Текст книги "Искры гнева (сборник)"

Автор книги: Павел Байдебура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 27 страниц)

Авторизованный перевод с украинского В. Ямпольского

Художник А. К. Яцкевич

Искры гнева (роман)

ОГОНЬ ЗЕМЛИ

Нет конца-краю волнистой, с горбами-перекатами, буйной раздольной степи. Простор! Овраги, низины, продолговатые гористые гребни, буераки, широкие терновые заросли… То там, то здесь возвышаются, окутанные прозрачно-седою мглою, холмы, могилы. Стоят на них, вгрузая в землю, молчаливые, таинственные каменные бабы – свидетели кочевых стоянок скифов и половцев. Здесь их полчища топтали степь, выпасали лошадей, летели в бешеных, кровавых схватках-побоищах, полонили тысячеверстые просторы и неведомо куда исчезали.

И исчезли.

Теперь здесь мчат табуны быстроногих сайгаков, кружат волчьи стаи, ночами лают червленохвостые лисицы, а с юга, из Крыма, набегают сюда за людским добром и ясырем[1]1
  Пленные (татарск.).


[Закрыть] хищные татарские орды.

Степь… Степь…

Дивный, необжитый край!

Весна.

Густое изумрудное половодье сплошь затопило долины, крутогорья. На гребне этого зелёного кипения красуется и играет буйное разноцветье: чабрец, шалфей, мята, ярко-красный воронец, серебристо-синие бессмертники, дрожит, волнуется нежный дымчатый ковыль. А вон выбежали из оврагов кустистая овсяница, васильки, катран, одуванчики…

Кипит, бушует разноцветье. Набегают и мчат гривастые травяные волны.

Набегают и мчат…

От моря, от Дона дорога стелется на запад и на запад.

Равнина сбежала. Начались балки, овраги. Дорога ведёт в гору. Кажется, там, впереди, над перевалом, нависают густые тучевые заслоны. А подъедешь – они отступают, и открывается широкий, ясный простор. Там, за перевалом, отдых. Только бы добраться…

Обоз продвигается медленно. Волы напряжённо, с трудом переставляют ноги, но ступают твёрдо, размеренно. Скрипят возы, поскрипывают ярма. Чумаки грудью упираются в полудрабки [2]2
  Грядка в телеге.


[Закрыть] – помогают волам. Часто слышится усталое и разноголосое:

– Гей! Гей!

– Цоб! Цобе!

– Цоб!

Гора наконец преодолена. Обоз остановился. Волы, тяжело вздыхая, стоят словно вкопанные.

Чумаки снимают шапки, брыли, подставляют солнцу чубатые головы и не спеша берутся за трубки. Закуривают.

– Вот это гора!.. – с восхищением говорит Савка, обращаясь к своему другу Лукашу.

– Крутая, чёрт бы её побрал! – отзывается Лукаш, вытирая рукавом сорочки вспотевший лоб. – Еле-еле выбрались…

Чумакование Савка и Лукаш начали всего два месяца тому назад. Они впервые побывали на Дону и около большой воды – моря. Всё виденное удивляло их и восхищало. Им понравилось это путешествие степью: с горы на гору, среди безмежного простора, в зарослях спокон веку не кошенных трав. Юноши выросли среди лесов на берегу реки Волчьей, и поэтому их удивил этот край, где можно ехать день или два и не встретить ни одного путного дерева, разве что кустистый тёрн да боярышник, и где редко встречается человеческое жильё.

– Наверное, будем здесь отдыхать, – заговорил снова Савка. – Видишь, застоялись, И наш атаман что-то долго осматривается вокруг.

– Да, наверное, заночуем, – ответил Лукаш. – Старик, видимо, ищет удобное место.

Ребята внимательно следят за атаманом Мартыном Цеповязом, который, оставив обоз, направился в степь. Медленно ступая, он прошёл возле дороги, потом повернул влево и подошёл к ближайшему, поросшему тёрном, кургану, поднялся на него. Перед атаманом будто внезапно вышли из-за кустов и стали на колени две каменные бабы. Мартын сделал ещё несколько шагов и остановился. Облитый солнцем, которое уже собиралось заходить за горизонт, он сам казался в это время сказочным идолом, выкованным из меди. Вьющийся дымок из его трубки медленно кружил, поднимался вверх всё выше и выше…

А притихшая степь молчала. Всем вокруг овладела истома. Постепенно надвигались тихие вечерние сумерки.

