Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)
ПРИЕЗД ЛЕНИНА
«…Мы с Василием приехали на Финляндский вокзал около одиннадцати часов вечера.
Вся площадь перед вокзалом, слабо освещенная электрическим светом, была заполнена народом. Над головами людей развевались красные знамена, и среди них выделялся расшитый золотом бархатный стяг с надписью: «Центральный Комитет РСДРП». У каменного крыльца, ведущего в бывшие царские комнаты вокзала, стояли строем солдаты с духовым оркестром, тут же темнел бронированный автомобиль с небольшими пушками, выглядывавшими из амбразур.
В тот момент, когда мы сходили с трамвая, откуда-то из боковой улицы вырвался широкий голубой луч прожектора, Свет его побежал по головам людей, будто искал кого-то. Громыхая, урча и рявкая, автомобиль с прожектором вышел на площадь и остановился. Луч света упал на «царское крыльцо».
Пробираясь к вокзалу, я увидел в цепи рабочих, сдерживавших толпу, знакомое лицо. Это был рабочий артиллерийских мастерских военного порта во Владивостоке Владимир Бородавкин. Я с ним встречался в Народном доме. Сейчас он возглавлял отряд путиловских рабочих по охране порядка у Финляндского вокзала.
Мы перекинулись несколькими фразами. (В прошлом году военное ведомство откомандировало его, как солдата-специалиста, на Путиловский завод.)
– У нас пропуск на вокзал, – сказал я. – От городского комитета, – я полез было в карман.
Бородавкин разомкнул цепь и пропустил нас. Толпа нажала.
– Легче, товарищи, не напирайте! – весело пробасил он.
Предъявляя свои мандаты, мы проникли на платформу. Вдоль платформы шпалерами стояли отряды матросов Балтийского флота, солдаты, рабочие с винтовками. Всюду краснели транспаранты с надписью: «Привет Ленину!», развевались флаги.
В конце платформы находился духовой оркестр и была в сборе группа членов Бюро ЦК и представители Петербургского комитета. Василий поздоровался с некоторыми из них.
Но вот в темной дали показался свет паровозных фонарей.
– Идет! Идет! – послышались голоса.
Я не отрывал глаз от паровоза. Свет фонарей, увеличиваясь, приближался. Капельмейстер поднял руку. Музыканты прильнули губами к трубкам своих инструментов. Матросы и солдаты приготовились взять винтовки на караул. Поезд подошел к платформе. Зазвучала «Марсельеза». В тамбуре одного из вагонов показался человек небольшого роста, коренастый, в демисезонном пальто, в шляпе, с зонтиком в руке. На него упал свет электрического фонаря, против которого остановился вагон. Что-то монгольское почудилось в его живых, радостно улыбавшихся глазах.
– Владимир Ильич! Товарищ Ленин! – раздались взволнованные восклицания среди членов Бюро ЦК.
«Вот он какой!» – невольно подумал я (ведь я никогда не видал портрета Ленина).
Встречающие устремились к вагону. Снова возгласы приветствий.
Ленин сошел со ступенек. За ним сошла женщина в коротком пальто и длинной, до каблуков, юбке; из-под широких полей шляпы смотрели большие, внимательные глаза. Это была жена Ленина – Крупская.
Ленину кто-то поднес большой букет великолепных цветов. Крупская сказала:
– Володя, дай мне зонтик, – и взяла у него застегнутый на черную пуговку зонтик с изогнутой ручкой.
Ленин, казалось, был счастлив. Он держал у груди букет и пожимал всем руки.
Но вот большая группа приехавших эмигрантов и все встречавшие, а впереди всех Ленин с букетом цветов под звуки «Марсельезы» двинулись мимо почетного караула матросов и рабочих. Это было необычайное шествие вновь прибывшего главнокомандующего революционной армией народа. На нем не было никаких знаков различия. Над головой он держал шляпу, приветствуя почетный караул.
«Вот ты какой!» – провожая глазами Ленина, казалось, думали стоявшие в карауле матросы, солдаты – большевики в революции, но вряд ли знавшие первого русского большевика. Ленин шел по платформе легким шагом. Группа людей вокруг него увеличивалась.
