Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)
Павел Сычев
Великий тайфун
Павел Алексеевич Сычев
«Как обидно: не успел закончить четвертую книгу…» – эта мысль томила писателя в последние, предсмертные минуты.
Умное приветливое лицо, легкая, чуть ироническая улыбка, добрая улыбка человека, много видевшего, умудренного большим жизненным опытом.
Большой открытый лоб мыслителя, пытливые глаза, устремленные на собеседника прямо, с живым интересом и вниманием; веселый, жизнелюбивый, редкостно работоспособный, неустанный в творческих поисках – таким предстает в нашей памяти обаятельный образ журналиста-писателя Павла Алексеевича Сычева.
Вот он сидит за рабочим столом, с обычной ученической ручкой, зажатой между пальцами: весь ушел в себя, напряженно всматривается в нечто видимое только ему одному – обдумывает новые главы, художественные образы, композиционное построение своей повести «У Тихого океана», повести, ставшей делом его жизни, его писательским долгом.
Отрешаясь от мелких дел, от множества повседневных забот, он посвящал каждую свободную минуту работе – изучал источники и факты, вновь и вновь проверял, как протекали изображаемые им исторические события, брал с письменного стола или с книжных полок увесистые альбомы, всматривался в фотографии Сергея Лазо, Константина Суханова – легендарных ныне революционных деятелей Приморья, разбирал папки с документами, плакатами, лозунгами времен гражданской войны на Дальнем Востоке, углублялся в книги о прошлом и настоящем Приморья, Владивостока.
Большой многолетний труд писателя увенчался изданием трех книг, появившихся в свет одна за другой, – «У Тихого океана», «Океан шумит», «Великий тайфун».
* * *
Павел Алексеевич Сычев родился в городе Владивостоке, там прошло его детство, юность, там принял он первое боевое крещение, приобщившись с молодых лет к революционной деятельности.
Судьба не баловала его: рано, в детские годы, увидел он горькую изнанку жизни, узнал нужду, лишения, подвергался преследованиям.
Пятнадцатилетним юношей включился он в подпольную революционную работу, и это произошло закономерно: в памяти и сознании подростка оставили неизгладимый след сцены жестоких расправ царских чиновников и жандармов с каждым человеком, осмелившимся выразить протест против строя социального неравенства, против произвола и насилий, чинимых над простым рабочим людом правящей верхушкой буржуазно-помещичьего класса.
Навсегда, на всю жизнь, запечатлелись в его сердце и способствовали определению дальнейшего жизненного пути бурные митинги, демонстрации, незабываемые революционные события 1905–1907 гг., в которых юноша Сычев принимал непосредственное участие.
Всевидящее око царской охранки нащупало молодого революционера, и местные «власть предержащие» взяли его под наблюдение, часто пресекали его деятельность обысками и арестами.
В годы гражданской войны и интервенции Сычеву был поручен ответственный и сложный пост секретаря Совета министров Дальневосточной республики.
После освобождения края от белогвардейцев и оккупантов и установления на Дальнем Востоке советской власти он занимал руководящие должности в губисполкоме и губревкоме.
Удивительно скромный человек-труженик, П. А. Сычев обладал прекрасным даром личного обаяния, умения привлекать сердца людей, сохранять с ними сердечные, дружеские отношения на протяжении десятилетий.
Эти чудесные душевные качества отмечают близкие друзья писателя, его товарищи по революционной борьбе, старые большевики, активные участники партизанского движения на Дальнем Востоке – В. Бородавкин, Н. Губельман, Н. Ильюхов, В. Голионко, Н. Матвеев-Бодрый и другие.
* * *
Через всю жизнь пронес Павел Алексеевич нежную сыновнюю любовь к родному краю, к мужественной его истории, к его своеобычным людям – пионерам освоения Приморья; к его прекрасной, единственной в мире по богатству и разнообразию животного и растительного мира природе; к величественным неоглядным просторам сурового Тихого океана.
Подростком часто бродил Павлуша по сказочно красивой приморской тайге. Взметнулся ввысь дикий виноград, обвил своими цепкими, прочными лозами стоявшее рядом пробковое или бархатное дерево. В зарослях малинника тяжело вздыхал объевшийся ягодами медведь. Крепкие, как трость, лианы актинидий взбегали по вековым могучим дубам. И опять плотная, непроходимая стена дикого винограда, увешанного созревшими, сизо-синими гроздьями.