Атаман подал знак рукою. Обоз свернул с дороги и начал располагаться лагерем. Возы поставили вплотную один около другого узким полукольцом, чтобы, в случае необходимости, кольцо можно было быстро сомкнуть и создать круговую оборону. А встречать врага ость чем! В потайных удобных местах на возах лежат пистоли, пики и даже несколько старинных ружей – гаковниц.

Лагерная жизнь началась сразу же, как только выбрали место для отдыха. Одни чумаки погнали волов на водопой, на пастбище, другие начали разводить костёр, готовить ужин. Атаман принялся хлопотать около возов. Это уж так заведено у старого Мартына: остановился – перво-наперво осмотри, на чём едешь, и только потом берись за другие дела.

Проверка началась с ярм. Лукаш и Савка поднимали их вместе с дышлами, ещё тёплые от запаренных воловьих шей. Мартын внимательно осматривал и ощупывал руками деревянные чаши-вырезы, нашейники и занозы[3]3
  Палка, скрепляющая ярмо на шее вола.


[Закрыть]: не потрескались ли, случаем, не перекосились ли? Потом брёвнами подваживали оси – обследовали колёса, спицы, ступицы и подосины. То, что треснуло, стёрлось, заменялось новым или починялось.

– Приучаем? – неожиданно послышался хриповатый голос.

– Приучаю, – ответил атаман. – Молодым пригодится.

Ребята оглянулись. Неподалёку от воза стоял чумак Гордей Головатый с охапкой хвороста.

– А кузнеца, наверное, не минуем? – спросил Гордей, кивнув на железо.

– Да, наверное! – сказал в сердцах Мартын. – Подосины и обручи заставят…

– Ничего, Данило выручит, – успокоил Головатый. – Спой, сделает…

Лукаш и Савка, слушая непонятную перемолвку старших, догадывались: речь идёт о кузнеце… Только где ж он здесь, в степи?

С суровым, молчаливым атаманом Мартыном Цеповязом никто не обращался так вольно, по-приятельски, как этот с рыжеватыми обвислыми усами, однорукий Гордей Головатый.

В кругу чумаков Гордея уважали за рассудительность, спокойный характер, за мудрые присказки и рассказы об удивительных историях, которых он наверняка знал множество, но рассказывал их только в связи с каким-нибудь случаем. Одни говорили, что Головатый был в Запорожской Сечи, ходил с кошевым атаманом Иваном Сирком в поход на Крым и в бою с татарами лишился левой руки. Другие уверяли, что руку ему отрубил какой-то запорожский есаул, а за что – неизвестно. Когда Гордея, бывало, спрашивали, что у него случилось с рукой, он отмалчивался или шутя отвечал: «Таким родился…»

Года два или три тому назад Гордей прибился к казацкому селу Каменке, да так и остался здесь. В Каменке и начали звать его Головатым, Захожим (Зайдой). Некоторые, правда, уверяли, что так звали-величали его и на Сечи. Всех удивляло, почему он, понизовец, не имеющий ни воза, ни волов, чумакует? Но ответить на этот вопрос никто не мог. Гордей Головатый так и оставался для всех тайной, загадкой.

– О каком это кузнеце он нам говорил? – не утерпел Савка, когда Гордей отошёл от ник.

– Правда, о ком это он? – спросил и Лукаш. – Да и где быть здесь этой кузнице?..

Старый атаман молчал. Кряхтя от натуги, он продолжал внимательно осматривать и ощупывать возы, иногда незлобно покрикивая на своих помощников.

Осмотр прервали кашевары. Они призывно затрубили в рог, сзывая к ужину.

В небе гасли последние отсветы, будто откуда-то из-за горизонта надвигались огромные чёрные невидимые крылья. Сумерки густели. И вскоре над степью нависла ночь…

…На другой день, как только стало светать и на атаманском возу прогорланил петух, Мартын разбудил Савку и Лукаша. Началась та же работа – осмотр возов.

– Четыре шкворня, четыре обруча, девять подосин… – недовольным голосом подсчитывал атаман. – Это ж какой убыток! Это ж, хлопцы, очень много!

– А что ж теперь делать? – спросил Савка.

