Текст книги "Великий тайфун"
Автор книги: Павел Сычев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 23 страниц)
– В гражданской войне то же самое, – заметил Виктор, – или белые нас, или мы их.
– Вот это правильно! – воскликнул Гаврило Шевченко. – В этом весь гвоздь советской власти… Ну, рассказывай, Борис!
– Да… – начал командир роты. – Утро тогда было превосходное. Крылов, командир второго взвода грузчиков порта, объявил на поверке выделить десять красногвардейцев в разведку. Я глянул из палатки. Мои люди уже стояли на линейке. Вооружившись маузером, я вышел, поздоровался, сказал: «Товарищи! С вашей помощью решил произвести глубокую разведку. Как вы?» – «Мы с вами хоть куда, товарищ командир. И в огонь готовы». Я пояснил боевую задачу. «Ну, товарищи, за мной, марш». И мы стали входить на Рассыпную сопку. Сквозь лес было видно: внизу, между высоких сопок, глубоко зарылась падь. А по пади, в кустах ракит, играя на солнце, бежал небольшой ручеек.
Гаврило Шевченко слушал, подперев рукой щеку, не спуская глаз с командира роты.
– Хорошо рассказывает, – сказал он, поглядев на Виктора Заречного. – А? Как в книге!.. Налей, батечко.
Старик взял в руки графин. Лицо у старика и шея были налиты кровью, точно он был сделан из красного дерева.
– Да… – продолжал командир роты, – бежал небольшой ручеек. Вот здесь, у подножия сопки, нами было замечено скопление калмыковцев, пока еще не известно, какое количество сил врага. Так. Мы спешно покинули высоту, с которой увидели врага. «Тихо, товарищи, – сказал я. – В обход за мной, на ту малую сопку». Осторожно мы засели на вершине невысокой, но с крутым склоном сопки, густо заросшей мелким лесом…
– Как рассказывает! – восторгался Гаврило Шевченко. – Налей, батечко.
Графин был пуст.
– Стара, принеси воды, – сказал старик.
Марина принесла воды в ковшике. Матвей Силантьевич развел спирт.
Выпив и закусив салом, командир роты продолжал:
– Здесь, в этом скрытном месте, калмыковским офицером, как видно, был назначен сбор его головорезов для какой-то операции против нас. Они прибывали группами, их отряд увеличивался. Я себе думаю: «Нет, господин калмыковец, это вам не пройдет, я тебе спутаю карты твоего плана».
– До чего же хорошо рисует! – вновь воскликнул Гаврило Шевченко. – Я вот сижу и все вижу… Налей, батечко.
Уже несколько захмелев, командир роты продолжал:
– «Нет, господин калмыковец, это вам не пройдет…»
– Ты уже это сказал, – заметил Гаврило Шевченко.
– Сказал?.. Ага!.. Я стал следить за действием противника. В бинокль было ясно видно группировку сил – их было человек пятьдесят. Офицер показывал на нашу сопку. Ясно было – они хотели закрепиться на сопке, на которой находились мы, хорошо окопаться и дать разведку с боем… «Нет, господин калмыковец, это вам не пройдет…»
– Ты уже это сказал, – опять заметил Гаврило Шевченко.
– Сказал?.. Так… Я выстроил своих ребят и приказал зарядить винтовки и скомандовал огонь по противнику: «Пли!» Раскатилось громовое эхо и ударило в сопки, затем рассыпалось по лесу, серебром зазвенело в падинах…
Все слушали командира роты, а тот с увлечением рассказывал:
– Я крикнул: «Товарищи! Ура!» Калмыковцы не ожидали такого натиска красных и бросились врассыпную наутек, откуда пришли…
Гаврило Шевченко стукнул кулаком по столу.
– Эх! – Он вскочил из-за стола. – Налей, батечко, – и по коням! Поедем сейчас. Не могу больше. Матуся, подай шашку! – Глаза его бешено сверкали.
– Да ты постой, Гаврюша, – отец взял его за рукав. – Що ты?
Мать Шевченко, глядя на Виктора Заречного, жалобно заговорила:
– Чотыри роки воювал на ерманском, прийшов до дому – и зараз же в Красную гвардию… Тильки що говорил: «Я, мати, заскучал», – а сам по коням…
Командир роты усадил Гаврилу Матвеевича за стол.
