Текст книги "Искры гнева (сборник)"

Автор книги: Павел Байдебура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 27 страниц)

Возы подтянулись ближе один к другому и катились без задержки. Чумаки торопились, им необходимо было прибыть в Каменку на рассвете, а не в полдень, как планировалось раньше и на что рассчитывал Кислий, готовившийся именно в это время встретить со своими наймитами обоз на подступах к селу.

Каменчане спешили не напрасно. Едва солнце выглянуло из-за горизонта, как впереди показалась Каменка. В низине, в прозрачной лёгкой дымке над Волчьей, из зелени садов выглядывали белые хатки, а по бокам их толпились овины, хлевы, сараи. Далеко за селом сплошными полосами протянулись дубравы, топи, сенокосы. И над всем – голубое спокойное небо.

Последняя короткая передышка. Волов, как это было заведено уже издавна, на этот раз не выпрягали. Каменчане осмотрели только возы и привели в порядок себя.

Гордей собрал чумаков.

– Что будем с ними делать? – показал он на Кислиевы мажары с углём.

– Если по-честному, то уголь наш.

– Наши руки рубили…

– Мы его везли…

– Охраняли… – послышались голоса.

– На нём наша кровь…

– И наших друзей, – добавил Головатый.

– Да, и наших друзей, – повторили чумаки за Гордеем и сурово сдвинули брови. Они снова представили себе мчащихся с диким воем ордынцев… тела мёртвых побратимов… могилу в степи у дороги…

Чумаки сняли шапки, склонили головы.

– Пусть берёт его кто хочет, только не Саливон.

– Ему ни мерки!

– Ни полмерки!

– Ни горсти!

– Ни уголька!

– Отдадим своим людям!

– У кого мало топлива…

– В кузню нужно дать.

– В кузню для всего общества, – заговорили, перебивая друг друга, каменчане.

– Так и сделаем! – сказал решительно Головатый и дал команду трогаться.

Мажары разъехались по селу. Чумаки подкатывали к дворам, вызывали хозяев и спрашивали, не нужно ли им топлива. Никто от угля не отказывался. Одни брали четверть, другие – больше. Слух о том, что раздают горючий камень, быстро разнёсся по всей Каменке. День был воскресный, каменчане находились дома: они выходили на улицу и охотно помогали чумакам разгружать уголь с возов.

К двору Кислия мажары ехали уже пустыми.

На свою усадьбу Савка въезжал с двумя своими и двумя возами Данилы. Откинув налыгач, кнут и шапку, он упал на колени посредине двора, поклонился до земли. Ему казалось, что рядом с ним, тоже на коленях, склонила голову и Оксана. И они вдвоём ждут благословения…

Вышедшая из хаты старая Васелина хотела броситься к сыну, но так не было принято, и она подходила к нему спокойно, неторопливо.

Поднявшись, Савка кинулся в объятия плачущей от радости матери и начал целовать ей руки, лицо. Васелина поздравила сына со счастливым возвращением и только потом посмотрела, что он привёз домой.

– А это, мама, – сказал, смущаясь, Савка, – дядько Данило, – он хотел сказать "отец", но не осмелился. – Это тот, у которого мы гостили и ковали в кузне тогда, весною, я тебе уже рассказывал…

После этих слов Савка окончательно смутился и, краснея, отвернулся.

– Да мы с тобой, Васелино, – выручая парня, вмешался кузнец, – вместе же бегали на улицу, на первые гулянья. Помнишь?.. – И он учтиво поклонился.

– Как же не помнить? Помню… – радостно проговорила Васелина. – Мы же тогда соседями были.

– Так, может быть, и сейчас будем соседями. Да ещё более близкими, роднее… – лукаво подмигнув, сказал Данило.

– С добрыми людьми, как говорится, худо не бывает, – ответила Веселина. – Ой! Да что ж это мы топчемся здесь, среди двора? Заходите в хату, мои милые, заходите. Приведите себя в порядок с дороги, а я тем временем приготовлю на стол.

Мужчины подкатили в тень к сараю возы, выпрягли волов, пустили пастись на луг лошадей, разгрузили уголь, перенесли в кладовую оружие.

Переодевшись в чистую одежду, Данило и Савка вошли в хату. На пороге, как полагается, их встретила радостно хозяйка Васелина. Она открыла настежь двери и пригласила в небольшую, в два окна, светлицу.

