Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 23 страниц)
Часть четвертая.
ВРАЖЬИ СИЛЫ
В БЕЛОМ ДОМЕ
В глубине большой овальной комнаты стоял письменный стол превосходной резной работы. Его делали английские мастера по рисунку художника. Стол этот преподнесла Белому дому английская королева Виктория.
За столом, в кресле с высокой, обитой красной кожей спинкой, сидел человек с сухим, изрезанным морщинами, бритым, продолговатым лицом, большим лбом, широкими бровями, длинным носом с пенсне, длинными ушами, вытянутым подбородком. На нем был черный смокинг. В прошлом – литератор и педагог, ректор Принстонского университета и автор пяти томов «Истории американского народа»; теперь – президент Северо-Американских Соединенных Штатов Вудро Вильсон, пятидесяти шести лет от роду,
Против него в неглубоком кресле восседал государственный секретарь, или министр иностранных дел, Роберт Лансинг. Лансинг выглядел моложе Вильсона – ему и было всего пятьдесят два года, – но тщательно причесанные, с пробором волосы его серебрились гораздо больше. Это был самоуверенный и гордый человек. Самоуверенность его выражалась во всем: в свободных жестах, в твердом голосе, в манере высоко держать голову, независимо сидеть, откинувшись на спинку кресла. Даже усы он подстригал, как стригут их самоуверенные, с твердым характером люди: концы усов он срезал в углах губ, и они имели вид двух густых мазков над верхней губой.
Эти два государственных мужа делали политику Америки.
* * *
До знаменитого взрыва 22 июня 1916 года на Маркет-стрит в Сан-Франциско Том Муни (он все еще находился в заточении) говорил Антону Грачеву, что Америка вступит в войну, что она не допустит поражения союзников, что она боится господства Германии над миром, что она сама хочет быть владыкой мира. Том Муни оказался прав. Вильсон добился от Конгресса решения объявить войну Германии. Это произошло через месяц с небольшим после Февральской революции в России. Однако развитие революции в России приобретало нежелательный для союзников характер. Посол США в России Френсис, увидев опасность для союзников в деятельности большевистской партии, требовал от Временного правительства расправы над большевистскими вождями и откровенно говорил о необходимости убить Ленина. Это у него родилась идея судить Ленина после июльских событий в Петрограде, чтобы, обвинив его в измене, казнить. Френсис, наблюдавший русскую жизнь, видел и понимал неизбежность в России социальной революции. Он телеграфировал государственному секретарю Лансингу о нежелании русского народа продолжать войну, о растущем влиянии большевиков в армии. Телеграммы Френсиса тревожили Вашингтон. Лансинг тогда настаивал перед Вильсоном: «Я хочу, чтобы мы сделали что-нибудь для обуздания социалистических элементов в России». 8 ноября в Америке стало известно о восстании в Петрограде, о свержении правительства Керенского. На биржах началась паника. Американское правительство прекратило все поставки в Россию. Вудро Вильсон и Роберт Лансинг принимали отчаянные меры, чтобы предотвратить становившийся неизбежным выход России из войны. Лансинг говорил тогда Вильсону: «Нам абсолютно не на что надеяться в том случае, если большевики будут оставаться у власти». Вильсон отвечал: «Телеграфируйте Френсису, чтобы американские представители не вступали в прямые переговоры с большевиками». Лансинг еще за несколько дней до этого разговора самолично сделал распоряжение Френсису не отвечать на ноты советского правительства. «Я думаю, – сказал тогда он, – что для России будет полезен режим военной диктатуры». – «На кого же можно опереться?» – спросил Вильсон. «Самой подходящей кандидатурой будет генерал Каледин[12]12
Каледин – генерал, с июня 1917 года был атаманом Войска Донского.
