Текст книги "Искры гнева (сборник)"

Автор книги: Павел Байдебура

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)

– Безусловно, нужно, господин полковник.

– Необходимо заявить в Петербург, что казаки Алешковской Сечи уже начали сооружать преграду на Кальмиусе. А когда начнём, то, будьте уверены, о наших делах сразу же заговорят в Изюме, Белгороде, Воронеже, да и в самом Петербурге.

– Заговорят, – согласился Сторожук, – и харьковский Донец и изюмский Шидловский. Да и в Крыму, в Стамбуле пронюхают.

– Пусть говорят, – сказал равнодушно Балыга и умолк.

Было непонятно, то ли ему действительно безразлично, то ли он просто не хочет об этом говорить.

– Я, господин судья, – заговорил снова, уже доверительно, Балыга, – в дороге внимательно пригляды-вался ко всему и скажу вам, что здесь есть хорошие уголки. Не раз думал, вот в том бы укромном местечке примостить хуторок, чтоб, как говорится, садик, прудик, мельничка и сенокос. Земля, как видно по высоким травам, здесь родит хорошо. Нам людей бы только работящих, в подсоседники или на оброк…

– Когда мы здесь укоренимся, – прервал его Сторожук, – тогда этот кран будет привлекать ещё больше. Соседи и враги станут завидовать.

– У соседей – своё добро, а крымчаки, как известно, зарятся не на землю, а на людей.

– Зато турки зарятся и на то и на другое. Крымчаки и турки сообщники, одного кодла.

Балыга в ответ молчал. Сторожук понял: полковнику не понравились его слова, и он заговорил о том, что интересовало их обоих, – что ему тоже понравились в этом краю кое-какие места. Особенно там, где речка Кальчик приближается к Кальмиусу. Да и здесь, около моря…

Побеседовав об укромных уголках, они заговорили о строительстве крепости.

– Долго придётся разбирать эту свалку, – обвёл вокруг себя рукою Сторожук. – Ничего пригодного для строительства нового сооружения я не вижу здесь. Разве только камень. А где брать железо, лес?..

– Всё необходимое найдём, – заверил полковник. – Отправимся на Дон, в Изюм. А вот как привлечь к этому делу людей? Закавыка…

– Головатый поможет, – проговорил Сторожук. – Кажется, ему по душе наша затея. Хотя и неохотно согласился ехать, брыкался. А в дороге всё же стал мягче.

– Я бы этого не сказал, – возразил Балыга. – Нас будто и не чуждается, но во всём гнёт своё. У него определённо есть какие-то свои затаённые мысли.

– Такая натура. Брыкливый, – произнёс Сторожук.

– Ничего, обломаем. Не впервой с такими брыкливыми. Найдём хорошую уздечку и для него, – уверенно сказал Балыга.

На четвёртый день Балыга пригласил приближённых к себе казаков на совет. Сходились к хате, где полковник разместился вместе с канцелярией. Когда все собрались, то пошли по-над берегом реки искать удобное место, нашли его около поваленной дуплистой вербы. Здесь можно было хорошо расположиться.

Глаз радовало плещущее течение воды, густая, колышущаяся волнами осока. Вдали, на западе, на покатом пригорке, словно удлинённые синеватые гребни" – буераки, а на востоке, по ту сторону реки, до самого горизонта, тянется сплетение кустарников, а может быть, и настоящего густолесья.

Какое-то время сидели молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными скупыми словами.

Наконец Балыга поднялся, отступил шаг назад и начал с подъёмом, торжественно говорить о том, что они, слава богу, благополучно прибыли на то место, о кото-ром мечтали, которого желали и к которому стремились их сердца. Дорога, мол, была счастливой, приятной, и за всё это он приносит большую благодарность проводнику – Гордею Головатому.

– Спасибо вам, милостивый сударь, – кивнул Балыга головой Гордею.

Все алешковцы тоже кивнули головами, а некоторые даже поклонились: низко, почтительно.

После Балыги встал строитель Кузьма Маслин. Он сказал, что место тщательно обследовано и что скоро он представит чертёж новой крепости. Стоять она будет на том же месте, где стояла старая, но сделают её ещё прочнее. Для пушек построят хорошие площадки и укрытия, а для гаковниц в стенах пробьют бойницы.

