Текст книги "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина"

Автор книги: Павел Басинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

Глава вторая
Обломок империи

Генерал Анастас Григорьевич Рябов в третий раз слушал японский диктофон с записью разговоров гражданина США Джона Половинкина с Львом Барским, Вячеславом Крекшиным, Виктором Сорняковым и прочими забавными людьми, к которым генерал Рябов относился с отеческой нежностью. С особым вниманием он прослушал беседу Джона с Петром Чикомасовым по дороге в Малютов и даже крякнул несколько раз от удовольствия.

Изящная электронная игрушка в волосатой ручище генерала смотрелась как зажигалка. Наконец Рябов надавил похожим на сардельку большим пальцем крохотную кнопку. Диктофон еле слышно треснул и смолк. Рябов водрузил на нос дорогие очки в золотой оправе и стал читать отчет агента по кличке Жестянщик о приключениях Джона Половинкина в Москве.

Молодец Жестянщик, безупречный профессионал! Таких бы побольше в органах. Следил за мальчишкой так, словно это не мальчишка, а матерый агент ЦРУ. Хотя сразу наметанным глазом определил, что разведкой тут не пахнет. А вот догадался ли, для чего Рябову понадобился юнец? Анастас Григорьевич еще раз вчитался в отчет. Вряд ли. Просто шел за американцем, не отпуская ни на шаг, пока тот не уехал с попом в Малютов. Но и тут не выпустил мышонка. Подбросил в поповский автомобиль маленький микрофон, звук от которого теперь доносился аж до самой Москвы.

Стиль отчета генералу тоже понравился. Никакой пены, никаких художеств, коими грешат молодые агенты из гуманитариев. Образованность свою «хочут» показать. У Жестянщика все просто, как в классике. Уж если такой-то – пидор, то так и пишет: «пидор». А другой бы написал что-то вроде: «склонен к гомосексуальным связям». Если Варя Рожицына – дура деревенская, то так о ней и сказано, русским языком. А как выпукло описан алкашонок, что приставал к Половинкину возле сектантского гнезда! Прелесть, а не портрет! И ведь догадался, шельмец эдакий, что никакой это не алкашонок, а наш человечек! Но ни строчечкой не выдал. Правильно! Корпоративная честь! Надо этому «алкашонку» всыпать по первое число. Чтоб не переигрывал, не светился без нужды. Устроил, понимаешь, народную самодеятельность!

Генерал Рябов отложил отчет в сторону и обхватил мощный лысый затылок ладонями.

Господи! О чем он думает? Держава рухнула! Весь мир рушится! Он сам пару дней назад был на волосок от гибели. Хорошо подсказал Димочка Палисадов, что ситуация с ГКЧП с самого начала была задумана как провокация. А если б не подсказал? Валялся бы сейчас генерал в своем кабинете, как бедный честный маршал Пуго, с продырявленной башкой. Продырявленной из собственного табельного пистолета, но не собственной рукой. Царство небесное тебе, товарищ дорогой!

Что и говорить, выручил его Палисадов. Но как унизил! И кто унизил! Жалкий человечек, которого Рябов спас от позора, вытащил сухим из истории с этой девкой, устроил в Москве. Палисадов ему ботинки лизал. И эта вошь его спасла! Его, всезнающего, всесильного генерала Рябова! Хотя какой он всезнающий, если Палисадов знает больше? Какой он всесильный, если послушно выполнил совет Палисадова организовать свержение памятника Дзержинскому? Конечно, с точки зрения тактики выпускания пара это было мудрое решение. Да и мир убедился, какие варвары эти дерьмократы! Но никогда не забудет генерал Рябов злой обиды, что душила, когда он смотрел из окна на своего кумира, вздернутого на железных тросах, как на дыбе, в черное московское небо.

За первыми унижениями последовали другие. Сегодня по прямому номеру позвонил сын юриста Кнорре Арнольд, молодой, но уже популярный и о-о-чень дорогой адвокат. Арнольд хамским голосом заявил, что Рябову еще отрыгнется смерть его деда, Филиппа Арнольдовича Кнорре, в застенках КГБ. Невежда! Даже не знает, что никакого КГБ в тридцать восьмом году в помине не было. Интересно, что значил этот звонок? Дерьмократы начинают охоту на ведьм? И сучонок позвонил просто с радостной угрозой? Или докопался в комитетском архиве до материалов по делу Кнорре и знает, что делом занимался лично Рябов?

