Текст книги "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина"

Автор книги: Павел Басинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

У Джона закружилась голова.

– Нет, мне не безразлична страна моего происхождения, – каким-то фальшивым голосом сказал он. – Но что касается так называемого чувства родины… У вас этому придают слишком большое значение. В Америке это не так. Патриотизм там силен, но это патриотизм свободных людей. Они знают, что в любой момент могут отправиться куда им вздумается и остаться там на любое время. У нас есть два понятия – «motherland» и «homeland».

– Что это значит? – заинтересовался Соколов.

– «Motherland» – родина, место рождения, – за Джона перевел Ивантер, с самодовольством демонстрируя знание английского. – «Homeland» – место проживания.

– Угу, понял… – промычал Максим Максимыч.

– Эти понятия не враждебны, – продолжал Половинкин. – К тому же перед Россией у меня нет никаких обязательств. Я, в общем-то, не обязан любить эту страну. И тем более вы не можете требовать, чтобы я чувствовал себя здесь как рыба в воде. Я правильно понял ваше сравнение?

– Угу. Матерлянд, говоришь? – Соколов тяжело встал со стула и медведем пошел на Джона. – А теперь слушай, сынок! В сорока километрах отсюда, в селе Красный Конь, лежит в земле женщина, без которой ты, сукин кот, не появился бы на белый свет. Причем появился ты, дорогой мой свободный человек, буквально за счет ее жизни. Так что я, Ваня, не тобой любовался. Я Лизаветой любовался. А теперь – ступай с глаз моих и никогда здесь больше не появляйся! Это последнее, что я тебе скажу, я, капитан милиции Максим Соколов.

– Ты сдурел, старый! – гусыней зашипела на него Прасковья.

– Не встревай, мать!

– Да не слушай ты его, – сказала Прасковья Джону. – У Максима на старости лет с головкой плохо стало. Придурь какая-то появилась. И вообще, ты не у него, а у меня в гостях. Наливайте, мальчики!

Выпили все, кроме Соколова и Половинкина. Те мрачно мерили друга друга глазами, как бойцы перед схваткой.

– Вообразите, дядя Максим, – решил разрядить атмосферу повеселевший от второй рюмки «Распутина» Ивантер, – Востриков у нашего Петрухи ручку целует. Как гомик, ей-богу!

– Какую еще ручку? – перевел на них рассеянный взгляд капитан. – С ума вы все сбрендили?

– Этот чудило недавно крестился. Петька его крестил.

– Это правда, Аркашенька? – спросила Прасковья.

– Правда, – несколько смущенно подтвердил Востриков. – Вот сподобился, седой уж весь.

– Это неважно, что седой, важно, что сподобился! Вот и я своему твердолобому твержу: пойди, крестись, пока смертный час не пришел.

– Во-первых, мать, – возразил ей Максим Максимыч, – скорее всего, я крещеный. Бабка наша строго за этим следила. А дважды церковь креститься не велит – так, отец Петр? А во-вторых, не буду я церковь менять.

– Какую церковь? – удивленно спросил Чикомасов.

– Я коммунист, – сказал, как отрезал, Максим Максимыч. – Был, есмь и останусь. Может, плохая наша вера, но отрекаться мне негоже. Не по совести. У вас такие люди как называются? Иудами? Вот и у нас тоже.

Выражение лица Ивантера сделалось строгим. Он встал и зачем-то закрыл дверь в коридор.

– Напрасно вы так, Максим Максимыч, – полушепотом сказал он. – На вашем месте я не рассуждал бы так опрометчиво. Здесь, допустим, все свои собрались. Но из проверенных источников мне известно, что готовится масштабный процесс над компартией!

– Что-о?! – взревел Соколов. – Ну, Мишка! Если б я не знал тебя, когда ты еще в штаны писался, не знал бы батьку твоего, приятеля моего закадычного, я б тебя с лестницы спустил! Ты думал, что ты сейчас сказал? Чтобы я, русский солдат, суда твоих паскудников испугался?! – Он стал тыкать пальцем в экран стоявшего недалеко телевизора с такой яростью, словно хотел его проткнуть насквозь. – Чтобы я свой партийный билет, на фронте полученный, с покаянием на стол положил?! Ты меня, Михаил, знаешь. Я никогда ни фронтом, ни партейством своим не кичился. Но если нужно будет, если твои поганцы над нами суд устроить посмеют, я им все скажу! Как Павел Власов в романе Горького «Мать».