Когда Кузьма закончил, алешковцы зашумели, что нужно немедленно строить жильё, конюшни для лошадей, запасать продукты, что для этого необходимы люди, а их нет…

– Наши казаки, – заметил пушкарь Груша, – уже побывали в нескольких ближних хуторах и приглашали местных людей, но согласилось, как на смех, пока ещё только два или три поселенца. Мы, конечно, бросим громкий клич, будем призывать на строительство крепости! Но мы, – посмотрел он на Гордея, который сидел на вывернутом из земли корне осокоря, – хотели бы попросить Головатого подать и свой голос к здешним, которые его хорошо знают.

– Если вы дадите тем людям, как мы условились, пристанище на этих землях, – обвёл вокруг себя рукой Гордей, – и будете их защищать от всякой напасти, особенно от господской, – добавил он решительно.

– Господин Балыга, полковник, – подчеркнул Сторожук, – имеет полномочие и доверие от белгородской канцелярии. Так что господин полковник будет действовать по этому праву и высокому полномочию.

– Я поздравляю господина Балыгу с его полномочиями и довериями, – проговорил спокойно Гордей, – но я снова о том же: приют и защита.

– Будет приют! Будет всем защита от наших извечных врагов! – твёрдо сказал Балыга.

– От татар, милостивый государь, мы будем отбиваться все вместе. Я же говорю о защите от произвола других… Пока крымчак сюда явится, то свой изверг, помещик, может замучить, поработить горемык… Я хочу, чтобы не получилось так, что мы будем караулить извечных… – при слове "извечных" Гордей иронически усмехнулся, – а на зверство своих закроем глаза. А там, глядишь, найдутся и такие, которые станут даже помогать тем своим…

– Вот как! – гневно оборвал Головатого Балыга. – Это уж слишком! – Он подступил к Гордею, зло посмотрел на него, надменно фыркнул, повернулся и быстро зашагал вдоль берега.

Алешковцы тоже поспешили за полковником…

Поднялся с колоды и Олесько. Но, ступив несколько шагов, остановился. В медленном водовороте реки кружились какие-то мелкие обломки дерева, привядшая трава, листья. Всматриваясь в этот водоворот, писарь искоса бросал взгляды на Гордея. У него было желание подойти к старику и сказать ему: "Я с вами. Я ваш союзник…" Или ничего не говорить, а просто по-сыновнему поцеловать его.

– Вишь, как расхорохорился, – услышал Олесько голос Гордея. – Ещё не стал по-настоящему вельможей, а уже как выкобенивается. Сто чертей тебе в рёбра! – выругался Головатый и потихоньку, не спеша, начал подниматься к крепости.

Следом за ним, наблюдая издали, по приказание Сторожука шёл один из казаков-алешковцев.

Быстро темнело. С моря долетал едва уловимый плеск волн, размеренный отдалённый шум.

…Головатый сидел на куче мелкого камня, смешанного с землёй, обросшего мышеем и лободою. В нескольких шагах от него торчали большие, как высоко поднятые стропила, столбы бывшей сторожевой вышки. Гордей находится здесь уже во второй раз. Только тогда, тридцать с лишним лет тому назад, этот двор был вымощен камнем, посыпан песком, столбы вышки были выше, по бокам их находились лестницы, а вверху, на деревянном помосте, днём и ночью зорко наблюдали, всматриваясь в просторы моря и степи, караульные. Дозорные дежурили и на валах крепости около пушек и гаковниц… Но Головатому сейчас не до воспоминаний. Его беспокоит неприятный разговор с алешковцами.