– Дай досказать.
– Ну ладно, говори, – сдался Гаврило.
– Ну вот… перебил… Я послал собирать трофеи: десять винтовок, пятнадцать патронташей, шесть шашек казацких и один револьвер системы «Кольт», а неподалеку лежал белее бумаги щеголеватый калмыковский офицерик… Потери врага: девять убитыми и один оставленный раненым.
– Молодец, Борис!.. Налей, батечко.
– Буде! – повелительно сказал старик.
– Теперь я… расскажу вам щось, – вынимая из кармана брюк бумажку, многозначительно сказал Гаврило Матвеевич. – Китаец принес мне с той стороны оцю записочку, – он развернул бумажку, – от Калмыкова.
Все так и ахнули. Гаврило Матвеевич усмехнулся:
– Слухайте.
И он стал читать:
– «Пишу тебе, Гаврило Матвеевич, как станичнику, соседу. Вместе с тобой в бабки играли, вместе на фронте германской войны за отечество кровь проливали. Одумайся, Гаврило. Брось большевиков. Не к лицу казаку знаться и служить продавцам родины, германским агентам. Переходи ко мне со своим отрядом. Офицерский чин получишь. Полковника. И землю без выкупа. При твоей храбрости да боевой смекалке и до генерала дослужишься. Все в моих руках. Почет и уважение тебе будет. А у красных голодранцев что ты получишь? Сума у них пуста, а у меня – золото. Одумайся, станичник, и переходи со своим отрядом…» Вот что он пишет. И роспись с завитушкой: «Иван Калмыков…» У, подлюга! – зарычал Шевченко, гнев исказил его лицо, он стал страшен. – Я бы его сейчас зарубил, как собаку… Золото у него! Продался японцам, собачий сын…
– Бисов сын! – вторил ему отец. – Дай сюды оцю поганую записку. Стара! Принеси запалки. Швидко!
Марина бросилась из-за стола.
– Пидожди, батечко, палити. Манза через пять дней за видповидным письмом прийде. Надо написати ему, сукиному сыну… А что, если мы сейчас и напишем ему? – Гаврило Матвеевич посмотрел на Бориса и на Виктора Заречного.
Марина вошла со спичками.
– Дай записку, – обратился отец к сыну. – Спалим, а тоди и напишемо.
Гаврило Матвеевич протянул отцу записку. Матвей Силантьевич чиркнул спичку, поджег записку; она сгорела у него в толстых, коротких, волосатых пальцах.
– Давайте напишем ему, – повторил Гаврило Матвеевич. – Як запорожцы писали турецкому султану… Дайте листик бумаги, – попросил он у Виктора.
Виктор достал из планшета блокнот и карандаш.
– Пиши, Борис. Я буду диктовать. Пиши: «Есаулу Калмыкову…» Не надо ни имени, ни как его по батьке. Просто: «Есаулу Калмыкову»… Написал?.. Пиши дальше. «Мы с тобой в бабки играли, это верно. Кровь на германском фронте вместе проливали, это тоже верно. А за кого проливали? – Шевченко заскрежетал зубами. – Где те, за кого мы с тобой кровь проливали? Их нет теперь в нашем народном государстве. Уничтожены, а яки уцелели – утекли за границу, к японцам. Вот они-то вместе с японцами и наняли тебя, сучкиного сына…»
– «Собачье вымя», – вставил старик.
– Добавь, Борис: «собачье вымя… чтобы отнять обратно у народа землю да волю. Нет, казачок, ваше благородие, сволочь продажная, номер ваш не пройдет. Я уже маю почет…»
– Ты напиши, сынку, – горячо сказал старик, – що ты маешь щастливую долю вызволяти с кайданив…
– Да, да, пиши, Борис: «Я вместе с большевиками вызволяю бедняцкую Россию от помещиков да капиталистов, от царских кандалов, а ты продался, безродный сын, господам да японцам, чтоб отвоевать Россию у народа. Мне не нужны ни полковничий чин, ни золото, ни земля. Мне нужна честь моя казацкая. Я уже маю почет и уважение от советской власти и самого бедняцкого народа, а вот ты… ты обесчестил себя, продался врагам родины, и мы тебя, подлюгу, повесим и мясо твое…»
– Напиши, сынку, – грозя пальцем и тряся седой головой, сказал старик: – «поганое твое мясо…»
– Пиши, Борис: «мясо твое поганое собакам отдадим…» Написал? Ну, будет. Давай подпишу. – И Шевченко размашисто подписался: «Гаврило Шевченко». – Пускай читает, белогвардейская падаль… А теперь, хлопцы, на сеновал! Как вы смекаете на этот счет?