– Да какие они мои? – в который раз обиделся Ивантер.

– Ну, извини…

Расходились за полночь. Половинкин весь вечер просидел отрешенный. В прихожей Прасковья схватила его за руку.

– Ты куда? У Петра тесно, у Аркаши жена строгая, а с Мишкой, пьяницей, я тебя не отпущу.

Джон вопросительно посмотрел на Соколова.

– Слушай, что Прасковья говорит, – буркнул он.

На улице захмелевший Ивантер обнял приятелей за плечи.

– Эх! Слушай, Аркашка, ты пьян как свинья! Жена тебя сковородой по балде огреет. А тебе, поп, и вовсе домой соваться нельзя. Айда ко мне в редакцию! Устроим вечер… то есть уже ночь воспоминаний! Самба, мамба, Брижит Бардо и прочий джаз! Я в сиреневых плавках, рыжий, молодой и красивый, как дьявол!

– В каких плавках? – засмеялся Чикомасов.

– В сиреневых.

– Где? Когда?

– Напоминаю… Тысяча девятьсот семьдесят седьмой год. Шестидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции. Женское общежитие фабрики мягкой игрушки. В комнате я и юные представительницы малютовского пролетариата, которым терять нечего, кроме… в общем, кроме того, что они как раз в ту ночь потеряли. Ах да! Был там и некий четвертый персонаж. Да вот запамятовал – кто? Может, вы, святой отец, помните, как его звали? Такая ужасно смешная у него была фамилия… Не то Карасев? Не то Плотвичкин?

– Не то Чикомасов, хочешь сказать? – нисколько не обижаясь, спросил Петр Иванович.

– Надо же, какая память! – восхитился Ивантер. – Пошли, попяра!

– У меня утром служба, – засомневался Чикомасов.

– У всех служба.

– Пошли, Петька, – вдруг поддержал Востриков. – В самом деле, не хочется расходиться. Пошли, выпьем, помиримся наконец.

– Ладно, – улыбнулся Чикомасов. – Ох, попадет мне от Насти.

– Ура! – заорал Ивантер.

– Одного я, мужики, понять не могу, – сказал Чикомасов. – Откуда Максимыч с Прасковьей знают этого Половинкина?

Ивантер с Востриковым в четыре глаза посмотрели на него.

– А вот это мы тебе расскажем, Петенька, – пообещал Михаил. – Это, Петя, целый РОМАН!

В квартире Соколовых стояла тишина. Прасковья мыла посуду, Джон и капитан молча смотрели телевизионные новости.

– Ах, черти! – не выдержал Максим Максимыч, выслушав очередного оратора, рассуждавшего об августовской революции.

– Дядя Максим, – взмолился Половинкин. – Расскажите о моей матери.

Соколов молчал.

– Что значит, что она погибла из-за меня?

Соколов бросил на Джона теплый взгляд.

– Убили ее, сынок. Убили за то, что отказаться от тебя не хотела.

– Не понимаю, – удивился Джон.

– Максим… – раздался из кухни крик Прасковьи. Соколов отправился на зов жены.

– Не смей! – услышал Джон ее сдавленный шепот. – Забыл, какие мне клятвы давал? Себя не жалеешь, пожалей мальчика!

Капитан вернулся задумчивый.

– Ты вот что… Раз приехал, навести могилку Лизаветы. Недалеко это, я тебя сам завтра отправлю. И мне бы с тобой… Но нельзя. В общем, потом… Главное, чтобы ты на могиле побывал…

Вдруг Соколов замер, уставившись в экран телевизора. Там выступал генерал Палисадов.

– Кто мой отец? – тихо спросил Джон.

Соколов притянул к себе голову Джона и прошептал, тыча пальцем в экран:

– Вот он!

Глава девятая
Во чреве

«И устрашились люди страхом великим и сказали ему: для чего ты это сделал? Ибо узнали эти люди, что он бежит от лица Господня, как он сам объявил им. И сказали ему: что сделать нам с тобою, чтобы море утихло для нас? Ибо море не переставало волноваться. Тогда сказал он им: возьмите меня и бросьте в море…»

Строки из Книги Ионы не выходили из головы.

Маленький автобус был набит пассажирами, как весенняя рыба икрой. Он петлял по узкому, в один ряд, шоссе районного значения из Малютова в Кресты.

