Текст книги "Искры гнева (сборник)"

Автор книги: Павел Байдебура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

Оставив лошадей без присмотра, спешившиеся дозорные тоже залегли под возами.

Ордынцы, приблизившись, замедлили бег, давая передышку лошадям, а потом, дико крича, размахивая мечами, кинжалами и пиками, ринулись на лагерь.

Из-под возов громыхнули гаковницы, пистоли. Несколько всадников упало на землю. Но это не остановило нападающих. Со стороны ордынцев тоже раздались выстрелы, полетели стрелы.

– Вожака…

– Атамана…

– Убили! – кружило глухое, тревожное, передавалось от одного чумака к другому.

Мартын сидел на корточках, держа на коленях пистоль. Он, казалось, был чем-то удивлён и хотел что-то сказать. Но вдруг пистоль выпал из его рук, и Мартын рухнул навзничь. Из его виска тонкой струйкой хлынула кровь, оросила рассыпанный уголь и запеклась на нём.

Чумаки отнесли Цеповяза в укрытие, сделанное из угольных глыб и мешков с рыбою. Потом туда же положили ещё одного убитого каменчанина…

– Из гаковннц бить только тем, кто может хорошо стрелять! – приказал Гордей. – Пистоли же пускать в дело, когда приблизятся!..

– Целься!

– Целься!

– Пики, ножи готовьте! – раздавалось со всех сторон.

Спокойный голос Головатого, его выдержка сплачивали, поддерживали чумаков, вселяли в них надежду отбиться от ордынцев, выстоять хотя бы до ночи: может быть, когда совсем стемнеет, татары отхлынут, и они сумеют выбраться в Степь, улизнуть от врагов.

Осада продолжалась. Ордынцы то гарцевали на недосягаемом для чумацких пуль расстоянии, то приближались, размахивая мечами, а некоторые рыскали около оставленных на дороге возов.

Татар становилось всё больше и больше. Горизонт на севере совсем заволокло пылью, она густела, надвигалась – вот-вот накроет лагерь. А что же там, за этой пыльной завесой?..

Чумаки отнесли в укрытие ещё двоих каменчан и одного понизовца.

– Если ордынцы подступят к лагерю, – сказал спокойно Гордей, – то будем биться ножами и ятаганами.

– Будем биться!

– Не дадимся! – закричали чумаки.

Татары, истошно вопя, снова ринулись на лагерь.

– Попрощаемся, братья!

– Попрощаемся!

– В пики! В ножи! – заглушил голоса чумаков резкий крик Головатого.

В глубине степи, на юге, за оврагом, на высокой ноте прокатился какой-то рёв, словно внезапно заиграли трубы или загрохотали барабаны. Ордынцы сразу же остановились, смешались, а потом, поспешно подобрав убитых и раненых, повернули назад.

Татары, удаляясь от чумацкого лагеря, казалось, двигались бесконечным потоком, и у каждого из них было по две-три лошади, навьюченные, словно верблюды, награбленным добром.

Вскоре следом за татарами помчались отряды всадников. Это были, как выяснилось позже, бахмутские дозорные, воины из гарнизона соляного городка Тора[9]9
  В настоящее время город Славянск.


[Закрыть] и стража из Святогорского монастыря на Северском Донце.

…Под вечер на том самом месте, около дороги, где происходил бой, чумаки принялись копать глубокую и широкую могилу, в которой будут вечно отдыхать их товарищи.

Вырыв могилу, они начали из-под окрестных дубков, гледа и ежевики носить сюда шапками рыхлую, влажную землю. Рост нового холма прекратился только с заходом солнца.

Постепенно жизнь в лагере вошла в свою обычную колею: чумаки приводили себя в порядок, осматривали возы, пасли скотину, выставляли дозоры. Пришлось снова нагружать возы углём, это была трудная, хлопотная работа. Да что поделаешь. Только костров в этот вечер не разводили.

В немой скорби укладывались чумаки на ночь около свежей могилы: не переговаривались, не пели песен. Все были словно окаменелые.