Пошли на сеновал. Храп из сарая разносился по всему двору. Цепной пес Султан слушал и не знал, что ему делать – лаять или подождать немного.
* * *
На заре четверо верховых выехали со двора Матвея Силантьевича. Старик и Марина смотрели вслед им, пока они не скрылись.
Виктор давно уже не садился на лошадь, но чувствовал себя в седле как в кресле. Впрочем, седло – мягкое, казачье, обшитое кожей, – было удобно, да и лошадь-иноходец бежала, точно плыла.
Миновав последние дома станицы, верховые свернули влево, переедали через полотно железной дороги и помчались по грунтовой дороге, которая вела к ущелью, называвшемуся «щеки». Это был путь в Маньчжурию.
В Сосновой пади Виктор отдал лошадь Шевченко, и тот вместе с Подобой помчался к себе в Полтавку. Командир роты пошел пешком на линию обороны, в Рассыпную падь.
На разъезде Сосновая падь было три небольших дома, в одном из них, выложенном из серого камня, находилась контора начальника разъезда с аппаратом Морзе, с фонопором на стене и прочими железнодорожными атрибутами. Поодаль, в тупике, стоял вагон третьего класса.
За одним из двух столов в канцелярии штаба, оборудованного из двух купе, сидел за чтением газеты человек лет тридцати восьми, бритый, худощавый, в военной фуражке, в солдатской гимнастерке. Это и был командующий фронтом Абрамов.
Виктор предъявил ему свой мандат. Они знали друг друга по Совету.
– Ну, действуйте. Одно купе у меня свободно. – Абрамов поднялся, на ремне у него болталась кобура с револьвером. – Здесь – я, – указал он на дверь первого купе, – здесь – начальник штаба, а здесь, – он открыл третье купе, – можете располагаться.
Зазвонил полевой телефон.
Абрамов подошел к столу, взял трубку. Закончив разговор, он сказал:
– Информацию буду подписывать я.
– Да, конечно… официальную.
Абрамов озадаченно взглянул на Виктора.
– Всякую информацию, – сказал он.
– За вашей подписью, – возразил Виктор, – будем посылать операционные сводки.
– Пока я командующий, я буду командовать, – резко заявил Абрамов.
– Вы будете командовать на фронте, а я – в своей области, – так же резко сказал Виктор. – Я бы хотел ознакомиться с расположением отрядов, только не по карте, а в натуре, – добавил он.
Абрамов минуту смотрел на Виктора, будто что-то взвешивал, и во взгляде его Виктор уловил мигом промелькнувшее, как иногда мелькает тень от мыши, выражение, характер которого сразу не определишь.
«Трус», – подумалось Виктору.
– Пожалуйста, – сухо сказал Абрамов.
Разговор этот оставил неприятный осадок у Виктора. Ему вспомнились намеки Шевченко и командира роты.
«Демагог и трус», – опять подумалось Виктору, и он отправился в Рассыпную падь.
Гродековский фронт представлял собою линию обороны, тянувшуюся вдоль маньчжурской границы верст на семьдесят, от Полтавки до Нижней Алексеевки. Линию от Полтавки до пограничного знака № 18 охраняли отряд латышей и казаки Гаврилы Матвеевича Шевченко; в центре, по обе стороны железной дороги, стояли батальоны под командованием матроса Тихоокеанского флота Уварова и чешского майора Мировского; правый фланг занимали никольск-уссурийские рабочие.