Джон стоял в толпе пассажиров, притиснутый к невысокой водительской перегородке. По ногам его часто и больно били две большие сумки, которые держала пожилая женщина со скорбным лицом, ни на минуту не выпуская их из рук. В одну из сумок вцепилась девочка лет пяти. Женщина не обращала на нее внимания, даже когда автобус на поворотах резко заносило и пассажиров сплющивало в противоположном направлении. Иногда Джон с тревогой посматривал на ребенка. Цела ли девочка, не случился ли с ней обморок от тесноты и духоты? Но ее глазенки равнодушно мерцали, нос оживленно шмыгал, и на симпатичном веснушчатом личике не было не только паники, но и малейшего волнения.

В конце концов Джон перестал беспокоиться за нее и обратил взгляд на дорогу. Благо вид сквозь пустое пространство водительской кабины открывался великолепный!

Какая, Господи, красота! Сколько воздуха, простора! Как весело светятся под солнцем сквозные березовые посадки, кое-где смешанные с осинами, рябинами, едва тронутыми нежной предосенней желтизной. Джон жадно всматривался в эти рукотворные молочно-белые посадки, идеально обрамлявшие черные, распаханные под зиму поля, он любовался разнотравьем лугов, невысокими покатыми холмами, неглубокими, но мрачно-зловещими таинственными оврагами. Он вдруг расчувствовался до неприличия. Береза! О! В нее нельзя не влюбиться с первого взгляда. Вот она, светлая душа России!

Тут внимание Джона привлек стоящий поперек дороги грузовик, наполненный крупными желто-красными яблоками. Он перегораживал путь и заставлял водителей тормозить. Выждав «окно» во встречном потоке, они огибали грузовик и мчались дальше. Так должен был поступить и водитель автобуса. Но он и не думал снижать скорость.

Джон посмотрел на водителя автобуса и похолодел.

Их шофер был чудовищно пьян!

До грузовика оставалось несколько метров. Джон понял, что через секунду погибнет. Бездарно погибнет в бездарной стране. Удар будет настолько страшный, что его мясо и кости перемешаются с мясом и костями незнакомых людей. И кто, интересно, опознает его труп?..

В последний момент тормоза чудом сработали. Автобус врезался в грузовик, но не на полной скорости. Но этого было достаточно, чтобы лобовое стекло осыпалось на асфальт, двигатель задымил. Джона с такой силой придавило к водительской стойке, что захрустели ребра. С минуту пассажиры приходили в себя, не понимая, что произошло. Потом стали выбираться наружу.

– Мочно! – восхитился бодрый старик, глядя на сплющенный передок автобуса. – Большого ремонта потребует. Ходовая цела?

Шофер пьяно ухмыльнулся, пожал плечами.

Из «КамАЗа» вылез коренастый парень с веселым загорелым лицом. Он бегло осмотрел свою машину сзади, кинул взгляд на рассыпавшиеся по асфальту яблоки, выматерился сквозь зубы, но убедившись, что ущерб невелик, почти дружелюбно глянул на шофера автобуса.

– Тормоза барахлят? – сочувственно спросил он. – Слышал анекдот? Стоит на перекрестке «мерседес». В него сзади врубается «запорожец». Вылезает из «мерседеса» водила, подходит к «запорожцу» и говорит: «Я одного не пойму. Если бы меня здесь не было, как бы ты тормозил?»

– Гы-гы… – засмеялся шофер автобуса.

– Я те дам анекдот! – накинулась на них женщина со скорбным лицом, не выпуская сумки и девочку, словно та была прикована к сумке наручниками. – Как теперь домой добираться?

– А мне что? – парень обиделся на то, что не оценили его анекдот. – Сами врезались, сами и думайте.

– У меня продукты на жаре пропадают! – заплакала женщина. – Полполучки на них в Москве потратила!

– Нужно ехать, мало́й, – поддержал ее старик, обращаясь к шоферу грузовика. – Колеса-то целые. Цепляй за трос и тащи.

– Щас! – огрызнулся парень. – Все брошу и в Кресты вас поволоку. У меня, дед, товар. Я перекупщиков жду. Если сегодня яблоки не сдам, завтра половину выбрасывай. А кто мне за эту половину заплатит?

– Ехать нам нужно, мало́й, – не слушая, убежденно повторял старик.

