Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)
Где и кем был сделан последний выстрел – этого никто не знал, только к восьми часам вечера 14 марта в городе, погруженном в полный мрак (электрическая станция не работала, огней в домах не зажигали), наступила тишина, от которой жителям города, пережившим ужас первых дней гражданской войны, становилось жутко.
* * *
…Хотелось забыться, очень хотелось забыться, и Виктор лег на деревянном диване в штабе. «Оце гарно!» – отчетливо услышал он голос бородатого солдата, и все вдруг ушло… исчез труп бородатого солдата, не стало гула орудий, трескотни пулеметов… Виктор заснул.
ДЕСАНТ ВРАЖЬИХ ВОЙСК
В избушку Серафимы Петровны пришел, как всегда, рано утром Ван Чэн-ду со своими булками. Работая по организации китайцев в профессиональный союз, он не переставал носить за спиной корзинку с булками.
Виктор умывался.
– Япынска солдата ходи на берег, – сказал Ван Чэн-ду, когда Виктор, умывшись, утирался полотенцем.
– Как? – Виктор с тревогой посмотрел на булочника.
Ван Чэн-ду поставил корзину на пол, сел у двери на порог, достал из-за пазухи вместе с пачкой сигарет отпечатанный типографским способом листок.
– Солнца мэйю[33]33
Ван Чэн-ду хотел сказать: еще до восхода солнца.
[Закрыть], – сказал он, – моя ходи посмотри… – Дальше он, пустив в ход жесты, объяснил, что японские матросы расклеивали по городу объявления.
Повесив полотенце на крючок, Виктор взял листок из рук Ван Чэн-ду. Бледность покрыла его лицо.
– Что это? – встревоженно спросила Женя.
– Объявление командующего японской эскадрой… Высажен десант…
– Десант? – смятение послышалось в голосе Жени.
Глаза их лихорадочно бегали по печатным строчкам листовки адмирала Хирохару Като.
– Это уже настоящая интервенция! – Виктор смял в руке листок, от волнения у него пересохли губы.
– Его война хочет, – сказал Ван Чэн-ду. – Япынска люди посмотри, кричи «банзай»[34]34
Ван Чэн-ду хотел сказать, что местные жители японцы, увидев своих солдат, кричали «ура» («банзай»).
[Закрыть].
Виктор заговорил о загадочном убийстве, совершенном накануне, 4 апреля, в японской конторе «Исидо» в Маркеловском переулке. Убийцы не были обнаружены, не было и никаких следов ограбления.
– Как ты думаешь, Ван Чэн-ду, кто убил японцев? – спросил он всезнающего булочника.
– Моя думай, – ответил Ван Чэн-ду, – хунхуза нет[35]35
Ван Чэн-ду думает, что убили не грабители (хунхузы).
[Закрыть].
– Кто же тогда убил, если не хунхузы?
Если бы убили хунхузы, они совершили бы грабеж, резонно заметил Ван Чэн-ду.
Виктор согласился.
– Пухао[36]36
Пухао – плохо.
[Закрыть], – сказал Ван Чэн-ду. Он закурил и взял свою корзину.
Виктор поспешил в Совет. У Мальцевского базара толпился народ. Слышались возгласы:
– Почему же это Совет допускает!.»
– Топить их надо!
Виктор сел в трамвай.
У мастерских военного порта шумела толпа рабочих, не приступавших к работе. На кирпичной ограде на месте сорванного листка, от которого остался только небольшой клочок, кто-то уже успел написать углем: «Долой интервентов!»
Улица поражала своей необычной многолюдностью. Возле памятника Невельскому вагон трамвая с лязгом остановился. Через улицу проходила рота японской морской пехоты в белых гетрах, в синих бескозырках, с винтовками через плечо. Словно рисуясь, четко отбивали шаг и были похожи друг на друга, как бывают похожи оловянные солдатики. Вместо лиц у них были непроницаемые, желтые маски с узкими темными щелками на месте глаз. Шли они, словно это был их город – Кобе, или Киото, или Осака. Никогда у Виктора Заречного не было неприязненного чувства к какой-нибудь нации, тем более к таким народам, как японцы, китайцы, корейцы, среди которых он рос. Даже во время русско-японской войны злоба охватывала его не к японцам, одерживавшим победу, а к самодержавию, виновному в поражении. Живя в Японии, в эмиграции, он полюбил эту страну, ее народ, а маленькая обаятельная Тори едва не завлекла его своими чарами. Теперь, увидя японских солдат в родном городе, Виктор пережил чувство, какое, вероятно, должен испытывать человек, получивший пощечину, – в нем закипела ненависть к врагу, пришедшему, чтобы отнять свободу, добытую потоками крови, отнять любимый край.