Позициями, собственно, можно было назвать только расположение батальонов у железной дороги; остальные отряды, особенно отряд Гаврилы Матвеевича Шевченко, передвигались с участка на участок. А всего здесь было около одной тысячи двухсот красногвардейцев. Родиной их были не только села и города Дальнего Востока и губернии Центральной России. Здесь собрались люди из Чехии, Румынии, Латвии, Китая, Кореи. Они пришли сюда по своей воле. Это был действительно международный отряд. Что привело их сюда? Уберечь русскую революцию – это значило зажечь мировую революцию (что она должна была вот-вот начаться, в этом глубоко был убежден каждый боец отряда, каждый командир) или, во всяком случае, сохранить вечный огонь, который бы озарял путь всем народам. Так подсказывал им их разум, их пролетарское понимание событий, происходивших в мире.
И особенно поразительной была встреча Виктора Заречного с булочником Ван Чэн-ду. Бывший «поставщик двора» Серафимы Петровны командовал китайским подразделением. Виктора обрадовала эта встреча, и он не мог не улыбнуться, увидев колоритную фигуру Ван Чэн-ду. На нем были гимнастерка защитного цвета, галифе с обмотками и китайские туфли; на голове фетровая шляпа; у одного бедра кольт, у другого – казацкая шашка. Он вылез из окопов, где его воины, покуривая, играли в косточки, и кинулся навстречу Виктору, словно увидел родного человека.
– Мамка здорова? – спрашивал он.
– Здорова.
– Ну, хорошо. А мадама[45]45
Он имел в виду Женю Уварову.
[Закрыть]?
– Она здесь, в Гродеково, работает в санитарном поезде.
– О! Хорошо! А сынка?
– Здоров.
– Ну, хорошо… Твоя пиши война?
– Да, да.
– Ну, хорошо.
– Ну, а у тебя как дела, Ван Чэн-ду?
– Его не могу ходи[46]46
Ван Чэн-ду хотел сказать, что калмыковцы не могут пройти.
[Закрыть]. Чжан Цзо-лин – сволочи, его пускай Калмыкофу[47]47
Ван Чэн-ду хотел сказать, что правитель Маньчжурии Чжан Цзо-лин пропустил Калмыкова через границу.
[Закрыть]. Моя потом ходи война Чжан Цзо-лин.
У них возобновился старый разговор о дружбе русского и китайского народов, о братстве всех народов.
– Тунмэнхой! – весело говорил Виктор.
– Тунмэнхой! – отвечал Ван Чэн-ду и улыбался, сверкая белыми зубами.
Поговорив с красногвардейцами, Виктор поехал в Полтавку к Шевченко, и у них произошел такой разговор.
Шевченко говорил:
– Абрамов раздувает кадило, разводит литературные небылицы, шлет по городам депеши, что наступают две тысячи белых, что противник чуть не ежедневно атакует наши позиции и мы через силу отбиваемся от него. Врет как сивый мерин. Калмыков и Орлов пробуют пробиться небольшими отрядами, мы их рассеиваем. Я просто удивляюсь: почему прислали эсера, да еще штатского, ничего не понимающего в военном деле? Мало, что ли, боевых командиров большевиков или беспартийных? А то эсера, пусть хоть и левого…
Виктор возразил:
– Наши отряды на Гродековском фронте не дают возможности скопившимся в Маньчжурии белогвардейцам проникнуть в Приморье…
– Да у них сил – кот наплакал, – перебил Шевченко.
– Достаточно, чтобы поднять мятеж. В станицах немало притаилось контрреволюционных казаков.
– Я берусь с двумя-тремя сотнями охранять границу, – самоуверенно заявил Шевченко.
– По данным нашей разведки, в Харбине организован так называемый «Дальневосточный комитет защиты родины и Учредительного собрания». Вы это знаете?
– Не слыхал.
– Так вот, этот комитет сформировал отряд. Двадцатого марта в Харбине был парад отряда. Командовал парадом… как вы думаете, кто? л Полковник Орлов, что стоит вон за теми сопками. А принимал парад… как вы думаете, кто?.. Японский генерал Такаянаги.
– Ну, хорошо, – сказал Шевченко (Виктору неясно было, что означало это «хорошо»: соглашался он или оставался при своем мнении). – А почему командует Абрамов? Какой из него, – он хотел выругаться, но сдержался, – командующий? Кто его назначил?