Плыла тёмная холодная ночь. Обходя лагерь, проверяя внимательность дозорных, Головатый увидел, как неподалёку от дороги, в кустах, блеснул вроде бы какой-то огонёк. Он насторожился и неслышно подошёл к густому терновому кусту. Прислушался. До его слуха донёсся приглушённый разговор:

– У наших потерь немного… Ордынцы угнали с собой шесть лошадей, и погибло четыре Саливоновых вола…

– Кислиев только один. Тот, что ходил в паре с однорогим, половым…

– Расскажем, как было, поверит…

– Поверит, татары ведь оставили метку.

– Да ещё какую…

Страшная догадка закралась в душу Гордея. Он готов был тут же броситься, дознаться, кто ведёт такой разговор, но сдержал себя и начал отходить с намерением подойти к кусту с другой стороны и накрыть собеседников будто случайно.

Но не удалось.

– Кто-то приближается, – послышалось предостерегающее, и из-за куста вышли Михаил Гулый и Карп Гунька. Увидев Гордея, они подошли к нему.

– Калякаем себе про то про сё, – проговорил Михаил, позёвывая. – А оно клонит ко сну.

– Но караулим как следует, – добавил Карп.

– Это хорошо, – кивнул Гордей и пошагал дальше. Он не слышал, как Гулый выругался ему вдогонку, а Карп тихо сказал:

– И откуда он, дьявол, взялся? Подходил очень тихо. Мог бы и услышать. Надо проследить, проверить.

– Проследим, Карп. Не убежит, – зло сплюнул Гулый и, корчась от сдержанного хохота, добавил: – Благодетель, низкая чернь, Зайда проклятый!..

В ту ночь Головатый не спал. Он, словно лунатик, кружил и кружил степью и не мог успокоиться. «Как же это всё произошло? – ломал голову Гордей. – Как же я прозевал?.. Значит, эти двое – приспешники Саливона?.. – Он скрипел от злости зубами и готов был кричать на всю степь: – Смотрите! Вот он, дурак! Битый, но недобитый. Видите, кому он везёт этот камень?.. Саливону! Видите?.. Но ведь можно везти и не довезти, – осенила вдруг Гордея спасительная мысль. – Да! Можно не довезти!.. Интересно, сколько же Кислиевых возов?.. Каменчанские возы известны. А остальные, значит, понизовцев и Саливона? Так сколько же именно его?..»

На рассвете чумаки начали готовиться в путь. Развитые мажары разгрузили. Всё добро, что было на них, – уголь, рыбу и соль – переложили на неповреждённые возы. Освободившиеся волы – две пары – должны были идти как запасные.

Когда сборы были закончены, чумаки собрались около могилы. Они сияли шапки и упали на колени, низко склонив в скорби головы.

– Прощайте, друзья-побратимы! – медленно, взволнованно сказал Гордей. – Мы вовек не забудем вас!

– Прощайте!

– Не забудем! – повторили следом за Гордеем так же взволнованно чумаки.

– Мы будем мстить за вашу смерть! – продолжал Головатый. – И знайте: добро, за которое пролита ваша кровь, не попадёт в хищные руки! Не попадёт! – почти выкрикнул решительно и, встав на ноги, многозначительно посмотрел на Карпа Гуньку и Михаила Гулого, которые, как ему показалось, тоже многозначительно переглянулись между собой.

В полдень, когда обоз остановился передохнуть, Гордей позвал Савку и начал, как это делал обычно на отдыхе покойный Мартын, осматривать с ним возы.

– А посмотри-ка, друже, на того однорогого, – сказал Головатый, показывая на вола, который пасся у дороги.

– Хороший воляка, приметный, – ответил Савка.

– Вот в этом-то и вся закавыка, – продолжал Гордей. – А не примечал ли ты его раньше?..

Савка задумался, ещё не понимая, к чему этот вопрос.

– Может быть, ты видел его в том нашем весеннем обозе или где-то в другом месте? – спросил Гордей.

– Так однорогих у нас несколько. А этот будто… Кислиев… – с удивлением проговорил вдруг Савка. Он подошёл ближе к волу и разглядел на роге знакомые приметы – полосы, натёртые налыгачем. – Да я ж не раз запрягал его. Конечно, это Кислиев! – твёрдо заявил Савка. – А вон и кленовые грядки, берестовые опоры к осям, да и ярма, украшенные резьбой… Это же всё Саливона! Как же это?..

