Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)
ВСТРЕЧА С СЕРГЕЕМ ЛАЗО
Приморский отряд в четыреста пятьдесят человек с артиллерией, пулеметами, лошадьми, фуражом, продовольствием в двух эшелонах двигался на борьбу с атаманом Семеновым.
Что же это за атаман Семенов?
По Маньчжурии шатался без дела казак – есаул Григорий Семенов, сын богатого скотовода Дурулгуевской станицы. Керенский послал его в Забайкалье формировать бурят-монгольский полк для отправки на фронт. В бурятских улусах Семенова застала Октябрьская революция, он бежал в Маньчжурию – туда стекались, как мутные потоки после наводнения, темные силы старой России. Агенты Белого дома и «Черного дракона» обратили внимание на лихого казака.
«Если есаулу Семенову не удалось сформировать полк для войны с немцами, так почему бы ему не заняться формированием отряда для борьбы с советской властью?» – думали они. Кому первому пришла в голову эта мысль, неизвестно. Но доподлинно известно, что президент Соединенных Штатов Америки Вильсон просил государственного секретаря Лансинга поискать «какой-нибудь законный способ» оказать Семенову помощь.
Семенов взял себе в помощники бежавшего из России барона Унгерна, необыкновенно жестокого человека, и они сформировали отряд, который получил название «Особого маньчжурского отряда». К ним пошли контрреволюционные офицеры и казаки, монголы, буряты, прельщенные высоким жалованьем, которое выплачивалось золотом. Атаман обещал большую наживу в деревнях, селах и городах Забайкалья. 1 января 1918 года Семенов напал на советский поселок станции Маньчжурия, разоружил дружину солдат, арестовал членов местного Совета рабочих депутатов, расстрелял их и изуродованные трупы отправил в запломбированном вагоне в Читу, чтобы устрашить народ Забайкалья. Вслед за этим он вторгся со своей конницей в забайкальские степи и пошел вдоль линии железной дороги, занимая станцию за станцией и сея ужас и смерть. У Даурии его встретил Сергей Лазо, двадцатичетырехлетний молодой человек, бывший прапорщик царской армии, отличившийся при подавлении белогвардейского мятежа в Иркутске и назначенный Центросибирью главнокомандующим советскими войсками на Забайкальском фронте. Семенов был разбит и бежал обратно в Маньчжурию. И вот он снова вторгся в Забайкалье.
* * *
– А я его знаю, – говорил Владимир Бородавкин, бывший рабочий порта, которого Виктор встретил у Финляндского вокзала в день приезда Ленина в Петроград.
– Откуда ты его знаешь? – спросил Володя.
Наливая себе в стакан чаю, Бородавкин ответил:
– В прошлом году, когда я возвращался из Питера, ехал с ним в одном поезде и даже в одном вагоне.
– Любопытно! – воскликнул Виктор. – Расскажите.
– Да рассказывать особо нечего. Семенов тогда ничего собой не представлял. Мордастый такой, скуластый, затылок – хоть гвозди заколачивай. Усы кверху. Шаровары с желтыми лампасами. Казачья шашка. Чин у него был есаула. Ехал он формировать бурят-монгольский полк для фронта. На какой-то станции выступил с речью. Митинги происходили на всех станциях, куда ни приедешь – митинг. Вот он и давай против Советов. На него так цыкнули солдаты, что он моментально смылся.
– Теперь фигура, высоко котирующаяся на международном рынке, – сказал Виктор.
– Жестокий, – заметил Радыгин, белокурый, голубоглазый, молчаливый человек в черной морской куртке.
– В этом его гибель, – проговорил Володя.
– Сейчас у него большая армия, – возразил Радыгин, – Бывшие царские генералы, много кадровых офицеров. Технически хорошо оснащен.
– Участие японцев в его армии – вот что затруднит борьбу с ним, – добавил Виктор.
Разговор этот происходил в служебном вагоне одного из эшелонов Приморского отряда. Вагон качало, как корабль, и наши собеседники называли небольшой салон в задней части вагона «кают-компанией». Они сидели вокруг стола и пили чай. В широкие открытые окна «кают-компании» видно было убегавшее назад полотно железной дороги. Поезд уже шел вдоль Шилки, мимо Нерчинска. За Шилкой, спокойно несшей свои воды к Аргуни, зеленели зубчатые горы. Вдали они были синие. За этими синими молчаливыми горами лежали Горный Зерентуй, Кадая, Кутамара – страшные места бывшей царской каторги.