Дубовый, покрытый белой скатертью стол был уже заставлен бутылями с вином, наливками, настоянной на разнотравье водкой, мисками с холодцом, жареными пампушками с чесноком, пирожками с ягодами и капустой, в мисках, на широких тарелках красовались янтарно-красные баклажаны, огурцы, свежие и солёные, будто покрытые изморозью кисти винограда, яблоки, груши и сливы; глиняную солонку окружали золотисто лоснящиеся отборные луковицы, сизые головки и зубки чеснока и всякое огородное зелье; отдельно на деревянном подносе лежали крутобокие зеленокорые и рябокорые арбузы, жёлтые набухшие – треснувшие дыни.

– Здравствуй, матушка! – весело прокричал с порога Гордей Головатый. – Угощаешь?

– Просим, просим дорогого гостя, – откликнулась Васелина и поставила на стол ещё одну миску и ложку.

Переступив порог, Гордей поклонился, поцеловал хозяйку, сел за стол и, приняв от Васелины полную чарку, с укором глянул на молодого хозяина:

– Что ж ты, Савка, такой неосмотрительный. Во двор заехал, а ворота – настежь. Заходи кто хочешь, хоть волк, хоть Саливон.

– А и правда! – охнула Васелина. – Волка, правда, не так страшно, как Саливона. Ведь Кислий лютее зверя. Пойди, сынок, закрой.

– Да я уже похозяйничал, взял на замок и накинул клямку, – сказал Гордей.

За столом завязался непринуждённый разговор. Васелина поделилась с гостями сельскими новостями.

– Когда каменчанский обоз отъехал, – начала она рассказывать, – Кислий ещё долго лютовал, обвиняя Гордея в том, что из-за него обоз его не пошёл на Дон, и угрожал по-своему отблагодарить Гордея. А ещё намекал, что он таки обманул понизовца, что, мол, уголь всё равно достанется ему…

– Обманул, да не совсем, – вставил Головатый. – Вместо угля дулю получил…

– В селе Саливон строит большую кузню, – продолжала Васелина, – а греть её, говорят, будут тем чёрным камнем.

– Нагреет… Нагреет, только ниже спины, – не утерпел снова Гордей.

– А я вам скажу, он таки прыткий, тот Саливон. Богатеет всякими способами: опутывает людей деньгами, спаивает водкой…

– Да будь он неладен, тот Кислий! – выкрикнул Гордей. – Хватит о нём! Давайте, матушка, лучше ещё по чарке.

– Так я сейчас, сейчас угощу медовой…

– Будьте наготове, – предупредил Гордей, когда Васелина вышла в смежную комнату. – Затевается что-то недоброе. Когда ехал сюда, то около корчмы видел Саливона с несколькими вооружёнными верховыми. Так что будьте наготове. Лошадей наших нужно спрятать где-то поблизости.

– Пистоли, ружья – в кладовой, а ножи – в хате, – сказал Савка. – Копи пасутся на лугу, в низине. За вербами их там почти не видать.

Васелина внесла ещё бутыль с вином и тарелки с холодцом, потом – несколько больших рябых арбузов и желтоватых дынь. Но не успела она всё это поставить на стол, как с улицы донеслось угрожающее, требовательное:

– Открывай!.

Затем послышались громкие удары.

– Ну, вот и начинается заваруха, – проговорил Гордей, вставая из-за стола. Он осмотрел пистоли, засунул их по бокам за пояс, накинул на плечи бурку, сдвинул шапку набекрень и направился к выходу. Следом за ним вышли Данило и Савка.

Васелина, держа ложки в руках, стояла побледневшая, ошеломлённая. Потом она бросила ложки на стол и схватила пистоль. В памяти её вдруг пронеслось, как давным-давно, ещё в молодые годы, она и Кузьма, её муж, вместе с соседями отбивались от татар, которые неожиданно заскочили в их село за поживой. "Но то были басурманы, а это ж свои люди… Нет, здесь, наверное, какое-то недоразумение…" – начала успокаивать себя Васелина. Она положила оружие на лавку и выбежала из хаты.

С десяток всадников гарцевали на улице, а несколько человек пеших пытались открыть замкнутые ворота.

– Нажимай сильнее!

– Поддень рычагом!

– Все разом!.. – слышалось подбадривающее, наглое.