– Абрамов – это другой вопрос.
– Убрать его надо к…
Речи Шевченко посеяли сомнение у Виктора. В самом деле – на Гродековский фронт посланы главные красногвардейские силы Приморья, в том числе чешский батальон под командованием Мировского. Не ошибка ли это?
Вскоре в Рассыпную падь приехал Костя Суханов, с ним – Всеволод Сибирцев и Альберт Вильямс (Вильямсу все еще не давали визы на въезд в Америку; кстати сказать, чемодан его так и не нашелся). Два дня Они объезжали верхами фронт. Командный состав сопровождал их. У Вильямса радостно блестели глаза за стеклами пенсне. Этот интернационалист был просто в восторге, когда увидел в окопах чехов, румын, латышей, китайцев, корейцев. Он без конца фотографировал красногвардейцев и сам снимался с ними у пулемета в своей черной помятой шляпе.
– Я буду писать об этом, – говорил он. – Это восхитительно!
После объезда фронта Виктор с Костей пошли вдвоем по путям в сторону Сосновой пади. Был тихий, наполненный запахами леса день на закате.
Виктор заговорил о своих сомнениях:
– Шевченко утверждает, что силы у Орлова и Калмыкова ничтожны. По его мнению, здесь достаточны сторожевые подвижные отряды. Мы обескровили Владивосток. Там положение гораздо серьезнее… А что касается Абрамова, он в роли командующего фронтом – просто анекдот.
Выслушав Виктора, Костя ответил:
– Вместо Абрамова надо действительно кого-то другого, а все остальное будет зависеть от предстоящих переговоров с китайскими властями. Будем настаивать, чтобы нас пропустили через границу для ликвидации банд Калмыкова и Орлова… Беда, Виктор, в том, что мы отрезаны от Москвы – ни почтовой, ни телеграфной связи. «Недоразумения», о которых говорил нам по прямому проводу Яковлев, приняли характер открытого мятежа с участием контрреволюционеров всех мастей – от монархистов до эсеров. Мы жестоко заблуждались в отношении чехов.
Но ни Виктор, ни Костя и никто другой не предполагали, какой оборот примут дела в самые ближайшие дни.
* * *
Виктор получил вызов во Владивосток. В Гродеково он зашел к Жене в санитарный поезд.
– Я тут изнываю от безделья, – говорила она (они сидели в вагоне, в ее купе). – Два-три раненых, да изредка придет из Рассыпной пади больной красногвардеец. Вот вся наша работа.
– А тебе хочется, чтобы было побольше раненых?
– Ты стал какой-то ядовитый.
– Дела, Женя, неважные.
Он повторил то, что ему сказал Костя.
– Нас, несомненно, вводили в заблуждение члены «Национального совета». Это ясно.
– Лгали?
– Мы ничего не знаем.
– Скоро твой поезд, – напомнила Женя.
Виктор заторопился.
– У меня так тревожно на душе, – говорила Женя, когда они стояли у вагона пассажирского поезда, отправлявшегося в Никольск-Уссурийский. – Предчувствие чего-то недоброго.
– Ожидать доброго при складывающихся обстоятельствах не приходится, – ответил Виктор.
Они обнялись и на мгновение застыли. Горяч и печален был их поцелуй,
ВЕРОЛОМНОЕ НАПАДЕНИЕ
В одиннадцать часов утра 28 июня, когда на кораблях только что пробили склянки, Всеволод Сибирцев вбежал в кабинет Кости Суханова с газетой в руке.
– Нота Чичерина о чехословаках! – воскликнул он и передал Косте свежий номер «Известий», неведомым путем дошедший до Владивостока.
Костя жадно читал:
«Четвертого июня представители четырех держав: Англии, Франции, Италии и Северо-Американских Соединенных Штатов – сделали нам по вопросу о чехословаках заявление, в котором указывали, что если разоружение чехословаков будет приведено в исполнение, то перечисленные правительства будут рассматривать это как. недружелюбный акт, направленный против них, так как чехословацкие отряды являются союзными войсками и находятся под покровительством и заботами держав Согласия».