И то, и другое неутешительно.

Генерал вздохнул и взял в руки отчет Жестянщика. Отчет успокаивал нервы, вносил смысл в действительность. Для органов Джон сейчас не имел цены, но для Рябова стал бесценен. Вариантов два. Щенок вернулся в Россию по своей воле и является обычным сектантом. В этом случае его можно использовать как компромат на Палисадова. Палисадов будет рваться на выборы. Роль президентской «шестерки» не утолит его амбиций. Вариант второй. Возвращение мальчишки организовали силы, которые подбираются к Недошивину. Это о-очень неприятный вариант. Это значит, что Недошивин раскрыт и вся операция оказалась под угрозой.

Ох, не надо было оставлять щенка в живых! Рассентиментальничался генерал в свое время! Распустил, понимаешь, сопли! Теперь получай по яйцам.

Впрочем, второй вариант нереален. Об операции «Гибель Империи», кроме Рябова, знают еще только два человека. Надежные, проверенные товарищи. За каждого из них генерал может не только поручиться, но и отдать жизнь, если потребуется. И уверен, что те в случае необходимости поступят так же. Оба сохранили головы в этой передряге благодаря тому, что Рябов вовремя выключил их из игры. Опять благодаря Палисадову.

Да, эти двое вышли из игры. Они теперь смяты, раздавлены и, конечно, глубоко презирают подло переметнувшихся. Но что было делать? Должен же был остаться кто-то, способный не просто желать сохранить Империю, но и мочь ее спасти! Когда-нибудь мы вернем товарищей на достойные места. Мы им все подробно объясним. Мы плюнем дружно в рожи тех, кто предал нас не ради благородной цели!

Недошивина готовили давно и тщательно. Это была долгосрочная операция. С точки зрения профанов, она не имела не только шансов на успех, но и просто никакого смысла. Именно поэтому профанов в нее не посвящали. Это был заговор Мудрых. Гениальность операции состояла в том, что сам Недошивин не знает, для чего его готовят. Возможно, он не узнает этого, даже оказавшись на вершине власти. В этом заключалась главная сложность контроля над ним. Но это же делало операцию совершенной. Недошивин взойдет на имперский трон по воле случая, в силу удачно сложившихся обстоятельств судьбы, и никогда не будет знать тех, кто ежедневной черной работой создавал эти обстоятельства в его пользу. Он будет чист перед своей совестью. А другого императора и не надо! В отличие от дерьмократов, Недошивин начнет новую российскую историю с белоснежного листа!

Недошивин прекрасно подходит на эту роль. Он прошел отличную выучку – дома, потом за границей. Он любит Родину и умеет быть благодарным начальству.

Рябов встал, подошел к шкафчику и достал из него бутылку элитного шотландского виски. С сожалением встряхнул восхитительно тягучую жидкость, казалось, источавшую аромат даже через плотно завинченную крышку. И поставил бутылку обратно.

Он не имеет права расслабляться. Думай, генерал! Недошивина готовили тщательно, проверяя каждый шаг биографии и выстраивая легенду так, чтобы в ней не было ни единого пятнышка. Оказалось, и на солнце есть пятна. Один прокол был. И если противники узнают об этом, все полетит к чертям. Это значит, мальчишка опасен! Но убирать его поздно. Слишком многих он втянул в свою орбиту.

Остается еще вариант. Мальчишка все-таки был завербован ЦРУ, и, следовательно, операция «Гибель Империи» у ЦРУ под контролем. Другой бы на месте генерала посчитал этот вариант провалом. Но Рябов недаром работает в органах больше полувека. Если мальчик цэрэушник, то это, как ни странно, может быть неплохо. С парнями из США договориться проще, чем с нашими недоумками. Кто-кто, а они больше нашего заинтересованы в великой России. Для них это новые задачи, новые места. Солидный куш в госбюджете. Словом, ЦРУ – это не худший вариант. Думай, генерал! Хорошо думай!

Первое. Необходимо контролировать каждый шаг мальчишки, каждое новое знакомство. Второе. Попытаться осторожно выйти с ним на связь. Проверить на возможность использования в нашей игре. Кажется, парень он неглупый. Чей же он все-таки сын? Барского? Палисадова? Оборотова? Впрочем, это можно легко проверить без шума и пыли, с помощью современных электронных средств. Непременно надо проверить!