Но открыть ворота было не так легко. Окованные железом доски не поддавались ударам брёвен и даже топоров. Тогда нападающие начали ломать ограду. И вскоре, перепрыгивая через поваленный забор, верховые и пешие ворались во двор.

– Берите их, вяжите! – орал вне себя Кислий. – Забирайте скорее возы! – подгонял он наймитов, которые вели ко двору несколько пар волов.

– Стой, чего вопишь?! – крикнул грозно Головатый.

Кислий направил коня на Гордея, выхватил пистоль. Но Головатый выстрелил вверх около самой морды коня, и тот шарахнулся в сторону, стал на дыбы. Саливон качнулся, взмахнул растопыренными руками и свалился на землю. Конь обежал двор и умчался куда-то на луг.

В этот момент появился Михаил Гулый и решительно кинулся на Гордея с ятаганом.

– Стасьо?! – вскрикнул удивлённо и в то же время будто радостно Головатый. – Давай! Подступай!..

Их ятаганы скрестились, зазвенели. Все, кто был во дворе, застыли, наблюдая молча этот поединок. Только Саливон, уже поднявшись с земли, выкрикивал в исступлении:

– Руби его! Руби другую руку! Руби его, негодяя!..

Лёгкий, ловкий Михаил, нападая, словно мотылёк кружил вокруг, казалось, неповоротливого, мешковатого в своих движениях Гордея. Но вскоре он начал сдавать – наскоки его замедлились, мелькание ятагана стало угасать. Гордей, будто избегая боя, отступал – шаг… ещё… ещё… И вдруг, пригнувшись, он мгновенно прыгнул в сторону, затем подался вперёд и вонзил в грудь Михаила свой ятаган.

– Проклятый! – в бешеной злобе заорал Кислий и выстрелил из пистоля. Он целился в Гордея, но Головатого в это время загородил Данило. Схватившись за грудь, кузнец упал мёртвым на землю.

– Отец! – вскрикнул Савка. Он подхватил на руки безжизненное тело Данилы, отнёс его под навес сарая и положил на траву под вишней. Когда Сапка выпрямился, то услышал подряд несколько выстрелов. Ему показалось, что пули просвистели у него над самой головой.

– Сынок!.. – раздался тревожный голос матери, и в то же мгновение она стала впереди, заслонив Савку собой. Грянули ещё выстрелы. Васелина вдруг покачнулась и начала падать.

– Сынок… сыно-чек… – прошептала она еле слышно и затихла.

Савка склонился над матерью, у него перехватило дыхание, глаза залили слёзы.

– В оборону!.. Ружья!.. Пистоли!.. – загремел рядом голос Головатого. – В оборону!..

Они залегли под возом, за кучей угля. В таком укрытии, им было сравнительно безопасно и удобно отбиваться. Вражеские пули, застревали в угле. А сверху от камней, которые бросали саливоновцы, их защищали поперечные брусья воза.

– Целься в Кислия! – приказал Гордей, подавая Савке ружьё. – Прежде всего нужно сразить его!

Четыре ружья и столько же пистолей давал и возможность довольно часто отстреливаться, не подпускать близко нападающих. Вскоре один из них припал мёртвым к земле. А другие начали поспешно отползать. Куда-то исчезли и наймиты, которые должны были забрать со двора возы.

Вдруг Кислий схватился за правый бок и как ошпаренный тут же выскочил на улицу. Вслед за ним побежали и остальные. Головатый вышел из засады и послал вдогонку нападающим ещё один заряд. Но те были уже далеко, и его пуля не достигла цели.

Улица опустела.

Солнце повисло над горизонтом. Наступал вечер. Напуганные выстрелами, криками, ржанием лошадей, каменчане сидели в хатах. Пока ещё никто из них ничего не знал о трагедии, случившейся во дворе Забары.

Упав на колени в головах двух мёртвых, которые лежали рядом, Савка застыл в немой глубокой печали, словно окаменевший – ни мыслей, ни желаний. Кажется, и сердце остановилось, леденеет от нестерпимой боли. И всё вокруг тоже онемело в печали – нигде ни звука, даже не шелохнётся покрытая багрянцем осени листва, поникла ржавая, седая трава.

– Снова приближаются саливоновцы, – сказал Гордей тихо и слегка коснулся плеча парня.