"А может быть, тебе, Гордей, – стал он упрекать сам себя, – нужно было как-то избежать этой острой стычки с Балыгой, не говорить ему прямо, а как-то немного хитрее, умнее или мягче, не идти на пролом, а как бы в обход… Это как на поединке, где нужно быть осмотрительным, осторожным. Ведь и словом можно хорошо пронять. Оно бывает и тупое и острое. Словом можно и защищаться, и нападать, и выигрывать бой. Балыга, наверное, был уверен, что целится точно и сильным зарядом. Сто чертей тебе в бок!.. Видишь ли, свежеиспечённый полковник алешковского содержания собирается защищать страну от внешних врагов. А свои приспешники пусть арканят, истязают людей… Да-да, пусть неволят…"

Немного успокоившись, Гордей подумал: не обманул ли он самого себя, зацепившись за этот соблазнительный крючок… Балыга привязал его к своему возу и хочет погонять. "Да, дело с приютом бедноты может сорваться… Может… А может, и не сорвётся? Крепость-то нужна? Нужна… Ну что ж, как оно будет дальше, посмотрим…"

Над морем посветлело. Небо на востоке начало покрываться багрянцем, и постепенно, словно выплывая из воды, над горизонтом поднялся большой красноватый диск. От него будто повеяло холодным пламенем. Диск поднимался всё выше и выше, начал тускнеть, и вскоре по морю протянулась широкая, игривая, серебристая дорога.

Головатому вдруг почудилось, будто бы это серебристое мерцание оживает, превращается в звуки, тонкие, высокие, переливчатые. Они льются над морем, над степью, достигают руин крепости, поднимаются к луне. Гордей поднялся и пошёл наугад туда, откуда лились эти звуки.

В проломе крепостной стены, на поваленном частоколе, сидел Санько и играл на сопелке. Он то быстро перебирал пальцами, то вдруг прижимал их к сопелке и, казалось, нежно гладил её.

Заворожённый игрою, Гордей долго стоял за спиною у паренька… Он понял – Санько сочиняет музыку о море. А море, залитое светом луны, утихало, готовилось ко сну, и шума его почти уже не было слышно. На разостланную луной дорогу падали звёзды, покачивались на волнах, исчезали в них, выныривали снова. Повсюду на воде сверкали, переливались золотые и серебряные блёстки.

Головатый не стал тревожить Санька и тихо, осторожно отошёл. "Всё-таки надо отправить хлопца в Тор, к летописцу Щербине учиться. Снарядить, и пусть едет с надёжным попутчиком. А может быть, даже и самому отвезти…" Вслед за этой мыслью появилась, как бы рождённая ею, другая: о поездке в придонецкий край.

"После схватки с Балыгой, – стал размышлять Головатый, – наверное, придётся оставить эти азовские и кальмиусские берега. Жаль только потраченного времени. Прибился к берегу, да не к тому… Пошёл, казалось, по прямой, а получилось в обход, по окольной дороге. Но разве кружить мне впервой?.. Ничего, побываем и на берегу Северского, а оттуда, как было задумано, махнём и поздороваемся со Славутой…"

Возвращаясь на облюбованное уже место около сторожевой башни, Головатый заметил, как впереди мелькнула и спряталась за частоколом чья-то высокая фигура. Это не удивило его и не испугало. А всё же, по старой привычке, коснулся рукояток пистолета и ятагана: на месте ли?

Лежать на сбитой траве Гордею было удобно. Но заснуть всё равно долго не мог. Его завораживали нежные трели звуков, которые струились из свирели Санька. В душу вливался покой. Хотелось отогнать всё неприятное и ни о чём не думать. Вдруг Гордей увидел, как из-за частокола, крадучись, вышел неизвестный человек? высокий, в косматой шапке и полушубке, какие носили алешковцы. Остановился, пригнулся, начал присматриваться. Видимо, проверял: здесь ли понизовец? Заметив лежащего Гордея, снова шмыгнул за частокол.

"Наверное, Балыга со Сторожуком что-то замышляют, – подумал Головатый. – Ладно, пусть замышляют, плетут свои сети. Не попадусь! Голыми руками не возьмут! Посмотрим ещё, кто в кого первый прицелится…"

День начался для Гордея с неожиданностей. Рано утром, ещё до восхода солнца, он пошёл в низину напоить коня, проверить, не трёт ли ему путо, а может быть, и поискать для него лучшее пастбище. Но коня на том месте, где вчера оставил, не было. Появившийся неожиданно, словно из-под земли, всё тот же высокий в мохнатой шапке алешковец, догадавшись, за чем пришёл понизовец, сказал, что всех лошадей перегнали на другое пастбище. Гордей понял, что за ним не только следят, но и лишают возможности куда-нибудь выехать. Это возмутило его. Он решил пойти на новое пастбище и забрать своего коня.