– Как что? Обновить надо!

– Но как? – переспросил Савка и, сдвинув удивлённо плечи, ухмыльнулся.

– Вот ты и будешь обновлять, – проговорил Мартын, заметив Савкину ухмылку.

После осмотра атаман приказал ребятам идти к оврагу, найти там воду, снять с себя грязную, испачканную в дёгте одежду, искупаться и переодеться в чистое.

Вскоре Лукаш и Савка явились принаряженными – хоть на гулянье. Они были в широких синих шароварах, в белых с мережеными воротниками сорочках. Мартын внимательно оглядел парней и, как видно, остался доволен их бравым видом. Затем он велел им взять собранное железо и два мешка: один – с рыбой, а другой – с солью – и отправляться в дорогу.

– Пойдёте вот так прямо, – показал атаман на север, – и вон за тем горбом увидите хутор, который называется Зелёный…

– Ищите глазами сторожевую фигуру.

– К ней и направляйтесь! – советовали чумаки.

– А там спросите, – продолжал атаман, – кузнеца Данилу. Скажите ему, чего пришли: так, мол, и так, обломались, мол, в пути. Да будьте почтительными, чтобы не подумали, что вы дурни. И ещё скажите ему: кланяемся, мол, всем чумацким гуртом, вместе с Мартыном Цеповязом, старая собака ещё на своих двоих и прыткий, как хорт, и ещё скажите, что в другой раз, мол, он заглянет, а сейчас у него много хлопот, да и спину ломит. Вот так и скажите, не забудьте. Отправляйтесь!

Ребята подхватили мешки и не спеша, как обычно делают люди, получившие важное задание, тронулись в путь. Когда отошли от лагеря, оглянулись: атаман стоял на переднем возу и медленно то поднимал, то опускал руку, будто приказывая идти дальше и дальше или утверждая, что они идут правильно, той дорогой, которой нужно.

Лукаш и Савка ускорили шаги, они сбежали в лощинку и тут же выскочили на пригорок. Перед ними открылся необъятно широкий простор. Лагерь уже скрылся из глаз, он остался где-то там позади. Не сговариваясь, Лукаш и Савка побросали наземь мешки и, выпрямившись, полные молодой силы, юношеского задора, радостные, что они на воле, без надзора, кинули в степь тугое, на полные груди:

– Гей! Гей!

Потом схватили друг друга в крепкие объятия и начали бороться.

– А куда ж нам идти? – спросил вдруг Лукаш, снимая руку с плеча товарища.

Топчась, они вглядывались во все стороны, но перед глазами всё вокруг было одинаковым.

– Хотя бы солнце показалось, – проговорил удручённо Лукаш. – Но видишь, небо, как на грех, стало пасмурным, нахмурилось.

– Если бы солнце, – согласился Савка, – тогда бы мы сразу определили, где какая сторона. А сейчас мы как в мешке.

Они пошли наугад, направляясь к кургану, который виднелся у самого горизонта. Но когда подошли к нему, приуныли ещё больше. Оказалось, что только зря били ноги. За этим курганом вдали маячили другие курганы: большие и малые, а в нескольких верстах громоздились то ли камни, то ли какие-то руины.

Долго шли в одном направлении. Возвращались назад, брали вправо, влево… но всё напрасно. Беспрерывная ходьба изматывала их силы. На душе было неспокойно: время проходит, а они никак не могут выбраться из этой волнистой зелёной пустыни.

Наконец они решили: один пойдёт в одну сторону, а другой – в другую, но так, чтобы не выпускать друг друга из виду.

Сонная тишь в степи тем временем нарушилась: повеял тёплый несмелый ветерок, потом он покрепчал, набрал силы, всклокочил травы. Небо прояснилось, и солнце, выбившееся из-за туч, показало раннюю обеденную пору.

Блуждание Лукаша и Савки вскоре окончилось. Почти одновременно они окликнули друг друга, хотя и были в разных концах продолговатого с каменной гривой бугра; вдалеке, под горою, словно прилепленные большие гнёзда, виднелись затенённые деревьями хатки и ещё какие-то похожие на башни постройки.