[Закрыть], – отвечал Лансинг. – Он объявил открытую борьбу Ленину. Посол Френсис сообщает, что под командованием этого генерала находятся двести тысяч казаков. Эго сильная личность. Он привык добиваться цели, несмотря на противодействие. По всей вероятности, он получит поддержку кадетов, всей буржуазии и класса помещиков. Мы должны обещать ему моральную и материальную поддержку, если движение станет достаточно сильным». Вильсон одобрительно слушал государственного секретаря. «Я считаю необходимым, – продолжал Лансинг, – сообщить нашему представителю в Союзном совете по делам военных поставок программу финансовой помощи генералу Каледину. Мы передаем Англии и Франции денежные средства, они финансируют Каледина». Вильсону понравился изложенный Лансингом план завуалированной помощи Каледину (он не хотел, чтобы мировое общественное мнение узнало об истинном положении дела). «Телеграфируйте, – сказал Вильсон, – о строжайшем соблюдении тайны нашей помощи». – «Само собой разумеется, – ответил Лансинг и продолжал: – Саммерс[13]13
Саммерс – американский консул в Москве.
[Закрыть] направил в Ростов неофициально, под предлогом ознакомления с коммерческой ситуацией, Де Вит Пуля[14]14
Де Вит Пуль – американский агент в Ростове; через него государственный департамент осуществлял связь с руководителями калединского мятежа.
[Закрыть]. Пуль находится в контакте также с полковником Тюше[15]15
Полковник Тюше – французский представитель.
[Закрыть]. По словам Тюше, французское правительство передало Каледину сто миллионов рублей для восстановления в России порядка. Пуль считает необходимым прежде всего захват Транссибирской железной дороги для снабжения лиги[16]16
Имеются в виду Каледин и его сообщники.
[Закрыть] вооружением. Без такой помощи лига не сможет достигнуть сколько-нибудь значительных масштабов».
И Лансинг и Вильсон считали, что все это задумано очень мудро.
* * *
Какие вести из России? – спросил Вильсон.
– «Бруклин»[17]17
«Бруклин» – американский крейсер, пришедший во Владивосток 24 ноября 1917 года.
[Закрыть] покинул Владивосток, – ответил Лансинг.
– Почему?
– Адмирал Найт доносит, что седьмого декабря во Владивостоке состоялась демонстрация, в которой участвовало по меньшей мере сорок тысяч вооруженных рабочих, солдат, матросов, жителей города. Они требовали, чтобы Совет взял власть в свои руки. Совет потребовал от Найта, чтобы тот сообщил причины его пребывания в порту. Попытка Найта вместе с Колдуэллом[18]18
Колдуэлл – американский консул во Владивостоке.
[Закрыть] создать «Русско-американский военно-промышленный комитет» вряд ли будет иметь успех. Буржуазия во Владивостоке слаба. Колдуэлл будет оказывать помощь этой организации, но я не жду каких-либо существенных результатов для нашего дела. Полковник Эмерсон[19]19
Полковник Эмерсон возглавлял так называемый «Русский железнодорожный корпус», который, по замыслу США, должен был проводить в России «железнодорожную политику», то есть захватить Великий Сибирский путь.
[Закрыть] также покинул Владивосток.
– Почему?
– По той же причине. «Русский железнодорожный корпус» был приглашен Временным правительством, а Временного правительства теперь не существует. Я считаю, что на Дальнем Востоке нужно вести другую политику,
– Именно?
– Мы попадаем в смешное положение. Адмирал Найт принял на «Бруклине» комиссара Временного правительства Русанова, а правительства такого нет в природе. Это открытый вызов Советскому правительству, но реального значения он не имеет. Только вчера я получил сообщение, что и Русанова больше не существует – он арестован.
Вильсон нахмурил свои широкие брови.
– Наконец, я должен доложить, – продолжал Лансинг, – что матросы «Бруклина» были в довольно хороших отношениях с красными матросами Владивостока. Перед уходом «Бруклина» из Владивостока в местном морском клубе состоялась так называемая «встреча» наших матросов с матросами Сибирской флотилии.
В глазах у Вильсона появилось выражение чрезвычайного удивления.
– На этой «встрече», – продолжал Лансинг, – лидер владивостокских большевиков произнес речь на прекрасном английском языке[20]20
На встрече русских и американских матросов с докладом о международном положении выступил председатель краевого бюро большевистской организации Арнольд Нейбут.
[Закрыть]…
Вильсон не сдержал своего удивления.
– О! – воскликнул он.
– Да. Этот лидер много лет жил у нас, в Соединенных Штатах Америки, пользуясь законом, предоставляющим право убежища политическим преступникам. Он здесь овладел английским языком и теперь отблагодарил нас за гостеприимство! – в голосе Лансинга прозвучала легкая усмешка.
