Текст книги "Искры гнева (сборник)"

Автор книги: Павел Байдебура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 27 страниц)

Последнее время Тымыш Вутлый дневал и ночевал около обоза. Проверял снаряжение, исправность возов – хороши ли грядки, дышла, не трут ли ярма, как подмазаны оси, – и встретиться Гордею и его друзьям с новым атаманом с глазу на глаз, без свидетелей, в эти дни было просто невозможно.

И вот стало известно: последнюю ночь перед отъездом Тымыш будет ночевать дома.

– Не прозевать бы, товарищи, – взглянув на небо, проговорил Максим Чопило, – а то проморгаем. Времени в обрез.

– Впритык, – добавил Михаил Гулый.

– Да, впритык, – поддержал их Гордей. – Обоз нужно задержать только тогда, когда его обезглавим… Сегодня ещё можно что-то сделать. А завтра… – и он развёл руками покачал головой.

– А если не договоримся с этим Тымышем, что тогда? – спросил Михаил.

– Последняя надежда на нашего волшебника-знахаря, – поглядывая на Гордея, сказал Максим. – Может Сыть, он выручит…

– Выручу, – лукаво подморгнул Головатый. – Тот, кто употребит мои лекарства, далеко не убежит, прикипит к своему месту.

Когда совсем стемнело, они подошли к хате Тымыша. Гордей показал, в какое окно стучать, и стал недалеко, за кустами сирени, что росли против дверей.

Хозяин не замедлил явиться.

Он переступил порог и остановился: удивлённый, настороженный. Нежданные "гости" поздоровались, пожелали доброго вечера.

Вутлый на приветствие ответил с неохотой.

– Мы по очень важному делу, – начал первым Максим.

– А кто ж вы такие? – немного осмелев, спросил Тымыш.

– Кто и откуда – не интересуйся, – решительно предупредил Михаил.

– Но если интересуешься, то знай, – сказал так же решительно Максим, – за нами большое товарищество, и весьма почтенное. Нам, уважаемый, известно, – произнёс он уже спокойно, по-деловому, – тебя назначили атаманом и будто бы вы завтра выезжаете.

– Завтра, – глухо буркнул Тымыш.

– А мы просим не выезжать… Не выезжать! – повторил ещё раз Максим.

– К отъезду уже всё готово, – несмело проговорил Вутлый. – Как же это так?..

– А так, – повысил голос Максим. – Задаток, который ты получил, возвратишь! А самому нужно, наверное, заболеть. Мы просим, понимаешь, просим!..

Тымыш только сейчас заметил, что у обоих посетителей под накинутыми на плечи жупанами торчат пистолеты, а к поясам приторочены сабли.

– Но как же это, здоровый, совсем здоровый – и вдруг больной? Никто ж не поверит…

– Вот, держи! – протянул Тымышу Максим кошелёк с деньгами. – А вот это, – подал он маленький узелок, – если нужно заболеть… Возьми хотя бы половину, разбавь водою и выпей. Как будешь выполнять нашу просьбу и совет – проверим.

– И об этой нашей встрече, хозяин, никому ни слова, – предупредил Михаил.

– Помни!.. – крикнул, не утерпев, из-за кустов Гордей.

В тот же момент все трое исчезли в ночной темноте.

…Войдя в хату, Тымыш засветил каганец и пересчитал высыпанные из кошелька деньги. Их было много. Вутлый обрадовался: можно не только отдать Кислию задаток, а ещё купить и себе две пары воло? даже с ярмами.

Налюбовавшись деньгами, Тымыш развязал таинственный узелок. В нём находилась вроде бы обыкновенная соль. Попробовал языком – да; что-то солёное и горче полыни.

"А вдруг это отрава?! – испугался Вутлый. Попробовал ещё раз. – Нет, не может быть…" Он отсыпал половину содержимого узелка в воду и выпил. Постоял немного с закрытыми глазами. "Вроде ничего. В животе не печёт, не колет… Что же будет завтра, если я не выйду на рассвете к обозу?.. – Но, взглянув ещё раз на кошелёк с деньгами, Тымыш решился: – А, будь что будет!.. Если уж болеть, то болеть по-настоящему!" И он выпил остаток горькой соли.