Как знать, может быть, мальчишка станет последним козырем в игре. Если этой картой раньше не воспользуются другие.

Рябов нажал кнопку под столом и вызвал помощника.

– Бреусова и Бритикова ко мне!

Бреусов и Бритиков появились так быстро, точно ждали вызова в приемной. Рябову это понравилось. Остались еще на Руси работнички!

Бреусов и Бритиков не были братьями-близнецами, не были даже родственниками. Однако природа распорядилась так, что похожи они были как две капли воды. Это несколько смущало начальника отдела кадров.

– Как мы вас различать будем? Ведь вы, подлецы, этим воспользуетесь!

Они и пользовались, подменяя один другого, получая друг за друга зарплаты и премиальные. Но агентами оказались бесценными. Немного глуповатыми, зато исполнительными. Генерал смотрел на эту парочку и пытался вспомнить, кто у них в группе главный. Бреусов? Нет, кажется, Бритиков.

– Бритиков. Вот фотография парня, которого необходимо разыскать и… Мне нужна его кровь.

Бритиков смотрел удивленно. Это было что-то новое в профессиональном жаргоне.

– Вы хотите сказать: его надо ликвидировать?

– Я хотел сказать то, что сказал, – недовольно ответил генерал. – Мне нужен образец крови этого парня для генетического анализа. Причем добыть его нужно так, чтобы он ничего не заподозрил. Это американский гражданин… Сами понимаете.

– Понимаем, – грустно вздохнули Бреусов и Бритиков.

– Откупорим американца без шума и пыли, товарищ генерал! – нажимая на украинское «г», успокоил Рябова Бритиков. – Разобьем ему усю морду в кровь, возьмем ее на анализ, и – усе дела!

– А я так завсегда, когда дерусь, свой кулак носовым платком обматываю, – добавил Бреусов.

– Зачем это? – спросил Рябов.

– Щоб косточку не повредить.

– Какую косточку?

– На кулаке. На платке и кровь останется.

– Но-но! – сказал генерал. – Хотя… вы правы. Это будет самое естественное. Сейчас много разного сброда по Москве шляется. Подадим это как нападение на американского гражданина пары взбесившихся «патриотов». В посольстве в это поверят. Оденьтесь соответственно, как они представляют себе русское быдло. Но запомните! Он нужен целым – не инвалидом.

Глава третья
Дорожные разговоры

– Петр Иванович, – спросил Половинкин, глядя на пробегающие за стеклом машины березовые посадки, – вас не смущает, что вы, православный священник, везете в свой город протестантского миссионера?

– Миссионерствуйте себе на здоровье! – Чикомасов приветливо улыбнулся. – В храм я вас, конечно, не пущу. То есть проповедовать не пущу, а поприсутствовать на службе – милости просим! Но если захотите выступить в фабричном клубе, например, я не только препятствовать не буду, но и сам охотно послушаю. Очень мне любопытно, что вы о Боге думаете и о спасении человеческом. А протестантизм – что же? Мне многое у вас нравится.

– А что не нравится?

Чикомасов вздохнул.

– Я, Джон, обыкновенный районный поп. Без ложного смирения это говорю, потому что это правда. Но если мое мнение хотите знать… Не вижу я у вас церкви вовсе. Вот я по телевизору смотрел, как протестанты своих прихожан крестят. Арендовали в Серпухове бассейн и давай в нем людей купать! Люди-то хоть в простынях, в рубашках каких-то белых, а батюшка и вовсе в черном костюме с галстуком в воду полез. Это уж, милый вы мой, не крещение получается, а День Нептуна… Шутовство какое-то! А таинство евхаристии отрицать? А посты?

– После которых православные напиваются и объедаются без меры.

– Бывает. Грех, – снова завздыхал Чикомасов.

– «Двое или трое, собравшиеся во Имя Мое, есть Церковь», завещал Христос, – напомнил Половинкин.

– Истинно! Но собравшиеся во имя Христа не на месте стоят, а что-то делают. И дело это – спасение души! Только как спастись? Христос указал нам путь, но не расписал в точности, как идти. Где делать привалы, ночевки, кого брать с собой в спутники, кому из встречных доверять, а кого сторониться… В этом выразилось Его великое доверие к людям!

– Вот – сами видите!

– Но не зря оставил Он нам апостолов, основавших Апостольскую церковь. В этом была Его забота о человеке и страх за него.