– Я, друже, тоже теперь думаю – "как же это?.." – проговорил Гордей. – Нужно доискаться. А пока что молчи! Вечером, когда станем лагерем на ночёвку, дам знак: встретимся, поговорим, посоветуемся и, может быть, отгадаем эту загадку…

Ночью Гордей снова не мог уснуть. Ему всё не давал покоя подслушанный случайно разговор двух предателей. «У наших потерь немного…» Что кроется за этими словами «у наших»? Может, к чумацкому обозу причастен не только Саливон, а и ещё кто-то. Но кто же именно? И кто помог им, этим неизвестным, тайно пролезть в обоз? Наверное, те же Гунька и Гулый. Но как?.. «Да-а, – вздохнул Гордей, – живёшь вот так с людьми и не знаешь, кто рядом с тобой. А должен бы знать. Выходит, не все здесь однодумцы, не все в одну дудку играют, не все за одно дело ратуют. Вот хотя бы и Карп Гунька. Вроде непоказной, тихий человек, бедный хозяин, чумакует одной парой. Казалось бы, должен держаться за таких, как он сам. Но нет! Переметнулся на сторону Кислия, снюхался с этим Гулым. А кто он, этот Гулый, в действительности? Выдаёт себя за понизовца, из Уманского куреня… Но что-то я не могу припомнить такого казака среди сечевого товарищества, а тем паче среди уманцев…» В это же время на Гордея наплывает неясное, затуманенное: будто бы где-то он видел, даже близко, такого рыжеголового с заострённым, похожим на хищную птицу, лицом…

Михаил Гулый и Максим Чопило появились в Каменке в те дни, когда чумаки сколачивали новый обоз. Они-то подали мысль: присоединить к каменчанским возам мажары из Запорожья. Головатый, а за ним и остальные чумаки охотно согласились: почему бы не пойти навстречу низовому товариществу. Кроме того, если обоз увеличится, безопаснее будет в дороге. И разумеется, никто тогда даже подумать не мог, что вместе с запорожскими мажарами в обоз могут влиться мажары Саливона и какого-нибудь ещё богача.

"Неужели обо всём этом знал и Максим Чопило? – спрашивал сам себя Головатый. – Но как проверить? Чопило остался на Дону по каким-то делам низового товарищества. Может быть, и можно было выведать кое-что у чумаков-понизовцев. Их здесь в обозе несколько десятков. А кого ж именно из них спросить? Разве что Свирида?.. Через двое суток, в воскресенье, возы из Запорожья должны повернуть к себе на юг, а остальные – двигаться до села Каменки. Обоз разделится. Вот тогда-то, – решил Гордей, – земляной уголь с Кислиевых мажар надо тоже разделить: половину отдать запорожцам, а другую половину – каменчанам. Да, надо, сделать всё возможное, чтобы руки Саливона не дотянулись до горючего камня…"

Гордей понимал: чтобы осуществить задуманные планы, ему нужно всё время иметь рядом своих, надёжных людей. И он начал осторожно, потихоньку подтягивать к своему переднему возу мажары каменчан. Первыми присоединились Савка и Данило. Гордей договорился с ними, что в час раздела обоза оба они будут вооружены и возьмут под наблюдение Михаила и Карпа, чтоб те не оказали сопротивления.

…Гулый и Гунька, конечно, не знали, что затевает Гордей. Но они догадывались: их раскрыли. Значит, надо действовать, и действовать решительно и немедленно.

В эту предпоследнюю перед расставанием каменчан и запорожцев ночь в лагере всё было как обычно: чумаки спокойно отдыхали, караульные по очереди несли дозор. Ночь была прохладной. Но под тулупами и ряднами – уютно, тепло. Согревали чумаков и мысли о близком конце дороги. О встрече с родными, знакомыми…

На рассвете, проверив часовых, Гордей возвращался к своему возу. Шёл спокойно, неторопливым шагом. По привычке присматривался ко всему, прислушивался к каждому шороху и всё же лежащих в траве у дороги Гулого и Гуньку не заметил. Когда Гордей миновал их, они быстро поднялись, подскочили к нему сзади, зажали рот, накинули на голову мешок и куда-то потащили с собой.

Шли долго. Наконец остановились над глубоким оврагом. Гулый связал намоченной в воде верёвкой ноги Гордею и снял с него мешок.