Всю ночь Тымышу не спалось. Он тревожился, как и что с ним будет, если к нему не придёт обещанная болезнь. Его беспокоило, что он ничего не чувствует, будто бы и не пил эту горечь.

На рассвете, когда Вутлый наконец-то задремал, сквозь сон он услышал призывные звуки рога – это со двора Кислия сзывали чумаков и оповещали село, что обоз отправляется в дорогу.

"Пусть трубит…" – махнул рукой Тымыш. Он поднялся с постели, ещё раз полюбовался деньгами, даже потряс их в раскрытом кошельке, чтоб послушать, как они звенят, затем отсчитал несколько золотых, которые нужно было вернуть Кислию, и снова завалился в постель.

Вскоре в хату Вутлого пришли нарочные от Саливона. Они были удивлены, что тот, кто должен быть сейчас около обоза первым, – вылёживается. Но, узнав; по какой причине Тымыш находится в постели, посочувствовали ему, посоветовали лекарства и пошли сказать хозяину о скоропостижном несчастье.

Вторично прибывшие нарочные заявили, что волы уже в ярмах и что атаман должен явиться немедленно и отправляться с обозом в путь, отлежится, мол, на возу, а всякие лекарства ему будут приготовлены.

В третий раз нарочные – гайдуки – ворвались, подхватили Тымыша под руки и насильно повели к Саливону.

Опечаленный, что не сдержал слова, что, наверное, придётся возвращать такие большие деньги неизвестным ночным посетителям, да ещё и нести, видимо, какое-то наказание, Тымыш был готов на отчаянный поступок – вырваться и куда-нибудь убежать. Но гайдуки держали его мёртвой хваткой, вели, куда хотели. И Тымыш злился на тех неизвестных ночных посетителей, "Обещали, что заболею, но в животе лишь немного побурчало, и всё".

Но возмущался он напрасно.

На дворе Кислия у переднего атаманского воза стоял отец Танасий со всем своим причтом. Над их головами развевались разноцветные, позолоченные хоругви. Рядом с отцом Танасием находились Саливон, Казьо Пшепульский и группа каменских богачей. Все с нетерпением ждали атамана Вутлого.

Наконец явился и он. Правда, не по своей воле, но всё же явился. Чумаки тут же поспешили к своим возам. Обоз начал оживать. Защёлкали кнуты, послышалось: "Гей, гей! Цоб, цобе!" Задние возы стали подтягиваться к передним.

И вдруг… Как раз в тот момент, когда батюшка, поднимая мокрое кропило, начал благословлять, а за ним заученно, дружно и торжественно запели дьяк и певчие, Тымыш тревожно, глухо вскрикнул: "Ой" – и, схватившись за штаны, тут же присел на корточки.

Батюшка и все, кто его сопровождали, видя такое дело, отвернулись, а потом быстро покинули двор.

Вскоре ушёл, никем не удерживаемый, и Тымыш Вутлый.

Чумаки начали выпрягать волов из возов, загонять их в загон. А звонарь на колокольне продолжал назойливо вызванивать, уверенный, что провожает обоз в дорогу.

Августовской, озарённой луной ночью три десятка чумацких возов выехали из Каменки на восток. За селом они присоединились к обозу, который прибыл с юга, из Запорожья.

Мартын Цеповяз обошёл длинный ряд мажар, но не проверял, чем они нагружены. После этого обхода чумаки собрались все вместе. Мартын снял шапку, низко поклонился и застыл в ожидании – настал час избрания атамана обоза.

– Цеповяза!

– Мартына!

– Мартына! – разнеслось многоголосое, утверждающее. И сразу стало тихо. Больше никого чумаки не называли.

Цеповяз поднял голову, выпрямился, поблагодарил, поздравил всех и пожелал счастливой дороги. Чумаки тоже почтительно поклонились, пожелали старику здоровья, твёрдой руки в делах и доброй удачи. Цеповяз взобрался на свой, передний воз и дал знак трогаться в путь.

Конные дозорные выехали вперёд.