В Исполкоме царила растерянность. Никто не сомневался, что убитые в конторе «Исидо» японцы были жертвой коварной провокации: нужен был повод для интервенции.
Собрались члены Исполкома, партийные и военные работники. Об убийстве в Маркеловском переулке уже говорили мало. Ни милиция, ни уголовный розыск не могли обнаружить преступников. Говорили, будто собака-ищейка повела сотрудника уголовного розыска из Маркеловского переулка на Китайскую улицу, остановилась на углу Китайской и Пекинской, где помещалось здание японского консульства, нервно кинулась к двери консульства, обнюхала ее, потом побежала дальше, перешла Светланскую улицу у городского сада и привела к берегу Золотого Рога. Здесь она обнюхала песок на берегу, посмотрела на бухту и, вытянув шею, несколько раз тоскливо пролаяла…
Началось экстренное заседание Исполкома, Оно было коротким – времени для разговоров не было. Все знали, что скажет председатель Исполкома Суханов, и тем не менее слова его: «Японские войска занимают город» – были встречены глубокой тишиной.
Приступили к составлению телеграммы Ленину и протеста консулам.
– Надо им вручить лично, – предложил Костя.
– Примут ли? – усомнились некоторые.
Костя пододвинул к себе телефонный аппарат, снял трубку. -
– Японского консула… Господин Кикучи?
Разговор продолжался две минуты. В течение этих двух минут все смотрели на Костю, стараясь угадать, что отвечал японский консул.
Окончив разговор, Костя сказал:
– Могу, говорит, принять представителя Совета только как частное лицо.
Второй звонок был американскому консулу.
– Господин Колдуэлл?
Этот согласился принять и назначил время – четыре часа.
– Не кажется ли вам, товарищи, – сказал Костя, – что разные ответы японского и американского консулов говорят о несогласованности их действий?
Мнения разделились.
– Господин Хадсон? – говорил Костя в трубку.
Английский консул дал положительный ответ.
С французским разговор был более продолжительным.
Положив трубку, Костя сказал:
– Отказался говорить по поводу десанта. Ссылается на отсутствие инструкций от правительства.
Разговоры с консулами укрепили у большинства членов Исполкома ошибочную, как потом оказалось, мысль, что японцы действуют самостоятельно.
Договорились, кто к какому консулу пойдет.
Виктор Заречный изъявил желание пойти к японскому консулу. Костя поднялся из-за стола. Усталость была написана на его лице. Взяв текст депеши Совнаркому, он поехал на телеграф.
Выйдя у телеграфа из автомобиля, Костя услыхал радостный возглас:
– Конец советской власти!
И сейчас же до него донеслись слова:
– Радуются! Ради собственной шкуры готовы продать родину!
На телеграфе Костя узнал, что грузчики на Эгершельде прекратили работы по разгрузке японских судов, но что русских грузчиков заменили японцы[37]37
Японцев-грузчиков на коммерческой пристани было несколько сот человек, они состояли в союзе грузчиков, но давно вызывали подозрение, что это – солдаты японской армии.
[Закрыть].
* * *
Возле здания японского консульства разгуливал патруль японских солдат: три солдата со стороны Китайской улицы и три – со стороны Пекинской.
Виктор Заречный нажал кнопку электрического звонка у входа в консульство. Дверь – это была массивная черная дверь – открылась.
– Я представитель Совета, – сказал Виктор японцу, открывшему дверь. – Хотел бы видеть консула.
С приторной вежливостью японец пригласил его в приемную. Через минуту туда вошел секретарь. Он сделал короткий вздох со свистом и не торопясь сказал:
– Консур может принять вас торько как частное рицо.
– Да, я знаю.
Секретарь ввел Виктора в кабинет консула. Запахи, которыми был пропитан воздух в кабинете, мгновенно воскресили в памяти Виктора улицы Нагасаки, чайный домик чернозубой японки, образ очаровательной Тори. Кикучи сидел за письменным столом. Он был в кимоно, что подчеркивало неофициальность приема.
– Садитесь, пожаруйста, – сказал Кикучи.
Виктор сел. Они смотрели друг на друга. Глаза консула ничего не выражали. В них нельзя было увидеть ни добрых движений души, ни злых. Они были словно задернуты темной пеленой.