Небольшая, ограждённая каменными стенами усадьба была похожа на крепость. Да и весь хутор был обнесён земляным валом с высоким частоколом и тоже походил на крепость. Подобные ограждения Лукаш и Савка уже видели на. Дону и около моря. Тамошние люди говорили, что это защита от турок и татар. «Ну, там, вблизи таких соседей, защита, конечно, нужна. А почему же здесь, в степи, такие несуразные крепости?» – думали ребята. Но об этом они узнают попозже. А сейчас им нужно скорее рассказать, зачем их сюда послали.

Скинув брыли и почтительно поклонившись перед высоким, уже пожилым, седоусым, с посеребрённой головой кузнецом Данилой, Лукаш и Савка пересказали ему всё то, что говорил им атаман Мартын.

– Собака. Прыткий, как хорт… – повторил за ребятами хохочущий Данило. – Да если бы вы, хлопцы, кроме вот этих знакомых слов, ничего мне больше не сказали, я всё равно признал бы, что вы из обоза старого Цеповяза. Ох вы ж, мои дорогие земляки!.. – Он стиснул ребят в своих могучих объятиях, поднял их, казалось готовый подкинуть вверх, затем бережно опустил на землю: расчувствовавшийся, обрадованный, начал приглашать в дом.

Лукаш и Савка были изумлены таким неожиданным гостеприимством и особенно словами «мои дорогие земляки». Поблагодарив за приглашение, они напомнили, что очень спешат, что уже и так потратили много времени, разыскивая хутор.

– Ну что ж, придётся, наверное, принять вашу просьбу, – проговорил, раздумывая, Данило. – Вот только как быть. Нет сейчас моего помощника… А может, кто-нибудь из вас наловчился бы?..

Не теряя времени, пошли в кузницу.

– А подосины, вижу, кузнеца Лаврина, – заметил Данило, разглядывая железные обломки, принесённые ребятами.

– Ага, есть такой в нашем селе, – подтвердил Савка.

– А откуда вы, дяденька, знаете, что это Лаврина? – спросил удивлённый Лукаш.

– Вижу по работе, – усмехнулся Данило. – С Лаврином мы одногодки Вместе учились кузнечному делу. Живой он ещё?..

– На ногах. Каждый день в кузнице, – ответил Савка.

– Пики делает запорожцам, – вставил Лукаш.

– Не пики, а подосины, – поспешил поправить товарища Савка, с упрёком и осуждением взглянув на него.

– А что ж здесь такого? – удивился тот.

– А такого, что только подосины. А ты очень языкатый. Болтун! – уже с возмущением проговорил Савка.

Данило, казалось, не обратил внимания или делал вид, что его не интересует эта словесная перепалка ребят, он рассматривал железные обломки и продолжал расспрашивать о селе: называл знакомых ему людей – и наконец признался, что он и сам родом из Каменки. С юношеских лет чумаковал в обозе Мартына Цеповяза, несколько раз ходил с ним за солью и рыбой в Крым и – на Дон. Но однажды, когда возвращались с Азова, с поклажею, произошёл несчастный случай: его волы выбились из сил, и он вынужден был отстать от обоза. С помощью Цеповяза добрался кое-как до этого хутора. Надеялся, что волы поправятся и он сможет вернуться в Каменку. Но произошло наихудшее – волы околели. Что делать? Не идти же с одним кнутом в дальний свет пешком. Тем более родных в Каменке у него никого нет. Так и остался в Зелёном. Начал заниматься кузнечным делом. Женился. Обжился. И вот уже двадцатый год, как он здесь…

«Вот это оказия, – думали ребята, – нарядились в праздничное, а попали в кузницу. Но что поделаешь…» Засучив рукава сорочек, они надели кузнечные фартуки.

– За растабарами мы и о деле забыли, – спохватился Данило. – Давайте-ка, в добрый час, гуртом Да ладком, – и он показал ребятам, что им делать.

Лукаш принялся раздувать мехами огонь в горне, а Савка должен был выстукивать молотком по раскалённому железу в такт ударам кузнеца и вовремя с силой бить по пробою, когда нужно было сделать отверстие.

От неопытности рука парня часто делала промахи, и молоток попадал не туда, куда следует. Это задерживало работу.

Во время отдыха Саака туже подпоясал фартук, засучил ещё выше рукава сорочки и выбрал себе моего поудобнее. Когда принялись снова за работу, ому показалось, что он стал более метким. По вот Данило вынул из горна брызжущую искрами длинную полосу – подосину, положил её на наковальню, выровнял и поставил на пробои. Савка замахнулся молотком, ударил раз, второй, но попасть никак не мог.