– Да, приближаются, – проговорил Лукаш, который тоже появился во дворе. – Целым отрядом выехали со двора Кислия. Чуб и Саломата уже командуют. Вам нужно немедленно уходить.

– Нужно, – согласился Головатый. – Нужно. – Он стоял хмурый, опечаленный.

– Возьмите моего коня, – предложил Лукаш.

– Спасибо, дружище, – поблагодарил Гордей. – Но у нас есть две своих лошади, да ещё Кислиев конь где-то на лугу находится. Пошли, Савка!

– Я здесь… Отомщу… – ответил, будто постепенно просыпаясь ото сна, Савка.

– Мизерная сейчас будет месть, – заявил Гордей.

– Уходи, родных твоих я похороню, – ещё раз посоветовал Лукаш. – За хатой присмотрю…

Послышался топот копыт, людские голоса, лай собак.

Савка поцеловал мать, затем Данилу, хотел было подняться, но снова будто оцепенел, склонившись над убитыми. Тогда Лукаш и Гордей взяли его под руки и подставили на ноги. Савка вдруг выхватил у Головатого ружьё и бросился навстречу всадникам, которые показались уже на улице.

– Куда? – крикнул, перехватывая его, Гордей. – Лезешь, как глупый телёнок в яму…

– Савка, я сделаю всё, как сказал, – проговорил Лукаш, хватая за плечо товарища.

Отряд всадников уже въезжал во двор.

– Спасибо вам, спасибо!.. – растерянно пробормотал Савка. Он топтался на месте, не зная, куда ему деться. Вдруг выпрямился, окинул взглядом двор. – Если уцелеет – твоё, Лукаш, – указал он рукой на хату и, словно отталкиваясь, коснулся плеча друга, а затем пригнулся и исчез следом за Головатым в вишняке.

Ведя коней в поводу, они пробирались редким, а местами и густым кустистым лозняком вдоль реки. Когда вышли на болото, начали вязнуть, вода брызгала из-под ног, обливала, пришлось выбираться на сухой грунт, а это значит – быть на виду.

– Дорога нам только на Сечь, – проговорил Гордей, но Савка, подавленный, ещё не пришедший в себя от того, что произошло, молчал. – Да! Двинем на Сечь! – уже решительно сказал Головатый.

Савка кивнул головой, затем оглянулся и остановил коня. Над селом высоко в небо поднимался чёрный столб дыма. Его седые клубы постепенно расползались, застилали низину, дома, сады, тянулись за течением Волчьей.

– Подожди, Саливон, будет так и с твоей усадьбой! – погрозил Гордей кулаком в сторону Каменки и рванул коня. Савкин конь тоже встрепенулся и пошёл галопом. Они выскочили на пригорок. Вблизи, версты за две-три, навстречу им мчались два всадника, а немного левей, полем, – ещё четыре.

– Назад! – скомандовал Головатый, круто поворачивая коня.

– А может быть, прорвёмся? – спросил Савка.

– У нас усталые лошади, и скакать нужно вспаханным полем, – возразил Гордей.

Тот же трудный переход болотом, кустистыми зарослями тальника, и вскоре они снова очутились на том же месте, около огорода, от которого начинали свой путь часа полтора тому назад. Они уже не догадывались, а видели: рига и сарай сгорели дотла. А хату лизали оранжевые, синеватые языки пламени. Трещали оголённые стропила, перекладины. Словно из широкой чёрной трубы, в небо с рёвом рвался, клубясь, огненно-дымовой вихрь.

Савка посмотрел и отвернулся.

– За мной! Поспеши! – скомандовал Гордей, чтобы хоть как-нибудь отвлечь внимание парня.

Огородами, проулками они выбрались за село и очутились на развилке дорог: одна стелилась на юг, а другая – на восток. Именно той, что поворачивала на юг, им и надо было не мешкая ехать. Но преследователи, видимо, догадались о намерениях беглецов – наперерез им из ближайшего от дороги перелеска вымчали четыре всадника.

– На восток! Не отставай!.. – крикнул Головатый и пустил коня вскачь. Но вскоре он остановился: на Чумацком шляху гарцевали, готрвые ринуться им навстречу, десяток всадников.

Все дороги были перерезаны. Гордею и Савке оставалось одно: попробовать пробиться к селу. Но там наверняка их ждёт засада, и они решили мчать в поле в направлении леска, который едва виднелся на горизонте большим тёмным пятном.