– Курите? – консул пододвинул к Виктору сигарету в черепаховом портсигаре.
– Благодарю, я не курю, – ответил Виктор, – Председатель Совета Суханов поручил передать вам протест Совета против высадки десанта японских солдат.
Кикучи вынул из незаклеенного конверта отпечатанный на пишущей машинке протест.
– Я могу разговаривать с вами торько как с частным рицом. И ноту Совета я не могу признать как официарьный документ. – Консул превосходно говорил по-русски, речь его текла плавно, слова он выговаривал ясно, произносил с необычайной важностью, но тон был любезный.
– Каждый русский человек сказал бы вам то же, что и представитель Совета, – возразил Виктор. – Высадку десанта без согласия советских властей мы рассматриваем как нарушение суверенных прав Российской республики.
Кикучи прочитал протест.
– Десант совершен, – сказал он, – адмираром Хирохару Като дря защиты жизни и имущества японских подданных. Адмирар питает грубокое сочувствие к настоящему порожению России и жерает немедренного искоренения междоусобиц и брестящего осуществрения реворюции…
«Какое лицемерие!» – подумал Виктор.
– Адмирар Хирохару Като абсорютно избегар совершать такие действия, как вмешатерьство во внутреннюю поритику России ири оказание той ири иной пори-тической партии поддержки ири даврения. Подобные действия напрасно препятствовари бы осуществрению реворюции и ришари возможности вынести соответствующее закрючение, основывающееся на разуме русского народа…
«Какая забота о русской революции!» – снова подумал Виктор.
– Адмирар Хирохару Като грубоко встревожирся, что в~ настоящее время здешние поритические споры становятся все борее острыми и в конце концов не будет возможным избегнуть возникновения беспорядков. Увидя, что в надрежащих органах, на которые возро-жено поддержание безопасности в городе, не набрюдается порядка и город попар в такое порожение, что у него как бы нет пориции, адмирар не мог не беспокоиться о жизни и имуществе проживающих в городе подданных Японской империи и держав Сограсия….
– Защита проживающих на территории Российской республики лиц, – прервал консула Виктор, – лежит всецело на обязанности русских властей.
– Русские врасти не в состоянии обеспечить порядок в городе, – возразил консул, положив дымящуюся сигарету на бронзовую пепельницу в виде какой-то рыбы. – В городе среди бера дня произошри убийство и ранение трех японцев, что и заставиро адмирара Хирохару Като принять на его ответственность защиту жизни и имущества подданных Японской империи. Адмирар Хирохару Като принужден быр высадить десант с вверенной ему эскадры и принять меры, какие он считает соответствующими, а о дарьнейшем направрении испрошена у императорского японского правитерьства инструкция… Потрудитесь, пожаруйста, прочитать вот это заяврение городского самоуправрения. – Кикучи передал Виктору газету «Далекая окраина», где было опубликовано заявление городской думы от 29 марта. – Городское самоуправрение заявряет, – продолжал Кикучи, – что оно, как там написано, бессирьно охранять порядок в городе. Японские резиденты, которым старо известно это заяврение, быри очень встревожены и обратирись к адмирару Хирохару Като с просьбой о принятии мер дря защиты их жизни и имущества. Особенно японских резидентов встревожиро убийство двух японцев в конторе «Исидо».
– Совет считает заявление городской думы, – возразил Виктор, – не имеющим под собой почвы. Порядок в городе охраняет милиция, которая находится в ведении Совета. Не дело думы заниматься вопросами охраны порядка. Совет рассматривает заявление думы как акт, направленный к тому, чтобы возбудить общественное мнение. Если адмирал Хирохару Като и вы, как представитель японского правительства, беспокоились о жизни и имуществе японских подданных, вы могли обратиться к Совету…
– Японское правитерьство не признает советской врасти, – перебил консул Виктора.
– Но обращение ваше к думе – это беспредметное обращение.
– Как вы сказари?
– Я хочу сказать, что обращаться к думе с вопросами об охране порядка – это все равно, что обращаться к луне. Что же касается убийства японцев, – продолжал Виктор, – то это случилось впервые в нашем городе. И согласитесь, господин консул, убийство это весьма загадочно. Милиция и следственные органы стараются разгадать его, но оно все еще остается загадочным. Убийств без определенной цели не бывает. В данном случае не было грабежа конторы, что могло бы служить целью убийства. К сожалению, вы не помогаете нам отыскать убийц, а, напротив, препятствуете этому, укрыв у себя раненого и не допуская к нему начальника уголовного розыска, чтобы снять с Него показание. Во всяком случае, повторяю, это случилось впервые в нашем городе и не может считаться причиной для нарушения нормальных отношений между Россией и Японией. Мне поручено просить вас передать правительству Японии, что Совет самым энергичным образом протестует против высадки японского десанта и пребывания здесь японских военных кораблей. Вместе с тем Совет выражает свою искреннюю дружбу к Японии, к японскому народу.