Внизу, по берегу Шилки и на островах, освещенные солнцем, бежали цветущие кусты багульника.
Был май. Расцветала весна на земле.
* * *
Наконец поезд достиг стыка Амурской железной дороги с Забайкальской. Здесь железная дорога раздвоилась: основная линия пошла дальше, на запад, другая – на юго-восток, к Маньчжурии.
В сторону Маньчжурии помчался эшелон. Паровоз иногда так тоскливо гудел, словно жаловался кому-то, что заставили его везти, может быть, на смерть всех этих людей, сидевших, свесив ноги, в теплушках и беспечно распевавших песни. Вслед за первым шел второй эшелон.
Не прошло и часа, как показалась станция Адриановка, где расположился штаб главнокомандующего.
На перроне – кучка военных.
Во всех теплушках головного эшелона в широко открытых дверях толпились красногвардейцы, из люков торчали головы. Красногвардейцы искали глазами главнокомандующего.
– Который?
– Не поймешь.
– Должно быть, вон тот, – красногвардеец обратил внимание на заметную фигуру председателя Читинского областного военно-революционного комитета Дмитрия Шилова, бывшего казачьего офицера.
С вниманием и волнением смотрели на перрон и наши командиры, стоявшие в тамбуре служебного вагона.
Поезд остановился. Один за другим сошли со ступенек вагона Бородавкин, Володя, Радыгин, Виктор Заречный. Навстречу им шел стройный молодой человек в солдатских сапогах, в брюках-галифе цвета хаки, в такого же цвета гимнастерке и красноармейской фуражке. Он был неожиданно молод и так же неожиданно красив; черты лица благородны, движения мягки. Не было сомнения, что это сам главнокомандующий – Лазо. Но… так молод… так не похож на главнокомандующего!
Бородавкин взял под козырек. Вид у него был торжественный. Между бровями лежала глубокая складка, придававшая суровый вид его бритому мужественному лицу.
– Товарищ главнокомандующий, – рапортовал он, – Приморский отряд из частей Красной Армии, красногвардейцев военного порта, паровозного депо, временных железнодорожных мастерских, роты моряков, рабочих сучанских копей прибыл в ваше распоряжение.
Глаза Лазо, большие, темные, счастливо улыбнулись. Он пожал руку Бородавкину.
– Разрешите представить, – сказал Бородавкин. – Комиссар отряда.
Лазо протянул руку Дяде Володе:
– Вы подавляли мятеж атамана Гамова?
– Да, я был представителем краевого комитета партии и краевого Совета.
– Очень хорошо, – чуть картавя, произнес Лазо, отвечая на какие-то свои мысли.
Затем Бородавкин представил Виктора Заречного:
– Начполитпросвет.
Лазо внимательно, точно заглядывая в душу Виктору, посмотрел на него.
– Не знаю, как в вашем отряде, а в некоторых наших отрядах дело это плохо поставлено. Простите, ваша дореволюционная профессия?
– Преимущественно занимался революционными делами, – улыбнувшись, ответил Виктор.
Лазо тоже улыбнулся.
– А вообще, – добавил Виктор, – моя профессия – литератор.
– О! Это совсем хорошо! Будем просить вас организовать информационный отдел при штабе.
– Охотно возьмусь за эту работу, – ответил Виктор.
Очередь дошла до Радыгина. Среднего роста, в черной шинели и офицерской фуражке без кокарды, Радыгин производил впечатление скромного человека.
– Начальник штаба, – отрекомендовал его Володя.
– Вы служили во флоте? – спросил Лазо.
– Да, я моряк, бывший лейтенант, Служил в балтийском флоте, потом в Черноморском.
– Участвовали в сражениях?
– Против «Гебена» и «Бреслау».
– Артиллерист?
– Совершенно верно.
– Очень хорошо.
Лазо был оживлен, как человек, почувствовавший прилив сил. Радостно дышало его почти юношеское румяное лицо.
– Выведите, пожалуйста, людей из вагонов, постройте, – обратился он к Бородавкину.
– Есть! – Бородавкин перешел через первый путь, сделал ротным командирам распоряжение выгружаться.