– Разве ж так бьют?! – послышалось весёлое, задиристое, укоризненное.

Савка не успел оглянуться, как из его рук был выхвачен молоток и зазвенели в кузне звонкие размеренные удары.

Отступив на шаг, Савка замор – в отблесках пламени он увидел девушку. Стройная, высокая, юное лицо, будто охваченное огнём, пылает, густые чёрные брови слегка собраны и нахмурены, большие красивые глаза прищурены, смотрят добродушно, открыто и… обжигают. Савка отступил ещё на шаг и вдруг почувствовал, как какое-то невидимое точение подхватило его, закружило в своём водовороте, подняло вверх. Он перестал ощущать землю под ногами, ему казалось, что он куда-то проваливается, летит…

Улучив момент, когда девушка, передыхая, положила на колоду молоток, Савка быстро схватил его и начал так орудовать им, что даже Данило не утерпел и с восхищением воскликнул:

– Смотри, Оксана! А из него может выйти кузнец! Да ещё какой!..

Когда Савка, утомившись, отдыхал, за дело принималась Оксана, и так попеременно они долго работали, показывая друг другу свою ловкость и умение.

Но вот последняя горячая поковка упала на землю. Работа закончена.

Савка откинул молоток, оглянулся. В проёме двери кузницы, пронизанная солнечными лучами, подняв вверх руки, стояла Оксана и повязывала на голове белый платок. Около кузнечного меха, заглядевшись на неё, застыл Лукаш.

– Забирайте поковку, – сказал Данило, – только осторожно, не обожгитесь. И пошли до хаты. После таких трусов надо немного подкрепиться.

Хотя и приятно было гостить у Данилы, но ребятам нужно было отправляться к своему обозу. Там наверняка ждут не дождутся их. А старый Мартын, наверное, уже не раз залезал на свой воз и, всматриваясь в степь, тревожно думал: что же с ними случилось, чего это они так долго задерживаются?..

На рассвете обоз должен был отправиться в дорогу. Однако ночью над степью разразился внезапно ливень. Когда начало всходить солнце, дождь было утих, но потом стал хлестать снова. Весь день журчали потоки. И только к вечеру небо посветлело, распогодилось.

Атаман велел сушить ряднины, которыми укрывали возы, и хотя с запозданием, но готовить горячую пищу: из-за непогоды чумаки почти целые сутки ничего не ели.

Кухари взялись сооружать большую печь, чтобы было на чём сварить еду да и просушить одежду. Но им не хватило камня. В степи вокруг лагеря его было много, однако он мелкий, как щебень, и из него ничего не сложишь.

– Я знаю, где есть большие камни, – заявил Савка, – вон там, – и он показал в направлении хутора Зелёного.

Чумаки, посоветовавшись, решили: хотя и далековато, но надо идти поискать.

Савка, Лукаш и ещё несколько человек, захватив с собой мешки, поспешили к обрыву, который вчера видел Савка.

Глыбы чёрного, как сажа, камня выпирали из стен обрыва. На дне валялись также, снесённые, видимо, туда водой, большие плоские куски.

Быстро набрав камня, чумаки вернулись в лагерь.

– Хорош камень.

– Сподручный. Немного, правда, крошится, но зато куски ложатся вплотную, – хвалили кухари и, соорудив печь-очаг, принялись разводить огонь.

Когда в казанах разбухло вымоченное в масле пшено, кухари положили туда, несколько больших вяленых чебаков, приправили горьковатыми душистыми травами – и получился отличный, вкусный кулеш.

…После ужина чумаки ещё раз проверили, всё ли подготовлено, чтобы завтра, как только начнёт благословляться к рассвету, тронуться в путь. Но, управившись с делами, они не расходились, не укладывались спать. В лагере чувствовалась настороженность. Атаман дважды поднимался с собаками на соседний курган, всматривался в степь, к чему-то прислушивался. Собаки вели себя неспокойно, они визжали и порывались к оврагу, поросшему дубняком и тёрном.