Раскрылись двери бывшей царской комнаты, в нее быстро вошел Ленин, а за ним и все остальные, в том числе и мы с Василием.
В царской комнате Ленина – ожидала делегация Исполнительного комитета Петроградского Совета – сам «вождь пролетариата» Чхеидзе и Скобелев. Чхеидзе хмуро посмотрел на Ленина.
– Товарищ Ленин! – обратился он к своему давнишнему идейному противнику. – От имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России…
Фраза эта прозвучала у Чхеидзе торжественно. Он, конечно, понимает, как велико значение Ленина в революции.
– Но мы полагаем, – продолжал Чхеидзе, – что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне, а для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели.
Ленин как бы в недоумении взглянул на Чхеидзе, перевел глаза на Скобелева, потом на других, неизвестных ему лиц, стоявших позади Чхеидзе и Скобелева, и пожал плечами.
Чхеидзе ожидающе смотрел на Ленина, но Ленин обратился к вошедшим вместе с ним в царскую комнату:
– Дорогие товарищи! Солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии… Рабочий класс России не может остановиться на полпути… он превратит буржуазно-демократическую революцию в революцию пролетарскую, социалистическую… Никакого «единого фронта» с партиями, идущими на поводу у капиталистов!.. Да здравствует всемирная социалистическая революция!..
Открылись двери на площадь. Ленин вышел на каменное крыльцо. Прожектор осветил его. Блеснули медные трубы оркестра, и площадь дрогнула:
– Ура!
– Да здравствует Ленин!
– Да здравствует революция!
Это было необыкновенное зрелище, которое больше всего потрясло, несомненно, самого Ленина. Он взволнованно смотрел на приветствовавший его народ.
Но вот он сошел со ступенек, его подхватили на руки и понесли к броневику.
Освещенный ослепительным голубым светом прожектора, Ленин стоял на броневике. Вот он поднял руку. Народ замер.
– Товарищи рабочие, солдаты, матросы, граждане Петрограда! – раздался его голос.
Я стоял неподалеку от броневика, смотрел на Ленина, слушал его голос. Душа моя взволнованно трепетала.
– Участию в позорной империалистической войне, – говорил Ленин, – должен быть положен конец…
– Долой войну! – ответила гулом площадь.
– Грабители-капиталисты, – продолжал Ленин, – кровью народа завоевывают рынки для своих товаров, ложью и обманом заставляют простой народ проливать кровь…
– Долой войну! – вновь грозно пронеслось по площади.
Народ, о котором говорил Ленин, сейчас стоял перед ним. Здесь собрались люди со всех концов земли русской. Война стерла границы губерний и областей и смешала народы, населяющие великую страну от Архангельска до Севастополя, от Петрограда до Владивостока. Массы народа, точно волны в открытом море, ночью, во время тайфуна, перекатывались по площади, набегая на броневик. И из этой темной волнующейся массы народа поднимался Ленин. И народ, и броневик, и Ленин словно слились в единый, монолитный живой организм. Казалось, это сам народ выбрал из своей массы его и поставил на броневик. «Говори, – сказал народ. – Говори то, о чем мы думаем». Устремленный вперед, как вихрь, Ленин говорил то, о чем думал народ. Он произносил слова, которые были дороже всяких других слов, которые были самым заветным у каждого, кто пришел на площадь:
– Да здравствует социалистическая революция!
– Ура! – отвечал народ.
Окруженный отрядами солдат и матросов, рабочими делегациями с красными знаменами, освещаемый прожектором, броневик двинулся по улицам уже уснувшего города. Разбуженные «Марсельезой», грохотом броневика и ликованием народа, жители Выборгской стороны подбегали к окнам, отдергивали занавески и – кто со страхом, кто с недоумением, кто с восторгом и надеждой – смотрели на необыкновенное полуночное шествие…
* * *
…И вот двухэтажный особняк Кшесинской. Из окон льется на улицу электрический свет. На стенах алые знамена. Склонившись, они, казалось, приветствовали вождя.
Уже давно перевалило за полночь, а на улице, перед особняком, стоял народ.
– Ленина!