Во время беседы Лазо с командным составом отряда красногвардейцы переговаривались между собою.
– Уж очень что-то молод, – закралось сомнение у одного.
– Спрашивай не старого, спрашивай бывалого, – возразил ему другой. – Лазо, сказывают, мятеж в Иркутске усмирил и Семенова в первом бою побил.
– Чем моложе, тем дороже, – вставил третий.
– Ну, не скажи! Молодость плечами покрепче, старость – головою. А главнокомандующему нужна перво-наперво голова.
– Старого воробья на мякине не обманешь. А этого. – поддержал кто-то предыдущего скептика.
– И одет-то уж очень простовато, – заметил солдат, по-видимому любитель пышных нарядов.
– Не все то золото, что блестит, – прозвучал чей-то тенорок.
– Птицу по перьям знать, сокола – по полету. Посмотрим, – решил самый рассудительный, не привыкший делать скороспелые выводы.
Ротные командиры дали команду выгружаться. Красногвардейцы посыпались из теплушек с винтовками, вещевыми мешками за спиной. В вагонах остались только лошади, пулеметы да четырнадцать орудий на платформах.
Наконец отряд построился вдоль поезда, фронтом к перрону. Лазо подошел к краю перрона, долго и внимательно оглядывал красногвардейцев, касаясь рукой планшета, висевшего на ремешке. Позади него стояли члены штаба фронта, командиры сибирских и забайкальских отрядов и командный состав Приморского отряда.
Наступила торжественная тишина. Слышно было только фырканье лошадей в вагонах. Что-то великое, трудно передаваемое простыми человеческими словами было во всей этой необыкновенной, созданной самой жизнью картине. С винтовками в руках стоял простой народ, поднявшийся на защиту своей свободы. Вот подразделения рабочих депо станции Владивосток, временных железнодорожных мастерских, военного порта – всех возрастов, с бородами и без бород, с усами и без усов, в синих и черных сатиновых косоворотках, в рабочих или кожаных куртках черной, коричневой или темно-желтой окраски или просто в пиджаках хлопчатобумажной материи, в брюках навыпуск или заправленных в голенища сапог, в кепках или фуражках с красными ленточками на околышах; на ремнях – сумки для патронов, бутылочные бомбы или ракушечные гранаты. А вот артиллеристы старой армии – они в шинелях, подпоясанных солдатскими ремнями с блестящими медными бляхами, все в сапогах. От них идет грозная шеренга пулеметчиков, обвешанных крест-накрест пулеметными лентами, с карабинами за плечами. Дальше молодцевато вытянулась рота матросов Сибирского флотского экипажа. Моряки, как один, в бескозырках с черными ленточками, поверх матросских рубах у них бушлаты, на ремнях патронташи и по десятку свесившихся на узких ремешках «лимонок» – круглых гранат. На груди, у самого сердца, как символ преданности революции, красные ленточки.
Они устремили свой взгляд на того, кому с этого момента вверяли свою судьбу, жизнь свою, да не только свою, а судьбу и жизнь жен, матерей, детей, оставленных дома: ведь неизвестно, как повернется дело, какую чашу придется испить домашним, если судьба заставит сложить голову в степях Забайкалья.
– Товарищи! – прозвучал спокойный, но повелительный голос главнокомандующего.
И отряд замер.
«Голос знатный», – подумал командир второй роты моряков, боцман Кусакин. Он стоял, вытянувшись в струнку, если можно применить такое выражение к человеку плотному и широкогрудому, крепко стоявшему на коротких ногах в черных флотских брюках. Темные «боцманские» усы придавали ему особую солидность. Казалось, он был спокойно уверен в себе. При всей его мужественности было в его взгляде что-то мягкое, задушевное. Из-под бушлата на груди у него виднелись синие полосы тельняшки, сбоку свешивался в кобуре наган с длинным ременным шнуром.
Лазо на один миг остановил на нем свой взгляд.
«И смотрит, как адмирал Нахимов», – подумал Кусакин.
Спокойно стало на душе и у командира первой роты, слесаря Гульбиновича, начальника отряда Красной гвардии военного порта. Это был уже немолодой человек, лет сорока, несколько сутулый, худощавый, но полный стремительности, которую он сейчас сдерживал, напряженно слушая Лазо и не спуская с него зорких глаз.