Как-то незаметно с первого же дня Гордей Головатый стал правой рукой Мартына Цеповяза. Он помогал атаману наводить порядок во всём немудрёном хозяйстве обоза, а главное – следил, чтобы все чумаки-погонщики придерживались заведённых в дороге правил. Когда же возы останавливались хотя бы на минуту, Гордей проверял, всё ли исправно, не трут ли ярма волам шеи, как сохраняется товар и другая поклажа. А ещё – при всяком удобном случае – Гордей собирал степовиков и учил их орудовать саблей, пикой и метко стрелять из пистолета и гаковницы. Чумаки упражнялись охотно, с удовольствием, называли себя шутя «добровольцами», и, конечно, никто из них тогда не думал о том, что, скоро им всем пригодится эта воинская наука.

В первый день на отдых остановились далеко до захода солнца, потому что с непривычки от долгого перехода утомились люди, да и волы начали сдавать. Около лагеря разложили три костра и в трёх котлах начали варить пищу. В отличие от употребляемого обычно в дороге чумаками кулеша и саломаты, в этот раз на первый обед, или, скорее, ужин, сварили борщ и кашу; в сумках нашлись свежеприпасенные буряки, капуста, лук… Старое, уже немного пожелтевшее сало затолкли чесноком. Запахи от этого прадедовского, ни с чем не сравнимого яства затопили всю окружающую степь.

Гордею хотелось, чтоб каменчане и понизовцы скорее познакомились и подружились. Поэтому всех чумаков он посадил за один "стол" – на примятой траве, около котлов с пищей. Мартын Цеповяз, чтобы у чумаков был хороший аппетит, вытащил затычку из пузатого бочонка и налил каждому крепкой водки, кроме тех, кто ночью должен был нести караул.

– Добрая, чёрт бы её подрал! – начали хвалить горилку степрвики.

– Жгучая, а пьётся как вода холодная, текучая.

– На этом, наверное, и заговеем.

– У нашего вожака в дороге не поживишься..

– Да-а, прощайся, Семён, с чаркою, как дома с Одаркою.

– Да он сбежал от жинки, не попрощавшись.

– Ещё может наверстать, – заметил, усмехаясь, Гордей Головатый. – Отъехали недалеко от дома.

– Да и тебе, Зайда, можно возвратиться и заскочить к Саливону. Он, наверное, ждёт…

Эти слова вызвали у всех чумаков смех и напомнили о том, что Кислий, пронюхавши, каким способом был задержан отъезд на Дон его обоза, грозил сурово расправиться с виновником. На селе говорили, будто Головатый перед выездом заходил к Саливону с намерением попрощаться, но хозяина дома не застал.

– Говорите – ждёт?

– Конечно, очень хочет повидаться, расцеловаться зубами…

– Да Головатому приветствовать таких не впервой!

– Ветречался-здоровался, наверное, не с одним…

– Наверное, как только вылез из пелёнок, так и начал колошматить иродов.

Слова "не впервой" и "не с одним" напомнили о том, как Головатый начинал бурлачить-казаковать. Это было очень интересно. Об этом много говорили, когда Гордей появился в Каменке.

А было всё якобы так.

На семнадцатом году жизни крепостной магната Потоцкого Гордей решил бежать из панской неволи. Думал-гадал, куда б это податься, и решил: на Сечь. Попрощался с сестрою, в семье которой проживал, и двинулся в путь. Уже в дороге наедине решил, что, наверное, негоже являться перед славным низовым рыцарством, не совершив ни одного поступка, достойного мстителя. Да и не "отблагодарил" он, уходя, своего пана за всё то, что перенёс, работая пастухом в его имении.

Не долго думая, воротился он в родное село Рубайку над речкой Синюхой, поджёг панское поместье и вновь отправился своей дорогой. Но вскоре гайдуки его поймали. Гордея били, истязали как могли, а затем пан приказал посадить его на кол.

Однако ночью, перед самой казнью, Гордей опять бежал. Уходя, не утерпел, завернул снова к дому наилютейшего палача. Пробрался в спальню, связал его, облил дёгтем и хотел поджечь, но оказалось – нечем. И только позже, во время одного из походов сечевого товарищества, Гордей посетил своё село и не упустил случая как следует "поздравить" своего пана…

Костры догорают. Котлы пустые. Ложки в карманах. А гуртовой дружный разговор продолжается и продолжается. И всё о том же, только что оставленном, свежем в памяти, близком сердцу: о тихой, мелкой речушке Волчьей, о родном селе. Ещё вчера у степовиков была работа в поле, в огороде, начали обмолот зерна, а сегодня будут собирать урожай без них; беспокоило, как будет в этом году с посевом озимой, выпадут ли дожди. А из весёлых происшествий прежде всего вспомнили и посмеялись вволю над тем, как Тымыш Вутлый преградил дорогу Кислиевому обозу. Говорили, будто Саливон искал атамана для своего обоза даже в соседних сёлах, но после того случая с Тымышем никто не решался браться за это дело.