Виктор встал. Поднялся из-за стола и консул.
Несвойственно Виктору было играть роль дипломата, но он вежливо сказал:
– Разрешите поблагодарить вас за любезный прием.
Консул жестом руки задержал его.
– Я доржен обратить ваше внимание на обращение адмирара Хирохару Като к русскому народу. Принятые им меры закрючаются искрючитерьно в защите японских подданных. Адмирар горячо питает грубокую дружбу и сочувствие к русским врастям и русскому народу и жерает, чтобы русский народ ни о чем не беспокоирся и, как обыкновенно, занимарся своими дерами. Я искренне присоединяюсь к нему.
«Дорого русскому народу обойдется ваша дружба», – подумал Виктор.
Он направился к двери.
* * *
В это время на Центральном телеграфе Костя Суханов сидел у прямого провода.
«Я – Суханов, председатель Владивостокского Совета рабочих депутатов», – стучал аппарат.
«У аппарата председатель Центросибири Яковлев», – бежала узкая белая лента ответной депеши.
– «Передайте Ленину, – диктовал Костя Суханов телеграфисту. – Сообщаю подробности десанта. Был совершен самолично японским консулом и адмиралом Като, без всякого предупреждения… Десант высажен без согласия английского, американского и других консулов…».
Телеграмма была длинная.
– «Буржуазия и все темные силы, – диктовал Костя, – страшно довольны вводом, видят в этом свое освобождение от советской власти…»
Костя уже продиктовал: «Пока и все», – как раздался телефонный звонок. Звонил из штаба крепости Сакович.
– Передайте находящемуся у вас председателю Совета Суханову, что происходит высадка английского десанта.
Костя продиктовал телеграфисту:
– «Сейчас передали по телефону – высадился английский десант».
Он понял свою ошибку, но исправить телеграмму нельзя было, ее уже приняли в Иркутске.
Костя взглянул на стенные часы – было два часа.
* * *
Передавая телеграмму в Москву, Ленину, председатель Центросибири Яковлев добавил:
«Вот все, что передал Суханов сейчас из Владивостока. Сообщите ваш взгляд на все это».
* * *
Желтый свет в окнах кабинета Кости Суханова р эту ночь не мерк, он лился в сад, освещал верхушки еще голых деревьев.
«Господин Суханов не покидает своего кабинета, – думал адмирал Хирохару Като, прогуливаясь перед сном по палубе «Ивами». – Прекрасный город! – мысленно восклицал он, любуясь огнями Владивостока, широко раскинувшегося по берегу бухты и по крутым склонам сопок. – Красивый город! Он мог бы быть второй столицей Великой Японии».
Хирохару Като поднес к глазам морской бинокль Цейса. В бинокле ночью город представлял собою особенно чарующее зрелище. Адмирал навел бинокль на здание Исполкома Совета. В трех окнах горел желтый свет. Окна были так близко к стеклам бинокля, что видны были тени людей, двигавшихся по кабинету председателя Совета.
* * *
Уже после полуночи Костю вызвал к прямому проводу Яковлев.
«Передаю, – стучал аппарат Морзе, – телеграмму товарища Карахана[38]38
Л. М. Карахан – заместитель наркома по иностранным делам.
