Текст книги "Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина"

Автор книги: Павел Басинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 28 страниц)

Глава восемнадцатая
Половинкин летит в Таиланд

В ночном Бангкоке было сыро и душно, как в Сандуновских банях, куда Барский с Корчмаревым затащили как-то Джона, чтобы посвятить в «настоящего русского мужика». Сандуны запомнились помпезной отделкой в музейном стиле и зверским, садомазохистским наслаждением, с каким парились, до одури нахлестывая себя березовыми вениками, Барский и Корчмарев. С уморительной серьезностью, голые и мокрые, натянув на головы шутовские фетровые колпаки, они обсуждали с настоящими русскими мужиками качество пара сегодня, на прошлой неделе и год назад, с важностью, вооружась шваброй, они чистили парилку, а потом, как бы в знак высшей милости, запускали туда человек двадцать, и те врывались в обжигающее до глубины легких пространство, сопя и сосредоточенно толкаясь потными задницами…

В Бангкок Половинкин отправился не случайно. Едва он вернулся из «Астории», в московской квартире, снятой для него Корчмаревым, раздался телефонный звонок. Еще не сняв трубку, Джон уже знал, что это Вирский.

– Как дела, змееныш?

– Добрый день, Родион Родионович.

Трубка противно захихикала.

– Это у вас день. У нас – знойная южная ночь!

– Где Ася?

– Как всегда, спешишь, Джон! Не торопись, потерпи, родной! Асенька со мной. Хотел я, как обещал, посадить девочку на иглу, да передумал. Вот ты думаешь, что старик Вирский злой и мстительный. А старик – добрый и благородный! Ты меня от смерти спас в некрополе, и я этого не забыл. Но сам понимаешь, дружок, не мог я Асю тебе оставить. Во-первых, девчонка наговорила бы про меня всяких гадостей, она ведь у тебя с фантазией. Ну, завели бы на меня дело нехорошее… Во-вторых, девочка мне нужна, чтобы ты за ней приехал. Вернее, прилетел. На крыльях, так сказать, любви.

Вирский сказал, что ждет его в Таиланде. В Патайе, но не в самой Патайе, а на одном из островов, где они с Асей живут в бунгало. Схема встречи прежняя, как в Питере. Джон прилетает в Бангкок один (один – или Асю он никогда не увидит!), берет такси и едет в Патайю. Это далеко и дорого – «но пусть тебе, дружочек, твои приятели из КГБ оплачивают». В Патайе к нему подойдет человек и сообщит дальнейший маршрут.

– Не забудь захватить плавки! – напоследок крикнула трубка.

Джон умолял отпустить его одного, но Корчмарев развел руками.

– Пойми, ты ввязался в такое дело… В такое, понимаешь, дело, сынок. Ты думаешь, у Комитета голова об одном болит: чтобы ты со своей девочкой в экстазе слился? Не хмурься, извини. Ты лучше оцени мою откровенность. Ведь я мог бы тебе соврать. Мол, отпускаем тебя, лети на все четыре стороны. Но я с тобой по-честному, по-мужски хочу!

– Но если он что-то заподозрит!

– В Ленинграде заподозрил? Ни хрена! Между прочим, и бомж у Медного всадника, и мальчик с ранцем, и сторож колченогий – это наши сотрудники.

– Где их только нет, ваших людей, – проворчал Джон. – Что же вы сразу Вирского в «Астории» не взяли?

– Нам нужно было выяснить, чего он от тебя хочет.

– Выяснили?

– Не до конца. Поэтому ты и летишь в Таиланд за сумасшедшие, между прочим, казенные деньги. Эх, сам бы с тобой слетал! Но Вирский теперь меня в лицо знает.

В Бангкок Джон летел через Франкфурт-на-Майне. Аэробус из Франкфурта был забит немецкими туристами, мужчинами молодого и среднего возраста, шумными и развязными. Единственное место рядом оказалось свободным, и к Джону подсела густо накрашенная симпатичная девица с угловатыми и какими-то неженственными чертами лица. «Гэбистка, – подумал Джон. – Грубо работают!»