Ленин выходил на балкон и, опершись руками на перила, бросал в толпу слова, казалось, невероятные:
– Революционное оборончество – измена социализму… Кончить войну нельзя без свержения капитала… Не парламентарная республика, а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов…
* * *
В окна дворца Кшесинской уже смотрел рассвет. Улица против особняка пустела, лишь настороженно бродили, поглядывая вокруг, вооруженные рабочие.
Жители Петрограда с его широкими улицами, прекрасными каменными домами, ажурными чугунными решетками, бирюзовым небом только что закончившейся ночи спали, казалось, мирным сном.
Взволнованные всем виденным и слышанным, молча мы шли к Василию по длинному Каменноостровскому проспекту.
Небо быстро светлело. Проспект был пуст, только расхаживали посреди улицы милиционеры в штатской одежде, с винтовками за плечами.
* * *
В восемь утра уходил мой поезд. Василий провожал меня на Николаевском вокзале.
– Я уезжаю весь под впечатлением от встречи Ленина, – говорил я.
– Да, приезд его – это поворот истории, – сказал Василий.
– Вот и я чувствую в Ленине что-то такое, что трудно передать словами.
Мы прогуливались по перрону вдоль поезда. На перроне была обычная вокзальная суета. Запоздалые пассажиры бежали в вагоны. Носильщики возили на тележках багаж. Военные с красными повязками на рукавах останавливали солдат с котомками за спиной и проверяли документы.
Дежурный по станции ударил в колокол. Мне жаль было расставаться с Василием. На меня нахлынула грусть.
– Увидимся ли мы теперь?
– Прощай, дружище, – сказал Василий. – Время такое, трудно сказать.
Мы крепко обнялись. Раздался второй, а потом третий звонок…»
Часть вторая.
МОРСКИЕ ТУМАНЫ
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Петроград остался позади. Он возникал в памяти Виктора как сон, только что виденный, волнующий сон. Никогда еще его духовные и умственные силы не получали такого сильного возбуждения, такого толчка, как это было в Петрограде. Все, начиная от прогулки по Невскому до встречи Ленина, было необыкновенно, незабываемо. Поездка в Петроград была новым рубежом в жизни Виктора, новым этапом в развитии его миропонимания. Вместе с впечатлениями от великого города Виктор увозил с собою живой образ Ленина.
* * *
На исходе восемнадцатого дня пути – поезда ходили плохо – ранним утром в окне вагона показался Амурский залив, вершина его, имеющая свое собственное название – Угловой залив.
Всю дорогу от станции Угольной – тридцать верст – Виктор Заречный не отрывался от окна, любуясь родным заливом. Уходивший отсюда на юг, в бледно-голубую даль, залив уже совершенно очистился ото льда, и в его широких просторах чернели паруса шаланд, плывших по направлению к Семеновскому базару. По ту сторону залива на десятки верст тянулся пустынный гористый берег. У железной дороги, на откосах и косогорах, зеленела трава, но сопки были еще голы.
На вокзале Виктора встретила Женя. Он увидел ее в публике на перроне. Она еще больше пополнела, но была хороша собой. Виктор устремился к ней. Как свет утреннего солнца, радость осветила ее лицо.
Они пошли по перрону. На вокзальной площади сели в трамвай.
Расспросив Женю о доме, Виктор стал рассказывать о Петрограде.
– Ленина видел.
– Да что ты!
– Да, да!
И Виктор рассказал о встрече Ленина, о Василии Рудакове – словом, обо всем, о чем он писал в своем неотосланном письме.
У Мальцевского оврага они сошли с трамвая. Проходя по Маньчжурской улице, мимо знакомого серого деревянного забора, за которым, в глубине двора, стоял двухэтажный дом, Виктор невольно вспомнил девушку с русыми косами вокруг головы.
«Первая встреча, последняя встреча», – пронеслись у него в голове слова навсегда запомнившегося романса.
– А я устроилась на работу. Опять в городскую больницу, – сказала Женя.
– Довольна?
– Очень… Федю Угрюмова видел?
– Нет. Дал ему в Иркутск телеграмму, но он к поезду не вышел.