Объясняя, где находится конь, алешковец как бы между прочим сказал, что Головатого давно разыскивают какие-то пришлые или здешние люди из хуторов – два парня и девушка, а у них аж пять лошадей.

– Да вон, кажется, они, – показал алешковец в направлении рощи, где ехали какие-то всадники. Но их было только двое.

Встреча с Хрыстей и Семёном для Гордея была неожиданной и радостной. "Надо же, – посмотрел с восхищением на девушку Головатый, – всё-таки освободила из Изюмской крепостной тюрьмы своего наречённого! Как же это ей удалось? Но как и почему они очутились здесь, на берегу Азовского моря?.."

Хрыстя со слезами на глазах начала рассказывать Гордею о слуге Шидловского, татарчуке Гасане, который помог освободить из неволи людей и которого только что схватили какие-то дозорные и повели на допрос к здешнему полковнику. Они с Семёном пытались им объяснить всё, но их даже слушать не захотели.

– Дяденька Гордей, заступитесь за доброго человека, – умоляла Хрыстя, – поверьте, за доброго.

Головатый решил пока не говорить, что он и сам сейчас словно пленный во вражеском лагере. Тот всадник, что виднеется на холме, всё время неотступно следит за ним. Полковник Балыга, к которому, как догадывается Гордей, повели Гасана, что-то задумал… А что? Пока ещё не совсем ясно… Наверное, решил не выпускать его, Головатого, отсюда… Ну что ж, появление Хрысти и Семёна очень кстати. Оружие у них, как видно, хорошее: пистолеты, сабли, пики. Кроме того, есть три запасных лошади. Так что если придётся пробиваться, то одна из лошадей пригодится чумачку Саньку. А другая – Оверке… Но как исполнить просьбу Хрысти?..

– Господин Головатый! – закричал, подбегая, посыльный. – Вас разыскивает Сторожук. Он у господина полковника. Вас там ждут!

"Вот и новая неожиданность, – улыбнулся Гордей. – Интересно, зачем это я им понадобился…"

– Раз приглашают, придётся охать, – проговорил Гордей и посмотрел на Хрыстю и Семёна: – Может, поедем вместе?

– Куда вы, туда и мы, – сказала Хрыстя и подвела Головатому копя.

Когда въехали в рыбачий посёлок, что прилепился под горою недалеко от крепости, на берегу озера Домахи, Гордей спешился.

– Я буду там, – показал он на широкую, казалось, приземистую, крытую очеретом избу. – Далеко не уходите, лошадей держите наготове, – хотел добавить "и оружие", но, чтобы не волновать и без того взволнованных юных друзей, удержался.

– Наверное, затевается что-то неприятное?.. – спросила обеспокоенная Хрыстя, почувствовав, что Головатый в разговоре с ними что-то недосказывает. Девушка видела, что Гордей чем-то очень озабочен, хотя держится, как всегда, спокойно, уверенно.

Головатый признался, что он и сам пока толком не знает, что к чему клонится. А когда не знаешь, кто какими глазами на тебя смотрит и что замышляет, будь на всякий случай осторожен, готовься к отпору.

Ведя разговор, Головатый одновременно проверял готовность притороченного к седлу коня оружия и внимательно поглядывал на крытую очеретом избу.

Посреди улицы Гордея встретил Сторожук.

– А мы думаем-гадаем: где это наш проводник ходит-бродит? Не клад ли, случайно, ищет? – деланно весело выкрикнул он и развёл широко руками, будто для объятий.

Но Головатый даже не остановился.

– Пошли, пошли быстрее, – стал подгонять Гордея Сторожук, – услышишь приятное для себя. Мы очень много думали, и так, и эдак, и решили согласиться с тобой – дать приют тем, кто будет возводить нашу цитадель. Как видишь, всё хорошо! Ей-богу, хорошо! – воскликнул Сторожук и толкнул понизовца, будто своего лучшего друга, в бок. – Сейчас зайдём к полковнику, и он подтвердит сказанное мною да, наверное, добавит что-нибудь важное и от себя.