– Русский? – по-русски спросила она низким голосом и пальцем провела по красным, с блестками, губам, втирая в них помаду.

– Как вы догадались?

– В глазах у тебя что-то такое. Как зовут?

– Джон.

– Это кликуха? Или ты эмигрант? – заинтересовалась незнакомка, и голос ее сорвался на низкий мужской регистр.

– Родился в России, а живу в Америке.

Джон решил играть с ними в открытую.

– Класс! А почему ты не спрашиваешь, как меня зовут? Я тебе не нравлюсь?

– Вы симпатичная. Как вас зовут?

– Николай Истомин, – хрипло сказала незнакомка.

История жизни Коли Истомина, которую тот рассказал, непрерывно куря и роняя горячий пепел на кожаную мини-юбку, тронула Половинкина не только незнакомой ему до сих пор жизненной драмой, но и тем, что в этой драме он смутно угадывал свою собственную судьбу.

Коля Истомин родился на Северном Урале, в рабочем поселке недалеко от Свердловска. Семья была обыкновенная, рабочая. Отец – бригадир на руднике, неплохо зарабатывающий, в меру выпивающий. Мать – нянечка в детском саду. В детском саду у Коли и начались первые проблемы.

Его постоянно тянуло к девочкам. Мальчишеских игр он не признавал и пугался, когда пацаны устраивали ор и беготню с деревянными пистолетами и сабельками. Прятался от них за столы, за кроватки. А с девочками нравилось играть. В куклы, в «дочки-матери»…

Впервые отец понял, что с единственным сыном что-то не так, когда застукал его возле трюмо, с губами, разукрашенными помадой. Прибил, но пока не сильно, толком еще ничего не поняв. Второй раз, застукав за тем же, избил уже крепко, а ночью пожаловался жене. Та заплакала. Оказалось, она втайне от мужа возила Колю в Свердловск к знакомой врачихе, та направила их к одному профессору. Профессор долго ощупывал дрожащего от стыда мальчика, задавал странные вопросы и наконец понимающе вздохнул.

– Такие пироги, уважаемая, – грубо, как свойственно первоклассным медикам, обратился он к затаившей дыхание матери. – Ничего окончательного сказать не могу. Нужны серьезные анализы, психологические тесты. Есть новейшие методы, заграничные, но ты со своим мужем их не потянешь. Остается уповать на природу. Когда всё окончательно прояснится? Не могу сказать. Может быть, в школе. Может быть, что гораздо опаснее, в армии.

– Что прояснится? – поджав губы, спросила мать.

– Коленька, выйди в коридор, – сказал профессор. – То выяснится, милая, – парень у тебя или девка.

– Ой! – вскрикнула мать.

– Не кричи. Думаешь, он у тебя один такой? Сколько существует человечество, столько такие и рождаются. Называется это «транссексуальность». Проще говоря, неизвестно какие гормоны в твоем пока еще пацане победят, мужские или женские. Вполне может быть, что по половым признакам он будет мальчиком, а по психологии – девочкой.

– Что ж нам делать?

– У него два пути. Или всю жизнь притворяться, что он нормальный мужчина, или делать операцию по изменению пола. За границей давно их делают, у нас – пока нет.

– Как же это, операцию-то? – не поняла мать. – Это отрезать у него, что ли?

– Э-э, милая! – засмеялся врач. – Из человека все можно сделать.

Но семье Истоминых было не до смеха. Отец избивал Колю люто, зверски, стараясь выбить из него «дурь». Под горячую руку перепадало и жене. Пить он теперь стал часто.

– Подстилка! – пьяный орал он на мать в присутствии сына, и у Коли от этого страшного голоса разрывалось его маленькое сердчишко. – Не мой он! Говори, от кого? От какого командировочного кобеля?