– Странно!
– Да, не понимаю, в чем дело. Может быть, не получил моей телеграммы?
– Ну, а сынишка у Василия хорош?
– Чудесный.
Заглянув в глаза Виктору, Женя шепотом сказала?
– Я тоже хочу сына.
Виктор прижал ее руку к себе.
– Будет сын.
– У нас организовался профессиональный союз медицинских работников, – заговорила вновь Женя. – Меня избрали членом комитета. Но скоро уже придется бросить, – с сожалением добавила она. – Вот участь женщины, которая хочет стать матерью. Я часто думаю об этом, и мне становится грустно.
– Это сейчас, пока нет ребенка, – старался Виктор утешить Женю. – А вот появится на свет сын – и ты будешь счастлива. Ну, на полгода оторвешься от общественной работы – что за беда? А там мама вступит в права бабушки… Ну, а как партийные дела? – перевел Виктор разговор на другую тему. – Организация все еще объединенная?
– Объединенная. И знаешь, много таких, которые собственно к революции не имеют никакого отношения. Модно.
– Да, в тюрьму теперь за это сажать не будут.
– Новостей целая куча! – рассказывала Женя. – Во-первых, вернулся с каторги Володя Маленький.
– Вот как! – обрадованно воскликнул Виктор.
– Теперь его зовут Дядя Володя.
– Дядя Володя? Почему «дядя»?
– Не знаю. Во-вторых, тебе привет от Антона Грачева.
– Приехал!
– Был у нас с женой, американкой. Он пробыл во Владивостоке всего два дня, рвался к себе, в Хабаровск. Там у него отец, мать. Десять лет не видел их.
– Как жаль, что не удалось повидать его! – воскликнул Виктор.
– Обещал написать из Хабаровска… Знаешь, Витя, у его жены такой испуганный вид! – Женя засмеялась.
– Испуганный?
– Она насмерть перепугалась, увидев Россию. Антон Грачев говорит, что Рабочая слободка поразила ее своей нищетой. Она изумлена условиями, в каких мы с тобой живем: этот жалкий домишко, две комнатушки с потолком, который можно достать рукой… Она спрашивала Антона: «Неужели и мы с тобой так будем жить?»
– А кто она такая?
– Работала упаковщицей афиш в какой-то типолитографии.
– Что же она, не видела нищеты в Америке?
– Должно быть. Они, вероятно, жили хорошо. Одета она прекрасно, изящная такая, маленькая, черненькая. Только глаза испуганные, – Женя опять рассмеялась.
Виктор прижал к себе ее руку: он так любил ее смех.
– Как она будет жить в России? – говорила Женя. – Что-то уж очень они не подходят друг к другу. Но, должно быть, любят. Поехала же она с ним из своей Америки!
Они поднялись в гору.
– Отдохнем, – сказала Женя.
– Устала? Тяжело ходить?
– Да, стала уставать.
Внизу лежал глубокий Мальцевский овраг с убогими домишками портовых рабочих; к Сибирскому флотскому экипажу шли Маньчжурская и Абрекская улицы.
– Из Сан-Франциско – и прямо к нам, в Рабочую слободку! Испугаешься! – Женя опять звонко рассмеялась.
– Как ее зовут? – спросил Виктор.
– Гарриет… Гарриет Блэк. Она очень приятная, только чужая какая-то, уж очень иностранная. Все на ней чужое, нерусское… Из Америки приехало много бывших эмигрантов. Среди них большинство анархисты, и такие, знаешь, оголтелые. Один Передвигав чего стоит!
Они подошли к Рабочей слободке.
Серафима Петровна встретила Виктора так, будто век не видала. Ну, и первым долгом стала хлопотать, чем бы покормить своего ненаглядного сына. Мать всегда остается матерью.
* * *
Идя на другой день после приезда в Совет по Абрекской улице, Виктор увидел знакомую фигуру человека,
«Неужели он?» – подумал Виктор.
Да, это был тот, о ком подумал Виктор. Это был Володя Маленький.
Встреча была так радостна, что они не знали, что и сказать.
– Шутка ли, десять лет не виделись! – говорил один.