Нота заканчивалась следующими словами наркома иностранных дел:
«Советское Правительство приняло самые решительные меры к подавлению вооруженной рукой чехословаков и их безусловному разоружению. Никакой другой исход для Советского Правительства недопустим».
Многое, что было непонятно, что вызывало сомнения, споры, разногласия среди деятелей Совета, стало ясным.
Дверь в кабинет открылась, и вошел доктор Гирса.
– Здравствуйте! – сказал он.
– Здравствуйте, – ответили ему Костя и Всеволод.
– Садитесь, – Костя указал свободней стул у стола.
Гирса сел.
– Вы хотели меня видеть?
– Да, мы вновь хотели выразить наше беспокойство в связи со столь длительной задержкой во Владивостоке ваших войск, – сказал Костя. – Сегодня двадцать восьмое июня. Прошел месяц после моего… в вашем присутствии… разговора по прямому проводу с Центросибирью, и ни один ваш солдат не вывезен. По распоряжению Совнаркома мы отвели для ваших солдат лучшие казармы, выдали обмундирование, продовольствие. Но дальнейшее пребывание в городе такой большой армии, поймите, ставит нас в затруднительное положение.
– Мы уже неоднократно заявляли, – очень любезно ответил Гирса, – что чрезвычайно тронуты вашей дружеской заботой о наших солдатах. Мы едем туда, где можем безотлагательно продолжать борьбу против наших вековых угнетателей – германцев, на французский фронт. Это наша единственная цель. Наш народ продолжает воевать за свою независимость. К России, как к братской славянской стране, мы всегда были и будем лояльны. Как демократический народ, мы приветствуем свержение царского режима, попиравшего человеческие права, но в дальнейшую борьбу русского народа мы не вмешиваемся и вмешиваться не будем.
– К сожалению, – сказал Костя, – много фактов, свидетельствующих об обратном… Да что говорить! Вы прекрасно осведомлены обо всем.
Гирса несколько раз кивнул головой.
– Да, это так. Мы с вами вместе говорили об этих фактах с господином Яковлевым. Еще раз просим передать всем русским солдатам наше глубокое сожаление о том, что могли возникнуть конфликты, приведшие к кровопролитию. Наши эшелоны, находящиеся в Сибири, стремятся во Владивосток, и они должны быть уверены в искреннем желании советской власти продвинуть их для дальнейшего следования морем на французский фронт. При всех сношениях с нашими людьми считаем крайне целесообразным посылать исключительно русских людей и ни в коем случае не посылать принявших русское подданство мадьяр и немцев. Это нервирует наших людей.
– Мы этого не делаем, – возразил Костя. – Прошу вас принять самые срочные меры к скорейшей отправке ваших солдат. Это и в наших и в ваших интересах.
– Безусловно. С каждым днем нашего пребывания здесь в наших войсках становится все больше коммунистов, – Гирса как бы в недоумении приподнял высоко брови. – От нашего шестого полка откололась значительная часть солдат, под командой Мировского и других организован красногвардейский батальон. На Светланской улице красуется вывеска штаба чешского красногвардейского батальона: чешские солдаты приглашаются вступать в Красную гвардию. Я вижу у вас на столе чешскую большевистскую газету, которая стала выходить здесь. Говорят, она печатается в вашей типографии и даже, кажется, в этом здании? – Гирса вопросительно посмотрел на Костю. – Все это не в наших интересах.
– Почему же вы, – вежливо спросил Костя, – не спешите с отъездом?
Помолчав, Гирса ответил:
– Вы же знаете: нет пароходов.
– Требуйте у союзников. Мы самым категорическим образом настаиваем на вашем скорейшем отъезде. Прошу вас о нашем разговоре передать членам «Национального совета».
– Я немедленно доложу. – Гирса встал и любезно откланялся. – До свидания. – Он закрыл за собою дверь.
В кабинет вошел Дядя Володя, только что приехавший из Хабаровска, где он докладывал о забайкальских делах.
После взаимных приветствий Володя сел к столу, вынул из кармана кисет с трубкой, набил ее табаком.
– Закуривай, – предложил он Косте.
– Я своего, – Костя взял со стола свою трубку.