Вскоре, собрав чумаков, Мартын сказал, как всегда, спокойно:

– Недалеко от нас зверь, а может быть, и недобрый человек. Надо быть настороже. Особенно тем, кто ночью караулит. Оружие – наготове. Внимательно следите сторожевыми вышками-фигурами.

– А где же они? – послышался чей-то голос.

– На них будут показывать дышла возов, – пояснил атаман. – Если появятся татары – фигуры запылают. Так что следите! – И он поднял одно дышло и повернул его на север, в направлении хутора Зелёного, другое – на юг, в сторону Азовского моря.

Савке выпало быть подпаском – стеречь скотину вместе с Гордеем Головатым.

После дождя воздух был влажный и немного прохладный. Яркая, словно обмытая, луна выбралась на середину неба и будто остановилась передохнуть, затопляя простор густым тускло-серебристым светом. В низинах заструилась тонкая седоватая мгла.

Пасутся волы, шелестит сбитая ими трава, ведут свои бесконечные концерты сверчки. Степь вроде сузилась и, сбегая в яры и овраги, где-то обрывалась в них, терялась…

– Дядько Гордей! – проговорил вдруг Савка. – А вы были вон в том хуторе, в Зелёном? – и он показал в сторону кучевой тучи на севере. Парня томило молчание, ему хотелось говорить, и именно о том, от чего изнемогало сердце, – из ума не выходила Оксана. Но не поведёшь же ни с того ни с сего разговор о полюбившейся тебе девушке, да ещё с пожилым человеком: так хотя бы побеседовать с ним о месте, где она живёт.

– Какой я тебе дядько? – произнёс укоризненно Гордей. – Я ведь ещё не старый, а ты не маленький. Вот так. – И уже спокойно ответил: – Был, и не раз. Наши чумаки, когда здесь останавливаются, частенько проведывают кузнеца Данилу. Вот так.

Некоторое время тишина нарушалась только шарканьем по траве постолов Савки и Головатого да вздыханием волов.

– А живут в том хуторе люди, как в крепости, – клонил Савка разговор к своему, – за высокими стенами.

– Так нужно, – нехотя обронил Гордей. И, помолчав, сказал: – Башню-фигуру видел? Там дозорные. День и ночь караулят. Так нужно. А иначе зачем бы им, как аистам, в гнезде торчать.

– Разве и здесь опасно? – спросил удивлённо Савка. Но Гордей не ответил. Он стал внимательно присматриваться и прислушиваться: не доносится ли откуда-либо топот или подозрительный шелест травы. Однако вокруг всё было спокойно.

– Такое спрашиваешь, – заговорил Гордей хрипловатым низким голосом. – А где оно теперь тихо, мирно? Места, которые мы сейчас проезжаем, называются Диким полем. А протянулося оно, это поле, от Дона по-над берегами Северского Донца, низом по-над морем, аж до Днепра, а то и дальше. Земля эта, друже, русская и будто ничья. Кто хочет, тот здесь и вкореняется: занимается хозяйством или промышляет разбоем.

– Разбоем? – переспросил Савка и вспомнил, как вечером настораживал чумаков атаман Мартын.

– Люди здесь, так сказать, со всех концов, – Гордей широко развёл руками. – Тот убежал от пана-ляха, тот от боярина московского или пана украинского. Бегут, кому стало невмоготу, кого допекло, доняло. А укрыться здесь есть где – балки, овраги, степь. Жить бы здесь вольно людям, так на тебе! Хищная татарва с Крыма набегает: рушит, палит. Молодых в ясырь угоняют, в свою проклятую Кафу, а стариков и детей мертвят. А ты спрашиваешь, опасно ли. И вот так, друже, везде около Днепра, около Северского и здесь, около Савур-могилы.

– Так мы находимся у Савур-могилы?! – воскликнул Савка.

– Три дня тому назад наш обоз проезжал недалеко от неё, – ответил Гордей и пошёл завернуть волов, которые далеко отбились от стада.

Уже второй раз в своей жизни Савка слышал об этой знаменитой могиле. Впервые он услышал о ней в этом же году, ранней весной, на ярмарке, когда старый лирник Стратин пел среди обступивших его люден, подыгрывал на лире, думу о трёх братьях, что убежали из города Азова, из турецкой неволи, как старшие братья оставили самого младшего на муку, на смерть.