– Здравия желаю, Зайда Головатый! – нагло и иронично произнёс он. – Извини, что проводили тебя сюда и спеленали. Видим: принюхиваешься, собираешь своих. Наверное, что-то замышляешь, сукин сын! Ничего, – скривил он в ухмылке губы, – теперь полежишь, отдохнёшь и, может быть, ума наберёшься… А узлы наши, знай, тугие. Развяжешь их только дня через два-три, когда подсохнут, если, конечно, до этого серые волки не разнесут твои косточки… Нужно было бы для утешения оставить тебе немного еды и водки. Но каши не наварили, а водка вся с приправою досталась твоему любимому Семёну. Там, на Дону…

Вместе с брызгами слюны в лицо бил въедливый, ехидный смех: Гордей отвернулся, открыл глаза – темно, как в погребе. Но постепенно начало светлеть. Рядом с Гулым он увидел ещё одного. "Карп", – догадался Головатый.

– Отдыхай, – продолжал насмешливо Гулый. – Отдыхай, а Кислиевы возы с камушками пойдут своей дорогой, к хозяину… Сколько их, знаешь, сударь?..

– Двадцать, – сказал так же иронично, в тон Михаилу, Гунька. – А остальные на Низ…

– Вот так, сударь, только не на Сечь, как ты думал. Двадцать пять мажар пойдут к Барабашу. Да, да! К тому самому есаулу, что отрубил, сударь, твою левую, руку…

Гулый продолжал говорить об обозе, о чёрном камне, называл имена Савки и Данилы. Но Гордей уже не прислушивался к тому, что он говорил. Его ошеломило известие, что в обозе не только мажары Саливона, но и есаула Барабаша и что горючий камень пойдёт не в пользу низового товарищества, а достанется богачам, да ещё его кровному врагу, есаулу.

"Дурак! Какой же я дурак! – ругал сам себя Головатый. – Обманули, как мальчишку…" Он стиснул кулак и рванулся к Гулому и Гуньке.

– Огрей его, Карпо, чтоб не ерепенился! – крикнул Гулый.

Затылок Гордея тут же пронизала резкая, нестерпимая боль. Он упал грудью на землю и затих.

Когда Гордей открыл глаза, было уже совсем светло. Вокруг стояла тишина. Не слышно было даже птичьих голосов. На восток простирался глубокий овраг, на дне которого зеленела трава. А здесь, вверху, было голо, всё выжжено солнцем.

Гордей попытался подняться на ноги и не смог. Но сесть ему всё же удалось. Дотянулся пальцами к верёвке, которой был связан: нечего и думать развязать одной рукой туго затянутые узлы. Верёвка въелась в тело, ноги посинели, стали как колоды. Ещё раз попробовал подняться, но от резкой боли сцепил зубы и вдруг почувствовал, что летит в какую-то липкую, горячую тьму.

Гордею казалось, что он плывёт и плывёт куда-то на тёплых, колышущихся, но очень твёрдых волнах, пьёт пересохшими губами воду и всё не может утолить жажду. Но вот тьма исчезла, всё стало обычным, и он уже на речке Самаре. Вокруг знакомые места. Только почему-то не плещет вода, не шумят камыши, не слышно и голосов казаков-побратимов. Хотя они вот, поблизости, рядом, толпятся и решительно требуют, чтоб есаул Барабаш заплатил им все деньги, как условливались, когда они нанимались к нему ловить в Днепре и Самаре рыбу. "Хватит с вас и того, что харчились! – отвечают нм гайдуки Барабаша. – Да и рыбу вы ловили для своего Уманского куреня!" – "Нет! – кричат казаки. – Ту рыбу вы развезли на Барабашевых мажарах по окрестным корчмам и ярмаркам!.."

И вот к взбунтовавшимся рыболовам прибывает сам есаул Барабаш. Он уговаривает их, угрожает. Но казаки бросают ему в лицо рыбу и соль, начинают рубить топорами челны и пускать их по течению. Разъярённый есаул бросается на них с оголённой саблей. Гордей хватает весло и идёт ему навстречу. Он бьёт есаула раз, второй… Но тут рыжий гайдук Стасьо подставляет ему ногу, и в тот же момент Гордей упал, казалось разрубленный пополам…

Постепенно Головатый, словно просыпаясь от тяжёлого сна, начал приходить в себя. Но он долго ещё находился в плену тревожного видения, когда-то пережитого им на берегу реки Самары. "Так ведь рыжий гайдук Стасьо – Михаил Гулый!.. – озарила внезапно Гордея мысль. – Что же это я? Почти каждый день встречался с ним и не узнал, пока он сам не намекнул… Правда, с тех пор прошло много времени, но всё-таки… Эх, растяпа, дурень!.."

