Текст книги "Великий тайфун"

Автор книги: Павел Сычев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц)

ИМЕНЕМ СОВЕТА

В Совете стоял гул. Вооруженные люди толпились в коридорах и комнатах. Казалось, готовился военный поход. Красногвардейцы с красными ленточками на шапках стучали прикладами винтовок о паркетные полы бывшего дома военного губернатора. Среди них то показывались, то исчезали с озабоченными лицами члены Исполкома.

– Где же Чудаков? – спрашивал Костя Суханов, ища глазами Степана. – Куда он пропал?

* * *

Степан Чудаков сидел с девушкой на бревнах на краю Линейной слободки. Это была та девушка, которую сторож Солдатского дома Огурцов называл «кудрявой».

По небу тихо плыли прозрачные, слоисто-перистые облака. Луна с отломленным краем тонула в молочной пелене. Вокруг нее ясно обозначился круг. Все это говорило о том, что погода переменится. И в самом деле – с утра и весь день погода была превосходная, а сейчас стало накрапывать.

Поднявшись с бревен, Чудаков снял с себя шинель, накинул ее на «кудрявую» и снова сел.

– Вы намокнете, – сказала она. – Накройтесь и вы.

Степан залез под шинель. Так они, прижавшись друг к другу, сидели под шинелью и смотрели на темный залив.

«Сейчас я ей скажу, – подумал Степан. – Момент подходящий. Скажу все».

«Кудрявая» чувствовала, что приблизился час, когда Степан откроет ей свое сердце. Она знала, что он должен сказать.

Степан волновался.

«Да полно, – думал он, – не будет ли это смешно: мне, большевику, объясняться в любви… да еще в такое время, когда контрреволюция подняла голову?»

На кладбищенской церкви колокол медленно стал бить часы:

Бам, бам, бам…

Степан насчитал десять.

«Черт возьми, – подумал он, – скоро уж надо идти в Совет… на операцию, дьявол ее подери… Скажу ей сейчас».

«Кудрявая» плотнее прижалась к нему.

– Генерал Корнилов поднял мятеж, двигает войска на Петроград, – сказал он.

– Знаю, – ответила она грудным голосом.

– Буржуазия начинает гражданскую войну.

– Ясно, – опять отозвалась она.

Они помолчали. Дождь стал накрапывать сильнее.

«Черт его подери», – подумал Степан.

– Дождь пошел, – сказал он.

– Уже давно идет, – сказала она.

– Ну, он только моросил, а теперь пошел.

Бревна уже блестели от дождя и были скользкие.

Они опять помолчали.

– Мне надо к одиннадцати в Совет, – сказал Степан.

– Уже одиннадцатый час. Опоздаете.

– Не опоздаю.

– А почему так поздно?

– Потом скажу.

Вдруг она выпорхнула из-под шинели.

– Идите-ка вы лучше в Совет, – сказала она укоризненным тоном и побежала к дому, где жила.

Степан сошел в бревен, всунул руки в Шинель. Стоял, смотрел, как сверкали ноги «кудрявой», обутые в белые туфли.

Всю дорогу до бывшего губернаторского особняка, где теперь помещался Исполком Совета, он ругал себя:

«Болван… Дурак набитый… Готов земной шар зажечь мировой революцией, а тут…»

* * *

– Вот он! – раздался голос Кости Суханова, увидавшего Степана Чудакова. – Где ты запропал?.. Тебе даем полковника Савченко. Произведи обыск и арестуй его.

Полковник Савченко, офицер штаба крепости, по сведениям, полученным в Совете, был участником контрреволюционного заговора. Чудаков знал его.

«Гидра», – подумал он, вспомнив, как в 1915 году, во время волнений ополченцев на Первой речке, Савченко вызвал роту солдат и приказал стрелять, а потом в награду собственноручно поднес стрелявшим по чарке водки.

Это был уже второй заговор в городе.

Подумав, Степан Чудаков сказал:

– А не будет, как с генералом Сагатовский: арестовали, а потом выпустили?

– Тогда и теперь – большая разница, – ответил Костя.

В одной из комнат Совета толпились красногвардейцы, среди них несколько чехов и словаков, бывших военнопленных, приехавших из Никольск-Уссурийского лагеря (охранявшие лагерь солдаты разъехались по домам, разошлись и пленные – кто куда).

– Вот ваш командир, – сказал Костя, обращаясь к солдатам, и указал на Степана Чудакова.