Солнце уже коснулось земли. Начало темнеть. Погоня не отставала. Но и не приближалась. Путаясь в густой траве, кони Гордея и Савки замедляли бег, спотыкались. Приходилось часто останавливаться, выбирать для лошадей более удобный путь.

Лесок оказался маленьким – низкорослый, густой кустарник, и лишь изредка встречались невысокие деревья: дубы, грабы, берёзы. Но спрятаться здесь всё-таки можно было.

Как только въехали в лиственную чащу, Савка залез на высокое дерево и внимательно осмотрелся. Густые вечерние сумерки уже скрадывали всё вокруг, но Савка всё же разглядел пасущихся неподалёку лошадей и шагающих около них взад-вперёд людей. Это были преследователи.

– Ночью сюда не полезут, побоятся, – проговорил задумчиво Головатый. – Но днём живыми нас отсюда не выпустят… Конём же ни днём ни ночью не проскочишь. Значит, спасти нас могут только ноги и трава…

– Как это? – ничего не понимая, спросил Савка.

– Давай-ка разведём костёр, – вместо ответа сказав Гордей. – Да побольше.

– Костёр?! – воскликнул удивлённо Савка.

– Да, костёр!

Когда запылал огонь и пламя взметнулось выше кустов, Савка и Гордей, словно никаких преследователей и в помине не было, громко затянули песню.

– А теперь подбрось-ка ещё хворосту и пошли отсюда, – тихо сказал Головатый.

Осторожно, крадучись, они пробрались на другую сторону леска. Осмотрелись. Поблизости, сколько видел глаз, – никого. Преследователи, наверное, ушли туда, где пылал огонь. Вскоре там действительно послышались голоса, ржание лошадей.

Гордей и Савка поползли в направлении ближайшего овражка. Когда добрались до него, встали и пошли во весь рост. Они спешили на восток, навстречу розовой кайме, что начала уже бледнеть. Вскоре из-за тучки выкатилась большая красноватая луна и стала спокойным, серебристым светом освещать беглецам дорогу.

Восход солнца Гордей и Савка встретили на берегу неизвестной маленькой речки, среди зарослей осоки и лозняка. Быстрая, без передышки ходьба, тревожная бессонная ночь давали себя знать – им хотелось скорее упасть на землю и заснуть крепким сном. Выбрав место – островок, со всех сторон окружённый водой и густым, высоким камышом, они остановились. Савка присел на кучу сухого хвороста и сразу же заснул.

Головатый караулил. Чтобы хоть немного отогнать одолевавшую дремоту, он черпал рукой из речушки воду и плескал её в лицо, на голову.

"Занесло, как в метель, когда идёшь наугад, не зная толком куда, – думал Гордей, прохаживаясь прогалиной вокруг Савки. – Ты хотел туда, а тебя вынесло в другую сторону. А нужно же найти тропинку!.. Зачем нам поворачивать на Сечь? – спросил он сам себя. – Догонять Свиридов обоз? А пошёл ли он туда? Может, отдадут тот земляной уголь есаулу Барабашу… А если не ему, то какому-нибудь другому дуке-серебренику. Может быть. А ты "мудрый", недосыпал, недоедал, подставлял себя под пули, ятаганы и тешил себя надеждой: "Для блага низового рыцарства". А он, этот уголь, в хайло какому-то толстопузому собачьему сыну, Тьфу! Да что это ты раскис, шипишь, как сало на раскалённой сковородке, – сетовал Гордей, недовольный самим собой. – Да, да, шипишь!.. Но если трезво подумать, – правда… Так как среди старшин дай бог сколько торбохватов и мародёров. Да ещё каких!.."

Немного успокоившись, Гордей начал перебирать в памяти свои взаимоотношения со старшинами – куренными, есаулами, писарями. И только сейчас понял то, чего не замечал, не понимал раньше. Ведь что же получается? Во время похода и когда готовятся к нему, старшина и казак-бедняк будто равны между собой. Они словно товарищи. Но после похода, когда возвращаются снова на свои обжитые места, на свои займища, старшина опять становится старшиною. А ты как был бедняком, так им и остался. И снова гнёшь свою спину на того, же пана…

"Так было на Самаре у Барабаша, так было и на Днепре у Безбородька, – начал опять негодовать Гордей. – Да и "казацкий хлеб", добытый в боях в Крыму или в имении какого-нибудь пана-ляха, тоже оседает в амбарах, горницах или в подвалах тех же старшин. И разве только "казацкий хлеб"? А земля, вода, сенокосные угодья на Днепре, Самаре, Волчьей? Считается, что они принадлежат сечевому товариществу. Но, разве не старшины на самом деле владеют всеми этими богатствами?.."