Губы Гордея пересохли, потрескались. Чтоб унять жажду, он начал подбирать холодные, ещё не нагретые солнцем камни и прижимать их к губам, к лицу, к затылку, который пылал как в огне. "Найти бы острый камень и попробовать разрезать им верёвку…" – мелькнула у Гордея мысль. Выбиваясь из сил, он стал ползать, разыскивая острый камень. Но ему, как назло, попадались только круглые, обтекаемые камушки, похожие на гальку с морского берега. Наконец он догадался разбить один из камней. Получив несколько осколков с острыми краями, Гордей начал перетирать ими верёвку на ногах.

Освободившись от пут, Головатый долго ещё не мог подняться: ноги были тяжёлые, будто не его. Наконец, опираясь на руку, он приподнялся и тут же покатился на дно оврага. Очнувшись, подполз к небольшой, луже, заросшей травой. Улёгся в эту траву, словно в пушистую прохладную постель.

Выбрался из оврага Гордей, когда солнце катилось уже к горизонту. Он мог бы и ещё отдыхать, набираться сил. Но ему надо было скорее догонять обоз, ему не терпелось встретиться с Михаилом Гулым и его подручным Гунькою.

И он пошёл, слегка покачиваясь, на запад, куда показывало солнце.

Внезапное исчезновение Головатого обеспокоило чумаков. Никто не знал, куда он делся и где его искать. Вскоре всех сбил с толку и одновременно озадачил слух: Гордей выехал пораньше в Каменку, чтобы сообщить людям о приближении обоза. Чумаки вначале поверили этому. Правда, их удивляло то, что Головатый отбыл, не предупредив, не посоветовавшись с ними: как же так?.. Но через некоторое время выяснилось: слух об отъезде Гордея – выдумка, так как из трёх лошадей, оставшихся после татарского набега, две лошади находились тут, в лагере, а на третьей сегодня утром отбыл не Головатый, а Карп Гунька. Потом пошли разговоры, что Гордей и Карп покинули лагерь по одному и тому же делу и один из них, наверное, просто пошёл пешком.

Коварный, хитрый Михаил Гулый, распуская такие слухи, делал вид, что он тоже обеспокоен случившимся, и в то же время успокаивал чумаков: ничего, мол, всё будет хорошо, скоро, мол, всё выяснится, так как ехать осталось двадцать – тридцать вёрст. И предлагал не мешкая трогаться в путь.

Но обоз стоял на месте. Чумаки почти ничем не занимались и только вели разговоры о загадочном исчезновении Головатого и отъезде Карпа.

Савка и Данило переживали случившееся больше всех. Они были уверены, что исчезновение Гордея – дело рук Михаила Гулого, а может быть, и Карпа. Неспроста ведь Гунька утром, не сказав никому, куда он отправляется, покинул обоз. Но доказать вину Михаила или Карпа они не могли. Фактов у них не было.

…После долгих и горячих споров каменчане, поддержанные несколькими понизовцами, избрали Савку Забару атаманом.

Поблагодарив, как положено, чумаков за честь, Савка тут же распорядился обыскать степь вокруг лагеря, а особенно осмотреть высокие заросли травы, тёрна, овраги и низины: вдруг где-нибудь, обессиленный бессонными ночами и заботами, Гордей завалился и спит. Но поиски и неоднократные выстрелы из гаковниц ничего не дали.

Когда солнце поднялось уже высоко, обоз наконец тронулся в дорогу.

Савка сидел на переднем возу, где хранилось оружие, и всё время не спускал глаз с Михаила Гулого. Вожак понизовцев, наверное, догадывался, что за ним следят, поэтому вёл себя очень осторожно. Он выглядел вроде беззаботным и ко всему безразличным. Да ему и действительно нечего было беспокоиться шли бояться. Своё грязное дело он осуществил так, что и комар носа не подточит. Гулый был уверен, что его посланец, Карп, достиг уже Каменки, а может быть, и находится сейчас в доме Кислия и докладывает ему о поездке, о том, что все его возы нагружены горючим камнем, рассказывает, что довелось им изведать-пережить в дороге, и договаривается, как лучше завтра, в полдень, встретить за селом, на развилке дорог, чумацкий обоз.