– Твой он, твой! – истерически рыдала мать.

– Не верю!

– Радьяция это всё! – пыталась спрятаться за умными словами обезумевшая от горя женщина. – От радьяции уроды рождаются!

«Урод» тихо сопел в своем углу над уроками.

Первый привод Николая в милицию случился в девятом классе. Истомин за накопленные с великим трудом и очень большие по поселковским понятиям деньги уговорил тихого безобидного мальчика из их класса «заняться любовью». Мальчик согласился, подумав, что это игра такая, но когда понял, чего ждет от него одноклассник, захныкал, убежал и рассказал ребятам. Николая и прежде частенько били за то, что ведет себя «как девчонка», но теперь отметелили так, что едва живым домой приполз. Мать, увидев его, черного от побоев, не на шутку перепугалась, и даже отец побледнел, не стал ничего выпытывать, и без того догадавшись, что случилось.

Потом пришел участковый.

Допрашивал Колю седой усатый капитан, товарищ отца. Зачитал заявление родителей того мальчика и несколько раз во время чтения спросил: так оно было на самом деле?

– Вот что, Колян, – сказал капитан, – будь ты совершеннолетним, загремел бы в солнечный Магадан, как один хороший певец нашей с твоим отцом светлой юности. И загремишь в конце концов. Это уже понятно.

– Что мне делать? – спросил его Коля тем же голосом, каким мать спрашивала профессора-сексопатолога.

– Родителей твоих жалко! За что им такой позор, а?

– Что мне делать? – упрямо повторил Коля, уже смирившись с мыслью, что в этом мире его, «урода», никто жалеть не обязан.

Капитан оглянулся на закрытую дверь.

– Тикай, Колька, в Свердловск, а еще лучше – в саму Москву, – прошептал он. – Там, я слышал, вашего брата много. А в нашем поселке тебя или посадят, или насмерть забьют.

И Коля Истомин бежал в Москву.

Ему повезло. И трех дней не проболтался он на вокзале, как вычислил его опытным взглядом крупный московский сутенер.

– Дурочка! – выговаривал он Николаю нежным баритоном в шикарном номере «Метрополя». – Чего ты искал на Казанском вокзале? Приключений на свою хорошенькую попку?

Он поселил Николая в том же номере. Поселил на время, обещая, что через год Николай сможет купить себе в Москве прописку и квартиру. И тем же вечером привел к нему первого клиента, иностранца…

– Кого я только не повидал, – говорил Истомин. – И дипломатов, блин, и академиков разных умных наук. И артистов всенародных, которых раньше только по телевизору видел. Эх, знал бы мой батя!

– Чего они от тебя хотели? – осторожно спросил Джон.

Истомин хрипло засмеялся.

– А ты любопытный мальчик! Только этого в трех словах не расскажешь. Много, братишка, непонятных слов придумало человечество. «Страпон». «Фистинг». «Римлинг». «Ануслинг». «Флагелляция». Я за первый год в Москве, считай, новый язык выучил. Но я тебе этих слов объяснять не буду. Еще сблюешь прямо на пол.

– Неужели родители не пытались тебя разыскать?

– Родители! – в накрашенных глазах Истомина показались слезы. – Как ты думаешь, на какие деньги я доехал до Москвы? На те, что на другой день после разговора с капитаном нашел в своей куртке. И как, ты думаешь, эти деньги там оказались?

– Неужели…

– Батя подбросил.

– Но ведь это…

– Бесчеловечно? Какие еще ты знаешь слова? Я этих слов, братишка, может, целую тысячу вспомнил, пока в столицу в общем вагоне ехал.

Истомин снова закурил.

– Но потом всё понял и простил. А когда простил, мне с клиентами легче стало. Стал я к ним как к больным людям относиться. Вроде нянечки или медсестры в палате для «тяжелых». А родители – что? Ну, судили бы меня на глазах всего поселка или повесился бы я. Кому от этого было бы хорошо? Давай выпьем лучше. Фрау, водки!