Здесь, в приморской тайге, не диво было одновременно услышать гортанный клекот горного орла и грозное рычание «хозяина» тайги – уссурийского тигра.
Разве можно забыть все это?
Разве имеет он право предать забвению страницы истории родного края, живым свидетелем которых был?
Долгие годы зрела, вынашивалась писателем мысль о необходимости написать книгу, посвященную любимому Приморью, создать широкое эпическое полотно его героического революционного прошлого.
Павел Алексеевич горячо взялся за этот труд, потребовавший внимательного изучения не только книжных источников, проверки собственных, казалось бы еще свежих, воспоминаний, но и множества встреч, бесед, переписки с десятками людей, чтобы достоверно, правдиво и точно воссоздать картины исторических битв, глубоко показать всю сложность своеобразного, зачастую неожиданного хода истории, определившего пути к победе и торжеству революции.
Он радовался каждой новой весточке о жизни и деятельности замечательных борцов Приморья, которых он описывал в повести; он с благодарностью принимал каждое сообщение о тех событиях, которые легли в основу его повести; встречи с людьми, участниками гражданской войны, мужественными «рядовыми» тех боевых лет, еще более укрепляли уверенность, что труд его необходим: многие примечательные страницы прошлого канут в Лету, если вовремя не запечатлеть их, не увековечить в художественных образах.
Павел Алексеевич спешил, дорожил каждой минутой: он был уже немолод, когда принялся за повесть «У Тихого океана».
* * *
Общественная жизнь Владивостока первых десятилетий двадцатого века, революция 1905–1907 гг., русско-японская война, годы столыпинской реакции, новый подъем революционного движения в России, первая мировая империалистическая война, свержение русской монархии, Февральская революция, Великая Октябрьская социалистическая революция, годы гражданской войны, приход интервентов разных мастей – начиная с американцев и японцев и кончая французами, – пожар народной войны против непрошеных пришельцев – такова краткая канва исторических событий, описываемых П. Сычевым в первых трех книгах повести «У Тихого океана».
«Как обидно: не успел закончить четвертую книгу…» – эту обиду П. А. Сычева сердечно разделяет и читатель, успевший полюбить и оценить художественные и познавательные достоинства его книг.
Четвертая, заключительная книга повести должна была дать картины торжества и победы революции на Дальнем Востоке, сцены позорного изгнания интервентов. Павел Алексеевич уже вплотную работал над четвертой книгой, шлифовал, оттачивал отдельные главы, но в целом, к несчастью, книга осталась незавершенной…
* * *
А. А. Фадеев, обращаясь к издательским работникам по поводу необходимости выпустить в свет повесть П. А. Сычева, писал: «По своему материалу книга эта восполняет большой пробел: у нас в художественной литературе почти не отражено революционное движение на Дальнем Востоке в начале нашего века. Дальневосточный край по своему географическому и международному положению, а также по причине непосредственной близости его к тем местам, где развертывалась русско-японская война, породил много своеобычного в людях, в общественных движениях и настроениях, и это отражено в книге Сычева».
Во вступлении к первой книге автор так определял поставленные им при создании повести задачи:
«У Тихого океана» – это повесть о детстве, юности, становлении мировоззрения, жизни и деятельности одного из молодых людей, живших на Дальнем Востоке и принимавших, по силе их воли и разума, участие в борьбе народа с самодержавием и капитализмом. Повесть эта воскрешает одну из славных страниц прошлого, предшествовавшего нашей великой эпохе, когда под влиянием ленинских идей у берегов Тихого океана зрела, формировалась первая большевистская организация. Она возглавляла пролетариат Приморья, и тысячи таких простых людей, как герои повести, своей обыкновенной деятельностью подготовляли почву для необыкновенного будущего.
…Приступая к книге, с волнением я вспоминал о многих фактах и исторических событиях, свидетелем которых я был.