– Ваше мнение?
– Все, что мы делаем, хорошо. Но этого мало.
– Что же вы еще предлагаете?
– Интервенцию.
– Я подумаю, – сказал Вильсон.
Аудиенция была окончена.
* * *
В Бресте начались переговоры о мире. В Вашингтоне стало известно донесение английского посла в Петрограде Бьюкенена министру иностранных дел Англии, в котором говорилось: «Если большевики не смогут обеспечить мир, они вряд ли удержат власть на продолжительное время». Сама собою возникла мысль сорвать Брестские переговоры, столкнуть Советскую Россию с Германией. «Будут отвлечены немецкие дивизии с Западного фронта, – говорил Лансинг Вильсону, – и крушение большевизма станет неизбежным. Я не сомневаюсь, что наступление германских армий приведет к падению советской власти».
Посол Френсис через третьих лиц обещал комиссару иностранных дел Чичерину добиваться у своего правительства всевозможной поддержки, включая посылку военных запасов и продовольствия для русских армий, если советское правительство начнет боевые действия против центральных держав. Он даже обещал признание правительства народных комиссаров, если русские армии будут «серьезно вести боевые действия». Наконец, Вильсон выступил с обращением к союзным народам, где, обращаясь к русскому народу, говорил: «Верят ли нам его нынешние лидеры или нет, но нашим сердечным желанием является отыскать путь, который дал бы нам возможность помочь народу России достигнуть того, что составляет предмет его горячих надежд, – свободы и благоустроенного мира. Отношение к России в грядущие месяцы со стороны сестер-наций послужит лучшей проверкой их доброй воли и понимания ими ее нужд, которые отличаются от собственных интересов этих наций, – проверкой их разумной и бескорыстной симпатии».
Посол Френсис распорядился расклеить на улицах Петрограда сто тысяч листовок с обращением президента Вильсона.
Троцкий в Бресте самовольно прервал мирные переговоры с Германией, отказавшись подписать договор. Через восемь дней после этого немцы начали наступление по всему фронту,
Вильсон и Лансинг снова сидели в кабинете, украшенном картинами, изображающими сцены из истории США. Государственный секретарь докладывал телеграммы Френсиса и Саммерса. Френсис сообщал: «Немцы в семидесяти верстах от Петрограда. Они могут быть в городе через сорок восемь часов». Саммерс радостно писал: «Германские войска грузятся в эшелоны для занятия Москвы».
Президент и государственный секретарь, казалось, торжествовали победу.
– Меня тревожит одно, – говорил Лансинг, – упорство Ленина, с которым он борется против Троцкого, отказавшегося подписать мирный договор с Германией. Френсис доносит, что Ленин разгадал западный план. Вот его тезисы по вопросу о заключении сепаратного мира. – Лансинг вынул из портфеля лист бумаги, исписанный от руки на английском языке, и, встав с кресла, положил перед Вильсоном.
Вильсон взял лист в руки.
– Противники мирного договора с Германией, – говорил между тем Лансинг, усевшись в кресло, – считают, что большевики, подписывая договор, становятся агентами германского империализма. Ленин говорит обратное: что революционная война в данный момент сделала бы большевиков объективно агентами англо-французского империализма. Френсис пишет, что на одном собрании Ленин сказал: «…объективно агентами Вильсона».
Президент улыбнулся и, взглянув на Лансинга, проговорил шутливо:
– Он считает меня, вероятно, главарем мировой буржуазии.
– Ленин – умный и опасный человек, – заметил Лансинг.
– Может быть, мы сможем быть умнее и опаснее его? – с некоторым хвастовством проговорил Вильсон.
Лансинг на это ничего не ответил. Он сказал:
– Генерал Блисс[21]21
Генерал Блисс – представитель США в Верховном Совете Антанты.
[Закрыть] доносит, что по его предложению в Совете обсуждался вопрос о посылке союзных войск на Дальний Восток. Японии предоставлена свобода действий против Советской России. Войска Японии готовы к вторжению во Владивосток. У меня был французский посол. Он сообщил, что японское правительство намерено расширить свои операции до Уральского хребта. Я ответил, что мы не примем участия в интервенции, но и возражать не будем. Поскольку это затрагивает нас, то мне кажется, что все, что от нас потребуется, – это создание практической уверенности в том, что с нашей стороны не последует протеста против этого шага Японии.