– Да, да, десять лет! – восклицал другой.
Володя сильно изменился, отрастил усы, но главное, что меняло выражение его лица, – это скорбные складки в углах губ, под усами. Минутами он задумывался, будто вспоминал что-то. Он тоже направлялся в Совет, и они пошли, оживленно рассказывая друг другу о себе.
Володя пробыл на каторге восемь лет. Перед самой революцией его назначили в ссылку в Якутскую область. Была зима, надо было ждать открытия навигации по Лене, и его отправили в Куналейскую волость, Верхнеудинского уезда. Там-то и получил он известие о революции. Каторге и ссылке пришел конец. Заехал он к своим родным, в Читу, а оттуда покатил в Приморье.
– Семья твоя здесь оставалась? – спросил Виктор.
(Володя женился еще в 1907 году на милой и умной девушке, социал-демократке; родились у них две девочки.)
Володя промолчал, темная хмурь залегла у него в глазах.
Виктор не стал расспрашивать.
– Рассказывай, как в Питере, – сказал Володя. – Ленина видел?
Расстояние до Совета было порядочное, и Виктор успел рассказать о многом, что он видел и слышал в Петрограде.
– У нас здесь тоже мелкобуржуазная стихия, – заметил Володя. – Мы в меньшинстве – и в Совете и в организации.
– А где ты работаешь?
– Пока в Совете, секретарем. Перейду в комитет,
– Надо разъединиться с меньшевиками.
– Конечно, надо. У нас, брат, совершенно противоестественный симбиоз большевиков с социал-демократами современного германского образца – скорее филистерами, чем революционерами. Кого только у нас нет, даже сын миллионера, Вульф Циммерман, пребывает в организации.
– Так это что же – единый фронт с меньшевиками?
– Какой, к черту, единый! Такая грызня идет! Но наша фракция малочисленна, среди меньшевиков – влиятельные служащие банков, адвокаты, журналисты. Сейчас создается газета. Недавно я был в Спасске – там продается небольшая типография. Я договорился с владельцем, а денег у нас нет. Меньшевики устроили кредит в банке. Организуем газету и будем постепенно брать ее в свои руки, расширять фракцию… Вот такие-то, брат, у нас дела. Что ты думаешь делать?
– Да еще не знаю… что найдется для меня. Хотел бы по партийной линии. А вообще-то уже давно хлеб зарабатываю себе литературным трудом.
Они вошли в подъезд здания, где помещался Исполком Совета. Навстречу им по лестнице спускались двое с портфелями. Слегка приподняв шляпу, один из них, с моржовыми усами, невнятно буркнул:
– Здравствуйте.
Володя ответил.
На площадке второго этажа он сказал:
– Вот они, с кем у нас симбиоз, – меньшевистские лидеры Агарев и Новицкий. Такие фрукты!
* * *
Вскоре после приезда Виктора была получена «Правда» с знаменитыми тезисами Ленина.
Затем пришли петроградские газеты с материалами о конференции большевиков.
Василий писал Виктору:
«Я же говорил тебе, что приезд Ленина – поворот истории».
В Приморье начались ожесточенные споры вокруг тезисов Ленина, борьба стала раздирать социал-демократическую организацию на две глубоко враждебные друг другу части. «Симбиоз» дальше становился невозможным и бессмысленным.
ДОЧЬ ДОБРОГО БОГА
Восславим женщину-мать, чья любовь не знает преград, чьей грудью вскормлен весь мир! Все прекрасное в человеке от лучей солнца и от молока Матери – вот что насыщает нас любовью к, жизни.
М. Горький
Когда Виктор Заречный впервые узнал, что будет отцом, перед его воображением предстал белокурый мальчик, сын, с большими, как у Жени, темными глазами и такой же красивый, как она.
И действительно, родился сын, но только не белокурый, а чернокудрый.
Женя лежала в светлой палате, пользуясь особым вниманием со стороны своих сослуживцев – сестер, нянь и самого главного врача городской больницы, высокого, всегда спокойного, усатого блондина, известного жителям Владивостока доктора Панова.
– Он – вылитый ты, – с любовью говорила Женя Виктору, сидевшему на седьмой день после рождения ребенка возле нее.