"А этот, выискиватель правды, соболезнователь голытьбы, – лёжа на возу и довольно усмехаясь, размышлял Гулый, – пусть пожарится на солнце. А если не издохнет и решит догнать обоз, то долго будет искать его след – и найдёт ли?.."

Волы ступали медленно, воз скрипел, покачивался.

"Эх, лежать бы сейчас на сене, а ещё лучше – на пуховой перине, нежели на этом чёртовом камне! – вздохнул Гулый. – Но ничего, скоро уже этому будет конец. А там – отдых. Награда. Хорошая награда!.."

Укладываясь на разостланном плаще, Михаил несколько раз перевернулся с боку на бок, ложился и так и эдак, вдоль и поперёк, с переднего воза к нему обращались с какими-то вопросами, а он, углублённый в своё, ни на что не реагировал, направление его мыслей не изменилось, ему очень хотелось быть уже сейчас вблизи Каменки и встретиться с Кислием. И кроме золотых рублей по договору, за эти нагруженные углём двадцать мажар, чтоб Кислий расщедрился и вывез на дорогу настоящей человеческой еды и хотя бы несколько кварт хорошего вина, такого, каким он угощал тогда, когда свёл их Карло и они договорились послужить хозяину.

О вине и закуске Саливону должен подсказать Карп, Кроме всего прочего, Гулый дал ему и такой наказ. И он подскажет. Да, всё будет так, как задумано. "А потом, уже на хуторе Барабаша, – начал снова фантазировать Гулый, – будет тоже хорошая чарка из рук есаула, как это было всегда, когда я завершал какую-нибудь важную деликатную работу. И повезут этот жёсткий, давящий в бока чёртов камень к винокурне, к мельницам… А тому, кто его доставил, – золото, серебро, а с ними вино и утехи…"

Гулый вдруг насторожился. Он услышал неподалёку чей-то разговор, и ему почудился вроде голос Головатого. Гулый моментально вскочил, огляделся по сторонам. За возом шли два чумака и о чём-то спорили. Гулый облегчённо вздохнул: "Что же это я?.. Даже в пот бросило, – начал он укорять себя. – Откуда этому Головатому здесь быть? Узлы на его ногах я сам завязывал. И попробуй их развяжи даже двумя руками, а не то что одной. Нет, узлы надёжные, проверенные…"

И ему вспомнилось…

Пребывая в личной охране есаула Барабаша, он как-то вместе со своим господином находился в Крыму и охотился на ордынцев. Поймав в одном из аулов двоих здоровенных, молодых татарчуков, решил не убивать их, а увезти к себе как добычу. Связал пленных верёвкой своим способом и оставил на приметном месте под скалою. Но когда в тот же день, под вечер, наведался к тому месту, оба басурмана были уже мёртвыми. Умерли они потому, что пытались, видимо, освободиться. Узлы же он, Стасьо, делает такие, что если станешь дёргать верёвку, то ещё туже будешь затягивать их.

А ещё было такое. Это уже дома. Мальчишка Барабашева соседа Ивана при встрече частенько выкрикивал оскорбительное: "Эй ты, Стасьо, пся крев, стерва!" Он пригрозил ему раз, другой, третий – не помогло. Тогда заманил паренька к речке, поймал, связал его всё тем же своим способом и оставил на берегу. А сам зашёл в кусты ивняка и начал наблюдать, что будет дальше. Мальчишка сначала силился развязать узлы, потом стал кричать, корчиться и наконец, подкатившись к реке, погрузился в воду… "Так что и Головатый, если начнёт брыкаться, затянет узлы ещё туже и подохнет как собака… Ну и пусть! Туда ему и дорога… Сам будет виноват…" С этими мыслями Гулый закрыл глаза и спокойно задремал.

…В эту последнюю ночь лагерь не разбивали. Возы стояли прямо на дороге.

Произошло непредвиденное: ещё не доехав до развилки дорог, чумаки уже разделились на две группы. В одной были понизовцы, в другой – каменчане. Каждая группа отдельно варила себе саломату и отдельно пасла волов.

Первыми начали отделяться понизовцы. Подстрекаемые Гулым, они говорили, что каменчане, мол, избрали атаманом обоза своего человека и что сторонятся их, потому и они, мол, запорожцы, ведут себя так же.