* * *
В государственном департаменте была получена телеграмма посла Френсиса:
«Я снова рекомендую занять Владивосток, Мурманск и Архангельск».
Лансинг доложил телеграмму Вильсону. Президент, пробежав телеграмму, сказал:
– Надо отправить в Японию меморандум о нашем отношении к интервенции. В меморандуме надо сказать, что правительство США не считает разумным объединяться с правительствами Антанты в просьбе к японскому правительству выступить в Сибири. Мы не имеем возражений против того, чтобы просьба эта была принесена, и мы готовы уверить японское правительство, что вполне верим, что, введя вооруженные силы в Сибирь, Япония будет действовать в качестве союзника России, не имея никакой иной цели, кроме спасения Сибири от вторжений армий Германии и от германских интриг.
– Не слишком ли ясно будет для Японии, – усомнился Лансинг, – что мы хотели бы, чтобы она, выполнив свою роль, ушла из Сибири? Япония смотрит на это иначе.
– Она должна знать нашу точку зрения, – возразил Вильсон.
Лансинг подумал. Он вспомнил о своем разговоре с начальником генерального штаба Марчем. Подумав, сказал:
– Марч задумывается о том, каким образом сильную японскую армию, которая захватит Сибирь, можно будет затем заставить покинуть сибирские земли. Генерал Блисс считает, что японская интервенция откроет путь, по которому придет новая война.
– Сейчас наши интересы диктуют необходимость объединения с Японией. Мы должны соблюдать осторожность. Пусть действует Япония.
Вильсон и Лансинг тут же составили текст меморандума Японии.
– Пригласите послов Англии и Франции и ознакомьте их с меморандумом, – сказал Вильсон.
На этом закончился разговор Вильсона с Лансингом. Получив согласие президента на отпуск по состоянию здоровья, государственный секретарь покинул Белый дом.
* * *
Советская Россия изнемогала в борьбе со все еще сильной Германией. Помощь, которую сулил посол Френсис, не приходила. «Об этом не может быть и речи», – сказал, уходя в отпуск, Лансинг французскому послу в Вашингтоне.
Третьего марта Советская Россия подписала Брестский мир. Немцы остановили свое наступление. Ошеломленный этим известием, полученным в Вашингтоне вечером 4 марта, Вильсон достал из сейфа меморандум к Японии и стал менять его текст.
Вызвав затем заместителя Лансинга, Вильсон сказал ему:
– Немедленно отправьте в Токио.
В меморандуме правительство США возражало против интервенции.
Заместитель Лансинга Полк заметил:
– Я не думаю, что японцы будут вполне довольны.
Вильсон возразил:
– Я продумал это и чувствую, что это абсолютно необходимо. Меморандум не является протестом, японцы могут выступить и делать свое дело. Между тем мы должны помешать ратификации Брестского договора и добиваться от России вступления в войну.
Полк вполне понял и оценил дипломатический шаг президента.
– Отправьте копию меморандума в Россию, – сказал Вильсон. – Они должны думать, что мы являемся противниками японской интервенции.
* * *
Американский посол в Японии Моррис вручил меморандум министру иностранных дел Японии виконту Мотоно. Прочитав ноту, Мотоно сказал:
– Я высоко оцениваю искренность и дружеский дух меморандума. Ни один шаг Японии не будет предпринят без согласия Соединенных Штатов Америки. Мы выступим в целях самозащиты.
Сговор состоялся.
«ЧЕРНЫЙ ДРАКОН»
На главной улице города желтел одноэтажный особняк. На улицу особняк смотрел большими зеркальными окнами. При входе в особняк по обе стороны железного навеса стояли две небольшие, на деревянных колесах пушки (их все еще не убрали). Во дворе до самого берега бухты шел сад. Здесь была веранда, откуда открывался вид на Золотой Рог.
Совсем недавно здесь была резиденция военного губернатора Приморской области. В годы первой революции губернатором был подтянутый, молодцеватый генерал-майор Флуг, носивший синие брюки навыпуск и ходивший по городу всегда пешком (у его шпор был удивительно мелодичный звон).
Теперь в этом особняке уже не звенят шпоры губернатора, осталась только кое-какая его мебель. Сейчас здесь Исполком Совета рабочих и солдатских депутатов.