Прикуривавший от спички козью ножку красногвардеец – это был уже пожилой человек, – неловко наклонясь (винтовка у него была на ремне за спиной), ударил Степана дулом в лоб, над самым глазом. Искры посыпались из глаз Степана. Костя бросился к нему.

– Ах ты! – вскрикнул он, и лицо его исказилось от боли, будто не Степан, а он сам получил удар дулом винтовки.

– Ничего, ничего, товарищ Суханов, – говорил Степан, потирая лоб.

– Надо бы медный пятак приложить, – сказал Костя.

– Ничего, ничего! – утешал Степан Чудаков Костю. Этот человек все больше и больше очаровывал Степана своей человечностью, которая проявлялась у него даже в такие тревожные минуты, какими были минуты этой ночи.

С кровоподтеком над глазом Чудаков повел свой отряд на «операцию».

Полковник Савченко занимал большую квартиру во втором этаже каменного дома, наискосок от губернаторского особняка.

Было ровно двенадцать часов, когда Степан позвонил в квартиру Савченко. Трое из отряда заняли площадку на черной лестнице.

Степан ждал, пока откроется дверь, и, к его удивлению, сердце у него учащенно билось. Что это? Волнение? Да, Степан Чудаков волновался. Не думал он, конечно, что может открыться дверь и из квартиры начнется пальба. Что-то другое волновало его. Он впервые шел на обыск.

«Но во имя революции королям отрубали головы..» – думал он.

На первый звонок никто не откликнулся. Степан позвонил второй раз, более продолжительно.

– Кто там? – послышался явно взволнованный женский голос.

– Откройте.

– Кто? – снова спросил взволнованный голос.

– Откройте! – повторил Степан.

– Да кто вы такой? – с большим волнением спросила стоявшая за дверью женщина.

– Именем Совета рабочих и солдатских депутатов, – торжественно провозгласил Степан Чудаков, – предлагаю вам открыть дверь.

Фраза эта сорвалась с его языка неожиданно для него самого, она прозвучала так торжественно, что красногвардейцы подтянулись, почувствовав всю важность предстоящего им дела.

За дверью все смолкло. Степан нажал кнопку электрического звонка и не отпускал ее до тех пор, пока не открылась дверь.

Перед ним стояла высокая, полная дама лет пятидесяти, в капоте. Густая копна волос на голове у нее была заключена в черную сетку. Видно было, что усилием воли она старалась сохранить спокойствие.

Степан вошел в переднюю, за ним вошли восемь красногвардейцев с винтовками в руках. Трое остались на площадке лестницы.

– Полковник Савченко дома? – спросил Степан, вынимая из кармана предписание Совета об обыске.

– Его нет дома, – ответила дама.

– Вы жена его?

– Да.

– В квартире больше никого нет?

– Дочери есть.

Степан расставил красногвардейцев у дверей комнат, а также в кухне, где в страхе сидела на своей постели молодая солдатка, прислуга полковника (красногвардеец, подмигнув ей, живо успокоил ее), затем он хотел открыть дверь в ванную комнату, но она оказалась запертой. Степан взглянул на даму – та побледнела.

«Может быть, откроется дверь – и оттуда бах-бах!» – подумал Степан.

Он резко постучал в дверь. Слышно было, как крючок соскочил с петли. Выстрела не последовало. Степан открыл дверь. В мраморной ванне, наполненной зеленоватой водой, лежал человек с большим, дряблым, белым животом. Лицо его было в бороде с проседью, грудь, руки и ноги – в волосах. На носу – на это Степан обратил особое внимание – пенсне в золотой оправе. Седые волосы на голове у человека были сухие. И это заметил Степан.

Чудаков знал полковника Савченко, видел его всегда в военной форме, в золотых погонах с двумя просветами. Сейчас полковник был голый, лежал в воде, казался жалким стариком.

«Вот она, гидра контрреволюции, – подумал Степан, – живая и голая, плавает в воде».

Полковник Савченко вопросительно и, казалось, с недоумением смотрел на солдата, вошедшего к нему в ванную.

Степан хотел было показать «гидре» предписание Совета, но подумал: «Глупо показывать голому».

– Муж болен, – сказала жена Савченко. – Очень болен. Сейчас уложу его в постель.

– Болен? – раздумчиво проговорил Степан.

– Да, да, очень болен.

«Гидра» молчала.

– Стой здесь, – приказал Степан красногвардейцу, стоявшему у дверей ванны. – Я сейчас. Стойте на местах, – сказал он другим часовым и бросился вон из квартиры.

– Полковник Савченко болен, принимает ванну, – выпалил Степан, вбежав в кабинет Кости, где находилось несколько членов Исполкома, руководивших арестом заговорщиков. – Как быть?