Запомнилось:

 
Стал брат младший до Савур-могилы подходить,
Начал буйный ветер повевать,
С казацких молодецких ног его валить…
В турецкой, в бусурманской, в великой неволе
На Савур-могиле смертью пострадать.
 

И вот теперь он услышал о Савур-могиле снова. Оказывается, три дня назад они проезжали около неё, а он не знал. Но, может быть, завтра, когда взойдёт солнце, он хотя бы издалека увидит её…

Ожидая Гордея Головатого, Савка неотрывно смотрел на север. Кучевая туча, громоздившаяся недавно у самого горизонта, куда-то исчезла. Сейчас небо там было ясным и чистым. Внизу туманилась долина. Лунное сияние, стелившееся по ней, будто указывало Савке путь туда, куда он устремлялся сердцем.

Савке вдруг вспомнилось всё, что происходило во дворе кузнеца Данилы и в дороге, когда они выходили из хутора… Он вспомнил даже такое, на что тогда, кажется, не обратил должного внимания.

«Дочка, выведи, покажи хлопцам наиближайший путь степью…» – уже прощаясь, проговорил кузнец.

«Да они теперь найдут дорогу сами, учёные!..» Оксана сняла с головы белый платок, повязала цветную косынку и подала знак трогаться.

Они вышли за стены и сразу же очутились в леске, который перерезала неширокая речушка. Девушка ступила на узкую кладку, качнулась и в один момент очутилась на том берегу. Лукаво усмехаясь, стала дожидаться их.

Вслед за Оксаной пошёл Лукаш. Тонкая доска прогнулась, вот-вот переломится. Лукаш шагнул раз-другой и, не удержавшись, плюхнулся в воду. Савка был немного ловчее, но, наверное, тоже полетел бы в речку, если б девушка не подала ему свою руку.

Прикосновение её руки, казалось, обожгло Савку, пронзило всего – невидимая лёгкая волна качнула его, начала возносить, возносить…

– Вот так, дружище, – возникая внезапно из ковыльного половодья, словно из воды, проговорил Гордей. – Слышал сегодняшнее атаманское «Надо быть настороже»? Вот это «быть настороже» с нами везде: в степи около отары, в поле у плуга и на вышках-фигурах. А вспыхнет на этих вышках огонь – готовься к бою или убегай. Мы такие, что не убегаем. Даём сдачи и панам, и мурзам-баям. Забегаем иногда и в ихний Крым. Помню, как однажды с кошевым Иваном…

– С Сирком? – спросил, затаив дыхание, Савка.

– Да, с ним, друже, с ним. Хорошо попировали! Святое дело совершили, освободили из неволи многих наших людей. Навеки будет слава кошевому Ивану Дмитриевичу, навеки! – Голос Гордея повысился, зазвенел, и сам он стал будто выше, солиднее. Пистолет и ятаган, с которыми Гордей никогда не разлучался, сейчас придавали ему какую-то особенную внушительность, и сказанные им слова, казалось, взвились, кружат над степью, и всё окрест притихло, замерло, словно заворожённое, прислушивается.

Увлечённый рассказом, Савка видел и себя среди того неугомонного, отчаянного, смелого низового товарищества, был готов к поединкам, героическим подвигам. И ещё ему хотелось, чтобы рядом находился кто-либо из близких, своих. Лучше всего, если б это был Лукаш: с таким другом надёжно, ему можно во всём довериться. И он жалел, что нет сейчас здесь его товарища и он не слышит такого интересного рассказа…

А Лукаш в это время, словно оцепенелый, лежал под возом с закрытыми глазами, но не спал. Перед ним, в который уже раз, происходило всё то, что было вчера в кузнице… Вот стоит он около кузнечного меха, не спеша дёргает за верёвку, и с присадистого горна с шипением и гудением вырывается широкое, тонкое, как лезвие, пламя, брызгают золотые искры. В открытые двери кузницы Лукашу видна маленькая, с узкими окнами изба, хлев и большая, развесистая, с густыми спутанными ветвями вишня. Вдруг открылись высокие, кованные железом ворота, и во двор на лихом коне буланой масти влетела девушка. Она на скаку осадила ретивого коня, в тот же миг легко соскочила с седла и направилась в кузницу. Какую-то долю секунды удивлённо рассматривала присутствующих и, встретившись глазами с Лукашом, улыбнулась ему. А может, и не ему. Может, просто оттого, что Савка б это время неудачно ударил молотом по раскалённому железу.