– Как вы, русские, обожаете слово «страх»!

– А как иначе? Только Христос мог так любить и доверять. А нам, простым смертным, без страха Божьего нельзя! Перегрыземся все! Если люди сами в любви и доверии жить не могут, значит, кто-то должен взять на себя ответственность за них. А что вы предлагаете? Спасайся, кто может и как заблагорассудится? И это – церковь? Нет, Джон, это студенческий капустник. Весело, хорошо, но и только.

– Вы грубо понимаете протестантизм.

– Наверное. И допускаю, что для своей почвы он хорош. Но в России выходит одна, извините, нелепость. Собирает какой-нибудь проповедник на стадионе сто тысяч человек и говорит: поверьте в Христа, и будет вам хорошо! А на изнанке-то что? А вот что: поверьте в Христа, как я в Него поверил, и будет вам хорошо, как мне! В это время девицы соблазнительные буклетики раздают, из которых видно, как хорошо этому проповеднику. Домик у него на английской лужайке, семья счастливая, многодетная, солнышко светит… Но позавидовав, задумаешься: что-то в тебе не то, голубчик! Не так жили святые отцы, да еще до последнего вздоха великими грешниками себя считали. Вот батюшка Иоанн Кронштадтский… Он силой веры своей мертвых к жизни возвращал и все же просил народ за него, грешного, помолиться. Вот где любовь и доверие истинные!

– Неужели вы верите в буквальное воскрешение из мертвых?

– Как не верить, если сами апостолы нам примеры оставили!

– Но история о воскрешении Лазаря – это притча.

– Тогда все Евангелие – притча! И муки Христа, и Крест, и уксус вместо воды. Нет, милый! Меня такая аллегорическая вера не устраивает! Я в этом эгоист. Я в настоящее воскресение верю. И жажду.

– И для этого вы перешли в православие?

– Намек понял, – ответил Петр Иванович. – Из комсомола перешел, вы хотели сказать? И знаете, вы правы! Именно из личного эгоизма я и стал попом. И еще потому, что однажды ужасно испугался. Это было в семьдесят седьмом году. Хотите послушать?

– Охотно.

– Да, именно семьдесят седьмой год был, шестидесятилетие революции. Я узнал, что моя мать (она работала партийным секретарем на фабрике) меня при рождении тайно крестила. Про это мне наш священник Меркурий Афанасьевич Беневоленский рассказал. Царство ему небесное, неиссякаемой душевной теплоты был человек! Попросил я у него святцы, посмотрел и ахнул! Она мне и имя по святцам дала! Кинулся я к матушке. Та – в слезы. Прости, говорит, меня, Петруша, дуру старую. Я сама в Бога не верю, а тебя крестила на всякий случай. Задумался я и понял: вот настоящая мать! В Бога не верит, но сыночка под Его опеку пристроила. Тут рассуждение чисто материнское: вот помру я, кто о Петруше позаботится?

Петр Иванович задумался.

– Первым спасенным стал разбойник, распятый рядом с Иисусом. Куда разбойнику деваться со своего креста, который еще и позорным считался в Риме? Или в прах, или в Царство Небесное, да и то надежда слабая. И Господь пожалел его, потому что Сам в это время страдал, Сам душевно ослабел и даже молил Отца Своего пронести сию чашу мимо. Пожалел, хотя знал, что из одного только эгоизма человек к Нему обратился, ради крохотной надежды на спасение. Но ведь не только простил, в рай с Собой взял!

Петр Иванович прослезился. Они съехали с шоссе и неторопливо катили по проселкам, в которых Петр Иванович совсем заплутал.

– Направо, – неожиданно подсказал Джон.

Глава четвертая
Живой труп

– Направо? Вы знаете дорогу?

– Нет, конечно, – смутился Джон. – Просто дорога налево ведет в тупик. Видите тот разрушенный сарай, от которого ужасно воняет?

– Это коровник, – сказал священник.

– Кто же держит скотов в таком скотском состоянии? – пошутил Половинкин. – Это нечеловечно!

– Понимаю, каламбур, – ответил Чикомасов. – Недалеко от Москвы, и такое свинство! Серафима пыталась выпросить этот коровник себе в аренду, но в колхозе ей отказали. Нет, говорят, на это инструкций.

– Серафима?

– Директор детского дома имени Александра Матросова.

– А кто этот Матросов?