Виктор Заречный посмотрел на Степана с недоумением, Костя не мог сдержать смеха, а у члена Исполкома, комиссара телеграфа, бывшего политического каторжанина Дмитрия Мельникова, в глазах вспыхнул такой гнев, что Степан оторопел.

– Дурак! – крикнул Мельников. – У них сформирована офицерская дружина человек в семьдесят, а ты – «болен»! В тюрьму его!

Степан выбежал из комнаты.

«Вон ты какой! – подумал он о Мельникове, который в минуты дружеской беседы был таким кротким, умел так тепло говорить и совсем по-детски улыбаться. – А ты, – подумал он о себе, – березовый пень! Вот кто ты есть!»

Полковник Савченко все еще «купался», когда Степан вернулся, весь в поту. Теперь белое тело Савченко, согретое горячей водой, было розово-красное. Он разомлел от долгого купания – жена все время подливала ему из крана горячей воды.

Степан приказал полковнику:

– Одевайтесь!

Савченко вылез из ванны. Капли воды стекали с его волосатого тела.

Степан вышел из ванной комнаты.

Полковник обтер свое одряхлевшее тело мохнатым полотенцем, сел на стул, надел рубашку и кальсоны и снял с вешалки малиновый халат.

Когда он вышел из ванной, Степан предъявил ему предписание Совета. Прочитав написанную на машинке бумажку, Савченко побледнел.

– Ну, обыск я допускаю, – сказал он взволнованно, – но почему арест?.. Обыскивайте, пожалуйста. Но… почему арест? Я протестую.

– Сейчас не время обсуждать распоряжение Совета. Протестовать будете завтра.

– Я подчиняюсь силе, – не знал, что ответить, полковник.

Начался обыск.

Одна из комнат была в беспорядке заставлена мебелью, будто хозяева собирались к отъезду; мебель была в пыли, видно было, что к ней уже давно не прикасались.

– А это комната нашего сына, – говорила жена Савченко, когда перешли в другую комнату. – Погиб на германском фронте. Единственный сын… – у нее задрожали губы.

Степан думал, что в такой большой квартире можно спрятать вооружение для целого батальона, но нигде ничего не находил.

– Это наша спальня, – сказала жена Савченко и первая вошла в комнату, слабо освещенную китайским фонарем, висевшим под потолком.

Степан стал обыскивать спальню. В комоде он нашел пачку писем, перевязанных розовой ленточкой.

– Это, пожалуйста, не трогайте, – решительно сказала жена Савченко и протянула руку к письмам. – Это я мужу писала, когда в Порт-Артуре сестрой милосердия работала, из-под вас, больных и раненых солдатиков, судна выносила. – В голосе ее прозвучала горечь, были и упрек и гнев человека, оскорбленного «грубым» прикосновением солдатских рук к самому ее святая святых.

Степан не тронул писем, заметив на голубом конверте адрес: «Поручику Савченко» и почтовый штемпель 1904 года.

И в спальне Степан не обнаружил оружия. Он перешел в комнату одной из взрослых дочерей полковника. Дочь, красивая, лет шестнадцати, блондинка в длинном, скрывавшем ее ноги розовом капоте, сидела у трюмо на мягком стуле с подлокотниками и большими, испуганными глазами, как дикая коза, смотрела на входившего к ней «страшного» солдата. Ровная, будто сделанная по ниточке, белая полоска пробора делила на две части ее льняные девичьи волосы. Она была прекрасна. Степан видел такую девушку на картинке в каком-то журнале. Девушка сидела на берегу пруда. Под картинкой стояла надпись: «Сказка». Степан вспомнил «кудрявую».

«Спит, наверное», – подумал он и начал обыскивать комнату девушки, которая действительно была красива, как бывают красивы только в сказке.

«Смешно, чтобы здесь, в этом будуарчике, – подумал Степан Чудаков, – хранились винтовки или какие-нибудь другие «вещественные доказательства» преступной деятельности папаши этой очаровательной полу-женщины».

Однако он обыскивал комнату самым тщательным образом.

«Может быть, как раз здесь-то и хранится что-нибудь такое…» – решил Степан.

Под кроватью стоял синий эмалированный ночной горшок с крышкой.

«Горшок, – подумал Степан. – А не бросили ли они какие-нибудь компрометирующие документы в горшок? – раздумывал он, перетряхивая постель. – Не посмотреть ли?.. Неудобно, черт его подери! А вдруг там ничего нет… Ведь конфуз будет. Стыдно перед «сказкой». – Степан опять вспомнил «кудрявую». – Эх ты, социалистический жандарм!»