Шаг за шагом раскрывался передо мною облик главного героя повести – Виктора Заречного, его детские грезы, юношеские мечты, искания истины, разочарования в любви, удачи в борьбе, невзгоды в жизни. В Викторе Заречном автор объединил черты, которые были присущи и другим людям его поколения…»
* * *
Со страниц повести П. Сычева встает перед нами дореволюционный, далекий от центра России город Владивосток – молодой, строящийся портовый город, с беспокойным и напряженным ритмом жизни, с крайними социальными контрастами. В те времена город наводняли всевозможные дельцы, предприниматели, заводчики, крупные коммерсанты, купцы, биржевики, представители торговых контор – люди разных национальностей, дорвавшиеся до больших прибылей, легко швыряющие тысячи на свои прихоти.
Преуспевающим дельцам противопоставлен в повести бедный, трудовой народ: русские рабочие, съехавшиеся сюда в поисках заработка китайцы, корейцы – обездоленные, едва-едва сводящие концы с концами, изнемогающие в борьбе за черствый неверный кусок хлеба.
Правдиво и глубоко показана в повести сложная общественная обстановка тех лет, настроения и чаяния самых различных социальных групп и классов, вскрыта разительная нищета рабочих окраин, китайских и корейских слободок и несметные богатства буржуазии, наживающей капиталы на темноте народа, на его разрозненности.
Основные образы, проходящие в трех книгах Сычева, – образы профессионалов-революционеров Виктора Заречного и его жены Жени Уваровой. Это честные и чистые люди, отказавшиеся от обеспеченной, и сытой судьбы образованных интеллигентов. Они с головой ушли в подпольную партийную работу, расплатой за которую была цепь обысков, арестов, ссылок. Их повседневный удел – тюрьма, каторга, отрыв на долгие годы от семьи, от близких и любимых.
Искренне и взволнованно, с глубоким проникновением в сложный внутренний мир героя рисует писатель рост сознания молодого человека, постепенное познание им мира собственников с его звериной моралью – «человек человеку волк»; мира, в котором издевательства и насилия власть имущих над трудовым людом считаются нормой поведения и не только не пресекаются, а, наоборот, поощряются законом.
Познание капиталистического мира во всей его омерзительной, античеловеческой сущности с неуклонной последовательностью ведет Виктора Заречного к полному отрицанию всего строя, всей системы общества хищнической наживы, неравенства, к убежденной вере в неизбежность радикального революционного изменения существующих общественных отношений.
Виктор сознательно становится на путь борьбы и активного вмешательства в исторический процесс с целью коренного изменения мира, решительного его преобразования.
Писатель широко и всесторонне показывает многотрудную, благородную, повседневную работу революционеров, самоотверженных и неустрашимых борцов с царизмом. Много внимания уделяет он раскрытию их богатого внутреннего мира, их семейных взаимоотношений.
С чувством любви рисует Сычев портреты и героические дела таких выдающихся политических деятелей Приморья, как Константин Суханов, Сергей Лазо, безвременно погибших от рук палачей – белогвардейцев и интервентов во имя победы и торжества родины.
Хотя в повести П. Сычева мало сцен, в которых непосредственно действует Владимир Ильич Ленин, его величественный образ незримо присутствует во всех трех книгах – образ вождя революции, ее теоретика и практика, ее вдохновителя: статьи и брошюры с высказываниями Ленина по важнейшим вопросам политической жизни страны достигали в. те годы даже таких далеких окраинных мест, как Владивосток, будили людей, звали их на бой и подвиг, указывали пути и методы революционной борьбы.
И поэтому далеко не случайно взял Павел Алексеевич Сычев эпиграфом к книге «Великий тайфун» замечательные по точности и выразительности строки из поэмы Есенина, посвященные Владимиру Ильичу Ленину:
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: – Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет…
* * *
За творческой работой П. Сычева с интересом и вниманием следили тысячи советских читателей, и в первую очередь читатели-дальневосточники, которые с особым, понятным волнением знакомились с книгами, посвященными их краю.
«Страстный певец Приморья» – так справедливо и достойно оценили дальневосточные писатели творческую деятельность П. А. Сычева, внесшего свой художественный вклад в сокровищницу литературы о Дальнем Востоке.
В. Солнцева
Он мощным словом
Повел нас всех к истокам новым.
Он нам сказал: – Чтоб кончить муки,
Берите все в рабочьи руки.
Для вас спасенья больше нет —
Как ваша власть и ваш Совет…
Сергей Есенин
Часть первая.