– кто это здесь сейчас был? – спросил Володя.
– Это член «Национального совета» доктор Гирса.
– А! Слуга двух господ?
– По-моему, трех, – заметил Всеволод Сибирцев.
– Тогда уж четырех, – возразил Володя.
– Это вернее, – сказал Костя.
– Сегодня прямо с поезда я пошел в железнодорожные мастерские, – заговорил Володя. – Рабочие недовольны Советом. Говорят – мало бдительности к действиям чехословацких войск, Совет слишком доверяет чешским главарям. Те клянутся: мы-де ваши друзья, – а сами роют окопы.
– Какие окопы? – встревоженно спросил Костя.
– Вчера легионеры вырыли окопы на Первой речке, неподалеку от железной дороги. Говорят, для учебной стрельбы. Что-то подозрительно..»
Наступило молчание.
Весь ход событий, связанных с контрреволюционным мятежом чехословацких войск в Сибири, говорил о полной возможности и даже неизбежности такого мятежа и во Владивостоке.
– Но только что был Гирса, – нарушил молчание Костя, – уверял в лояльности…
– Дипломатия! – возразил Володя.
Опять замолчали. В кабинет входили другие члены Исполкома. Каждый понимал, что положение создалось не только тревожное, но и безвыходное. Против советской власти в Приморье стояли Япония, Америка, Англия, Франция, Италия, Канада и пятнадцать тысяч чехословацких солдат. У Совета не было войска. Армия была демобилизована. Крепость разоружена. В городе находились лишь небольшие красногвардейские отряды.
С каждой минутой молчания тревога росла, она, казалось, таилась в каждом углу большого Костиного кабинета.
В открытые окна уже смотрела ночь. Пошел дождь, зашумел в листьях деревьев.
* * *
К утру дождь стих. Над сопками за Гнилым Углом взошло солнце.
В кабинет Кости, где кроме него были Дядя Володя и начальник милиции Дмитрий Мельников, вошел сотрудник канцелярии с пакетом в руке.
– От чешского штаба, – сказал он и вышел из кабинета.
– Что такое?! – изумленно воскликнул Костя, прочитав коротенькое отношение, написанное на машинке. – Вы слышите? Чехословацкое командование требует разоружения Красной гвардии в тридцатиминутный срок.
– Разоружения Красной гвардии? – с не меньшим изумлением переспросил Володя. – Требуют?..
В кабинет вошел тот же сотрудник:
– Офицеры пришли за ответом.
– Какие офицеры? – спросил Костя.
– Те, что принесли пакет.
– Скажите, что ответа не будет, – сказал Володя. – Какая наглость! – Гнев кипел в нем.
– Я поеду в «Национальный совет» с протестом, – проговорил Костя, беря со стола фуражку.
Мельников позвонил своему заместителю:
– Вооружи людей с ног до головы. Я сейчас приеду. – Он бросился из кабинета.
Но в канцелярию Совета уже ворвались чешские солдаты и, взяв ружья наперевес, замерли. Офицер скомандовал:
– Ни с места! Все арестованы.
Сергей Гуляев, сидевший за одним из столов, выхватил из кармана браунинг и выстрелил себе в висок; по щеке у него потекла темная кровь, он грохнулся на пол.
В кабинете у Кости в этот момент прозвенел телефонный звонок. Костя снял трубку.
– Слушаю… Да, да, я у телефона… Что? – бледность покрыла его лицо. – Слушаю… Слушаю! – кричал он в трубку. – Прервали! – Он бросил трубку
– Что случилось? – спросил Володя.
– Звонили из штаба крепости… Чешские войска окружили штаб, идет бой. Японцы захватывают пороховые склады. Английские матросы заняли вокзал. Американцы выставили караул у консульства… Идем! – Он схватил фуражку со стола.
Володя вынул из портфеля бумаги, бросил их в камин и поджег.
Черным ходом оба вышли во двор. Но было уже поздно. Здание Совета оказалось окруженным цепью солдат. К Косте подошел чешский офицер.
– Я должен доставить вас в «Национальный совет».. Вас я также прошу… – обратился он к Володе.