В единый до сих пор коллектив вползла вражда. Это было, конечно, на руку Гулому. Он радовался своему очередному успеху. Но вместе с тем понимал, что сделано ещё не всё: оружие, принадлежащее всему обозу, по-прежнему находилось на переднем возу у вожака – у Савки Забары. А это многое значило. Надо было как-то захватить его.

Неподалёку от дороги послышался какой-то шорох, и вскоре в траве показалась высокая фигура человека.

– Кто такой? – окликнул Савка.

– Нашёл!.. – раздалось приглушённое, радостное.

К возу подошёл Головатый. Он был очень утомлён и едва держался на ногах. Савка помог взобраться ему на воз и усадил рядом. Гордей попросил воды, напился и сразу же заснул. Но спал недолго. Вскоре он поднялся, коротко рассказал, что с ним произошло, и попросил проводить его к возу Гулого.

– Тридцать четвёртый от нашего, переднего, – шёпотом сказал Савка. – Воз его, словно воз вожака, украшен зеленью.

Гордей и Савка подошли к мажаре Гулого одновременно с двух сторон.

На возу оказалась только бурка Гулого, под нею лежали пистоль и ятаган, а на земле, около колеса, валялась шапка. "Убежал! Ах, гад!.. – заскрипел зубами Гордей. – Где же он сейчас? Наверное, направился в Каменку. Как бы не добрался туда раньше нас. Если это случится, то наши дела будут плохи…"

Гордей тут же дал команду трогаться в путь.

…Перепуганный Гулый сидел в бурьяне, неподалёку от обоза, и размышлял, как ему быть. Немного успокоившись, он решил: идти впереди обоза, чтобы первым явиться в Каменку. Но когда возы двинулись с места, дорогу начали охранять конные дозорные, а по обе её стороны шли группами чумаки. Планы Гулого рухнули. Ему оставалось надеяться только на то, что Кислий не замедлит со своими гайдуками выехать навстречу обозу и спасёт его. Вот тогда-то он, Стасьо, и поговорит с этим Головатым и его голодранцами.

А пока, ползая в бурьяне, Гулый проклинал себя за свою неосмотрительность. "Да, зря я понадеялся на узлы. Нужно было пырнуть этого проклятого выродка как следует ятаганом! И делу конец. В следующий раз надо быть умнее…"

Кислий был очень рад добрым вестям. Почти два месяца он ничего не слышал о чумацком обозе. И вот обоз возвращается, и всё будет хорошо – "мажары с углём приближаются к селу.

Угощая Карпа, Саливон расспрашивал, какой камень на возах: мелкий или крупный, и тут же планировал, как лучше распределить его, куда ссыпать, сколько мажар отправить на винокурню, в сукновалку. "Несколько возов придётся, наверное, послать Пшепульскому, – раздумывал Саливон, – и, пожалуй, не так в счёт оплаты за купленный у него дубовый лесок, как для того, чтобы заинтересовать вельможного пана, показать ему, какая это выгода – чёрный камень!.. А как быть с купцом Копайловым?.." Кислий давно уже понял, что с таким человеком надо водить компанию. Идёт в гору. Да ещё как! Его лавки и возы со всяким товаром – на всех окрестных базарах. К тому же он снабдил Саливона в дорогу на Дон полотном и бочками с дёгтем. "Да только что же это получается? – стал хмуриться Саливон. – Воз туда, два сюда, а что же мне?.. Может быть, Копайлову дать другим разом, с другого обоза? Слава богу, дорога к тому Дикому полю, где лежат эти чёрные сокровища, теперь известна, снаряжай только хороший обоз…"

Размышляя над сообщением Карпа. Кислий радовался и тому, что рыжий запорожец Михаил Гулый сдержал уговор, оказался смекалистым и ловким: уладил дело с мажарами, сопроводил их на Дон, набрал угля и даже сумел усмирить этого пакостного баламута Головатого. "Да и Карп Гунька тоже хорош хват, – думал Саливон. – Такого нужно держать вблизи себя. Придётся, видимо, подкинуть ему какой-то грош или что-нибудь из пожитков…"

– Пей, Карп, – хлопал Кислий Гуньку по плечу. – Оковитая свеженькая, только что из винокурни. Пей, кому-кому, а тебе – от души – по венчик. Заслужил! И знай, в обиде не будешь. Одарю! За всё одарю… – И он лукаво усмехался и сладко жмурился. Ему вспоминалась ясноглазая красавица Катря, жена Карпа, за которой он назойливо ухаживал и которой в отсутствие мужа говорил эти же самые слова…

Карп почтительно брал из рук Кислия чарку и пил, навёрстывая упущенное за все дни вынужденного поста в дороге, в чумацком обозе.