Виктор Заречный любовался красногвардейцами-приморцами и их командирами. За время пути он многих хорошо узнал.
На правом фланге полуроты железнодорожников стоял кузнец Тихон Бычков – начальник отряда Красной гвардии Владивостокского железнодорожного депо. Бычков молод, энергичен и отважен, недаром у него такой крутой подбородок. На нем гимнастерка защитного цвета, брюки, заправленные в сапоги, на голове кепка. С одного бока у него – шашка, с другого – наган в кобуре, а на груди – полевой бинокль. Тихон Бычков тоже спокойно и одобрительно смотрел на Лазо.
С доброй, спрятанной в усах улыбкой глядел в упор на командующего красногвардеец Николай Меркулов, секретарь комитета Красной гвардии железнодорожного депо, старый большевик, веселый человек, любимец отряда.
Деповские ученики, юнцы с пушком на губах, впервые взявшие в руки винтовки, – Макар Мазур, рядом Роман Дмитров, дальше Андрей Савченко, Паша Королев, Яша Кириченко – смотрели на Лазо как на героя, который поведет их в бой за революцию. О нем они много слышали. И вот он перед ними.
Вероятно, и другие командиры и красногвардейцы были подкуплены простым, солдатским нарядом командующего, его простой, но грамотно построенной речью.
«Видать, человек образованный», – подумал боцман Кусакин.
Речь Лазо захватывала искренностью, верой его в то, о чем он говорил, в правоту дела, за которое он призывал биться с врагами. Между Лазо, командирами и бойцами протянулась та нить взаимного доверия, без которой не может быть ни веры в победу, ни самой победы.
– Из Маньчжурии на нашу землю вступил сильный, злобный и хорошо вооруженный враг, – говорил главнокомандующий. – Нам предстоят тяжелые бои. Враг хочет снова отдать русский народ в рабство, он хочет восстановить капиталистический строй. Но не бывать этому! – Голос Лазо возвысился и слышен был бойцам, стоявшим на краю обоих флангов. Его слушал машинист, высунувшийся из окна паровоза, слушал кочегар, стоявший с масленкой в руке у колес паровоза; казалось, слушал его и степной орел, паривший высоко в голубом небе, над самой Адриановкой. – Защитим революцию! Защитим Советское государство! Разгромим врага! Мы хорошо вооружены, у нас хорошие командиры, славные бойцы, мы боремся за правое дело. Мы победим!
Восторженное «ура» покатилось по рядам Приморского отряда.
В ШТАБНОМ ЗАГОНЕ
В Забайкалье с востока прибыло три отряда – Приморский, Хабаровский, Благовещенский. На заседании штаба фронта Лазо предложил образовать из трех отрядов один. Так и решили сделать. Новая воинская часть, влившаяся в армию Лазо, получила название Первого дальневосточного социалистического отряда. Командный состав бывших трех отрядов избрал Бородавкина командиром этого отряда. Дядя Володя стал комиссаром всего Дальневосточного отряда.
На Забайкальский фронт беспрестанно прибывали отряды. Почти все крупные города Сибири послали сюда свои отряды. Красой армии Лазо был Первый казачий Аргунский полк в восемь сотен конников, во главе с группой революционных боевых офицеров.
Ежедневно происходили формирования и переформирования частей. К середине мая армия Лазо разрослась до десяти тысяч человек. В районе села Адриановка шли военные занятия, а в одном из трех штабных вагонов, стоявших на путях, день и ночь заседал полевой штаб.
Все станции от Маньчжурии до Бурятской, на протяжении более трехсот верст, были заняты Семеновым. Армия Лазо занимала лишь станцию Адриановку в двадцати верстах от Карымской да следующий за Адриановкой разъезд № 66. Разъезд Седловой, находившийся между разъездом № 66 и станцией Бурятской, неоднократно переходил из рук в руки.
Однажды перед началом памятного заседания штаба в вагоне командующего Виктор Заречный вдруг увидел кавалериста в синих галифе, с шашкой и маузером. Виктор подошел к нему:
– Не узнаете?
– Нет.
– Вспомните… У Крюкова после восстания… в октябре девятьсот седьмого года.
– Очень вы изменились, – узнав Виктора, произнес кавалерист.