– А по-моему, он весь в тебя.
– Ну, что ты! Посмотри на него!
Трудно было, конечно, сказать, на кого был похож ребенок.
– Как я счастлива, Витя! – Женя смотрела, как сын, закрыв глаза, жадно сосал грудь своим крошечным ртом, в котором едва вмещался розовый сосок, и в ее глазах светилось то особое счастье, какое знают только женщины-матери.
Рождение сына преобразило их внутренний мир, обогатив его новыми, совсем не известными им чувствами. Любовь к ребенку, к появившемуся вдруг на свет от их плоти и крови сыну, еще больше связала их.
Назвали они сына Петром, в память прадеда Виктора, волжского бурлака Петра.
Когда Женя оправилась после родов, Виктор повез свою семью за Амурский залив, на заимку, к старым знакомым Серафимы Петровны, где он был однажды в детстве.
Плыли они в китайской шампунке под парусом. Погода была превосходная, дул небольшой попутный ветер. Шампунка легко летела по мелким волнам залива. Справа залив уходил верст за тридцать к своей вершине, а слева, далеко-далеко, – где солнце сверкало на воде золотой чешуей, будто там шел огромный косяк золотых рыб, – залив сливался с синим морем. Морской воздух, проникая в кровь, наполнял сердце ощущением радости жизни, безмерного счастья как чего-то материально существующего, заключенного в самой природе.
На середине залива ветер усилился, парус надулся, и шампунка понеслась, ударяясь тупым, широким носом о волны. Женя, прижимая к себе ребенка, с тревогой смотрела на воду,
– А ты, оказывается, трусиха! – весело посмотрев на Женю, промолвил Виктор. – Раньше ничего не боялась.
Женя взглянула на безмятежно спавшего Петюшку, завернутого в пикейный конверт.
– За него волнуешься? Не волнуйся.
Наконец шампунка вошла в речку Эльдуге. Китаец пристал к берегу у деревни, населенной эстонцами. Отсюда до заимки было версты три. Виктор нанял лошадь, и они поехали дальше.
* * *
Владельцы заимки отвели им светлую комнату, под окнами которой росли кусты дикой Малины.
Ночью у Петюшки поднялась температура. Ни Женя, ни Виктор не сомкнули глаз.
«Что бы это значило? – не могли они понять. – Неужели простудили в шлюпке?»
Утром температура у мальчика была 39,8°, ребенок продолжал гореть. Послали за фельдшером в село Раздольное, лежавшее верстах в двадцати пяти от заимки. Только часам к четырем прибыл старик фельдшер с дряблой, обвислой кожей на бритых щеках и у кадыка, в голубой рубашке, со старинным галстуком-шнурком с розовыми помпончиками.
Фельдшер приложил ухо к горячей груди тяжело дышавшего ребенка.
– Воспаление легких, – сказал он и прописал микстуру.
Женя сама была фельдшерица, она подозревала у ребенка воспаление легких и делала компрессы из уксуса.
– Такому крошке – микстуру? – в недоумении сказала она.
– Банки бы лучше… Оно, конечно, банки лучше, – рассуждал фельдшер, – но как ему поставить банки?
– Боже мой! – воскликнула Женя. – Банки!
– Разве вот горчичники? – гадал фельдшер.
– Горчичники!
– Слабенькие горчичники, – пояснил фельдшер.
– Где же их взять?
– Самим сделать… Впрочем, делайте ему компрессики из слабенького уксуса. Разведите уксус, слабенький уксус… и… компрессики… под лопатки… с боков… хорошо помогает. А то умрет у вас ребенок.
– Не говорите так! – крикнула в ужасе Женя и с гневом взглянула на фельдшера.
Фельдшер смутился и в свое оправдание сказал:
– Уж очень мелкий пациент. Не знаешь, что и прописать.
Во вторую ночь температура у ребенка поднялась до сорока. Ни Женя, ни Виктор не ложились спать.
Когда взошло солнце, осветившее стену с отставшими голубыми обоями, Виктор взял руку Жени, поцеловал ее и сказал:
– Ляг, милая, поспи.