ПОВОРОТ ИСТОРИИ
ПОД КРЫШЕЙ СЕРАФИМЫ ПЕТРОВНЫ
Ночью завыл ветер. Он дул с моря, врывался в улицы Рабочей слободки, спрятавшейся за горой, остервенело рыскал по темным дворам, открывал калитки и сердито хлопал ими.
Избушка Серафимы Петровны вздрагивала под лобовыми ударами ветра. Лист железа на крыше, плохо прибитый, нудно скрипел, будто кто-то силился оторвать его.
Виктор Заречный проснулся. Проснулась и Женя. Они спали на полу. Серафима Петровна постелила им перину в передней комнате, которая служила ей «гостиной». Сбоку стоял венский диванчик, а в головах – швейная ножная машинка. «Гостиная» была так мала, что в ней можно было положить еще только одного человека – у порога двери, которая вела в кухню.
– Не спишь? – прошептала Женя. – Какой ужасный ветер!
– Должно быть, тайфун, – шепотом отозвался Виктор.
Серафима Петровна тоже, кажется, не спала у себя за дощатой, оклеенной обоями перегородкой.
Виктор оглядел в темноте комнату.
«Как убого! – подумал он. – Нищета!»
Вчера он заметил на матери стоптанные башмаки. Говорит она не так, как говорила прежде: голос стал не ее, чужой; должно быть, зубов осталось мало.
«Бедная ты моя старушечка! – подумал Виктор. – Не дождешься, видно, хорошей жизни… Впрочем, ведь революция. Революция! Вся жизнь должна измениться».
Ветер сильным порывом ударился в стекла окон, торопливо пошарил по стене, свистнул за углом, рванул с еще большей силой железину на крыше.
– Боже, какой ветер! – снова прошептала Женя, прижимаясь к Виктору.
– У меня не выходит из головы вчерашний парад, – заговорил Виктор. – Всеобщее ликование! Городская буржуазия и грузчики под одним красным знаменем!
– Да, да.
– А революция ведь в самом деле всенародная. Чувство-то у большинства одно: самодержавие свергнуто!
– У одних это вызывает одни надежды, у других – другие, – заметила Женя.
– Верно. В этом-то и вся соль. Не всеми только это осознано. У меня ощущение личной свободы полное. Не висит над головой ни каторга, ни ссылка. Я знаю, что мне не надо прятаться, не надо думать – вдруг придут на квартиру, возьмут, уведут… Исчезло это постоянное ожидание ареста. Но все, что произошло, – это половина того, за что велась борьба, за что погибло столько людей.
Виктор умолк, вспомнив свою последнюю ссылку, дорогу в Орленгу, случай в Качуге.
– Где-то сейчас Коновалов? Ведь он тоже теперь свободен.
– Бедная Свиридова! – тихо отозвалась Женя.
– Она была такая чудесная, чистая, светлая, – вспоминал Виктор. – Не могу отделаться от страшной картины: Свиридова скрылась под водой, а ее соломенная шляпка с фиалками осталась на воде и поплыла по реке… Когда я вспоминаю об этом, меня охватывает чувство виновности в ее смерти.
– Да в чем же ты виноват, Витя?
– Да, конечно, что я мог сделать? Но когда на твоих глазах гибнет человек и ты стоишь и смотришь… Смерть ее представляется теперь особенно нелепой. Она покончила с собой, а Коновалов остался жив. Узнает о ее смерти – будет считать себя виновником ее гибели, будет казнить себя.
За перегородкой послышался голос Серафимы Петровны:
– Не спите?
– Не спим, – ответил Виктор. – Ветер разбудил.
– Тайфун, – сказала Серафима Петровна. – Я тоже не могу спать, когда тайфун. Ты, Витя, Сосниных помнишь?
– Помню.
– В прошлом году вся семья утонула в Амурском заливе. Поехали в небольшой шаланде к себе на заимку, полный трюм был известки в мешках. Поднялся тайфун. Больше никто их и не видал. Наверное, залило водой шаланду. Так без следа и пропали: и он, и она, и трое детей, и два китайца – лодочники.
– Страшно подумать! – отозвалась Женя.
Серафима Петровна вздохнула:
– Вот иной раз выбросит разбитую шаланду на берег – и ни одной душеньки в ней. Куда делись люди? В волнах погибли. В море погребены… Ну, спите, спите! До утра еще далеко.