– Воспитанник детского дома под Ульяновском, где родился Ленин. Погиб во время войны. Закрыл своей грудью дзот, из которого бил пулемет.

– Русский камикадзе? – Половинкин неприятно ухмыльнулся.

– Почему камикадзе? – удивился Чикомасов. – Матросов – народный герой. Его любовь к родине… ну и тому подобное.

– Вот именно, «тому подобное», – не унимался Джон. – Прекрасный намек бедным детишкам, которых бросили родители. Никому вы не нужны, кроме своей родины. Самое лучшее, что вы можете сделать, это отдать за нее свою никому не нужную жизнь.

– Постойте! – заволновался Петр Иванович, посмотрев на Джона с тревогой. – Откуда вы знаете, что это интернат для брошенных детей? Я не говорил вам об этом.

– Это несложно понять, – невозмутимо ответил Джон. – Я сделал этот логический вывод из ваших слов о Матросове.

– Странная у вас получается логика, – недоумевающе проворчал поп.

– Вы не закончили рассказ, – напомнил Половинкин, чтобы как-то выйти из неловкого положения. – Каким образом вы стали священником?

– Комсомолил, значит, я в Малютове, – бодро начал Чикомасов, – ревностно комсомолил. Но не подличал! Городок наш тихий, как все старые русские городки, коих великое множество. Они-то, Джон, и есть Россия, а не то, что вы в Москве видели. Комсомолил я, пока не стал у нас прокурором Дмитрий Леонидович Палисадов. Или, как мы его про себя называли, «майор Дима».

Чикомасов перешел на шутливый былинный слог.

– И как назначили его прокурором, не стало в Малютове никому житья. Словно дракон в нашем городе поселился. Он требовал ежедневных человеческих жертв. Взвыли мужики, зарыдали жены, застонали красны девицы! А что делать? Силен драконище проклятущий, жесток и ненасытен!

– Да что же он делал? – изумился Половинкин.

– Заснул пьяный мужик в риге с папиросой в зубах, спалил ее и сам чуть не сгорел. Риге той грош цена, и готов ее мужик своими силами восстановить. Ан нет! Палисадов требует «статьи». Ему говорят: Дмитрий Леонидыч, барское ли это дело – сгоревшими сараями заниматься? Он: нет! Налицо факт сознательного вредительства! И так, подлец, дело повернет, не успеет мужик протрезветь, его уж в колонию упекли. А дома жена и пятеро, к примеру, детей.

– Но зачем? – внутренне холодея, спросил Джон.

– Не от злости, нет. Палисадов вообще не злой человек. Просто у него Бога нет. Пусто у него в душе, холодно. Вот эта пустота и холод нуждаются в какой-то пище. Это и есть тот дракон, который в майоре Диме сидит. Впрочем, теперь он «генерал Дима».

– Вы думаете, он делал это ради карьеры?

– Палисадов из той породы службистов, которых даже начальство побаивалось. У всех ведь грешки. И все знают, что эти грешки у Димы в особом сейфе хранятся. А ключ от сейфа всегда с собой. Ну и, сами не желая, двигали его наверх, от греха подальше.

– Но при чем тут вы и церковь?

– Бог все видит, – возразил Чикомасов, – и каждому, по грехам его, поводыря дает. Мне, по грехам моим, в поводыри был назначен Палисадов. Вызвал он меня однажды в свой кабинет. Что ж ты, говорит, Петя-Петушок, с нами не сотрудничаешь? Я: как, мол, не сотрудничаю? А дружина по охране общественного порядка? А то да се? Смеется Палисадов. Я тебя, говорит, Петушок, насквозь вижу. Гнилой ты, прямо тебе скажу, парень. Нет в тебе настоящей комсомольской закваски. Нет в тебе стального стержня. Плохо ты, говорит, своего Николая Островского читал. Это уж он издевался. Знал, что я Николая Островского обожал, потому что в молодости похож на него был.

Петр Иванович оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Джона.

– Вы читали «Как закалялась сталь»?

– Нет.