Стюардесса принесла два пластиковых стаканчика.

– Найн, фрау, – сказал ей Истомин. – Пузырь давай!

Джон вздохнул. Отказать Истомину после его рассказа было невозможно.

– Понимаешь, я не голубой, – сказал Истомин, когда они выпили по первой. – Я – женщина. А это, как говорят в Одессе, две большие разницы. Я бабой хочу быть. По полной программе бабой. Я детей рожать хочу!

– А зачем летишь в Таиланд?

– Вот о том и речь, – строгим голосом ответил Николай. – Привязался ко мне в Москве один немчик. Бога-а-тенький! Потащил за собой в ФРГ. Обещал, если хорошо буду себя вести, сделает мне операцию за свой счет. Но в Европе это дорого, а немцы народ прижимистый. В Азии дешевле. Особенно в Таиланде. Там пол поменять, что у нас аппендикс вырезать.

– Дай тебе Бог! – растроганно сказал Джон, разгоряченный водкой и рассказом Истомина. – А не обманет тебя немчик?

– Я ему тогда ночью яйца отрежу, – нахмурился Николай.

– Николя-ай! – раздался позади пьяноватый голос с немецким акцентом. – Где ти, шя-а-лю-ун?!

– Фашист зовет, – раздраженно сказал Истомин. – Соскучился, сволочь. Прощай, брат! Может, увидимся еще? Когда я женщиной стану.

– Обязательно увидимся, Ника! – уверенно отвечал Половинкин.

Глава девятнадцатая
«Добро пожаловать в ад!»

Вирский не обманул Половинкина.

Он не сажал девочку на иглу. Он терпеть не мог всех этих иголок, этого бездумного, варварского обращения с кровью, когда она врывается в шприц из напряженной вены и затем медленно возвращается обратно под искусственным давлением. О-о, он насмотрелся на этих несчастных наркоманов, которых приводили к нему мамочки, веря в его чудесные способности. Что ж, он, наверное, мог бы помочь им… Но он вовсе не собирался тратить свои драгоценные магические силы на каких-то гадких мальчишек.

Как-то он застукал их прямо в подъезде, где находился его офис и молельный дом. Мальчишки потихоньку смылись от родителей во время моления и ширялись на лестничной площадке возле мутного, загаженного мухами окна. Заметив Вирского, они испугались, как если бы их застали за онанизмом. Один выронил шприц, уже всаженный в вену, с немалым трудом найденную. Кровь брызнула на стены и стекло. Вирский отвернулся.

Нет, он не сажал девочку на иглу. Правда, по дороге из Кронштадта, в машине, пришлось незаметно сделать ей инъекцию в бедро. Ася этого не заметила, такой тонкой, тоньше комариного носа, была иголочка. Через несколько секунд она впала в эйфорию и перестала дергаться.

Она все время дергалась, вертлявая сучка! И что странно: управляемой она становилась в состоянии наркотической эйфории, когда другим, нормальным человеком управлять как раз очень трудно. Ася же делалась доброй, послушной, ласковой девочкой. Она называла Вирского «мой папочка», а несколько раз церемонно, по-старинному назвала его «батюшка».

И все-таки он не сажал девочку на иглу. Но, сам того не желая, пристрастил к старому доброму кокаину, которым иногда баловался. Кто знал, что девчонка подсядет на порошок сразу и станет требовать каждый день, по нескольку раз в день. Черт! Это не входило в его планы!

С величайшим риском, помня суровые законы Королевства Таиланд о наркотиках, он провез в Бангкок несколько пакетиков с кокаином. Это было необходимо, учитывая, что девчонка может запсиховать. А искать наркотики в Таиланде – безумие.

Вирский подошел к трюмо, открыл ящик и достал книгу, в которой прятал кокаин. Пролистал ее, побелел лицом от страха. Ни одного пакетика! Сучка все-таки нашла и стащила!