Женя устало ответила:
– Нет, нет.
Оба – отец и мать – стояли на коленях возле кровати и с тревогой смотрели на пылавшее жаром личико первого их ребенка, сына Петюшки.
На исходе третьих суток, рано утром, температура у ребенка резко упала.
– Ложись спать, – сказал Виктор. – Опасность миновала.
– Я пройдусь, подышу свежим воздухом. – Она накинула на плечи вышитый шелком креповый платок лимонного цвета с кистями и вышла на открытую террасу.
Перед террасой вся площадка заросла сильно пахнущим жасмином. На листьях сверкала роса. Женя спустилась по лесенке, обогнула кусты жасмина и вышла на дорожку. За территорией заимки, справа и слева от заново проложенной дороги, стояло несколько новых срубов для изб переселенцев и лежали свеже-ободранные сосновые бревна. Пахло корой. По бревнам ползали жуки-усачи. На самой дороге кучка ребят толпилась вокруг огромной, метров двух, убитой змеи с яркими желтыми поперечными полосами на черной коже. Это был амурский полоз, страшный враг птиц, уничтожающий их яйца и птенцов. Ребята открыли рот у змеи и рассматривали ее зубы.
– Кто ее убил? – спросила Женя.
– Пастух Ефим убил, – ответил один из мальчиков.
– Змея ядовитая? – спросила Женя.
– Не, только может укусить здорово, – ответил тот же парнишка. – Посмотри, какие у нее зубы. – Он поднял голову змеи. У полоза были острые зубы, идущие внутрь глотки.
– Какая красивая змея! – промолвила Женя и пошла дальше.
Вдали раскинулось залитое водой и зеленевшее молодой зеленью рисовое поле. Белели согнувшиеся спины корейцев. У рисового поля чернели приземистые фанзы корейской деревни.
Женя дошла до фанз, возле которых бегали корейчата в коротеньких, до пупка, белых кофтах. Они гонялись друг за другом, выкрикивая непонятные слова.
«Через три-четыре года и Петюшка будет вот так же бегать», – подумала Женя, и в сердце у нее шевельнулась тревога.
Кореянки вышли из фанз, с любопытством рассматривали Женю. Одна из них – у нее за спиной был грудной ребенок – потрогала платок, одобрительно покачав головой. Женя приласкала ребенка.
Возвращаясь на заимку, Женя увидела быстро шагавшего ей навстречу Виктора. Он был в радостном возбуждении:
– Спит. Дышит ровно.
* * *
Ребенок выздоровел, и Виктор, оставив Женю с Петюшкой на заимке, поехал во Владивосток: ждала партийная и литературная работа.
До станции Раздольное пришлось ехать на почтовых. По этой дороге Виктор в детстве совершил путь вместе с матерью, когда они возвращались с заимки домой. То было замечательное путешествие, аромат которого остался у него в памяти на всю жизнь… Был знойный день, он сидел в тарантасе, слушал, как звенел колокольчик под дугой, и смотрел, как овода летали над крупами лошадей, жалили их. Ямщик бил кнутом оводов, покрикивал: «Ах вы, кровопивцы, едят вас мухи с комарами!» Рыжие лошади отмахивались длинными хвостами от оводов и от кнута…
И теперь, как и тогда, навстречу бежали деревья, кустарники. Овода летали над крупами лошадей, жалили их; тот же самый ямщик, уже седой, лет семидесяти, старик Игнат, бил кнутом их, приговаривая: «Ах вы, кровопивцы, едят вас мухи с комарами!» Лошади – на этот раз тарантас везла пара пегих лошадей – отмахивались длинными хвостами от оводов и от кнута.
Игнат пошевеливал вожжами, тарантас легко катил по ровным, хорошо наезженным, неглубоким колеям, между которыми далеко бежала омытая дождем яркая зеленая полоса. Медный колокольчик под дугой коренника бодро названивал. Через дорогу перебегали испуганные фазаны, а с ветвей высоких кедров на тарантас посматривали с любопытством рыжие белки.
– Больно тихо бегут лошади, – говорил Виктор ямщику.