– Прекрасная и страшная книга! Образец, как юноша отдается служению. Но только не Богу, а идее коммунизма. Чистота и сила духовная – поразительные! А какое отрешение от своей личности, какое спокойное приятие своей физической немощи! Настоящий монах! Однако Палисадов не это в виду имел. Ты, говорит, почему не докладываешь о религиозных настроениях комсомольцев? Я удивился. Да так удивился, что брякнул: а при чем здесь вы? На то есть религиозный сектор горкома. Ошибаешься, отвечает. Ты не только Островского плохо читал, но и газеты партийные. В газетах, между прочим, бьют тревогу об участившихся рецидивах религиозных сект. Люди стали бесследно пропадать, дети маленькие… Вот как дело повернул! Сижу я перед ним через большой стол. Очень он большие столы уважал. Непонятно даже, откуда он их только брал, такие громадные. Смотрю на него и начинаю прозревать: не прокурор сидит передо мной, а прокуратор. Начальник завоеванной Римом провинции. До Рима далеко, и он тут полный хозяин. Так и со мной. Можно подумать, он не знал, кто из наших комсомольцев религией баловался. Да все это в Малютове знали. И какие из них были богомольцы? Комсомолочки, дурехи, в храм шли, чтобы у Богородицы себе жениха попросить. Помните ваш рассказ о девочке-мулатке? Ну вот! Везде одно и то же. Окажетесь в Ленинграде, непременно сходите в храм Ксении Петербургской в Смоленском монастыре. Туда со всей страны девушки с записочками едут.

– С какими записочками? – живо поинтересовался Джон.

– О женихах. Помоги, мол, святая Ксения! Сделай так, чтобы Ванечка, любезный моему сердцу, меня полюбил и замуж взял. И Ксения помогает.

– И вы в это верите? – засмеялся Джон.

– Верю. Как и в то, что в палисадовском кабинете я образ Христа узрел. До этого я в храмах бывал, конечно, по обязанности и литературу религиозную почитывал, чтобы «знать врага в лицо». Но никогда мне Христос не являлся…

Петр Иванович разволновался, остановил машину и заглушил мотор. Лицо его побледнело, а глаза пылали, точно угли в печи.

– Да, явился! Лика я не видел, но только плечи и спину согбенную. И Крест огромный на ней. С этим Крестом Он точно удалялся от меня и звал за собой. И так вдруг ясен стал мне мой выбор! Или за Ним, за Крестом, вместе с народом моим одураченным. Или оставаться здесь, с Палисадовым. Поцеловать ему ручку, которую он потом с мылом брезгливо отмывать будет. И тогда я сделал то, за что Палисадов с тех пор меня люто ненавидит и только и ждет случая, чтобы поквитаться.

– Что вы сделали?! – вскричал Джон, вцепившись в плечо Чикомасова.

– Когда он потребовал, чтобы я положил на его стол список тех комсомолок, что женихов у Богородицы просят, я встал и… плюнул на его стол. Вот тебе, говорю, твой список!

– И что же он с вами сделал?

– Ничего. Его скоро перевели в Москву, а меня даже из секретарей райкома не турнули. Я думаю, Палисадову не с руки было раздувать это дело. Представляю, с какой ненавистью он отмывал своей холеной рукой свой заплеванный стол! Он решил отомстить мне на более высоком уровне. Вчера на баррикадах предложил мне место епископа.

– Я знаю, что вы ему ответили! – взволнованно предположил Половинкин. – Вы плюнули ему в лицо!

– Нет, – ответил Чикомасов. – Хорошие глупости совершаются раз в жизни. Когда они становятся системой, то перестают быть хорошими, не переставая быть глупостями. Я поблагодарил генерала Диму и вежливо отказался.

– Но этим оскорбили его еще больше!

– Я сделал это непреднамеренно. Это вопрос его собственной совести.

– А вы не боитесь, что при его возможностях он добьется, чтобы вас вовсе лишили сана?

– Вы плохо его знаете… Немыслимо, чтобы гордый Палисадов опустился до травли какого-то районного попа. Вот если бы я стал епископом…

– Поцеловали бы ему ручку?

– Вы все правильно поняли, Джон.

Они снова тронулись в путь.

– Расскажите о Вирском, – тихо попросил Джон.

– Ого! Вы и с Вирским успели познакомиться? Остерегайтесь его! Это очень опасный человек! Странно: я не люблю его, даже боюсь, хотя, в сущности, должен быть ему благодарен. В конце концов, не Палисадов, а именно он окончательно привел меня к вере.

– Как это могло быть?