Гордей был рад такой новости и вместе с тем удивлён поведением Сторожука. Что это он так панибратски ведёт себя? По имени, правда, не называл, но и ни разу не произнёс: "господин", "милостивый сударь", как это было до сих пор. И вообще почему это вдруг повеяло таким мягким, тёплым ветром? Надо проследить, откуда он дует…

Вошли в небольшой, отгороженный от улицы каменными плоскими плитами, чистый дворик. За длинным, покрытым полосатой скатертью столом сидел, подперев щеку рукою, Балыга. Рядом с ним – справа и слева – стояли два вооружённых саблями человека. В стороне, на каменной плите, сидел строитель Маслий. А в нескольких шагах, у стены избы, горбился, с низко опущенной головой, татарчук Гасан. В длинном, почти до пят, тулупе он был похож на прислонённое к стене пугало.

Увидев Сторожука и Головатого, Балыга перестал допрашивать Гасана, предложил прибывшим сесть и, немного помолчав, строго сказал:

– Татары – наши враги. Мурзакам не место среди нас, христиан. А тем более разведчикам! Смерть! В море его! Пусть плывёт в свой Крым!

Татарчук побледнел, пошатнулся, но не упал, только ещё ниже наклонил голову и словно окаменел.

Балыга покряхтел, будто прочищал горло, и стал смотреть на дымок, который вился из трубы, клонясь то в одну, то в другую сторону.

– Господин полковник, – заговорил Головатый и обвёл глазами всех, кто был во дворе, – это правда, татары – наши враги, неволят наших людей. Пощады людоловам-мурзакам не было и не будет. Но этот хлопец, как мне известно, сам был невольником, служкой у изюмского полковника Шидловского. Убегая от него, помог освободить из неволи наших людей. Хлопец без языка. Так что, наверное, не разведчик. И пусть бы себе жил.

– Если без языка и помогал в добром деле, тогда господин Головатый имеет основание так говорить, – поддержал Гордея Сторожук.

Балыга поднялся, подошёл к татарчуку, открыл ему рот, заглянул.

– Значит, беглец от Шидловского?

Гасан кивнул головой.

– Шидловского… – сказал многозначительно полковник и переглянулся со Сторожуком. – Бригадира Фёдора Шидловского… Отведите в хату! – приказал он казакам.

Татарчук повеселел. Выпрямился. Широко открытыми глазами глянул перед собой, задержал взгляд на Головатом. На порозовевшем от радости и волнения лице юноши скользнула едва уловимая улыбка.

Завтракали за тем же длинным столом посреди дворика. Приятно пахло свежеиспечённым ржаным хлебом, вяленой и жареной рыбой, луком и огурцами, только что вынутыми из рассола, заправленного укропом, хреном и листьями вишни. Во двор доносился шум моря.

– Эту чарку я поднимаю за славное рыцарство, – начал торжественно Балыга, – и за одного из них – господина Головатого!

– За наше соглашение, – вставил Сторожук.

– Да, за наше соглашение, за то, чтоб люди, которые осядут здесь, в Приазовье, имели охранные ярлыки и безопасность, – подтвердил полковник.

Головатый поблагодарил и сказал, чтобы работных людей, строящих крепость, вписали в реестр, который будет создаваться кошем. Прислушиваясь к обещаниям полковника, он думал: "Ничего, когда сюда соберутся бедняки, мы добьёмся своего. У самого чёрта вырвем эти ярлыки…"

Во время разговора о крепости строитель Маслий сказал, что ему нужны срочно для работы люди. Головатый посоветовал снарядить гонцов-вербовщиков, а в какие сёла и хутора они поедут и к кому именно должны обращаться в тех поселениях, он скажет, когда вербовщики будут готовы выезжать в дорогу.

Допив свою чарку, Гордей поспешил на улицу, где его ждали Хрыстя и Семён.

Завтрак Балыга и Сторожук уже вдвоём продолжали в хате. Они выпроводили всех, кроме Гасана, который должен был стоять у двери, чтоб никто непрошеный не мог к ним войти.

– А вы, пан судья, умненько придумали, как уломать этого бунтовщика, – начал Балыга, наполняя бокальчики водкой, и довольно усмехнулся, – ей-богу, умненько.