Женя обняла Виктора, затихла.
До рассвета Виктор не мог заснуть. Лежал и думал. О чем мог думать Виктор Заречный в эту ночь? Он перебирал в памяти события всей своей жизни. Революция – это исполинская веха, рубеж в жизни народов. От революции начинается новое летосчисление. Народ, совершивший революцию, всю свою историю делит на периоды: до революции и после революции. Человек, посвятивший жизнь борьбе и освобожденный революцией от тюрьмы и каторги, также в своей личной жизни проводит черту между прошлым и тем, что началось после революции.
В прошлом году осенью Виктор Заречный так же вот, только лежа на земле у Якутского тракта, думал о прожитой жизни. Тогда над ним низко висели темные тучи. Казалось, в жизни не было никакого просвета. Впереди – новая ссылка, одиночество, тоска. Теперь, конечно, совсем другое. Самодержавие пало. Над головой – крыша родного дома. Рядом – Женя; он ощущал тепло ее тела, слышал ее дыхание, видел в темноте милые черты ее лица. Но в душе, на самом дне ее лежало непреходящее чувство какой-то смутной тревоги. Он вспомнил вчерашний митинг у Народного дома, речь запомнившегося ему солдата с острыми, беспокойными глазами: «Не верьте, товарищи… Праздник еще не пришел…» Миллионы людей сотни лет ждали прихода на землю правды. Пришла ли она, эта правда?.. «Праздник еще не пришёл», – вновь и вновь вспоминал Виктор слова солдата.
Тайфун на дворе бушевал.
Женя опять проснулась:
– Что за ветер!
– Накройся с головой, – посоветовал Виктор
Женя натянула одеяло на голову.
«Как бушует сейчас море!» – подумал Виктор.
Он вспомнил: в 1906 году во время тайфуна плыл на «Монголии» по Японскому морю, возвращаясь из Нагасаки с тюками нелегальной литературы. Ветер ревел, свистел в мачтах. Море бушевало. Черные тучи низко неслись над пароходом… Страшный это ветер – тайфун. Он несется над морем с сокрушительной силой, поднимает огромные волны и швыряет корабль, как спичечную коробку; выбрасывает шаланды на берег, сносит жилища бедняков; вырывает с корнем столетние деревья; загоняет морские волны в реки; реки вздуваются и. затопляют пади, овраги, луга, поля… Когда тайфун утихает, люди ищут трупы своих близких… «Не такой ли тайфун поднимается сейчас над Россией?»
Только под утро Виктор заснул.
* * *
Поднялись поздно, около девяти часов. Ветер стих.
Женя, сидя на диванчике, расчесывала свои золотистые волосы. Виктор пошел умываться. Серафима Петровна в кухне ставила самовар.
– Доброе утро, мама.
– Доброе утро, сынок. Плохо спал, не выспался? – Мать с любовью посмотрела на сына тихими голубыми глазами, перевидавшими много горя.
– Да нет, ничего, – ответил Виктор, – под утро заснул крепко.
В углу над жестяной лоханью наклонился медный умывальник. На табурете рядом стояло оцинкованное ведро, наполненное почти до краев водой. В ведре – оцинкованный ковш.
– Мама! Да у вас все тот же ковш! – воскликнул Виктор, увидав старого знакомца.
– В ведре-то?
– Да-
– Тот же.
– Подумайте! Сохранился! Из него я хлеб с водой ел, – мне тогда лет семь, должно быть, было, – лошадь изображал. Помню, какая это была необыкновенно вкусная еда, – улыбка осветила заспанное лицо Виктора.
– Да, вот ковшик один и остался от той жизни… да еще диванчик.
Виктор зачерпнул воды, налил в умывальник, задумался:
«От той жизни…»
Ему вспомнился тихий апрельский вечер на Набережной, дочь почтальона Настенька, с глазами как ирисы, ее маленькая, худенькая, с тонкими синими жилками ручка, которую он поцеловал… потом… потом позорное избиение Чужим человеком…
При возвращении в родной дом особенно ярко возникают в памяти картины раннего детства. И сколько бы ни было горя, страданий в маленькой жизни, детские годы вспоминаются часто, как чудное, милое сердцу видение. Думаешь тогда: пережить бы их еще раз, снять штанишки и полезть в воду за серым крабом, притаившимся под камнем, поросшим темно-зеленой морской травой… Ушло все как сон. Не вернешь!