– Его назначили в Малютов на должность директора краеведческого музея. В первый же день он явился ко мне. Познакомились мы с ним еще в Москве, в Ленинской библиотеке. Там я конспекты из Маркса и Энгельса разбавлял выписками из Бердяева и Розанова. Это матушка моя через подругу устроила мне доступ в спецхранилище. В провинции начинаешь ценить столичные знакомства. Я удивился, что такой незаурядный человек снизошел до нашего захолустья. Какой-то краеведческий музей! Правда, во флигеле находилась коллекция старинных книг. Родион признался, что они-то и являются целью его приезда. «Ты должен меня прикрыть, – не смущаясь попросил он. – Я ничего не смыслю в музейном деле, и это быстро выяснится. Но прежде мне надо познакомиться с княжеской библиотекой. Это нужно для моей диссертации».

– Он использовал вас, – сказал Половинкин.

– Использовал? Нет. Меня он как раз пощадил. Может быть, потому, что я был ему симпатичен. Вы не знаете, как он использует людей!

Джон ухмыльнулся.

– Он поселился во флигеле, наотрез отказавшись от служебной квартиры, – продолжал Чикомасов. – Я бывал у него почти каждый день. Обыкновенно мы болтали часа два-три, пили хороший коньяк, который у Родиона не переводился. Под коньячок он выпытывал у меня городские новости. Например, через неделю после его приезда убили девушку, горничную из пансионата. Был громкий процесс, на котором Вирский не присутствовал (он в это время уезжал в Москву), зато выудил из меня все малейшие подробности. Он замечательно умел разбалтывать людей.

– Я это хорошо знаю, – прошептал Джон.

– Однажды я пришел к нему позже обычного, он не ждал меня. Дверь была незапертой. Нелепая мысль пришла мне в голову. При всем своем увлечении оккультизмом Родион не был суеверным человеком. Даже я, атеист до мозга костей, верил в разную ерунду вроде черной кошки, боялся ночного кладбища. А Вирский рассказывал, что когда путешествовал по России, то ночевал исключительно на кладбищах. Ночью, говорил он, там стоит удивительный аромат тления.

Я решил испугать его. Сорвал сочный лопух, вымазал лицо зеленью и тихонько вошел в дом. Родион сидел за столом в комнате на втором этаже, спиной к двери. Он был не один. Напротив, лицом ко мне, стояла женщина в белой ночной рубашке, доходившей ей до колен. В первую секунду я смутился, решив, что мой друг привел к себе ночную гостью. Но в ту же секунду понял, что его гостья мертва.

– Как?! – вскричал Джон.

– Самым физиологическим образом. Как однажды становятся мертвыми все люди. На ее лице не было признаков разложения. Оно было даже красиво, как лицо гоголевской Панночки. Ее глаза были широко открыты, но в них не было даже тени жизни. Это было лицо трупа.

– Зачем я здесь? – спросила она Вирского.

– Ты сама пришла, – сказал Родион. – Ты ничего не понимаешь, не чувствуешь. Но скоро твоя душа оттает от смертного холода, и тогда начнутся твои настоящие мучения. Тебе будет очень больно. Я могу тебе помочь, но и ты должна помочь мне. Это выгодная сделка. Согласна?

– Я не понимаю, – сказала женщина.

Он вскочил и подбежал к ней.

– А тебе нечего понимать! – закричал он. – Тебя убили, дурочка! И теперь ты будешь вечно скитаться по земле! Без имени, без памяти! Нет ничего страшнее беспамятства! А я верну тебе имя, память! Я помогу наказать тех, кто над тобой надругался!

– Не понимаю… – повторила она.

– Черт возьми! – выругался Родион. – Одного моего искусства недостаточно!

– Как меня зовут? – спросила женщина.

Он гадко захихикал.

– Уже лучше! Имя, говоришь? Имя – это товар, моя нечаянная радость! А всякий товар имеет цену. Твое имя дорого стоит.

– Где мой ребенок? – спросила женщина.

Вирский забегал по комнате в сильном волнении.

– Какой ребенок? Твой сын погиб не родившись!

– Как его имя? – словно не слыша, спросила женщина.

Из-за полуоткрытой двери на меня подуло могильным холодом. На ватных непослушных ногах я побежал, вернее, скатился вниз по лестнице, понимая, что произвожу ужасный шум. «Кто здесь?!» – закричал Вирский. Не разбирая дороги, я летел по ночному парку, царапая в кровь лицо и руки в зарослях шиповника. Крик Вирского звенел в моей голове. Мне чудилось, что Вирский бежит за мною.

Я пришел в себя на крыльце дома Беневоленского…