– Вы тоже хитро сказали о ярлыках, – усмехнулся и Сторожук. – А Головатый, кажется, начал было понимать, что кош алешковцев на землях крымского хана, а здесь Дикое поле. Но когда вы пообещали эту безопасность, он, не докумекавши, успокоился и начал за реестр…

– Обещанка-цяцянка, а дурню… – Балыга скрутил дулю, взмахнул рукой и с удовольствием выкрикнул: – Вот!

Оба весело расхохотались.

– Пусть тешится!

– Ишь, реестра захотелось!..

– Скоро перехочется…

– А работных для нас он найдёт…

– Найдёт. Работные, конечно, будут.

– Сегодня нужно послать нарочных в Алёшки, – будто кому-то приказывая, сказал Балыга. – Пусть растолкуют там, что мы делаем и что будем делать. Об этом самом нужно сообщить и нашим соседям в Черкасске. А в первую очередь в Белгороде и Изюме.

– С Шидловским нам придётся подружить, – сказал с ударением Сторожук, – сосед значительный.

– У нас с полковником, то есть с бригадиром Шидловским, нет ничего спорного.

– Размежуемся, как добрые соседу.

– На земли его не заримся.

– И людей из Слобожанщины заманивать не думаем.

– А если Головатый и туда кинет клич?

– Тогда он и будет отвечать.

– Верно.

– Мы можем Шидловскому даже возвратить его безъязыкого слугу.

– А может, лучше пусть выкупит?

– Правильно, если нужен, выкупит.

Гасану не всё было ясно из разговоров двух подвыпивших урусских эфенди. Но кое-что он понял. Нужно было обо всём этом кому-то рассказать. А кому? Единственные друзья у него здесь – Хрыстя и Семей. Однако что они могут сделать, когда сами ищут защиты. А может, Головатому? Наверное, ему интересно будет знать, о чём говорили эти люди. Но где его найти?..

Не густо людских поселений в Дикополье. Домики, хижины, землянки-норы, шалаши жмутся друг к другу на берегах речек в зарослях дебрей, замерли, чтобы быть незаметными, чтобы спрятаться от опасности. Далеко они одно от другого, связывают их только прорезанные колёсами дороги или протоптанные в чаще и в травяных зарослях едва заметные извилистые тропинки. Благодаря этим дорогам и тройникам радостная или печальная весть быстро передастся от поселения к поселению, от человека к человеку.

И это волнующее известие тоже быстро разлетелось по Дикополью.

"На берегу Азовского и Кальмиуса начинают новое сооружение…"

"Возводят крепость…"

"Туда, на Кальмиус, говорят, зовёт Головатый…"

"Тот, побратим Сирка…"

"Тот, который ходил на Дону с Кондратом Булавиным…"

"Который водил на бой бахмутских солеваров…"

"Говорят, обещают убежище…"

"Пойти бы туда…"

"Пойдём…"

И люди шли. Шли по одному, а больше группами. Ведь в такую-дальнюю дорогу, да ещё осенней порой, одному отправляться опасно.

…В те дни, собравшись тайно, двинулись в путь и подневольные помещика Синька. Повёл их крепостной Тымыш Тесля. Позади людей брели две клячи. Одна с обеих сторон была обвешана сумками, мешками, скомканными свитками, на другой кроме всевозможных узлов висели ещё две большие саквы, в которых сидели, выглядывая оттуда, как птенчики из гнезда, четверо Тымышевых детей, старшенькая шла рядом, держась за полу материнской свитки.

На рассвете беглецы подошли к хутору Зелёному. Боязливо озираясь и прислушиваясь, нет ли чего подозрительного, не слышно ли топота и голосов погони, вошли в хутор. Надо было где-то спрятаться и отдохнуть. Они понимали: сделать это не так просто. Ведь их много, и не каждый даст приют незнакомым людям с лошадьми и домашними пожитками.

День только начинался. На улицах – ни души. Тишина. Лишь с западного конца хутора доносился звонкий перестук молотков. Беглецы направились на эти звуки.

В кузнице работали мужчины и женщина. Тымыш, не скрывая, сказал им, что они бегут на юг, к морю. Идут только ночью. А днём прячутся. Вот уже третью ночь. До этого дневали в лесных чащах, буераках. Очень утомились, обессилели…

Беглецов впустили во двор, накормили, потом проводили их в глубокий овраг и спрятали в норах, из которых раньше брали уголь.