У Совета стоял автомобиль, возле него – часовые. Группа русских офицеров в погонах с криками: «Долой советскую власть!» – срывала с флагштока на здании Совета красный флаг. Напротив у кондитерской Кокина толпились любопытные, слышались ликующие возгласы.
Арестованных усадили в автомобиль.
* * *
У Солисов на даче были крайне поражены появлением утром пьяных легионеров.
– Что вам угодно? – гневно спросила Александра.
Офицер приказал солдатам произвести обыск.
– Оружие у вас есть?
– Вот лежит пистолет, – язвительно ответила Софья, указывая на лежавшего в кроватке трехмесячного сына Сухановых. – Другого оружия у нас нет.
– Я рекомендую вам не шутить, – сказал офицер. – Мои солдаты пьяные, и я за них не ручаюсь.
«Что же все это значит?» – гадали в семье Солисов, пока из города не привезли потрясшее всех известие об аресте Кости.
* * *
В момент «переворота» на Светланской улице появился человек, обративший на себя внимание своим карликовым ростом. За десять дней до «переворота» человек этот перешел границу в районе, где бродили банды Калмыкова, и тайно прибыл в город. Десять дней он скрывался. Но вот пришел его час, и он объявился. Когда он произносил в Народном доме свою первую речь, держась руками за спинку стула, свидетели этой «исторической» сцены увидели лишь его большую голову и черный галстук на белой манишке. Ростом своим и еще чем-то, неуловимым и непередаваемым, он напомнил Тьера.
Это был глава «правительства автономной Сибири» Дербер, правый эсер.
После его речи на зданиях города повисли бело-зеленые флаги. Декреты Совета Народных Комиссаров были отменены, промышленники получили обратно свои заводы, фабрики, лесопилки, мукомолки. Светланская улица наполнилась офицерами в золотых погонах. Откуда только они взялись?
* * *
Мятежные белочешские войска из Владивостока двинулись в эшелонах свергать советскую власть в крае. Навстречу, на борьбу с ними, вышли никольск-уссурийские красногвардейцы. Сучанские горняки, бросив рудники, жен и детей, пошли тайгой на помощь никольцам. Под Фениной сопкой, где плечом к плечу с русскими красногвардейцами бились чехи, латыши, румыны, китайцы, к удивлению генерала Дитерихса, красные открыли ураганный огонь, остановив мятежные эшелоны; был разбит десятый вражеский полк и потрепаны два других полка.
Покинув маньчжурскую границу, гродековские отряды устремились к Никольску. Прискакал сюда со своим отрядом и Гаврило Матвеевич Шевченко.
Рассказывали, что Ванька Калмыков со своей бандой, разбив оставленный на границе небольшой красногвардейский заслон, ворвался в станицу Гродеково. Объявив себя атаманом Уссурийского казачьего войска, он «справил пир» на дворе у Шевченко. Дом Матвея Силантьевича, на радость Шевченковых врагов, запылал, как стог сена. В огне сгорели трупы благородного отца Гаврилы, доброй матери его Марины и чернявенькой сестрички его Ганны. Уже не польется из окон дома Матвея Силантьевича песня, какую пели еще запорожские казаки. Долго будет лежать серый пепел на том месте, где стоял дом с разрисованными наличниками и тесовыми воротами, долго обгорелые бревна будут взывать о мщении.
Отряд Гаврилы Матвеевича снова повстречался с бандитами «собачьего сына» Ваньки Калмыкова. Беспощадно сносили красные казаки головы «белым чехам» и «поганым» калмыковцам.
А от моря шли все новые и новые вражеские эшелоны. Не выдержав напора вражьих сил, красные отряды, усеяв трупами бойцов и командиров Фенину сопку, отступили к Никольск-Уссурийскому. Город этот, стоящий в нескольких верстах от вокзала, в долине реки Суйфуна, не мог служить рубежом для обороны, и здесь красные командиры и бойцы особенно остро почувствовали, что терпят поражение.
Штаб мятежных войск сообщал:
«Большевики в панике покидают Никольск-Уссурийский, едва успевая грузить в вагоны раненых; эшелоны переполнены деморализованными бойцами Красной гвардии; едут на крышах теплушек. На станции горят вагоны, рвутся снаряды».