В большом кабинете, за письменным столом, стоявшим у стены слева, как войдешь в кабинет, на дубовом резном стуле с высокой кожаной спинкой, сидел Костя Суханов. Напротив стоял диван черной кожи, вдоль стен были расставлены дубовые стулья. Три высоких окна глядели на бухту. На камине в углу бронзовые часы мерно отбивали секунды.
Из штаба крепости позвонили. Костя узнал голос начальника крепостной артиллерии.
– Слушаю вас, товарищ Сакович.
– В порт вошел, – взволнованно сказал Сакович, – японский крейсер… без всякого предупреждения. Взгляните в окно, от вас видно.
Костя вскочил со стула и бросился к окну. Было морозное утро. Ломая и кроша лед, в бухту входил под японским флагом – белое поле с красным шаром посредине и красными лучами, отходящими в стороны, – неуклюжий ледокол. За ним, по проложенному им каналу, раздвигая острым носом льдины, медленно двигался военный корабль с длинными стволами орудий на палубе. Пушки меньшего калибра выглядывали из бортовых амбразур.
Костя побледнел. Раздался снова телефонный звонок. Костя взял трубку.
– Видели? – спрашивал Сакович.
– Видел.
– На брандвахте[22]22
Брандвахта – сторожевое судно, стоявшее у входа в бухту Золотой Рог.
[Закрыть] – сказал начальник артиллерии, – были подняты сигналы, требовавшие остановиться, но крейсер прошел мимо, не остановившись.
Костя положил трубку.
«Что это? – подумал он. – Повторение того, что было с «Бруклином», или…»
* * *
Смотрел из окна своей комнаты и Александр Васильевич Суханов. Он припал к окну и с величайшим изумлением глядел на бухту.
«Неужели началось?» – думал старик.
Слухи о возможности прихода японских военных судов давно носились по городу. Александр Васильевич к тому же знал, что американский и английский консулы заявили председателю Земской управы, что «политическая ситуация в настоящий момент дает право правительствам союзных стран, включая Японию, принять предохранительные меры, которые они сочтут необходимыми для защиты своих интересов, если последним будет грозить явная опасность».
Проходя по Светланской улице, Виктор Заречный увидел толпы народа, бегущие по улице Петра Великого к бывшей Адмиральской пристани. Слышались возбужденные голоса японских резидентов: «Ивами»! «Ивами»!»[23]23
«Ивами» – название крейсера.
[Закрыть] Под аркой, что стояла на улице при спуске к пристани, он остановился, пораженный: на рейде, во льду, стоял крейсер с японским флагом. Люди продолжали бежать к пристани, толкая Виктора со всех сторон. Он стал пробираться сквозь толпу обратно На Светланскую, к Совету.
В это время Костя в волнении ходил от стола к окну и обратно, снимал телефонную трубку, звонил.
Виктор порывисто открыл дверь.
Куда девалась его приветливая улыбка, которая всегда появлялась у него при встрече с друзьями! С тревогой и недоумением посмотрел он на Костю.
– Что все это значит?
Костя передал свой разговор с Саковичем.
Пришел Дядя Володя. Избранный секретарем краевого Совета, он теперь бывал во Владивостоке только наездами.
Нельзя было узнать в наших друзьях тех жизнерадостных людей, какими мы их видели еще прошлым летом на хуторе Григория Суханова. Мгновенно они будто постарели.
Встревоженные необычайным событием, собрались члены Исполкома. Кабинет переполнился до отказа. Началось заседание.
«Не выдержат их плечи всего, что надвигается», – пророчил Александр Васильевич Суханов. Да, в самом деле: как они, молодые советские деятели, большевики, взявшие власть в свои руки, но не умудренные опытом государственной работы и не знавшие того чудовищного дипломатического заговора, который зрел и уже созрел в Вашингтоне, в Токио, в Лондоне, в Париже, как они, эти чистые сердцем люди, мечтатели, хотевшие только одного – блага народу, – как они будут выходить из положения, становившегося угрожающим? Выдержат ли их плечи?