О событиях, которые произошли за последние сутки, Гордею надо было поговорить со всеми чумаками, посоветоваться с ними, как быть дальше. Чтобы не терять времени на остановку, он решил сделать это в дороге, на ходу. Вдвоём с Савкою они подходили то к одному чумаку, то к другому и объясняли сложившееся положение. Но как только очередь дошла до понизовцев, те решительно потребовали остановить возы и собраться всем вместе. Головатый убеждал их, что задерживаться нельзя, что надо торопиться. Но всё было напрасно. Понизовцы упорно твердили: остановиться и разобраться в конце концов, чей же на самом деле этот обоз с рыбой, солью и чёрным камнем, около которого они гнут свои спины?

Выяснилось, что кое у кого из понизовцев ещё вначале, когда только трогались в дорогу, при виде мажар, выезжавших из степного хутора есаула Барабаша, закрадывалось сомнение, действительно ли все возы с товаром принадлежат запорожскому товариществу. Удивило их и то, что уже на четвёртый или пятый день пути на Волчьей, около Каменки, к обозу присоединились ещё запорожские мажары. Сечевики допытывались: "Кто их сюда пригнал? Как они здесь очутились?" Но Михаил Гулый и Карп Гунька, осеняя себя крестом, заверили всех чумаков, что возы из Бузулука, из Сечи. А что же теперь получается…

– Позор!

– Срам!

Обдурили нас, как мальчишек! – возмущались чумаки.

Но некоторые, понурив головы, молчали. Им, наверное, было безразлично, чьи возы, чьи волы и куда ехать, лишь бы – хорошая плата и харчи. А кое-кто даже бросал реплики:

– Чего орать-то, охать?..

– Получилось так. Ну и пусть…

– Того или другого, всё равно – не наше.

– Конечно, на чьём возу, того и добро.

– А мы подсунем богатеям не добро, а дулю… – возражали им в ответ.

– Вот бы сюда этих предателей – Гулого и Гуньку! Спросили бы, да ещё как спросили!

Сердца чумаков кипели гневом. Возмущение нарастало. Но всё это как тупым топором – в пустой след.

А время не ждало.

– Так что будем делать с возами дуков? – спросил Головатый.

Чумаки притихли. Стояли, опираясь на кнуты, молчали. Дело было не лёгкое. Ведь это в первый раз им приходилось решать такой необычный вопрос.

– А сколько тех возов? – спросили.

– Около четырёх десятков.

– Пусть забирают их себе каменчане. У нас и своего достаточно.

– Берите. Нам только – плату за чумакование, – просили понизовцы.

– Вот это справедливо!

– Каменчанам!

– А я так думаю, – подал голос кузнец Данило, – Барабашевы возы пусть идут на Сечь, а Кислиевы – каменчанам.

– Разумно!

– Пусть будет так!

– А тех, кто подло нас обманул… – начал Головатый.

– Клеймить позором!

– Позор им!

– Да, заклеймим позором! Отныне они нам не друзья! – закончил Гордей.

– Враги!

– Таким среди честных людей – не место!

– Заклеймить позором!

– Позор! – закричали чумаки.

Понизовцы тут же избрали своим атаманом казака Свирида Свербляка. Он дал слово препроводить возы на Сечь и там передать их куреням.

Прощание понизовцев с каменчанами было короткое, но тёплое, искреннее. Чумаки целовались, желали друг другу счастливой дороги и доброй удачи. Уже, разъезжаясь, замахали над головами шапками, брылями, выкрикивая громко: "Ге-ге-гей!"

И один обоз круто повернул на юг, а другой продолжал по-прежнему двигаться на запад.

Среди родных перелесков, полей, уже вспаханных, местами укрытых молодой с желтовато-синеватым оттенком порослью жита и пшеницы, чумакам дышалось вольнее, и даже волы, казалось, шли резвее.