– Вот как!.. – зло проговорил вслух Гордей. Он снял с себя одежду и осторожно, боясь разбудить Савку, окунулся в воду. Когда оделся, снова зашагал прогалиной. Направление его мыслей не изменилось. Но размышлял он теперь уже более спокойно. "А не махнуть ли с ватагой надёжных побратимов теми займищами! – улыбнулся вдруг пришедшей мысли. – Вот было бы дело! Погоняли бы богатеев-серебреников…"

В это время почти над самой его головой послышался какой-то шелест, и что-то тяжёлое, одно за другим, начало падать в воду. Головатый раздвинул кусты: на небольшом плёсе играл, красуясь, целый выводок уток. Глядя на них, Гордей вдруг особенно почувствовал, что он голоден. Ему сразу же представился пылающий костёр, а над ним на заструганной палочке – утка. Гордею показалось, что даже запахло жареным. Он поднял ружьё, прицелился. "Но вблизи могут быть нежелательные люди, да и Савку выстрелом разбужу…" – ствол ружья медленно опустился.

Дав Савке возможность как следует отдохнуть, Гордей разбудил его.

– Теперь ты покарауль, а я посплю, – сказал он и прилёг на Савкино место.

Но спал Головатый не долго. Лучше, как говорят, недоспать, чем не дойти до цели.

С островка они выбрались, когда солнце уже покинуло горизонт. О возвращении на запад или на юг им нечего было и думать. Дорога оставалась только на север или на восток. Надо было решить: куда же именно им следует двинуться!

Вышли на гору. Оттуда видно было далеко вокруг – бугры, продолговатые перевалы: седые, рыжеватые, местами зеленоватые. В низине, над камышами, зарослями лозняка, стелились лёгкие, прозрачные пряди тумана. Безветренно. Чистое небо. Судя по всему, день будет тёплый, погожий.

Они стояли и молча всматривались в даль.

– Пойдём, а голодному дорога – мука, – проговорил наконец Савка.

– Правильно, – согласился Гордей, – если ноги не понесут, на животе далеко не уползёшь. Давай-ка что-нибудь придумаем…

– В речке есть рыба, – сказал Савка и даже показал руками, какую он видел рыбину.

– Там есть кое-что и кроме рыбы, если только не улетели, – добавил Головатый. – Иди займись этим делом. Я останусь здесь и покараулю.

Савка побежал к реке, а Гордей начал приглядываться, изучать незнакомую местность. Ему хотелось знать, где именно они находятся и куда лучше им сейчас направиться.

У реки грянул выстрел. Над камышами взвился сизоватый дымок. Он смешался с плывущими прозрачными прядями тумана и был почти незаметным.

Гордей постоял ещё немного и, убедившись, что поблизости никого нет, спустился в низину. Вскоре беглецы орудовали у костра и лакомились свежей утятиной. Пусть без хлеба, вместо соли вывалянная в пепле, очень прожаренная – пригорелая, но всё же еда.

Берег реки Гордей и Савка покинули в полдень, взяв направление на северо-восток. Они решили добраться до Чумацкого шляха и по нему через Дикое поле отправиться на Дон.

Идти в этом направлении было легче: впереди стелилась ровная, песчаная, поросшая густой, но невысокой травою степь.

На четвёртые сутки пути, когда кончились низины, где Гордей и Савка каждый день находили себе и воду, И кое-какую пищу, они пошли равниной на север. И к вечеру того же дня очутились около высокой могилы. Подходили к ней осторожно. На вершине могилы ещё издали заметили будто бы людские фигуры. Но когда подошли ближе, то поняли, что это каменные бабы. Они стояли на кургане и вокруг него. Словно когда-то, очень давно, собравшись вместе, вели свой какой-то тайный разговор, а потом вдруг бросились почему-то врассыпную: одни побежали от могилы, а другие, наоборот, начали взбираться на неё, но почему-то не убежали, не взобрались на могилу, а окаменели и вот стоят… Стоят спокон веку. Немые. Пучеглазые. Похожие друг на друга…

Гордей и Савка взошли на вершину кургана. Осмотрелись. Горизонт на юге, казалось, был более просторным. Овраги и балки брали своё начало на севере и, сбегая на юг, как бы расширялись.