Когда разговор зашёл о Кислии, два чумака вдруг замолчали, пригнули головы и начали прислушиваться. Это были Карп Гунька и понизовец Михаил Гулый. Ни тот, ни другой ничем не выдавали себя, что они однодумцы, вели себя очень осторожно, даже избегли встреч друг с другом. И, разумеется, никто из чумаков не мог даже подумать, что эти двое в сговоре между собой и Кислием.

Гунька помогал Саливону готовить обоз в Дикое поле. А когда с этой затеей ничего не вышло, тот же Карп Гунька свёл Гулого с Саливаном, и Гулый продался Кислию: нашёл ему дорогу-лазейку, в которую тот и пролез, да ещё очень ловко.

Ни Гордей Головатый, ни Мартын Цеповяз и никто другой из чумаков не знали, что под видом возов, прибывших из Запорожья, в обозе идут мажары Кислия и ещё одного казацкого дуки. А когда эти мажары будут нагружены углём, то Карп и Михаил позаботятся, чтобы они попали к тем, кто их сюда направил.

…Костры погасли. Лагерь затих. Дремлет степь. Чумаки на возах и под возами. Дорога пролегает около села, поэтому здесь пока ещё безопасно. Но всё равно надо быть настороже. Караульные, затаившись в высоких травах, чутко прислушиваются, ловят малейшее нарушение тишины.

Савка стоял дозором среди кустов гледа. Взошла луна. От её серебристо-тусклых лучей и от густой багряной мглы окружающая степь казалась ещё более притихшей, таинственной. Парень присматривался, наблюдал, а мыслями был на берегах Волчьей, находился в Каменке, в своей хате. Ему виделась мать, вспоминались её наказы, просьбы и раздумья. "Если б ты не так настойчиво уговаривал-доказывал, что тебя просит общество, то я бы ни за что ни пустила, пусть другие чумакуют-богатеют. А может, они и без тебя нашли б тот чёрный камень?.. Но вижу, что ты и сам с большой охотой начал собираться. Ну, уж езжай. Будь счастлив… Да только остерегайся в дороге злого человека, холодного и горячего, плохой еды. Не один чумак навеки лёг край дороги порубанный, затрёпанный лихорадкой да из-за болезни живота. Отец твой, покойный Кузьма, уже возвращался из Молдавии, да не вернулся. Говорят, схватило его, скрутило, припал он к сырой земле, и всё… Так что будь осторожен, сынок…"

Савка обещал матери, что будет осторожным, не скрывал от неё, что едет с охотой: нужно показать, где лежит тот горючий камень, да и хочется ещё раз увидеть бескрайнюю, раздольную степь, Савур-могилу, хутор Зелёный. О том, что больше всего его тянет именно на хутор Зелёный, он решил матери пока не говорить. Скажет ей попозже, когда успокоится сердце и самому станет более ясно, как ему быть дальше…

Где бы Савка ни был и что бы ни делал, мыслями он всегда уносился в тот далёкий край, и само сердце его выговаривало страстно и нежно песенное имя" – Оксана… Но иногда закрадывалось в душу и томило сомнение: придётся ли ещё встретиться с ней, уловить её взгляд, услышать её голос…

Прошли только первые сутки в дороге, ещё такая даль впереди, а Савке кажется, что он уже приближается к желанному. И быстрее бьётся его встревоженное радостью сердце. Какая же будет их встреча?.. И встретит ли?.. А может, это только он стремится к ней, а она – к другому… Савке вдруг вспомнилась песня:

 
Ты напейся воды да холодной,
Да забудь ты об этой дивчине.
Ой пил я воду, да холодную,
А она всё не пьётся.
А как вспомню про ту дивчину,
Аж сердце забьётся…
 