Весь день кузнец караулил – оберегал сон и покой беглецов. Когда же совсем стемнело и начала всходить луна, он вывел их в степь, рассказал, какие должны встречаться приметы в дороге к реке Кальмиус, а там уже и сама вода покажет им дорогу к морю.

Прощаясь, кузнец назвал себя Савкой Забарой.

– Постой, дружище, постой! – удивился Тымыш. – Так про кузнеца Забару мне много рассказывал мой побратим Гордей Головатый. А ведь именно к нему мы и направляемся.

– Гордей и мой побратим! – с гордостью сказал Савка. – Теперь признаюсь, я узнал тебя, Тымыш, как только встретились и ты заговорил, откуда идёте; узнал по приметам, о которых говорил мне Гордей.

– Вот это встреча! – обращаясь к своим друзьям-попутчикам, воскликнул удивлённый Тесля. – Бывает же такое!.. Когда будем там, – указал он на юг, – и разыщем Головатого, расскажем ему, кого встретили и что ещё не перевелись на свете добрые люди. А сейчас земной поклон тебе, Забара, спасибо!

– Да чего там, – возразил взволнованно Савка, – это ж такое обыкновенное дело… Так должно быть всегда между людьми: в горе и в нужде посоветуй, помоги один другому… Когда встретите Гордея, крепко, горячо и сердечно обнимите его и скажите: "Савка Забара ждёт его в гости".

Савка с Тымышем обнялись на прощание, как старые друзья, поцеловались.

Вскоре беглецы растаяли в серебряной мгле.

Савка вспомнил, как совсем недавно, летом, с этого же места, от тернового бугра, отъезжал Гордей. Прощаясь, он сказал, что путь его лежит далеко на запад.

А очутился вот на юге. Говорят, строит крепость, собирает бедноту, которая может осесть там навсегда. А так ли это? У кого узнаешь? Правда, среди углекопов, Наверное, есть такие, которые знают. Ведь туда, где сейчас выбирают чёрный камень, съезжаются люди отовсюду и передают всякую бывальщину, слухи, новости. Надо расспросить их:

Савка посмотрел в ту сторону, куда пошли беглецы. Ни следа, ни даже намёка, что здесь кто-то был. Ночь. Тихо. Степь молчит. Только от угольных нор доносится еле слышимый скрип ворота – это углекопы вытаскивают из-под земли бадьи с огненным камнем.

Головатый жил в рыбачьем посёлке в крайней от моря избе. Но его там почти никогда не было. Он всё время находился во дворе крепости, среди плотников, каменщиков. Вместе с рабочими оборудовал кузницу, строил шалаши, где можно было бы людям обогреться.

Строители торопились, так как с каждым днём становилось холодней, приближалась зима.

На возвышенности донимали пронизывающие восточные и северные ветры. Чтобы хоть немного защититься от них, посреди двора крепости возвели широкую, с деревянным навесом загородку и жгли здесь днём и ночью костёр. Тут, около огня, на согретой земле, ночевали рабочие, которые не имели пока ещё настоящего жилья.

Гасан долго прислушивался к разговорам, пока не догадался, где можно найти Головатого.

Несколько раз Гасан побывал уже во дворе крепости, видел там понизовца, но, так как тот всегда был среди людей или чем-то занят, не подходил к нему. Наконец ему удалось застать Гордея одного на берегу моря.

В заливе, где Кальмиус соединяется с морем, где в землю вбиты сваи и над водою сооружён деревянный помост, останавливались рыбачьи челны, баркасы продуктами, деревом, железом.

Сеялся мелкий дождик. Море и небо были серыми, неприветливыми. Степное взгорье окутывал редкий застоявшийся туман. В мохнатой мгле едва виднелись, а то и совсем тонули избы рыбаков, дубовая рощица под горой и очертания крепости.

Шагая выбоистым, размытым дождями берегом, Головатый всматривался в мутную даль моря. Вдруг он заметил, как из прибрежного тальника вынырнула чья-то закутанная в дерюгу фигура. Когда она приблизилась, узнал татарчука Гасана. "Куда это его несёт в такую непогоду?" – подумал Гордей.