Где она? Возможно, угощает наркотой своих немецких дружков. Или, что еще хуже, своих тайских подружек. Вирский пулей вылетел из комфортабельной кондиционированной хижины на горячий раскаленный пляж – и тут же понял, что самые страшные опасения сбылись.

– Mr. Virsky?

Офицер королевской полиции капитан Джинг комплекцией походил на обойденного процессом акселерации старшеклассника. Но лицо… Это было лицо властного и проницательного человека, который уже все понял. Наркотики провезла не девчонка, арестованная час назад на пляже вместе с местным парнишкой, обслуживающим водные мотоциклы. Мальчишка приехал из Бангкока, где недавно отслужил положенный год в монастыре при храме Изумрудного Будды. Он не смог поступить в Сиамский университет и теперь подрабатывал на островах механиком. Капитану он нравился. Чертовски жаль, что парень так глупо вляпался. За употребление наркотиков, впрочем, не казнят, но биографию испортят навсегда. С мечтой об учебе он может распрощаться. А там покатится по кривой и в самом деле пойдет в наркодилеры. И закончит свою короткую жизнь под пулеметным огнем на расстрельном полигоне. Наркодилеров уничтожают как террористов, из пулеметов. Только террористов уничтожают в джунглях без суда и следствия, а дилеров – после показательных процессов.

Этот белый господин ответит за мальчика! Если в бунгало найдется хоть грамм героина… Добро пожаловать в тайский ад, белый господин!

Разговор между капитаном и Вирским шел по-английски. Ася почти ничего не понимала. Этот маленький пожилой таец в странной офицерской форме не дал ей принять наркотик, и теперь ее била нервная дрожь. Она с нетерпением ждала момента, когда Родион Родионович ему все объяснит и он вернет ей пакетики.

– Итак, мистер Вирский, – продолжал Джинг на английском, который он знал не очень хорошо, – девушка вам принадлежит? Нет ошибки?

Родион Родионович молчал, злобно смотря на Асю.

– Почему вы так решили?

– Она показала на ваше бунгало.

Вирский понял, что лгать бесполезно.

– Девушка арестована с наркотиками, которые пыталась продать местному жителю.

Вирский бросил на Асю удивленный и даже уважительный взгляд.

– Ты торговала кокаином?!

– Он врет, Родион Родионович! – заплакала Ася. – Мальчик только держал порошок на листочке. А этот дядька избил его, надел наручники и увел.

Вирский схватился за седую голову. Как и капитан, он все понял. Девку не спасти. Лет пятнадцать тюрьмы ей обеспечены. А вот его, если признают наркоторговцем… Его казнят. Или, в лучшем случае, посадят лет на двадцать пять. Впрочем, неизвестно еще, что лучше.

– Эта девушка прилетела со мной, офицер. Но я познакомился с ней недавно и ничего о ней не знаю. Я не знал, что она везет с собой наркотики.

– Вы слишком доверчивы. Кто эта девушка?

– Она русская проститутка, сэр.

Джинг неожиданно рассмеялся.

– Обычно сюда не едут со своими девушками. Обычно сюда едут одинокие мужчины.

– В самом деле, смешно! – подхватил Вирский. – В России в таких случаях говорят: в Тулу со своим самоваром!

– Что значит: «в Тулю»?

– Это старый русский город. Я из России, хотя являюсь американским гражданином.

Джинг помрачнел. «Плохо, что американец, – подумал он. – С американцами всегда много хлопот».

– Я должен обыскать ваши апартаменты, – сказал Джинг.

Через час хижина была перерыта. Наркотиков не было.

Джинг коротким взглядом приказал девочкам-служанкам, служившими поняты́ми, выйти из хижины.

Вирский правильно его понял. Он достал из тумбочки портмоне и не торопясь отсчитал пятьсот баксов.

– Мне искренне жаль, сэр, что вы потратили столько времени на бесполезные поиски, – сказал он, протягивая деньги. – Надеюсь, этот скромный презент отчасти возместит затраты ваших сил.