[Закрыть] ЦИКу Советов Сибири, полученную мною в одиннадцать часов пять минут:
«Сегодня нами были вызваны представители Англии, Франции и Америки, которым заявили протест против японского десанта и указали, что выступление Японии не могло иметь места без согласия союзников. Француз объясняет чисто местной необходимостью в охране японских граждан и не придает серьезного значения десанту. Американец и англичанин удивлены выступлением, последний не верит в возможность английского выступления. Верить на слово представителям правительства трудно, и мы думаем, что только после того, как получим ответ от правительства, можно судить о том, во что выльется японское выступление, и о степени соучастия союзников. Для ориентировки сообщаем, что политика в отношении так называемых союзников должна быть осторожной, ибо позиция их не определилась…»
Десятого апреля на заседании Исполкома при полной тишине Костя читал ответную телеграмму Ленина:
«Мы считаем положение весьма серьезным и самым категорическим образом предупреждаем товарищей. Не делайте себе иллюзий: японцы наверное будут наступать. Это неизбежно. Им помогут вероятно все без изъятия союзники. Поэтому надо начинать готовиться без малейшего промедления и готовиться серьезно, готовиться изо всех сил. Больше всего внимания надо уделить правильному отходу, отступлению, увозу запасов и жел.-дор. материалов. Не задавайтесь неосуществимыми целями. Готовьте подрыв и взрыв рельсов, увод вагонов и локомотивов, готовьте минные заграждения около Иркутска или в Забайкалье. Извещайте нас два раза в неделю точно, сколько именно локомотивов и вагонов вывезено, сколько осталось. Без этого мы не верим и не будем верить ничему. Денежных знаков у нас теперь нет, но со второй половины апреля будет много, но помощь нашу мы обусловим вашими практическими успехами в деле вывоза из Владивостока вагонов и паровозов, в деле подготовки взрыва мостов и прочее.
Ленин.
7 апреля».
Несколько секунд длилось глубокое молчание.
– Вот, товарищи, ответ Ленина, – положив телеграмму на стол, сказал наконец Костя.
Началось обсуждение телеграммы, посыпались недоуменные вопросы.
– Что значит: «Не делайте себе иллюзий»?
– Это же ясно, – ответил Костя. – После фразы: «Не делайте себе иллюзий» – двоеточие, а после двоеточия фраза: «Японцы наверное будут наступать». Все ясно. Ленин нас предупреждает.
– А что значит: «Не задавайтесь неосуществимыми целями»?
Костя в двадцатый раз пробежал глазами эту фразу.
– Это и я не совсем понимаю.
Начались догадки, предположения.
– Это значит, – сказал кто-то, – надо готовиться к отступлению, а не к обороне.
– Оставить Владивосток без боя! – воскликнул кто-то.
– Разрешите мне сказать несколько слов, – заговорил Сакович. – Я вновь настаиваю – мы должны организовать сопротивление. Сейчас, правда, у нас нет той живой силы, какая была, армия демобилизована, но надо форсировать организацию Красной гвардии. Надо дать отпор интервентам.
– Из Иркутска нам говорили по прямому проводу, – возразил Костя, – чтобы мы немедленно эвакуировали весь запас вооружения и взрывчатых веществ. Как это согласовать с вашим предложением, товарищ Сакович?
Сакович переспросил:
– Немедленно эвакуировать весь запас вооружения?
– Да, немедленно, – ответил Костя.
– Наивные люди! – сказал Сакович. – Немедленно! За год не вывезешь всего, что тут есть.
– Итак, разрешите резюмировать, – сказал Костя, – В телеграмме Ленина нет предложения организовать сопротивление в самом Владивостоке. Напротив, в ней говорится об отступлении. Хотя телеграмма адресована нам, но она относится не только к нам, а и к Центросибири: мы отсюда не можем готовить минные заграждения около Иркутска или в Забайкалье. Яковлев по прямому проводу говорил мне, что он получил телеграмму за подписью Ленина, где говорится: «Ежели будут продвигаться, сопротивляйтесь». Обратите, товарищи, внимание: «Ежели будут продвигаться». Ленин предлагает больше всего внимания уделить уводу вагонов, паровозов, подготовке взрывов рельсов. Для чего это? Для того, чтобы затруднить продвижение японских войск в глубь страны. Ленин понимает, что серьезного сопротивления сильной японской армии мы оказать не можем. «Не задавайтесь неосуществимыми целями», – телеграфирует он. В Иркутске, по-видимому, не представляют, какое количество вагонов и паровозов нужно и сколько времени понадобится для того, чтобы вывезти из Владивостока вооружение и разные грузы. Ведь все это скапливалось здесь годами. Грузов – до пятидесяти миллионов пудов. Пятьдесят миллионов! Вы только вдумайтесь в эту цифру. Я приведу некоторые цифры. – Костя порылся в столе и достал папку. – Вот какие у нас, товарищи, богатства на складах Эгершельда: 25 тысяч тонн машинного оборудования, меди, цинка и стали, 25 тысяч тонн рыбы и икры, 44667 тонн риса, 26866 тонн чая, 16667 тонн сахара, 25 тысяч тонн обуви, кожи, тканей, 50 тысяч тонн консервов, 25 тысяч тонн крупы, 33334 тонны кофе, 16667 тонн пряностей и так далее. Какой же нужен подвижной состав, какая нужна колоссальная пропускная способность железной дороги, сколько надо месяцев, чтобы все это отправить в Советскую Россию! Я уже не говорю о вооружении, о взрывчатых веществах. До революции во Владивостоке работала междуведомственная комиссия по разгрузке порта и мало что сделала… Мы примем все меры и будем отправлять все, что можно, до последнего вагона, но разве можно требовать от нас, чтобы мы это сделали немедленно, да еще при разрушенном транспорте? Дальше… Не забывайте, товарищи, что страны Антанты очень заинтересованы в том, чтобы военные материалы во Владивостоке, предназначенные для ведения войны с Германией, были сохранены именно для этой цели, а не для войны с ними. Сопротивление с их стороны будет отчаянное. Здесь ведь имеется специальная Союзная комиссия для распределения грузов, созданная еще до революции, – Костя кончил говорить.