Гасан остановился. Снял покрывало. Оглянулся вокруг. Затем упал на колени и обхватил ноги Гордея руками.

– Встань! – сказал удивлённый Головатый.

Гасан поднялся, взволнованный, растерянный. Затем радостно улыбнулся, выхватил из кармана шаровар палочку и вывел на мокром песке большими буквами:

"Эфенди читает?"

– Немного мерекаю, – ответил Гордей. – Только не надо меня так называть.

Татарчук смутился, взглянул на Гордея, будто спрашивая: как это понимать…

– Не называй меня эфенди, – повторил Головатый..

Гасан, наверное по привычке, написал снова на песке "эфенди", но тут же вытер это слово, перешёл на другое место и начал медленно, старательно чертить буквы, Понизовец читал молча, а отвечал вслух.

"Головатый спас мне, жизнь. Я его раб".

– Не имел, слава богу, рабов и не хочу их иметь.

"Я буду тебе, ага, верным слугою".

– Слуги, хлопец, мне не нужны.

"Буду всегда тебе верным душою".

– Хорошо, пусть будет так.

К берегу медленно, бороздя воду лимана, приближались два баркаса. Встречать их вышла группа людей из рыбачьего посёлка. Гасан забеспокоился, стал писать быстрее. Буквы выходили неуклюжие, даже не очень выразительные, но читать их всё же можно было.

"Полковник и тот, другой эфенди, который с ним, не честные, очень коварные".

"Это я знаю и без тебя…" – подумал Гордей. И читал дальше.

"Они обманщики. Замышляют зло тебе и мне".

– Что замышляют?

"Я слышал много, но не всё разобрал. Помню: "Головатого обломали…" Меня, Гасана, возвратить Шидловскому. Ярлыки – обещанка-цяцянка. Пусть Головатый ими тешится, лишь бы позвал работных".

Люди, которые вышли из посёлка, приближались. Гасан торопливо написал: "Встречу в другой раз, скажу другое, всё, что вспомню. Будь осторожен, ага, пусть защитит тебя аллах…" Быстро затоптал написанное, бросил в воду палочку, накинул на голову дерюгу, поклонился и исчез в зарослях тальника и осоки.

Услышанное, или, вернее, прочитанное, не очень-то и встревожило Головатого. Обо всём этом он и сам догадывался. Но всё же задумался. Полковник и судья, когда бывают на строительстве, никогда с ним не советуются. Они с ним вежливы, но разговоров почему-то избегают. Людей же, которые прибывают сюда, разбивают по группам и дают им работу сами. А тех, которые льнут к нему, к Гордею, отстраняют, даже, бывает, выпроваживают со строительства. Кроме того, за ним всё время следят; и не только тот длинноногий в мохнатой шапке, а и другие казаки-алешковцы.

"Ладно, всё это чепуха, – стал утешать себя Гордей, – крепость строится, подходят хорошие, надёжные люди, и мы всё равно добьёмся своего, задуманного…"

Баркасы подплыли к берегу. Они привезли ценный, очень нужный груз: пушки, пищали, гаковницы.

Головатый поспешил к причалу.

Пришла вессна…

Хрыстя вытащила из печи большие, бронзовокорые, пышные булки. Хату наполнил пьянящий запах хлеба.

Жарко. Пришлось открыть двери в сенях. Повеяло запахом моря. К плеску волн примешивались размеренные удары тяжёлых колод – баб, которыми забивали в землю дубовый частокол, что возводился вокруг крепости.

Хрыстя попросила женщин-помощниц, чтобы они сами делали новый замес, и вышла во двор. Небо было чистое, голубое. Ясный простор так и манил куда-то вдаль – за овраги, за леса…

Бурунились, набегали волны. В лицо била густая солоноватая пыль. Хрыстя повернула вправо, выбралась на гору, пошла степной целиной. Ноги путались в жёсткой, всклокоченной прошлогодней траве. Было приятно идти по холодноватой, но ставшей уже тугою земле. Вокруг из-под слежавшейся травы пробивались зелёные ростки молоденькой травки. На пригорке, где курчавилась мята, вспыхивали синевато-фиолетовые всполохи, а рядом, как густые брызги раннего солнца, красовались островки жёлтых одуванчиков.