«Хотя бы перед кем-нибудь облегчить бы душу, – думает Савка. – Все чумаки свои, знакомые, но не близкие. Эх, был бы здесь Лукаш! Но он остался дома…» Когда набирали чумаков на обоз, Лукаш тоже начал готовиться, а потом заявил, что не поедет – неисправный воз, нужно готовить пашню, а там и сеять озимую, да и нет охоты вырываться под осенние дожди, в непогоду. Но Савка догадывается, что причина у Лукаша другая, – Варька Гутякова, за которой парень начал ухаживать. Прошёл даже слух, что осенью они сыграют свадьбу. Сожалея, что рядом нет товарища, Савка в то же время утешал себя мыслью, что, может, это и к лучшему. Ведь Лукаш так же, как и он, неравнодушен к Оксане. А вдруг и она к нему тоже?.. «Какой же я дурень!» – выругал сам себя Савка за такие нехорошие мысли. Он пытался отогнать их прочь и… не мог. Это злило его, и одновременно нарастало желание скорее очутиться в хуторе Зелёном. Там наверняка всё выяснится…

Неподалёку из травы вынырнула и замаячила, купаясь в лунном свете, чья-то фигура, послышались крадущиеся шаги. Савка узнал Гордея. Но на всякий случай приготовил пистолет и спросил приглушённо: кто идёт? Головатый ответил. Он приблизился к Савке, остановился и начал прислушиваться. Савке вспомнилась почему-то стоянка обоза около заросшего тёрном кургана, в то первое своё чумакование. Как они вдвоём с Головатым пасли тогда волов и вели разговор. Сейчас, на диво, будто всё повторяется: как и тогда, он не может успокоить своё сердце, и ему опять хочется поговорить с Гордеем о том же самом. По удобно ли?

И всё же Савка осмелился.

– Вот мы едем… – начал он и вдруг запнулся. – Как вы считаете, когда будем около Северского Донца? И остановится ли обоз около Зелёного хутора?

– Именно затем и едем, чтобы там остановиться, – ответил несколько удивлённый таким вопросом Гордей. – Остановимся обязательно. И ты поведёшь нас к тому месту, где лежит чёрный камень…

– А там недалеко хутор…

– Недалеко, – согласился Гордей. – В нём, наверное, тоже будем. Но это ещё вон где… Не одна ночь, не один день ещё впереди… Иди-ка отдыхай.

Однако Савка не торопился уходить. Он был рад, что разговорился о милых его сердцу местах.

– Иди, иди, – приказал Головатый.

Савка ещё немного постоял и затем не спеша пошёл к своему возу, напевая про себя:

 
Ты напейся воды да холодной…
 

Недосыпая ночей, поднимались чумаки на рассвете и двигались до обеда на восход солнца, а потом – за солнцем и уже под вечер – от него: спешили, пока была сухая дорога. И так каждый день.

В тот предпоследний день, когда надо было поворачивать на юг, к морю, к Таганьему Рогу, тоже спешили. Солнце в то утро вынырнуло какое-то заспанное, оно будто поманило за собой, указало, где его искать, и спряталось. И только примерно уже в полдень появилось снова: чистое, ясное, ласковое. И всё вокруг сразу стало шире и милее.

Ещё не наступил вечер, но передний воз остановился. На нём поднялась высокая тычка – внимание. Атаман прошёл в степь, огляделся и подал знак обозу – съезжать с дороги.

Обоз стал лагерем на том же месте, где останавливались чумаки-каменчане весною. Невдалеке виднелся тот же поросший тёрном бугор, из-за кустов, словно притаившись, выглядывали каменные бабы, во все концы разбегался волнистый простор, только там уже играет не изумрудно-зелёное кипение, а седеющие ковыльные плёсы, протянулись густые дымчатые полынные полосы, рослые травы сровняли промоины, заполнили широкие ложбины, – казалось, там прячутся сайгак, лиса и заяц; птицы ещё не собираются в стаи, кроме говорливых весёлых скворцов; ещё слышен щебет и писк, а на буграх уже протянулись желтоватые полосы, но ещё играют, ещё привлекают переливчатые краски полуденного лета.

Здесь, вблизи дороги, должен быть продолжительный отдых.

Сразу же, как только расположились, все, кто был свободен от лагерных обязанностей, отправились к обрыву, где Савка нашёл горючий камень.