Жена Савченко подошла к дочери и погладила ее по голове. Дочь взяла руку матери и поцеловала. Степан в этот момент посмотрел на девушку и встретил устремленный на него взгляд, каким еще никто и никогда не смотрел на Степана.

«Черт с ним, с горшком, – подумал Чудаков, – не буду смотреть».

Степан обыскал все комнаты и ничего не обнаружил.

«Тонко работают», – подумал он.

Чудаков велел полковнику одеться и взять с собой необходимые вещи.

* * *

Так в ту ночь были обезврежены, как думали в Исполкоме, все, кто был замешан в заговоре.

ВОСЕМНАДЦАТОЕ НОЯБРЯ 1917 ГОДА

Уходили последние осенние дни. Иволга улетела на Мадагаскар, амурский копчик, покинув родные края, летел где-нибудь над Индийским океаном, торопясь в знойную Африку. В лесу чернели грозди винограда, желтели плоды актинидии. Тихий океан невозмутимо плескался у берегов Приморья. О корниловском мятеже, приведшем в движение на западе страны десятки тысяч людей, говорили лишь висевшие на заборах листки воззваний Объединенного Исполкома Совета. Вскоре и они исчезли. Приморский комиссар Временного правительства заклеил их приказом Керенского о роспуске организаций, возникших в дни мятежа.

Но вот приморский «сейсмограф» принял известие о восстании петроградского пролетариата. Из уст в уста передавалось, что Керенский в Петрограде вешает большевиков. Такая телеграмма будто бы была принята Центральным телеграфом. Верно ли это, никто проверить не мог – здание телеграфа на Китайской улице находилось в руках комиссара Временного правительства.

Зрительный зал Народного дома не знал такой глубокой, такой тяжкой тишины.

– Пролетариат России взошел на свою историческую Голгофу, – глухим голосом говорил стоявший на сцене, за трибуной, докладчик Исполкома, бледный, с трясущимися длинными кистями рук человек, с большим белым лбом и светлыми волосами, зачесанными к затылку.

Из-за стола президиума в зал поверх очков в металлической оправе смотрел председатель собрания Новицкий. Он сегодня, – впрочем, как и всегда, – злобно взъерошен: каждый волос на его голове торчал не как-нибудь, а именно со злобой, протестующе.

Рядом с ним восседал его соратник, товарищ председателя собрания Агарев, городской голова.

– Сегодня в президиуме меньшевистский букет, – прошептал Виктор Заречный на ухо Косте Суханову.

Они сидели в третьем ряду партера, у окна.

– Да, ничего хорошего ждать нельзя, – ответил Костя.

– По отрывочным сведениям, – продолжал докладчик, – трудно установить, что творится в Петрограде. Но, по-видимому, Петроград разделяет участь Парижской коммуны. Народ в лице войск сам принял участие в умерщвлении революции, как та старушка, которая принесла дрова на костер Яна Гуса.

Зал напряженно молчал.

– В настоящий момент не время сводить фракционные счеты. Если рабочие, матросы и солдаты Петрограда будут раздавлены, то погибнет Петроградский Совет, а вместе с ним и другие.

Зал одобрительно прогудел.

Докладчик приблизил к очкам бумажку.

– Я предлагаю воздержаться от оценки петроградских событий до получения более точных сведений из Петрограда.

Тут весь переполненный зал пришел в движение.

Одни кричали:

– Правильно!

Другие возмущенно потрясали кулаками:

– Надо поддержать петроградских рабочих!

Со стула в партере вскочил лидер правых эсеров Выхристов. Он сорвал с носа пенсне и яростно завопил:

– Восстание в настоящее время – авантюра!.. Мы уйдем из Совета, если будет принята резолюция о поддержке петроградского восстания!

– И мы уйдем! – вытирая платком вспотевшую лысину, прокричал Агарев.

– Подлецы! – раздалось по их адресу. – Предатели!

– Иностранные консулы, – прокричал Выхристов, – заявили, что они вооруженной силой поддержат власть Керенского!

– Пугаете, негодяи! – кричали с балкона.

У бокового прохода, прижатый к стене, стоял Степан Чудаков. При первых же словах докладчика Степан послал записку в президиум, и едва докладчик закончил свою речь, как он взбежал по мостику на сцену. На нем были защитного цвета гимнастерка, черные суконные штаны, заправленные в солдатские сапоги.