Продолжать путь у них уже не было сил. Ноги подкашивались, не слушались. Целый день они ничего не держали во рту. Вчера была съедена последняя горсть тёрна и шиповника. Но не так мучил голод, как жажда. Сегодня с самого утра они нигде не встретили воду – вокруг простиралась сухая, выжженная солнцем равнина. А идти нужно! Им надо обязательно добраться до Чумацкого шляха, ведь там, неподалёку от него, на севере – селения, люди…

Смеркалось. Беглецы решили здесь отдохнуть, переночевать. Но расположились они не на могиле, куда может заглянуть всякий, кто бродит степью в поисках поживы или приключений, а немного дальше, в ложбинке. Спали и дежурили по очереди.

Ночь прошла спокойно.

На рассвете дежурил Савка. После спа, отдохнув, он чувствовал себя бодрее. Но пережитое всё время давало о себе знать: Савка стал молчаливым, замкнутым. Он во всём полагался на Гордея: пусть ведёт куда хочет, что хочет, то и приказывает – Савке безразлично, он всё будет исполнять. Только когда пошли на восток, к Донцу, он оживился – у него закралась надежда побывать в Зелёном хуторе.

О многом за эти последние дни передумал Савка. Кажется, вся его жизнь снова прошла перед ним. Воспоминания всплывали и всплывали одно за другим. Но то, что произошло на подворье около хаты, не покидало его ни на минуту. Перед глазами всё время стояла мать… Вот она, молодая, какой запомнилась ещё с далёких детских лет, ведёт его с собой куда-то в гости… Вот, смеющаяся, радостная, поздравляет его со счастливым возвращением с Дона… Вот встречает его – кузнеца… А вот с тревожным криком "Сынок!.." заслоняет его от пули и падает…

Савка не раз порывался повернуть назад, в своё село, чтобы встретиться с Кислием один на один и рассчитаться с ним. Но осмотрительный Гордей всё время сдерживал его. "Подожди… – говорил он. – Ещё будет время. Не убежит…" И они идут и идут всё дальше в степь. А куда?.. Зачем?..

Сидя в ложбинке, Савка всматривался в розовеющее небо: там, по ту сторону могилы, скоро запылает восход и с багряного полукруга на горизонте ударят, пронижут синевато-голубой простор золотые длинные копья – и над степью помчится новый день.

Вдруг ему показалось, что каменные бабы, которые всё время маячили, прячась во мгле, начали будто двигаться, спускаться с кургана, собираться вместе, и Савке даже почудился их разговор. Он поспешно разбудил Гордея.

– И правда! – удивился Головатый. – Чертовщина какая-то! Ожили они, что ли?.. Да нет, это же люди… – вздохнул он облегчённо. – Но откуда они? Кто такие?

Когда совсем рассвело, Гордей и Савка разглядели около могилы возы в упряжке волов, лошадей и верблюдов, столпившиеся группы людей. По всему было видно, что это не татары. Если б сюда пришли ордынцы, то они были бы только на лошадях. Да и речь доносилась не татарская.

– Пошли навстречу, – сказал Гордей. – А то ещё примут за каких-нибудь лиходеев. Ведь всё равно нас увидят…

Вначале в лагере никто не обратил внимания на появление Гордея и Савки. И только когда стали готовиться в путь, их заметили. Окружили, начали с любопытством рассматривать. Что за люди? Босые, в порванной, испачканной грязью одежде. Один – высокий, широкоплечий, на юном лице ещё только пробился золотистый пушок, голова тоже золотистая, курчаво-кудлатая. Другой – кряжистый, в летах, с одной рукой, лицо, округлое, заросшее седой щетиной, кажется суровым, но в глазах пляшут весёлые огоньки.

– Кто такие? – спросил один из всадников – высокий, худощавый, в долгополом кафтане.