Чумаки продвигались медленно, путаясь в высокой, потрёпанной ветром траве, хотя всем не терпелось скорее прибыть на место.

– Вон там… – показал рукою Савка, когда подошли к глубокому и длинному оврагу.

Но, кроме чёрных, уже застывших потёков, которые сбегали вниз по стенам оврага, никто ничего не увидел.

– Наверное, кто-то забрал или его смыло водою, – высказал догадку Савка, удивлённый, как и всё, что угля нет. – Да, кто-то забрал, – повторил он. В его голосе слышалась тревога.

Да и как же не тревожиться! Сколько было измерено длинной степной дороги! Какие были надежды! И вот…

"Был же он! Был!" – хотелось крикнуть Савке во весь голос. Но разве этим делу поможешь? И он молчал. Молчали и огорчённые чумаки. Потупившись, они пошли вдоль оврага на юг. Но овраг дальше расширялся, мельчал и покрывался травою. Чумаки, пригорюнившись, вернулись назад.

– А то ли это место? – спросил Гордей.

– Конечно, то! – чуть не выкрикнул Савка, обрадовавшись, что с ним хоть заговорили. – Я приметил тогда вот эти два куста боярышника…

– Боярышника в степи много, – сказал кто-то с упрёком.

– Но память у хлопца дай бог каждому!

– Не может быть, чтобы Савка ошибся.

– А посмотрите, вон поперёк какая-то чёрная полоса.

– Да, будто бы уголь…

– Будто глыбы…

Чтобы добраться до этой чёрной полосы, чумакам пришлось спуститься на дно оврага, а потом лезть по его откосу вверх. Радости чумаков не было предела – они увидели уголь. Но как взять его отсюда?

Решили обратиться за советом к своему человеку – к кузнецу Даниле. Кто-кто, а уж он-то наверняка знает, где здесь наилучшие залежи этого горючего камня и как его добыть из-под земли.

В хутор пошли небольшой группой: атаман Мартын, Гордей, Карп и Савка. Идти быстро опять мешала чумакам та же высокая, местами сплошь полёгшая трава, нагромождения мелкого камня и хвороста, а ещё – канавы, хотя и не глубокие, но засыпанные густой трухою, ступишь – и обсыпает тебя с ног до головы пылью.

Савка готов был даже подгонять чумаков, ему казалось, что идут они уж слишком медленно. Он вырывался вперёд, взбегал на пригорки и всматривался в даль, ему не терпелось скорее увидеть хаты Зелёного хутора.

Наконец на горизонте показалась высокая, и вроде с аистиным гнездом, сторожевая вышка. А вскоре внизу, под горою, замаячили деревья и среди них – строения.

Савка первым взошёл на кладку через речку.

Ещё издали, как только вошли в хутор, чумаки услышали размеренные удары железа о железо. Даже никого не спрашивая, по одному лишь этому звону можно было догадаться, где усадьба Данилы.

Чумаки прошли через сад и очутились во дворе, огороженном каменным забором.

– Отец, а к нам люди! – послышался звонкий девичий голос.

В дверях кузни, держа в клещах багряный железный обрубок, показался Данило и тут же исчез. А в следующий миг произошло такое, чего никто не ожидал. Из кузни выбежала девушка и с радостным возгласом "Приехал!.." кинулась к Савке, припала к его груди и – расплакалась.

Но вдруг опомнилась, смутилась и убежала в хату, из дверей которой вышла в это время и приветливо поклонилась гостям хозяйка Настя.

– Вот это встреча!.. – низким, но чистым, приятным голосом проговорил Данило, появившись снова на пороге кузни.

Сказанное могло относиться и к Оксане с Савкой, и к Мартыну, с которым начал целоваться хозяин, и ко всем присутствующим, которых он радостно приветствовал.

– Очень прошу, друзья, извинить, – обратился Данило к гостям, – подождите минутку, побудьте одни. У меня в горне железо и может перегреться.

– Если нужна помощь, то её может вам оказать наш кузнец, – предложил Гордей.

Да, да, поможем! – подтвердил Мартын. – Давай-ка, хлопче… – повернул он голову к Савке.

На Савку сразу же повеяло чем-то запомнившимся, близким и родным. Он не спеша, привычно и сноровисто подпоясался фартуком, что висел на стене, наверное оставленный Оксаной, подживил мехом огонь, вытащил красное, брызжущее искрами железо и начал орудовать молотком.