Джинг вздохнул и взял деньги.

– Извините, но я не могу отпустить девушку.

– Кто говорит о девушке?

Капитан взглянул на Вирского удивленно, потом с заметным презрением.

– Родион Родионович, – захныкала Ася, – он скоро уйдет?

Вирский странно посмотрел на нее.

– Капитан уже уходит, моя девочка. Капитан уходит вместе с тобой. Добро пожаловать в ад!

В изоляторе пересыльной тюрьмы кроме Аси находились две женщины. Одна из них, пожилая усатая тайка с седыми всклокоченными волосами, с первого взгляда возненавидела новенькую. Она была близорука и за смуглостью загоревшей кожи русской девушки не распознала в ней иностранку.

– Пришла! – ворчала она на местном языке, словно Ася сама, добровольно явилась в бетонную клеть два на три метра, с дырочками: в стене – для освещения и вентиляции, в полу – для малой и большой нужды. – Ждали ее, суку!

– Заткнись, – устало сказала ее соседка, молодая и миловидная. Когда она улыбалась, обнажались ряды изумительно белых зубов. Улыбку можно было назвать ослепительной, если бы не бросавшийся в глаза дефект передних резцов, налезавших друг на друга в произвольном порядке. – Не видишь, она не из наших?

– Не наша? – удивилась пожилая тайка, подползла к испуганной Асе и впилась в нее черными колючими зрачками. – А похожа на наших! Таких девочек ценят в борделях. У нее большие глаза, большой рот… Мужчины любят большой рот. Чтобы было куда…

– Заткнись, – снова сказала молодая. – Закрой свою вонючую пасть!

– Наверное, эта сука залетела на наркотиках, – не слушая ее, продолжала пожилая. – Ее здесь долго не продержат. Завтра повезут в Патайю, потом в Бангкок. Проверят на СПИД и отправят в суд.

– Тогда ее расстреляют, – вздохнула молодая.

– Ты ее жалеешь?! – еще больше распалилась пожилая. – Видно, ты своих тараканов объелась, а их недавно травили химией! Эти европейские твари сажают наших детей на наркотики, трахают наших дочерей и сыновей в публичных домах Патайи и Бангкока. Они платят двадцать батов нашим девочкам и заставляют их за это вытворять черт знает что!

– Ты сама была проституткой, – напомнила молодая и глубоко, всей грудью вздохнула. – Двадцать батов – хорошие деньги! Это целый доллар. И о детях ты лучше помолчи. Забыла, за что ты здесь?

– А что мне было делать? – голос пожилой стал испуганным. – По возрасту меня уже не брали в бордель. Я работала массажистской в дешевой гостинице. Этот пьяный немец… В общем, он захотел… Резинки с собой не было. Я отказывалась. Он сунул мне сто марок, и я согласилась. Хотела мужа порадовать. Порадовала – через девять месяцев. Ребеночек родился хиленький. Он бы и так умер…

Пожилая завыла и стала биться головой о бетонную, плохо оштукатуренную стену. На черные, с сильной проседью космы посыпалась белая штукатурка. Волосы совсем побелели.

Ася смотрела на это с немым ужасом. Из того, что говорили эти страшные женщины, она разобрала только английское слово «drugs» [6]6
  наркотики


[Закрыть], которое несколько раз повторил капитан Джинг, когда говорил с Вирским. Это же слово испуганно произнес «мальчик-тайчик», когда она показывала ему, как нюхают кокаин. А эти женщины говорили «drugs» отрывисто, гавкая, сердито тыкая пальцами в сторону Аси.

Значит, из-за этого весь сыр-бор?