Из сеней вошел китаец-булочник с корзиной за спиной. На нем был костюм из синей дабы, на вате, туфли на мягкой подошве и фетровая шляпа.
– Мой поставщик, – сказала Серафима Петровна.
– Пользуетесь, наверное, неограниченным кредитом?
– Да уж беру, сколько хочу, и плачу, когда могу,
– Чудесный народ!
– Хорошие люди, – подтвердила Серафима Петровна.
– Сынка? – спросил булочник.
– Сынка.
– Шангó. – Китаец хотел сказать, что ему понравился Виктор.
– Самый первый! – весело проговорила Серафима Петровна.
Китаец добродушно улыбнулся.
– Русский царь мэйю[1]1
Мэйю – нет.
[Закрыть], – сказал он. – Хао[2]2
Хао – хорошо.
[Закрыть]!
– Да ты, я вижу, республиканец, – засмеялся Виктор и добавил: – Сунь Ят-сен – хáо! Кантрами΄ мандарина![3]3
Кантрами´ мандарина! – примерно: смерть сановникам!
[Закрыть]
– Хао, хао! – весело закивал булочник.
– Ну вот мы и договорились. – Виктор протянул руку булочнику.
Китаец взял руку Виктора обеими руками и горячо стал трясти ее. Что-то детски доверчивое было в его улыбке, в темных, сверкавших радостью раскосых глазах.
Серафима Петровна подала на стол – тут же, в кухне, у окна, – жареную навагу.
– Садитесь, – пригласила она Виктора и Женю, которая уже давно умылась и с улыбкой слушала разговор Виктора с булочником.
– Сейчас, мама, – сказал Виктор. – Тут мировая проблема.
И у Виктора с булочником завязался разговор на том русско-китайском жаргоне, на котором объяснялись русские и китайцы, жившие в городах Дальнего Востока. У Виктора Заречного к тому же был большой запас китайских слов, которые он запомнил с детства, при постоянном общении с китайцами, составлявшими большую часть населения Владивостока.
Разговор их принял для Виктора неожиданный оборот. Из рассказа булочника – его звали Ван Чэн-ду – выяснилось, что он родом из провинции Гуан-дунь, где не то в 1906, не то в 1907 году участвовал в крестьянском восстании. После подавления восстания Ван Чэн-ду бежал в Харбин; он был причастен к созданной Сунь Ят-сеном организации «Союза революционных обществ».
– «Тунмэнхой», – назвал булочник по-китайски эту организацию.
– «Тунмэнхой»? – переспросил Виктор.
Булочник закивал головой:
– «Тунмэнхой».
В Харбине Ван Чэн-ду прожил до 1908 года, работал в типографии истопником и разносчиком газет. Он был свидетелем весьма бурно проходивших в этом городе революционных событий. 1 мая 1907 года в городе бастовали все предприятия, и Ван Чэн-ду вместе с пятью тысячами русских рабочих праздновал за городом День международной рабочей солидарности.
Рассказ Ван Чэн-ду привел Виктора в сильное возбуждение.
– Я же говорил – мировая проблема! Вот так булочник!
Серафима Петровна убрала сковороду со стола:
– Разогрею навагу, а то совсем остыла.
– «Тунмэнхой» – шанго! – восклицал Виктор. – Россия, Китай – Тунмэнхой! – Виктор изобразил ладонями рукопожатие. – Союз!
Он схватил руку булочника, и они опять стали трясти друг другу руки.
– Союза! Союза! – поняв Виктора, заговорил Ван Чэн-ду.
– Мама, у вас замечательный поставщик булок! – восторгался Виктор.
– Моя ходи΄, булка носи΄, – китаец вскинул корзину за спину.
Виктор открыл ему дверь.
– Мы еще поговорим, – сказал он.
Китаец закивал головой в знак согласия.
Серафима Петровна подала, на стол разогретую навагу.
– Садись, сынок. Садитесь, Женюша. Вот и хлеб свежий. Теплый еще.
Серафима Петровна была несказанно рада приезду сына и невестки. Виктор обнял ее, поцеловал, и все сели завтракать.