Чумаки столпились у дверей кузни. Об удивительных конечных способностях Савки, работавшего под наблюдением Лаврина, они уже знали. Но им хотелось, чтоб и здесь он показал себя хорошим умельцем, и поэтому внимательно следили за каждым его движением.

Под ударами молотка обрубок железа быстро изменялся. Из бесформенного толстого он стал плоским, гранёным, а затем превратился в скобу: Савка пробил в ней нисколько дыр для ухналей и начал приваривать короткие шипы.

– Так, так, – словно заворожённый, не отводя глаз от работы парня, говорил Данило.

Вскоре Савка вытащил щипцами из воды и бросил на землю готовую, с синеватым отблеском подкову…

Данило заключил Савку в объятия.

– Кузнец, настоящий кузнец!..

– Ученик мастера Лаврина, – словно между прочим, но не без гордости сказал Гордей. – Ученик.

Когда сели за стол под развесистой вишней, чумаки рассказали Даниле, зачем пожаловали к нему.

…Когда атаман Мартын с товарищами возвратился, чумацкий лагерь ожил, закипел, разделился на тех, кто должен остаться здесь, около обрыва, и, добывать чёрный камень и кто поедет на Дон. Не обошлось и без нареканий, неудовольствия. Атаману не раз приходилось выслушивать просьбы и домогательства. Оказалось, многим хотелось остаться здесь и добраться до того чёрного угля. Такая просьба была и у Карпа Гуньки. За него настойчиво просил и понизовец Михаил Гулый. Он доказывал, что в дорогу на Дон людей подобралось много, а здесь, в степи, долбить камень нужны здоровые руки. Цеповяз, подумав, дал своё согласие.

По совету Максима Чопило атаманствовать обозом, который пойдёт на Дон, должен был Михаил Гулый. А по настоянию Гордея помощником Гулого стал Семён Сонько.

Когда всё утряслось, у Михаила Гулого и Карпа Гуньки состоялся свой тайный разговор.

– Всё там было в порядке? – спросил Гулый, кивнув головой в сторону хутора.

– Всё хорошо, – ответил Кари. – Оказывается, кроме того места, которое указал Савка, в том же районе есть ещё места, где из земли выпирает чёрный камень. Кузнец согласился помогать. Он сделает несколько домов-долбилок и вёдра-бадьи. Обещал ещё, что копать помогут хуторяне, которые уже умеют работать под землёй.

– Ты остаёшься здесь, так что присматривай, за волами, да чтоб камень был отборный – большими грудками, – повышенным тоном на правах старшего сказал Михаил. – А у меня на Дону тоже есть дела. На вот, возьми, – подал он завязанные в узелок деньги. – Это от хозяина. Может быть, понадобятся кого-нибудь задобрить.

Переговорив, Гулый и Гунька начали расходиться.

– А Савка – подмастерьем у того Данилы, – уже вдогонку выкрикнул Карп, пряча деньги в карман широких шаровар.

Михаил вернулся, подошёл к Гуньке.

– С ним тоже будь поосторожней, – озираясь вокруг, сказал почти шёпотом. – Он того… Из Гордеева кодла правдолюбов… – добавил зло, язвительно. И, сутулясь как под тяжёлой ношей, Гулый поспешил к возам, которые уже выезжали на дорогу.

…Кончились тёплые дни августа. Сентябрь начался густыми обложными дождями. Но потом распогодилось. Умытая степь будто присмирела и поблекла. Она вдруг утратила свои разноголосые звуки: с вечерними долгими сумерками на землю спадала грустная, задумчивая тишина. А может, всё это только казалось озабоченному Савке, который всегда был весёлым, любознательным, а теперь стал печальным и будто бы ко всему безразличным.

Он с тревогой ждал возвращения с Дона чумацкого обоза – тогда придётся расстаться со всем, что ему стало здесь таким дорогим. Из мыслей не выходили сказанные Оксаной слова, тревожные, жаркие и нежные: "А как же я без тебя здесь, любимый? Как?.." Остаться тут, чего властно требует сердце, Савка не может. У него есть родная сторона, родная мать. А в таком деле нужен её совет – благословение. И так ежедневно и где бы ни был. И уже казалось, не голос, а только глаза Оксаны, красивые, манящие, спрашивают: "Как же… без тебя?.."