Водитель ругался и мрачнел. Ему не хотелось, чтобы на аварию прибыла милиция. Вытащив из кузова металлический трос, он стал яростно размахивать им, как ковбой лассо, перед проносившимися машинами. Один из «КамАЗов» затормозил и съехал на обочину. Водители переговорили, и шофер грузовика вернулся к ним с довольным видом.

– Все путем! Скинетесь по десятке, и вас до Крестов с ветерком домчат.

– По десятке – это можно, – вздохнула женщина и полезла с сумками и девочкой в автобус.

– Стойте! – закричал Джон. – Водитель пьян! Буксировка автобуса с пассажирами, а тем более с детьми, запрещена законом…

– Ты откуда такой взялся? – спросил его старик.

– Какое это имеет значение? Допустим, из Америки.

– То-то и видно, что не наш, – не удивился старик. – Кричишь, суетишься, руками махаешь. А чего махаешь, не пойму. Тебе ехать надо? Тогда садись.

…Они неслись с бешеной скоростью. На шофера автобуса было страшно смотреть. Он продолжал что-то сердито выговаривать себе под нос, на руль не обращал внимания, зато время от времени нажимал на педаль тормоза, отчего автобус юзил и выносился на встречную полосу.

Половинкин понял, что второй раз смерти ему не избежать, и смирился. К счастью, словно перетянутая струна, лопнул железный трос. «КамАЗ» далеко умчался вперед, автобус свернул на обочину, попрыгал по колдобинам и остановился в метре от верстового столба. Пассажиры снова нехотя, ругаясь, полезли наружу.

– Добился своего? – спросил Джона старик.

– Я-то здесь при чем?

– При том! Не хотел ехать, так оставался б себе. Теперь-то что делать, говори, раз самый умный?

Джон посмотрел на него как на идиота, покрутил пальцем возле виска и отошел в сторону. Однако и оттуда было видно, что не только старик, но и все пассажиры поглядывают на него неодобрительно. «Сейчас еще бить станут», – грустно, но без страха подумал он.

«КамАЗ» вернулся задним ходом на полной скорости. Водитель повертел в руках обрывки троса и забросил его в кузов.

– Не судьба, – сказал он. – Доберусь до ГАИ, сообщу.

Пассажиры обреченно расселись на обочине, раскрыли сумки и стали доставать продукты.

– Кушай, Марусенька! – говорила девочке женщина со скорбным лицом, протягивая целый батон вареной колбасы. – Больше скушаешь, меньше свинье достанется.

– Угощайтесь, – обратился к Джону мужчина с бледным лицом, коротко стриженной бородкой и стальными очками с перетянутой изолентой дужкой. Он держал в руке бутерброд с сыром, уже оплавившимся по краям и истекавшим желтыми слезами…

Джон помотал головой. Есть ему не хотелось. Но еще больше не хотелось видеть и слышать этих людей.

– Вы были совершенно правы, – сказал мужчина, присаживаясь рядом. – Позвольте представиться. Николай Васильевич Ознобишин, старожил здешних мест. Учительствую в Крестах. Наша школа одна на три деревни. Учителей катастрофически не хватает. Так что ваш покорный слуга, кроме родной математики, освоил еще историю, литературу, а теперь, смешно сказать, штурмую английский язык! Без него моих выпускников не принимают ни в один вуз. Это правда, что вы из Америки? То есть свободно изъясняетесь по-английски?

– Yes, I do, – буркнул Джон, надеясь, что учитель обидится и отстанет.

– Что значит настоящее английское произношение! – вздохнул тот.

– Почему вы не вмешались? – сердито спросил его Джон. – Допустим, эти люди ненормальные, но вы!

– И снова вы совершенно правы, – отвечал Ознобишин. – А промолчал я потому, что давно не вижу смысла вмешиваться в ход вещей. И все-таки нехорошо. Я должен был встать на вашу сторону.

– Почему они… такие? – спросил Половинкин.

– Такие идиоты, вы хотели сказать? Не стесняйтесь. И не удивляйтесь. Этот народ ежедневно подвергает свою жизнь смертельной опасности. Например, они гонят и пьют самогон из ворованной химической патоки. Хотя неоднократно убеждались, что в результате наступает слепота либо смерть. Это мужики. А бабы надрываются на картофельных полях, перепахивая их без трактора, без лошади, вручную. Впрочем, и бабы пьют самогон.