В ответ на это замечание ямщик дергал вожжами, и лошади ускоряли бег.
Но вот и паром через Суйфун. За рекой село Раздольное, тут же и станция того же названия.
* * *
Виктор пользовался каждым случаем, чтобы повидать свою семью. Чаще всего он ездил на заимку через Амурский залив, иногда – по железной дороге до Раздольного, а там на лошадях.
Между Женей и им шла также постоянная переписка. Виктор писал о политических новостях. Женя наполняла письма восторженными рассказами о Петюшкé, но случались в них и жалобы на одиночество, на «оторванность от жизни».
Вот одно из ее писем:
«Дорогой мой!
Как я счастлива! Петюшка уже улыбается. Он теперь спит в кроватке. Я поставила ее рядом со своей кроватью. Сегодня днем он проснулся, я стала разговаривать с ним, он долго смотрел на меня, слушал и вдруг улыбнулся. Значит, ему был приятен мой голос. Мне кажется, он чувствует меня. Когда я подхожу к нему, он сразу оживляется. Интересно наблюдать, как он прислушивается к звукам. Одни звуки ему приятны, другие вызывают недоумение, третьи пугают его. Когда я гуляю с ним по лесу, он с видимым удовольствием слушает пение птиц. Он такой прелестный, я так люблю его. Но мне нечего здесь делать. Я хочу работать. Это просто возмутительно – в такое время я сижу здесь, как в ссылке, совершенно оторвана от жизни. Петюшка подрос, пора переехать в город и начать работать. Приедешь – поговорим подробно. Я не могу жить тунеядцем. Сейчас такие события! Я снова хочу окунуться с головой в работу, не могу жить, не принося пользу обществу. Помнишь четвертый сон Веры Павловны? «… будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него…» Вот я и хочу работать. Между прочим, мне пришла мысль организовать в корейской деревне медицинский пункт. Я начала поголовный осмотр корейских детей и женщин. Прошу тебя, привези аптечку, накупи всяких лекарств, йода, ваты, бинтов, горчичников, детских клистирок, два-три термометра. Я уже израсходовала почти весь запас лекарств. В одной из фанз я ежедневно буду принимать больных – два-три часа. Корейцы здесь живут без всякой медицинской помощи.*****
Мы с Петюшкой крепко, крепко тебя целуем, Приезжай поскорее.
Твоя Женя»
Ответ Виктора:
«Любимая!
Получил твое письмо, такое хорошее, ты вся в нем – чудная, светлая. Твой рассказы о Петюшке интересны и трогательны. Веди дневник, записывай свои наблюдения. Это будет интересно потом и для самого Петюшки.
Медикаменты привезу. У тебя замечательная мысль… Когда-нибудь весь край покроется медицинскими пунктами, будут они и в корейских деревнях, а сейчас ты – пионер этого дела. Ведь это же благородная деятельность, она должна увлечь тебя, ты найдешь в ней большое удовлетворение. Если мы осуществим социалистическую революцию, вся наша деятельность будет состоять из такой вот работы, которая постепенно преобразит страну. Мы будем трудиться, строя социалистическое общество. Твоя медицинская работа среди корейцев – это и есть то, что ты называешь пользой обществу.
Твоего желания переехать в город и начать работать я не разделяю. Я хотел бы, чтобы мы вырастили Петюшку здоровым. Поэтому, пока ты кормишь его грудью, ни о какой работе не может быть и речи.
Насиловать твою волю я не буду, но я уверен, что ты согласишься со мной.
Обнимаю крепко, целую тебя и Петюшку.
Твой Виктор»
Женя прочитала письмо Виктора, села у раскрытого окна. Был солнечный, ветреный день, лес шумел, ветви деревьев качались, листья дрожали на ветру. Петюшка спал в своей кроватке, высунув из-под пикейного одеяла маленький розовый кулачок.
Письмо Виктора произвело на нее двойственное впечатление. С одной стороны, ей казались бесспорными его высказывания, с другой – ей не хотелось мириться со своим положением тунеядца (она продолжала называть себя тунеядцем). Ей хотелось уже теперь работать, работать и работать. Подумать только: в такое время сидеть сложа руки.