Трудно, несогласно писался ответ Ленину:
«Положение безусловно серьезное, но не безнадежное, так как, видимо, существуют громадные разногласия в действиях, особенно Америки и Японии…»
(Никто из находившихся в кабинете у Кости не знал о разговорах Вильсона с Лансингом, о сговоре их с Японией.)
«...вашу фразу: «Не задавайтесь неосуществимыми целями» просим разъяснить – вызывает разногласия… инструктируйте пределы наших дипломатических шагов местными консулами, касающихся общей политики.»
Все заседание Исполкома Виктор просидел почти в полном молчании. В нем боролись два чувства: одно – это доверие к Ленину, вера в его мудрость, в правильность его позиции, убежденность в невозможности заставить японцев и англичан покинуть берег, а суда их уйти вон из порта, в невозможность вооруженной борьбы с ними в самом городе; другое, противное первому, – это желание оказать интервентам не пассивное сопротивление (увод вагонов и паровозов, взрыв рельсов), а активное – вооруженной рукой загнать японских и английских солдат на их корабли, открыть с батарей огонь по кораблям. В нем все кипело; уязвлено было самолюбие… нет, не самолюбие, это слово здесь не годится… оскорблено было самое высокое, что было в нем воспитано с детства, как в каждом русском человеке, – любовь к своей родине. Сейчас любовь эту топтали чужеземные солдаты, и все эти разговоры о каких-то разногласиях у интервентов казались ему ничтожными… В голове был сумбур. Карахан писал об осторожной политике в отношении «союзников» (значит, пусть топчут своими толстыми подошвами русскую землю), а Ленин говорит: японцам, по-видимому, помогут все без изъятия союзники (значит, надо топить всех, но как понимать: «Не задавайтесь неосуществимыми целями»? Не топить?).
Виктор порывисто взял с подоконника свою шляпу и, ни с кем не прощаясь, вышел из кабинета.
Мимо здания Исполкома проходил взвод японских солдат, они в такт били подошвами о камни мостовой. И опять тяжелое чувство унижения, гнев и ненависть охватили Виктора.
* * *
Недели через две, передавая Виктору, зашедшему в Исполком, полученные с почтой «Известия» от б апреля, Костя сказал:
– Читай!
Советское правительство с тревогой объявляло:
«…С Востока идет новое страшное испытание. Внутри страны поднимают голову темные силы. Буржуазия Сибири протягивает руку чужеземным насильникам… Отпор японскому вторжению и беспощадная борьба с их агентами и пособниками внутри страны есть вопрос жизни и смерти для Советской республики…»
– Для Москвы, – сказал Виктор, прочитав объявление, – испытание с Востока идет, а для нас оно уже пришло, переступило порог.
Он еще раз пробежал глазами объявление и, взяв со стола синий карандаш, подчеркнул слова:
«Отпор японскому вторжению… есть вопрос жизни и смерти для Советской республики…»
– Вот, Костя, – проговорил он, положив на стол газету, – отпор безоговорочный.
– Какими силами?! – воскликнул Костя, устремив на Виктора вопрошающий взгляд.
– Какие есть, – ответил Виктор.
– Они ничтожны, Виктор, пойми ты это! – впервые Виктор услышал в голосе Кости и горечь и отчаяние от бессилия.
Вошел Всеволод Сибирцев с телеграммой в руке.
– Дальсовнарком, – сказал он, – предлагает сформировать отряд для отправки в Забайкалье, на борьбу с атаманом Семеновым.
Все трое молча переглянулись.
