! Щас фундамент размоет!

Чемадуров выбежал на крик и увидел, что из-под фундамента, со стороны алтаря, и впрямь пробивается мощный ручей. Чемадуров подскочил к Ознобишину, тряхнул за плечи.

– Ты мне за это ответишь, гидролог хренов! – зло прошипел он. – Говорили тебе ставить храм повыше, на взгорочке! Какой праздник народу испортил, теоретик!

Но учитель ничего не слышал. Прямой, бледный, он встал перед ручьем на колени, глаза его горели таинственным огнем.

– Благодарю Тебя, Господи! – воскликнул он невероятно высоким голосом. Никто и никогда не видел Ознобишина таким. Это был не деревенский пьяница учитель, но древний пророк. – Благодарю Тебя за милость и щедрость Твою! Вот она, святая водичка, сама к нам пришла!

Отец Чикомасов вышел из храма, обвел взглядом народ и заплакал. Тихон подошел к нему, погладил его по голове. Петр Иванович рыдал, как дитя.

– Из… под… ал… таря… – непрерывно икая, бормотал он. – Как… о… реках-то воз… гласил… так… хлы… нуло!

– Это чудо, – просто ответил старец.

– Чудо! – подхватили все. И – не только толпа, но сама, казалось, природа: небо, облака, солнце, вся земля.

Наконец и Чемадуров сообразил, что случилось что-то из ряда вон выходящее, и тоже бросился к ручью. Вода уже очистилась от песка, журчала бурно и весело. Зачерпывая ее ладонями, Семен Маркович поливал лицо, шею, грудь, хватал губами падавшие в рот капли и хохотал как сумасшедший. За ним бросился омываться и весь народ.

Ознобишин отошел в сторону. Лицо его вдруг сделалось усталым, озабоченным. Какая-то новая мысль терзала его.

– Как теперь жить? – тихо спросил он себя одними губами. – Как жить-то теперь? Ведь разучились мы…

Церковь освятили прямо из ручья. Потом Чикомасов с дьяконом служили литургию. Желающих исповедаться было немного: Ознобишин, его супруга и три старушки.

– А ты-то, Семен Маркович? – спросил Петр Иванович за общим столом. – Не исповедался, не причастился. В такой день Господь к нам особенно милостив.

– Господь не прокурор, – усмехнулся Чемадуров, – и так все видит.

– Стало быть, вы считаете, что откупились от Бога? – быстро, без малейшей иронии в голосе, спросил его сидевший напротив отец Тихон. Его глаза колюче изучали лицо Чемадурова. Этот непочтительный взгляд не понравился Семену Марковичу.

– Слышь, Петруха, это что за мухомор с тобой приехал? – громко, не стесняясь Тихона, спросил он священника. – На бомжа, типа, не похож. Человек – не человек…

Однако Тихон не обиделся. Он вскочил, подбежал к Чемадурову, обогнув длинный стол, и низко поклонился ему.

– А, так ты дурачок? – сразу понял Чемадуров и успокоился. – Из Красавки по дороге взяли? Слышь, дурачок! – спросил он Тихона, не замечая, как страшно бледнеет Чикомасов, а дьякон странно глядит куда-то в сторону. – Слышь, чокнутый! Ты чего мне кланялся? Уважаешь меня?

– Не вас, – отвечал старец, – а страдания ваши.

– Откуда тебе, сморчок, знать, сколько я по жизни пострадал? – надменно спросил Семен Маркович.

– Вы еще не страдали, – отвечал старец, говоря тихо, но все за столом замолчали. – Вам еще только предстоит пострадать.

Семен Маркович перегнулся через стол, дыхнул в лицо отцу Тихону водкой с семгой и рявкнул:

– Хрен! Пусть теперь другие страдают! Тут всё мое! И все мои!

– Вот за это я вам и поклонился, – невозмутимо продолжал старец. – Гордые у вас планы, значит, и грехи будут великие. Много вам за них страданий будет.

– Понимает! – пораженно воскликнул Чемадуров. – Слышь, дурачок, а ты не дурак.

Семен Маркович Чемадуров родился сорок лет назад в Крестах. В школе был круглым отличником, но потом, как говорили в родном селе, «спутался». Институт бросил, отслужил в армии и занялся фарцой, продавая импортные приемники, джинсы и прочие соблазны материально ограниченной советской жизни.

Дважды его брали с поличным, но на мелочах. Наконец попался он крупно – на партии «американских» джинсов, пошитых то ли в Грузии, то ли в Одессе. И загремел Сёма на петлистую уральскую речку Вёлс сосны валить.

Вернулся без зубов, но такой же фартовый. Занялся делами более серьезными и вдруг таинственно исчез, отдав почти все деньги в долг знаменитому в криминальных кругах грузинскому теневому бизнесмену.

Когда грянула перестройка, Чемадуров объявился в СССР, но не в России, а в Грузии, где пришел к своему должнику с требованием вернуть должок. Грузин рассмеялся.

– Какой долг, генацвале! Садись за стол! Хлеб-соль кушать будем! Дела делать будем! Князем будешь! У меня три дочки, бери любую!

– Разные у нас дела, – возразил Чемадуров. – Верни деньги…

– Ай, нехорошо, Семен! Обидел ты меня! Я к тебе по-родственному, а ты волком смотришь! Другой живым бы от меня не вышел, но я тебя прощаю. Два дня, и чтоб тебя больше никогда не видели в Грузии.