В Москве сторож на стройке несколько раз подкарауливал их за курением косячков в гигантских бетонных трубах. Раз, изловчившись, он ухватил Асю за ворот куртки и отвел к участковому. Ну и что? Поругали. Домой, в школу сообщили. Мать отхлестала по щекам. Отец, как обычно, лежал пьяный, ему было все равно. В школе вообще ничего не сказали. Потом, правда, вызвали к директору, где сидел непонятного возраста, до синевы выбритый мужчина с усталым и неприятным лицом. Он пытался выяснить, кто продает школьникам «косячки». Так она и сказала! Еще произнес короткую лекцию о том, как малолеток сперва приучают к легким наркотикам, а потом сажают на иглу.

Ася долго и картинно плакала, клялась, что «никогда и ни за что», а после весело помчалась рассказывать обо всем ребятам.

За что ее бросили в этот бетонный мешок? Здесь нечем дышать и воняет мочой! Нужно действовать! Требовать российского посла! Она скажет ему, что она героиня Сопротивления, что ее благодарил сам Палисадов. Ее простят и отправят в Москву.

– I want Russian concul [7]7
  Я прошу русского консула.


[Закрыть], – неуверенно произнесла она.

– Чего она хочет? – недовольно спросила пожилая тайка.

– Наверное, просит есть, – предположила молодая.

– Ну, началось, – вздохнула пожилая. – Смотри, чтобы эта девка не сожрала всех наших тараканов.

– Помолчи, – сказала молодая и подползла на коленках к Асе.

– Do you want to eat? – спросила она, пальцем показывая на свой рот.

– Yes [8]8
  Да


[Закрыть], – сказала Ася.

Молодая проворно отползла в угол, порылась в ветхом тряпье, очевидно, служившем ей постелью, и притащила половинку кокосового ореха. Но вместо кокосового молока и белоснежной крошки, которые так нравились Асе, в скорлупе огромного ореха было нечто похожее на желтый йогурт.

– Йогурт? – осторожно спросила Ася.

Тайка кивнула и протянула скорлупу.

– Eat! Very good! [9]9
  Ешь! Очень хорошо!


[Закрыть]

Ася мигом проглотила содержимое кокосового ореха. По вкусу оно напоминало подсоленный сливочный крем. Непривычно, но вкусно. Есть захотелось еще.

– Come here [10]10
  Иди сюда.


[Закрыть], – взглянув в ее голодные глаза, позвала молодая. Вместе они поползли в противоположный угол, где, нахохлившись, сидела пожилая. Молодая согнала ее злым жестом и показала на маленькую дырочку в бетонном полу. Потом взяла стоявшую в углу бутылку с пальмовым маслом и обильно полила вокруг дырочки. Затем накидала сверху грязного тряпья.

Ася наблюдала за ней, ничего не понимая. В глазах молодой заключенной горел охотничий азарт.

– Look! [11]11
  Смотри!


[Закрыть]– с хитрецой в голосе произнесла она и, словно фокусник, отбросила в сторону тряпье.

Ася пронзительно завизжала. Возле дырочки кишели черные тараканы с прозрачными, как у жуков, крыльями, не прикрытыми панцирем. Молодая проворно набрала их полную горсть и с хрустом раздавила в кулаке. Затем вывалила содержимое в кокосовый орех, добавила пальмового масла и тщательно растерла камушком-голышом. Через минуту в скорлупе был тот самый крем.

Никогда еще Асю не рвало так мучительно. Скорчившись над «туалетом», она выблевывала не только растертых с маслом тараканов. Она извергала из себя все, что случилось с ней за последнее время. Потом, обессилевшая, в позе эмбриона, долго лежала на бетонном полу…

Перед закатом солнца пришла медсестра и, грубо проткнув вену одноразовым шприцем, взяла у Аси кровь на анализ. Через три дня поздно ночью за ней явились двое полицейских. Ни слова ни говоря, они отволокли ее в кабинет, где капитан, скрипя зубами от похоти, зверски изнасиловал ее на рабочем столе, потом избил и заставил отмывать столешницу от девственной крови. Ася подчинялась. Она не чувствовала боли. Ей казалось, что она умерла…