В кузнице и когда Оксана провожала их, он не раз встречался с глазами девушки – чёрными, ласково-обаятельными, ловил её чарующую улыбку. И вот теперь все его мысли были о ней. Сердце сушит тревожная и сладкая тоска…

Лукаш открыл глаза. Посмотрел вокруг. «Странно. Так скоро ночь кончилась, – удивился он. – И утренняя заря почему-то поднимается не там, где ей должно быть. Что-то невероятное…»

– Эй, люди! Эй, вставайте!.. – истошно закричал вдруг Лукаш, поспешно выползая из-под воза.

Неподалёку пылал какой-то необычайный, с синеватыми языками-каймами, огонь.

– Что было, то сплыло… – как бы самому себе, задумавшись, проговорил Головатый. – А может, ещё доведётся где-нибудь погарцевать? Может быть, кто знает. А пока что…

– Как это? – удивился Савка.

– А так, – глухо сказал Гордей. – Около возов, да ещё чужих, не погарцуешь. Да и ты, казаче, недалеко ушёл от того, что на побегушках. Имеешь одну пару волов, которую мать с горем пополам держит, а присматриваешь в обозе ещё за двумя парами чужих.

– Так разве только я присматриваю, – не понимая до конца, о чём идёт речь, сказал Савка.

– Нет, конечно. Другие тоже. Такие же горемыки. Карп, Иван, Семён, Лукаш… У них, так же как и у тебя, по паре волов и по одному возу, а управляются каждый около трёх, а то и четырёх чужих…

– А ватаг Мартын? – спросил Савка.

– Да и Мартын Цеповяз не ушёл далеко. Такой же горемыка и дурень, как я, как ты, – ответил насмешливо Головатый. – Водит степями чужие обозы – набивает чужие карманы и ждёт, что капнет ему с чужих, хозяйских рук. А оно, бывает, дадут из милости какой грош, а то и дулю. Бери этот грош, да ещё и благодари, а то надают по шее. Вот так. И сейчас: везём рыбу, соль, товар… А кому? В глотку Саливону – сто болячек ему в бок!

– Кислию! – вскрикнул Савка, представляя большую, огороженную дубовым частоколом усадьбу, добротную, на каменном фундаменте хату, амбары, овины; да и самого хозяина – чванливого, спесивого Саливона, пожилого уже холостяка. На людях Кислий любит рисоваться, ходит на барский манер в кунтуше, выезжает на ретивом коне, да ещё в окружении своих наймитов, которых называет гайдуками.

– Да, Кислию, – подтвердил Гордей. – Цепкий, когтистый, чертяка. Попадёшься – не вырвешься… А впрочем, как кто – иногда и вырываются. Вот так. Плоховаты мы стали. Плоховаты! – в сердцах проговорил Головатый. – А если бы высекли искры…

– Из хорошего кремня, – добавил Савка.

– Из горячего сердца, друже, из горячего… – сказал с нажимом Гордей и замолчал.

Из лагеря в это время донеслись тревожные выкрики.

Над возами пламенело зарево.

Савка и Гордей поспешили к обозу.

Около полыхающих чёрных камней стояли крайне удивлённые чумаки. Некоторые из них крестились. Да и было чему удивляться. Вчера вечером, после ужина, когда с костра сняли котлы, каменную печь развалили полностью и, как это делали обычно, залили водой. Да наверное, остался жарок. Вот камни, на удивление всем, и разгорелись, взялись огнём. Дым стелился вонючий, едкий, не такой, как от тлеющего дерева или кизяка. Да и пламя было какое-то необычное – желтовато-синеватое, жаркое, слепящее.

Камни поливали водою, но пламя от этого разгоралось ещё сильнее. Чумаки были просто поражены: ведь такого никто из них никогда не видел и никто никогда об этом не слышал.

– Это, наверное, твёрдая смола какая-то.

– Нет, смолою вроде не пахнет.

– Да камень это!

– Но ведь камень не бывает такой крохкий.

– И не горит.

Чумаки брали в руки чёрные блестящие хрящеватые куски, продолговатые осколки, рассматривали их, растирали в пальцах.

– Что-то чёрное и маслянистое, как сажа.