Подойдя к трибуне, сделанной наподобие аналоя, – и выкрашена трибуна была в черное, как красят аналой, – Степан Чудаков злобно посмотрел на докладчика, усевшегося в президиуме, потом перевел свой взгляд на людей, битком заполнивших зал, и, кивнув в сторону президиума, с презрением сказал:

– Что это нам тут «воздержание» проповедуют? – Он стукнул кулаком по «аналою» так, что в передних рядах партера вздрогнули.

– Не стучите! – крикнул кто-то.

– Черт! – проворчал другой.

Степан Чудаков обвел взглядом депутатов Совета – их было человек четыреста – и зрителей, забивших все ходы и выходы, заполнивших до отказа балкон.

– «Вожди» изменяют, – сказал он, – а мы на что? – Он сжал руку в кулак. – На что народ? Я пришел сюда прямо с митинга, из пятой роты Четвертого артиллерийского полка. Солдаты заявляют, что с оружием в руках выступят за петроградских рабочих. Вы хотите, – Степан повернул голову в сторону президиума, – чтобы я пошел к солдатам и сказал: «Просят с этим делом подождать»? Так, что ли?

Его глаза встретились с веселым взглядом Виктора Заречного. Довольный выступлением Степана, Виктор одобрительно кивнул головой.

– Аналогия-то у докладчика какая, – говорил Степан Чудаков. – Пролетариат взошел на Голгофу! Не историческая какая-нибудь аналогия, а мифологическая, из легенды о Христе. – Он сдвинул брови, подобрал губы в трубочку, гнев и презрение с новой силой изобразились на его лице. – Не выжидать, когда телеграф принесет нам известие о свержении буржуазии, а с оружием в руках поддержать пролетариат Петрограда!

Один за другим к трибуне подходили ораторы, и речи большевиков, меньшевиков, эсеров, анархистов лились, как раскаленная лава, приводя одних в негодование, других – в трепет, третьих – в восторг.

Наконец поднялся со своего стула Новицкий, в руках у него бумажка с резолюцией.

– «Выступление петроградского пролетариата, – читал он, как псаломщик, – является результатом той политической комбинации, которая создалась на демократическом совещании…»

– Не результат «комбинации», – крикнул с места Виктор Заречный, – а логический ход истории!

Шум и реплики заглушали голос Новицкого, он надрывался:

– «…для спасения революции… образование однородной власти… немедленного созыва Учредительного собрания…»

С трудом Новицкий дочитал резолюцию.

– Иди, Симаков, – сказали одновременно Виктор и Костя, обращаясь к рабочему, сидевшему впереди них.

Симаков взошел по лесенке, встал спиной к президиуму.

– У меня поправка! – Он достал из кармана брюк платок, вытер лоб и стал читать: – «Совет шлет свой горячий привет петроградскому пролетариату и солдатам, самоотверженно выступившим на борьбу против объединенной контрреволюционной буржуазии, возглавляемой временным самодержцем Керенским…»

Зал взорвался от аплодисментов; казалось, рухнул потолок. Из-за стола президиума поверх очков удивленно смотрел председатель собрания Новицкий; он пожимал плечами…

* * *

События нарастали. Народ творил свою историю. Великий лозунг социалистической революции, в котором воплотилась извечная мечта русского народа о правде и справедливости, летел во все концы великой страны, будоража и поднимая людей всех языков и вероисповеданий. Достиг он и берегов Тихого океана.

Восемнадцатого ноября 1917 года к высившемуся на горе кирпичному зданию Народного дома, где снова заседал Владивостокский Совет, густыми колоннами шел простой народ. Это были грузчики Эгершельда, рабочие военного порта и железнодорожных мастерских, вооруженные матросы, солдаты. На красных транспарантах, колыхавшихся над головами людей, четкими белыми буквами была выражена воля народа:

«Да здравствует социалистическая революция!»

Окружив Народный дом, люди ждали, что скажет пленум Совета.

На каменных ступенях появился Виктор Заречный. В его взгляде был неизъяснимый восторг. Стараясь, чтобы его слышал весь народ, стоявший вокруг по косогору, он выкрикивал:

– В Петрограде установлена власть Совета Народных Комиссаров во главе с Лениным! Владивостокский Совет признал советскую власть…

Он не досказал. Слова его потонули в восторженном гуле многих тысяч голосов. Крики неслись над головами людей, замирали и с новой силой катились от задних рядов к ступеням Народного дома, будто по морю шел тайфун, поднимавший высокие волны; казалось, будто волны, яростно набегая на берег, приводили в движение серые, обточенные, как шары, камни и камни, ударяясь друг о друга, рокотали, сотрясая воздух.