– Да и вы тоже… И наряд такой… Ваш предок не поверил бы, если бы ему нагадали, что потомок его будет кавалеристом в русской революционной армии.
Чтобы замечание Виктора было понятным, надо сказать, что встреченный им кавалерист был Борис Кларк, сын Павла Ивановича, прямой потомок одного из шотландских кузнецов, привезенных Петром Первым из-за границы (озабоченный развитием металлургии в России, Петр привез несколько кузнецов-механиков). Потомки этого кузнеца обрусели, и все шотландское выветрилось из них. У Бориса осталась от предка только фамилия да схожая профессия – рабочий-слесарь. Родился он в 1889 году в Балаганском уезде, Иркутской губернии, где Павел Иванович находился в ссылке.
Виктор узнал от Бориса, что Кларки, уехав в Австралию вскоре после отъезда Виктора из Японии, прожили без малого десять лет в провинции Квислэнд. Там Павел Иванович вступил в английское подданство, получил в аренду участок земли и занимался сельским хозяйством. Борис сначала работал по найму на плантации сахарного тростника – резал тростник, – а потом тоже занялся сельским хозяйством на семейной ферме. Женился он еще в 1906 году на гимназистке шестого класса Анюте Поповой; обоим им тогда было по семнадцати лет. В Австралии у них родилось пятеро детей. После Февральской революции вся многочисленная семья Кларков вернулась в Забайкалье. Через два месяца после Октябрьской революции, когда выступил Семенов, Борис – он тогда работал в читинских железнодорожных мастерских – с отрядом Красной гвардии ушел па Даурский фронт. Лазо приметил его и назначил командиром Седьмой особой сотни, влившейся затем в Первый Аргунский полк. С тех пор Борис не покидал фронта.
Приятна была Виктору встреча с Борисом. Он очень походил на мать свою, Марию Федоровну.
Поздно вечером началось заседание штаба.
– Всем ясно, – говорил Лазо, – как велика наша ответственность перед Советской страной. Если мы будем разбиты, Семенов откроет японцам путь в Забайкалье, а там, возможно, и в Сибирь. Ведь японцы пишут, что они хотели бы добраться до Урала. Наша страна окажется под сильнейшим ударом с востока.
Командиры и комиссары и без его слов понимали серьезность положения. Им не надо было разъяснять, их не надо было убеждать. Но все слушали командующего фронтом с глубоким вниманием. В штабном вагоне было тихо, доносились только шаги часовых под окнами. Лазо встал из-за стола, подошел к одному из окон и закрыл его. Несколько человек поднялись и закрыли остальные окна.
– Все наши части готовы, чтобы перейти в наступление, – говорил Лазо. – По данным нашей разведки, Семенов стянул свои войска к Оловянной, он тоже готовится к наступлению. От того, кто раньше пойдет в наступление, в значительной степени будет зависеть исход боев. Наша стратегия, товарищи: первое – внезапность, внезапность и еще раз внезапность нападения; второе – головокружительная быстрота; третье – сила удара. Все это – расчет на деморализацию противника.
Командующий покорял своей обаятельностью. В нем чувствовался человек с твердой волей, но твердость эта гармонично сочеталась с мягкостью жестов, спокойной речью, что, по-видимому, было не только даром природы, но и результатом воспитания.
– Мы с товарищами, – говорил Лазо, – разработали план наступления на Оловянную. Сейчас я доложу его вам, чтобы обсудить диспозицию и выслушать мнение командиров. Предварительно я хочу сказать, что главную роль в диспозиции я отвожу Дальневосточному отряду. И вот почему. Дальневосточный отряд имеет лучшую артиллерию, опытных, кадровых артиллеристов. Командует артиллерией отряда бывший офицер царской армии товарищ Шрейбер. В декабре прошлого года в Иркутске он командовал батареей против юнкеров и белых. К сведению товарищей сообщаю, что я назначил товарища Шрейбера командующим всей артиллерией фронта. Второе. У Дальневосточного отряда прекрасная конница в двести пятьдесят сабель. Третье. В отряде много железнодорожников, а в войне, которая ведется главным образом вдоль линии железной дороги, роль железнодорожников велика. Четвертое. В Дальневосточном отряде – целая рота моряков Сибирского флотского экипажа, хранящих славные традиции революционного Тихоокеанского флота, и матросов Амурской речной флотилии, недавно громивших атамана Гамова. Пятое. Дальневосточный отряд имеет пехоту с опытом подавления мятежа атамана Гамова. Одного атамана разгромили, теперь на их долю выпала честь уничтожить другого атамана. И, наконец, шестое, с чего я, пожалуй, должен был начать, это высокая политическая сознательность красногвардейцев отряда, их дисциплинированность. Надо отдать должное товарищам командирам отрядов, из которых образовался Первый Дальневосточный социалистический отряд, а также и политработникам этих отрядов. Они хорошо укомплектовали свои отряды, отлично подготовили красногвардейцев политически. Командиры и бойцы спаяны воедино – вот что особенно ценно в Дальневосточном отряде.