– Это ужасно, – пробормотал Джон.

– Куда вы едете? – спросил его учитель. – Если в Кресты, я был бы счастлив пригласить вас к себе домой. Мы с женой отвыкли от образованных людей.

– Нет, мне нужно в Красный Конь.

– Красный Конь? – вдруг ужасно разволновался Ознобишин. – Но это же брошенная деревня! Десять лет назад всех жителей, кроме трех старух, перевезли в центральную усадьбу, в Кресты. Зачем вы туда едете? Что-то личное?

Джон кивнул.

– Через час-другой ГАИ пришлет автобус. Мы едем ко мне, вы ночуете, а завтра я провожу вас в Красный Конь. Место это чудесное, я там часто бываю с учениками. Как говорится, «люби и изучай родной край». Но как объяснить детям пустоту и мерзость запустенья?

– Нет, – решительно сказал Джон. – Мне надо там быть одному.

Ознобишин расстроился.

– В таком случае, вам не стоит ждать автобуса. Отсюда до Коня напрямую километров шесть. Держитесь строго на восток, на восходящее солнце. В конце поля стоит деревенька Красавка. Она действительно красивая, но предупреждаю: в ней находится приют для… как бы помягче выразиться? В общем, на Руси этих людей называют «дурачок», «дурочка» или «Божий человечек». Говоря современным языком, это тихие сумасшедшие. Их свозят туда со всей области. Они не опасны. Просто будьте готовы к некоторым странностям. Они вам и путь в Красный Конь укажут, и ночевать оставят, если возникнет такая необходимость. Это добрый народец! Скажете, что от Николая Васильевича.

– Благодарю вас, – растроганно ответил Джон.

Глава десятая
Женщина в белом

Первый раскат грома был так силен, что Джону показалось, будто какой-то озорник подкрался сзади и треснул по голове громыхающим листом железа. Не для того, чтобы убить, но напугать, ошеломить. Джон и в самом деле испугался и почти оглох. Второй удар он расслышал едва-едва, как сквозь вату в ушах. Но зато отчетливо увидел в нескольких шагах от себя огненный зигзаг молнии. Она была именно такой, какой ее рисуют на столбах с током высокого напряжения, – изломанная стрела с наконечником. Наконечником стрела ударила в землю и вошла в нее, как игла в масло. Когда стрела исчезла, мир потускнел, как бывает после ослепления фотовспышкой.

Половинкин не успел опомниться – грянул третий удар. На этот раз совсем-совсем рядом. Казалось, протяни руку – успел бы схватить змею-молнию за рыжий хвост.

Джон поднял глаза и увидел жуткую, величественную картину. Прямо над ним, так низко, что это казалось нереальным, висела огромная свинцовая туча. Из нее, подобно гною, струился ядовито-лимонный свет. Откуда только она взялась? Не более часа назад он видел на горизонте лишь крохотную, с коричневыми подпалинами, совсем не страшную тучку, от которой, будто по линейке прочерченные, тянулись косые полосы дождя. Джон еще подумал: вот славно было бы искупаться под этим летним дождиком, а потом обсыхать на ветерке, на березовой опушке, прижавшись влажной спиной к нагретому солнцем шершавому стволу. И словно угадав его желание, туча примчалась так скоро, что он не успел заметить ее появления, но принесла не теплый дождь, а ледяной ливень. Она поливала Джона щедро и мастерски, как пожарный из брандспойта. Она была злобным и, несомненно, одушевленным существом. Она за что-то ненавидела Джона, просто раздувалась от злобы, изрыгая гром и молнии ненормально часто, с промежутками в две-три секунды, как если бы огромный бомбардировщик, не достигнув заданной цели, решил свалить свой смертоносный груз на голову случайного пешехода. Этот человечек привлек к себе внимание пилота именно тем, что был таким маленьким и одиноким. Пилоту показалось забавным истратить на эту человекообразную козявку заряд, которого хватило бы на целую армию. Джон уже догадывался, кто этот пилот. Это тот самый страшный Русский Бог, который решил наказать его за презрение к России.

«Получай, гордая тварь!» – без слов кричала туча.

Бежать было некуда, спрятаться – тоже. До ближайшей посадки было далеко. И тогда Джон сделал то, что сделал бы на его месте любой ребенок. Он сел на корточки и обхватил голову руками.