* * *
В это время японский консул Кикучи, то присаживаясь за письменный стол, то прохаживаясь по кабинету, то подходя к окну, смотревшему во двор, обдумывал, что он должен был сделать по указанию из Токио. У него на столе лежал привезенный дипломатическим курьером на «Ивами» текст обращения к городскому голове. Кикучи сам перевел его на русский язык. Он хорошо знал русский язык, любил, по его словам, русскую литературу, особенно произведения «Рьва Торстого и Федора Достоевского», как он говорил.
На Кикучи было темно-серое, превосходного материала кимоно и соломенные зори[24]24
Зори – сандалии (японск.).
[Закрыть]. Во внеслужебные часы он всегда ходил в кимоно и зорях. Квартира его была в здании консульства на углу Китайской и Пекинской улиц и сообщалась непосредственно со служебными помещениями. Кабинет его был обставлен на европейскую ногу, с креслами, ковром во весь кабинет, но много было на письменном столе, на камине японских безделушек. Зато воздух в кабинете консула Кикучи был пропитан тем непередаваемым запахом, который выдавал национальность обитателя кабинета. У каждого русского, кому приходилось бывать в Японии, оставался в памяти этот специфически японский запах. У Кикучи в кабинете запах этот держался устойчиво, еще, вероятно, потому, что консул курил японские сигареты.
Пройдя в кабинет секретаря, консул попросил заложить в пишущую машинку три бланка. Произнося звук «л» как «р», консул Кикучи диктовал (секретарь консульства, молодой японец, одетый по-европейски, тоже хорошо владел русским языком):
– «Императорское японское правитерьство, имея в виду то, что при обстоятерьствах настоящего времени японцы, проживающие в городе Врадивостоке и окрестностях его, чрезвычайно тревожатся, реширо отправить военные суда во Врадивосток. Решение это сдерано искрючитерьно с церью защиты своих подданных, каковая явряется надрежащей обязанностью правитерьства. Японская империя, как искренно дружественная страна России, горячо жерает здорового развития посредней, причем надеется, что справедривые интересы Японии и других союзных стран порностью будут уважаться в предерах России. Вместе с тем императорское правитерьство нискорько не намерено вмешиваться в вопрос о поритическом устройстве России, которое будет решено русским народом дря своей страны, тем борее, что церь нынешней отправки судов вовсе не имеет никакого отношения к этому вопросу. Императорский японский генерарьный консур».
Кикучи подписал этот первый интервенционистский документ, посмотрел на календарь, поставил число: «12 января 1918 года», велел заделать бумагу в конверт и вручить один экземпляр председателю Приморской земской управы, другой – городскому голове.
– Медведеву и Агареву, – сказал он секретарю.
(Как и все иностранные консулы во Владивостоке, Кикучи сносился с Советом через Земскую управу и городского голову.)
* * *
К концу заседания Исполкома Совета технический секретарь Ильяшенко передал Суханову полученную от председателя Земской управы копию ноты японского консула. Костя огласил ее. Негодование казалось всеобщим.
– Какое лицемерие! – раздавались реплики. – Наглость!
Началось обсуждение ноты.
– Разрешите мне сказать несколько слов, – встав со стула, заговорил Сакович. Это был высокого роста, очень худой, с длинной шеей, темноволосый человек, в военном кителе, бывший капитан царской армии, заменивший арестованного генерала Сагатовского. – Нет никакого сомнения, что мы стоим перед лицом начала интервенции. Я уже ставил перед президиумом Исполкома вопрос о необходимости готовиться к обороне крепости. Ведь слухи о возможности прихода иностранных судов носились давно. – Сакович дернул головой (у него был тик в результате контузии, полученной в русско-японскую войну). – Мы имеем силы, чтобы сопротивляться, – продолжал он, – у нас имеется двадцать тысяч артиллеристов, правда, дезорганизованных и требующих роспуска по домам… но их можно сорганизовать… На фортах мы имеем двести орудий разных калибров, у нас есть сто тысяч снарядов, на пристанях в ящиках лежат сто тысяч новых японских винтовок, в складах – колоссальное количество военного и другого имущества, на два с половиною миллиарда рублей… Надо показать японцам… – Сакович вытянул длинную, жилистую шею из воротника френча и опять дернул головой, – надо показать японцам нашу решимость обороняться, показать им, что Владивосток им шутя не достанется, что им придется вступить с нами в бой…
Раздались иронические возгласы.