– А мы тоже не знаем, кто вы… – ответил спокойно Головатый, окидывая взглядом собравшихся людей, одетых в жупаны, свитки, длинные бурки и короткие тулупчики, – такую одежду носят обычно донские и запорожские казаки. Все незнакомцы были вооружены бердышами, ятаганами, саблями, ружьями или гаковницами.

– Отвечайте, когда спрашивают! – сказал сурово и повелительно высокий, шевельнув длинными чёрными усами.

– Казаки-чумаки, – ответил сдержанно Гордей. – Ищем лучшей доли…

– Отбились от обоза?

– Беглецы?

– Да, убежали, – подтвердил Савка.

– От пана?

– Боярина?

– Да нет, – сказал Головатый, – объяснять долго придётся. А если коротко, сцепились мы с одним богатеем-серебреником и его приспешниками и, признаться, проиграли баталию. Вот так.

– Это было в Каменке, – добавил Савка.

– А может, они разведчики?

– Из царского войска…

– Да нет, вроде не похожи…

– Какие мы царские разведчики?! – возмутился, не выдержав, Гордей. – Да в своё время на Сечи…

– На Сечи был, говоришь? – прервал его черноусый. – Когда и с кем?

– Дважды с кошевым Сирком проведывали Крым, – проговорил с безразличием Гордей, которому уже стал надоедать такой настырный допрос.

– Какого куреня?

– Уманского.

– У нас будто бы есть из такого?

– Да, должны быть.

– Из Сечи много пришло…

В это время раздалась команда трогаться в путь.

– Ладно, проверим, – сказал, к кому-то обращаясь, высокий в кафтане. – Посадите на передний воз, около моего. – И отъехал.

Отряд двигался степью на восток, а потом начал поворачивать на север и вскоре, у неглубокого, сильно заросшего тёрном и тальником оврага, остановился: надо было проверить, смогут ли здесь проехать тяжёлые мажары, и, кроме того, разведать дорогу за буераком, что виднелся по ту сторону низины.

Растянувшийся на добрую версту отряд начал подтягиваться к оврагу. В отряде было, наверное, несколько сот казаков, селян, работных людей с солеварен. И все – при оружии.

– Зайда Головатый?

– Да вроде он…

– Головатый?! – окликнули громко.

Гордей оглянулся и в тот же момент соскочил с воза. Два верховых, проезжавших вблизи, тоже немедленно спешились.

– Зайда, Гордейка!..

– Чопило!.. Марко!..

Все трое кинулись обниматься, а затем, смеясь, начали тузить друг друга в грудь кулаками.

– Вот так встреча!

– Да ты ж вроде на Дону был?..

– Был, да сплыл!..

– А ты, Марко! Что же, покинул матерь-Сечь?

– Покинул, Зайда!

– Он в Бахмуте соль варил…

– А теперь кое-кому засыпаем другой соли…

Отдышавшись, друзья снова начали тискать друг друга в объятиях, целоваться.

– А почему это ты, друже, на возу? Да и вид у тебя какой-то странный… – удивлённо спросил Чопило.

– Посадили и везут. А куда, не знаю, – ответил с напускным безразличием Гордей. – Вид же дуки испортили. А конь мой в лесу, за Каменкой пасётся.

– Да мы тебе коня какого хочешь, на выбор! – воскликнул Марко. – У нас их сейчас о-го-го!

– Я не один. Нас двое: я и мой побратим, – улыбнулся Гордей, показывая на Савку, который сидел на поперечной перекладине, свесив босые ноги, и с завистью наблюдал эту сердечную встречу друзей.

Когда разговор пошёл более спокойно, Гордей и Савка узнали, что они находятся в одном из отрядов атамана Кондратия Булавина, который восстал против русского царя Петра и его вельмож, князей и дворян.

Бахмутский солевар Марко Серый рассказал им уже в дороге, как начиналось это восстание.

…По приказу царя Петра на Дон и на Северский Донец прибыл большой отряд карателей князя Долгорукова. Словно бешеная волчья стая, рыскали каратели по сёлам и хуторам, разыскивая крестьян, бежавших от бояр и воевод. Поймав провинившихся, заковывали их в кандалы и гнали, как скотину, обратно в поместья. Тех, кто пытался сопротивляться, секли кнутами, забивали в колоды, вешали. "Многих огнём выжгли и многих старожилых казаков кнутами били, губы и носы резали и младенцев по деревьям вешали". Так рассказывали об этой жестокой, кровавой экзекуции.