Так говорил Лазо. За несколько дней он изучил боевые качества отряда, узнал до тонкости все части, запомнил фамилии многих командиров.
– Вот почему, – продолжал Лазо, – я предлагаю против главных сил противника выставить Дальневосточный отряд, усилив его прекрасно организованным Красноярским отрядом. Забайкальцам отведено почетное место в диспозиции. Забайкальцы – испытанные бойцы, они уже воевали с Семеновым, разгромили его, к тому же многие из них знают бурятский язык – это очень важно: ламы и крупные скотоводы ведут агитацию против советской власти и затуманивают головы неграмотной бурятской бедноте, не знающей, за что мы боремся и против чего мы боремся. Отведена роль и другим отрядам, но в некоторых из них дело обстоит плохо. Вот, например, кавалерийский отряд товарища Пережогина. – Лазо взглянул на известного анархиста, не молодого, но очень стройного, красивого человека с матовым цветом лица и большими, задумчиво глядевшими глазами. Пережогин в свою очередь спокойно посмотрел на Лазо, провел длинными пальцами по серебристой голове, поправил портупею. – Ваш отряд, товарищ Пережогин, – сказал Лазо, – службы не знает, дисциплины в нем никакой, бойцы грабят дацаны[42]42
Дацан – бурятский буддийский монастырь.
[Закрыть]. Да, товарищи, было несколько случаев, когда бойцы товарища Пережогина забирали у лам в монастырях продовольствие, уводили баранов из бурятских отар. Товарищ Пережогин своей властью, не доводя до штаба, без всякого разбора уничтожал пленных семеновцев… рубил их. Это позор! Все это дискредитирует советскую власть в глазах населения. Такие дела мы будем передавать в трибунал. Или вот, например, отряд товарища Лаврова.
Командир отряда иркутских анархистов Лавров, широкоплечий, рыжеусый человек, полная противоположность интеллигентной внешности Пережогина, нахально смотрел на Лазо.
– Отряд товарища Лаврова отказался выгрузиться из вагонов и пойти на позиции, – сказал Лазо. – «Будем, говорят, жить в вагонах».
Смех командиров прервал речь главнокомандующего.
– В поезде у товарища Лаврова большой запас спиртных напитков.
Сообщение это командиры встретили оживленно.
– В отряде Лаврова пьянство. Спирт он не желает сдать. Жизнь в отряде построена по принципу: «Анархия – мать порядка».
Снова раздался смех.
– Иными словами, – продолжал Лазо, – в отряде никакой дисциплины. От него можно ждать анархических выступлений. Такие отряды нам не нужны, и я дал телеграмму Центросибири, чтобы отозвали от нас отряд товарища Лаврова.
Лавров встал и демонстративно вышел из салона. За ним пошел адъютант командующего.
Помолчав, Лазо произнес:
– На этом я закончу свои предварительные замечания, а теперь разрешите приступить к изложению плана операции.
При полной тишине Лазо начал излагать план наступления против Семенова.
* * *
Всю ночь длилось обсуждение генерального плана наступления. План был разработан до мельчайших подробностей.
– Итак, товарищи, – сказал Лазо в заключение, когда в окна салон-вагона уже смотрел бледный рассвет, – от удачного выполнения операций на главном направлении будет зависеть успех всего нашего наступления… Сейчас – спать. А в ночь выступаем.
Командиры шумно поднялись со своих мест, и руки у большинства опустились в карманы за папиросами. Лазо не курил, и за все время обсуждения плана никто не выкурил ни одной папиросы.
Бледно-розовая заря окрасила небо на востоке. Воздух был прозрачен, свеж и душист.