– Я не думаю, что это входит сейчас в их расчеты, – продолжал Сакович. – Однако на город наведены дула морских орудий с японского крейсера. Мы должны навести на них дула орудий с наших крепостей и не допускать больше в порт ни одного иностранного судна.
Речь Саковича прозвучала убедительно и нашла сторонников, но раздались и протесты.
– Вы что же, предлагаете начать войну с Японией? – спросил Суханов.
– Нет, я предлагаю начать оборону, мы должны воспрепятствовать захвату Владивостока Японией.
– Ну что мы можем сделать против Японии! – безнадежно воскликнул кто-то.
– Я думаю, – заговорил Костя, – что без санкции Совнаркома мы не должны предпринимать шаги, которые действительно могут повлечь за собой войну с Японией. Это во-первых. Во-вторых, можем ли мы привести нашу крепость в боевую готовность и организовать оборону? У меня, товарищи, имеется доклад Алютина. – Костя открыл ящик письменного стола и вынул из папки напечатанную на машинке докладную записку бывшего комиссара штаба крепости и председателя военной комиссии Совета Алютина. – К сожалению, здесь нет товарища Алютина, – он бы сам рассказал. Товарищ Сакович, как начальник крепостной артиллерии, конечно, казалось бы, должен знать, что наша крепость в боевом отношении не представляет собой прежнего могущества. Алютин вместе с командующим Приамурским военным округом генералом Хокандоковым объезжал форты, они составляли опись разных ценных приборов, оставшихся на фортах… В своем докладе Алютин пишет, что на многих фортах нет ни одного орудия – все сняты еще до революции и отправлены на германский фронт. Это всем известно. На Русском острове, охраняющем вход в бухту Золотой Рог, на фортах – пустые блиндажи, голые цементные площадки. Мы, товарищи, получили разоруженную и разоренную царскими генералами, предателем Сухомлиновым крепость. Ко многим оставшимся орудиям нет снарядов, а что касается тех ста тысяч снарядов, о которых говорит товарищ Сакович, то эти снаряды предназначены для орудий, в большинстве своем находящихся на германском фронте.
Костю слушали внимательно. В преданности Саковича революции никто не сомневался – с первого дня Февральской революции этот офицер-демократ пошел вместе с солдатами, – но, по-видимому, он переоценивал возможности обороны крепости, да и в вопросах международной политики был не очень сведущ.
– Кроме того, – продолжал Костя, – взгляните на карту нашего края. Нам известно, что пехотные японские войска сконцентрированы в Корее и в любой момент могут перейти границу. Японские войска стоят на Квантунском полуострове, в Маньчжурии. Им не трудно выйти на Забайкальскую дорогу и отрезать весь Дальний Восток, и мы будем сидеть в своей разоруженной крепости, как в мешке. Наконец, вы знаете, что все погреба и пороховые склады в крепости забиты взрывчатыми веществами. Все это сейчас находится в таком состоянии, что достаточно одного-двух снарядов, чтобы взлетел на воздух весь город. Есть и такое соображение: если мы начнем войну против Японии, то Япония займет Приморье уже не в порядке интервенции, а по законам войны… И вообще, товарищи, такие вопросы мы не можем решать самостоятельно.
– Надо менять политику, – злобно, как всегда, проворчал Новицкий. – Откажитесь от большевизации края – и тогда никто не будет на нас нападать и не надо будет обороняться.
Костя не ответил на это замечание, а сказал:
– Я предлагаю о приходе японского крейсера довести до сведения Совнаркома. Совнарком по дипломатической линии примет меры, какие он сочтет нужным. Японскому же консулу мы пошлем свой протест.
* * *
Кикучи взял в руки переданный ему секретарем протест Совета и, быстро прочитав его, велел перевести на японский язык.
Когда протест был переведен, Кикучи распорядился один экземпляр перевода послать с дипломатической почтой в Токио, а другой отвезти адмиралу на «Ивами». Он приказал секретарю также немедленно протелеграфировать текст протеста министру иностранных дел Японии, виконту Мотоно.
Когда все это было сделано, Кикучи сел в кресло и закурил сигарету. Дым сначала тонкими, а потом широкими сизыми лентами поплыл по кабинету, где каждая вещь была пропитана запахами Японии.
Над Приморьем распростер свои крылья «Черный дракон».