– Мама, – сказал Половинкин.

Кто-то тронул его за плечо. Джон обернулся и увидел высокую молодую женщину в белом платье чуть ниже колен, с гладко зачесанными за уши мокрыми волосами. Ее босые ноги посинели, но не дрожали от холода. Большая грудь вздымалась ровно и спокойно, словно женщина спала. Но глаза ее были широко открыты, и в них не отражалось ничего – ни Джон, ни мокрое поле, ни ежесекундно сверкавшие молнии. Это были глаза трупа.

– Кто вы? – спросил Джон, и собственный голос показался ему чужим. Холодок смертельного ужаса проник под мокрую рубашку, вдруг сделавшуюся нестерпимо горячей. Он вскочил, бросился бежать… Но через минуту остановился. Вернее, что-то остановило его.

Женщина в белом стояла там же, где он ее оставил, и так же неподвижно, как мраморная статуя. Лишь слабое колыханье подола ее платья, не совпадавшее с яростными порывами ветра, говорило о том, что это не памятник.

Не понимая, зачем он это делает, Джон приблизился к ней. И едва подошел, гром и молнии стали ему не страшны.

– Ты вернулся? – спросила незнакомка красивым грудным голосом.

– Вы не видите меня?

– Но я тебя чувствую.

– Вы подошли ко мне.

– Ты звал, и я пришла.

– Я звал свою маму.

– Я тоже ищу своего сына.

– Но я не ваш сын…

– Конечно. Ты взрослый. А мой сын маленький. У него вот такие крохотные ножки (она показала размер ножек пальцами), но на пальчиках уже есть настоящие ноготочки. Правда, смешно, что дети рождаются уже с ноготочками? Нет, ты не мой сын. Мой сын еще не умеет говорить… Куда ты идешь?

– В Красный Конь.

– Что ты ищешь?

– Могилу своей матери.

– Идем, я провожу тебя.

– Но вы ничего не видите.

– Это пустяки, – улыбнулась она. – Красный Конь мой дом родной.

Она протянула руку, и Джон со страхом взял ее. Рука была ледяной. Через кожу чувствовалось, что в ней не струится кровь. Они пошли медленно, но когда Джон поднимал глаза от мокрой травы, то замечал, что край поля приближается к ним так быстро, как если бы на них надвигалась кинокамера с летящего вертолета. Вдруг женщина в белом запела:

 
Лиза, Лиза, Лизавета,
Я люблю тебя за это,
Да за это, да за то,
Что целуешь горячо!
 

Она захохотала, как девчонка, и ее босые ноги пустились в пляс.

– Как вас зовут? – не удержавшись от улыбки, спросил Половинкин.

– Я не знаю! – весело закричала она, продолжая выплясывать на ходу. – А хочешь, ты меня назови! Назови меня как-нибудь!

Джон вспомнил, что говорил ему священник о русалках, и испугался.

– Но я не знаю!

– Все равно назови! Дай мне имя!

Она сладострастно обвила его талию рукой.

– Дай мне имя!

– Нет, – грубо отказал Половинкин.

Тогда она заплакала горько, но без слез, оттолкнула от себя Половинкина и пошла рядом с ним нога в ногу, тихо напевая что-то грустное.

Так они дошли до березовой посадки, пересекли ее и оказались на краю глубокого оврага. На другом краю оврага виднелись шиферные крыши, позеленевшие от плесени и кое-как нахлобученные на полуразвалившиеся дома из красного кирпича с облупившейся штукатуркой.

– Вот Красный Конь, – сказала женщина. – Дальше нам не по пути.

Она повернулась и пошла меж берез обратно. И тут Джон заметил в кустах бузины черный силуэт. Сначала он решил, что ему привиделось. Но ветки кустов качались слишком заметно. Кто-то прятался в них, и не просто прятался, но крадучись двигался за женщиной в белом. Крикнуть ей? Предупредить? Джон посмотрел вслед женщине и ахнул от изумления. Не прошло и минуты, но она была уже далеко, в самом конце посадки, где начиналось сельское кладбище. Ливень внезапно кончился, выглянуло солнышко. Джону вдруг стало легко и радостно.

Он хотел было пойти на кладбище вслед за женщиной в белом, но подумал, что не найдет могилу матери в россыпи могил.

И тогда он решил отправиться к людям…