Но вскоре всё решилось неожиданно и будто бы так, как нужно.

Во второй половине сентября к терновому бугру с Дона, из Таганьего Рога, прибыли чумаки с нагруженными солью и рыбой возами. Встреча была радостной, ведь долго не виделись.

Рядом с Чумацким шляхом стояло около четырёх десятков мажар-, наполненных чёрным камнем. Хорошо чумаковалось и тем, кто вернулся с моря. Только печалило всех известие о смерти Семёна Сонько.

– Всё шло у нас хорошо и со скотиной, и с торгом, – печальным голосом рассказывал Михаил Гулый, – но с нашим дорогим Семёном приключилась беда. Покупая рыбу, мы решили немного подмагарычить донских продавцов. Я, признаюсь, выцедил тогда, наверное, полкварты горилки – и ничего. А Сонько – немного, чарку-другую. И надо же… скрутила его будто болезнь живота. Враз посинел, весь скорчился и отдал богу душу… – Рассказывая, Гулый то и дело поднимал к небу глаза, крестился, шептал молитву, казалось, плакал, затем склонил голову и замер в печали.

Выслушав Гулого, чумаки долго стояли понурые, опечаленные, а потом, не сказав ни слова, начали расходиться к своим возам.

Здесь что-то не так. Он, не так! – подходя к Головатому, проговорил старый понизовец Свирид Свербляк. – Семёна Сонько, бывало, и полштофом с ног не собьёшь, а тут вдруг завял от маленькой чарки.

– Была она, наверное, не простая, а с зельем… – высказал свою догадку Гордей.

– Конечно, была не простая…

– Дознаемся!.. – сказал Головатый и заспешил к атаманскому возу.

Передышка тех, кто приехал, была короткая. Попасли волов, осмотрели возы, подмазали оси – и готово. Огромный, версты в две длиною, обоз с углём, рыбою и ещё с чем-то, старательно упакованным на дне возов, двинулся на запад.

Последними от глубокого обрыва отходили Савка и Данило. Кузнец решил поехать с чумаками, проведать родной край – село над Волчьей, погостить там, а потом с Савкой, а может быть, и с его матерью, старой Васелиной, возвратиться снова в хутор Зелёный.

Взволнованные, они в последний раз окинули взглядом далёкие, будто затуманенные очертания хутора Зелёного, синеватый горизонт, чёрные норы, где добывали земляной уголь, всё вокруг в степи памятное, родное.

– Счастливой дороги! – проговорил растроганно, тихо Данило.

– Счастливой! – повторил за ним Савка. И оба они поспешили присоединиться к чумацкой компании.

Прошла уже неделя, как обоз отъехал от тернового бугра. Чумаки пересекали долины и балки, мелкие, а то и совсем высохшие речушки, а степь всё так же стелилась перед ними, целинная и бескрайняя. Возы катили ровной дорогою, волы шли размеренно, без напряжения, и чумакам не надо было их подгонять – гейкать и щёлкать кнутами. Они могли пока подремать или перекинуться словом-другим с товарищами, а то и тихо затянуть песню – послать над необозримым простором свою радость или тоску.

Вокруг было тихо, дремотно.

И вдруг тишина нарушилась: послышался чей-то крик, громыхнул выстрел. Обоз остановился. На переднем возу поднялся атаман и начал подавать знак, чтобы чумаки ставили возы в тесный круг. Такое же указание передавал и Головатый.

Вдоль обоза промчались конные дозорные. Одни предупреждали:

– Татары!..

Другие призывно кричали:

– К оружию!..

– К оружию!..

С севера неровным широким полукругом взвивалась в небо, словно тучевая завеса, седая пыль. Впереди неё мчали, припав к гривам, на низкорослых прытких лошадях всадники.

Гул, топот, пронзительные выкрики нарастали.

Сдвинуть в круг все возы чумаки не успели. Несколько мажар в упряжке с волами так и остались на дороге.

Чумаки залегли за возами, между колёсами, вместо земляного вала насыпали уголь, щели заткнули скомканными ряднами, тулупами, свитками – всем, что было под рукой и могло защищать.