Через два дня грузинский князь разбился насмерть в своем «мерседесе» на перевале Крестовский.

Начав с нуля, Семен Маркович разбогател неправдоподобно быстро, утвердив за собой репутацию коммерческого гения, безжалостного к конкурентам, но любимца московских чиновников. Сам Палисадов звал его в свою команду, но Семен отказался. Его властно потянуло в родные места.

Однажды он сошел с поезда на станции Малютов и пешком отправился в Кресты. Без приглашения вошел в кабинет председателя колхоза, молча обнялся со своим школьным приятелем Николаем Косёнковым и достал из рюкзака литровую бутылку водки «Smirnoff», кружок краковской колбасы и буханку бородинского хлебушка.

Когда бутылка закончилась, Семен достал из рюкзака новую.

– Давай махнем не глядя, Николай? – предложил Чемадуров. – Как в детстве. Помнишь, ты у меня трофейные отцовские часы, которые тот потерял, а я нашел, на кукушечье яйцо выменял?

– Было дело! – захохотал Косёнков. – Веришь ли, до сих пор ходят. Часы-то, между прочим, не немецкие, а швейцарские! Верну их тебе. Сохранил.

– Не надо. Давай махнемся: я тебе свой рюкзак, ты мне – колхоз.

– Смешно! – засмеялся председатель, но, посмотрев в лицо Семена, надулся. – Колхоз на старый походный мешок?

– Ты же не знаешь, что в мешке. Зато я, что у тебя происходит в колхозе, знаю лучше, чем ты. Помнишь, год назад комиссия приезжала от обкома? Это не от обкома, а от меня комиссия приезжала. В принципе, Колян, я могу посадить тебя лет на десять. А могу не посадить, просто снять с должности и назначить своего человека. Но ты мне был другом… Я хочу, чтобы моим человеком здесь был мой друг. Формально для тебя ничего не изменится. Будешь председательствовать, получать зарплату, как раньше. Только воровать не будешь. Потому что хозяином этой земли буду я. Ты – управляющим. За это предлагаю тебе этот старый рюкзак.

Косёнков надулся.

– Смеяться приехал? Над родиной изгаляться? Нет, Сёма! У нас, деревенских, своя гордость! Забирай свою бутылку и вот тебе, как говорится, Бог…

Семен Маркович прищурился.

– Не хочешь махнуть не глядя? Ладно, гляди.

Он вывернул рюкзак, и на председательский стол упали, с громом покатившись, две бутылки «смирновской», за ними глухо выпала толстая пачка стодолларовых купюр.

– Сколько? – пересохшими губами прошептал Косёнков.

– Много. Дешево покупать родину западло.

Косёнков схватил бутылку водки и сделал из горлышка несколько жадных глотков.

– Согласен…

– Кого будем грузить первым? – командовал совсем трезвый Ознобишин. – Воробья? Или провизию для идио… то есть для пациентов дома скорби?

Геннадия Воробьева, похожего на труп, с остекленевшими, широко открытыми глазами, но при этом возмущенно мычавшего, тащили под мышки к «Ниве» Ознобишин и Чемадуров.

Услыхав вопрос Ознобишина, Чемадуров от возмущения выронил Воробья, и тот, не удержавшись в руках учителя, рухнул на землю, как мешок с мукой.

– Что за вопрос? Первым грузим ЧЕЛОВЕКА! – закричал Семен Маркович, тыча большим корявым пальцем с двумя золотыми перстнями в валявшегося на земле Воробья. – ЧЕЛОВЕКА, понял? ЧЕЛОВЕК – это звучит ГОРДО!

– Позвольте не согласиться с вами, Семен Маркович, – отвечал учитель, не делая никакой попытки поднять с земли Воробья. – Гордого человека придумали Фридрих Ницше и Максим Горький. И оба ошибались. Человек – это звучит ДОСТОЙНО.

– Вот я и говорю, – не стал вдаваться в философские споры Чемадуров, – первым в машину грузим достойного человека, а потом колбасу с курятиной.

Воробья усадили рядом с дьяконом, и они обнялись, как парочка влюбленных.

– Запевай! – крикнул Воробьев.

 
Прощайте, скалистые горы!
На подвиг отчизна зовет!
Мы вышли в открытое море,
В суровый и дальний поход!
 

– Слушай, Петя, – просунувшись через открытое стекло в салон «Нивы», поинтересовался Чемадуров, – а это кто такой?

– Отец Тихон-то?

Чикомасов поманил пальцем Семена Марковича и что-то долго шептал ему в ухо.

– О как! – восхитился Чемадуров. – Епископ? Авторитет, значит, ихний! И сам отказался? Мужик! Прям как я! Мне ведь, Петенька, Палисадов чуть не всю Россию предлагал. Бери, грит, газ, нефть, алюминий. А я грю – нет, Димочка! Ты фильм Шукшина «Калина красная» смотрел? Просто так в нашем мире ничего не дают.

Когда отец Тихон сел рядом с Чикомасовым, Чемадуров подошел к нему и почтительно склонил голову.

– Простите, отче!

– Пшел! – строго крикнул на него Тихон. – И дружков своих в шею гони! Во всем слушайся Ознобишина. Это умница, он губернатором будет.

Чемадуров рот открыл от удивления.

Чикомасов рванул с места.