Текст книги "Прощай, Эдем! Книга 2: Деннис"
Автор книги: Патриция Хилсбург
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 26 страниц)
Патриция Хилсбург
Прощай, Эдем!
Продолжение романа «Изгнание из Эдема»
Книга вторая
Деннис
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Мартина Липтон, проститутка из Мельбурна. – Краткая история жизни Мартины. – Ее отец, мистер Гарри Липтон, активный анархист. – Взаимоотношения Мартины с отцом. – Утренний диалог с Анеттой Финн. – Ожидание квартирной хозяйки, миссис Лафарг. – Трудные будни мисс Липтон. – Роскошный красный «феррари». – «Как проехать в отель “Маджестик”»? – Нехитрая беседа в салоне «феррари». – Кто он, Деннис Харпер?..
Мартина Липтон, кареглазая шатенка пяти с половиной футов роста, с формами, целиком соответствующими австралийским представлениям о женской красоте, родилась в январе 197… года в одном из предместий Мельбурна – то есть, ко времени, в котором развертывается это повествование, ей исполнилось двадцать два года.
Родилась Мартина в тупике Кавалерийского переулка, сразу же за хорошо известным в этом предместье заведением мамаши Розалины, в котором разыгрываются сцены слишком аморальные, чтобы писать о них – подобные развлечения ищут разве что пресыщенные извращенцы, – все это педантично описал ученый Освальд в своей «Иллюстрированной истории порока», великолепном документальном труде, который Мартине в день восемнадцатилетия преподнесла Анетта Финн, ее лучшая подруга и коллега по панели. Первым, кто еще в раннем детстве оказал на маленькую Марту сильнейшее интеллектуальное и моральное воздействие, был ее отец, старший топограф, не имеющий постоянного заработка и время от времени подрабатывающий земельной съемкой у местных фермеров-скотоводов; частенько присаживаясь на край ее кровати, он объяснял своему единственному ребенку, что помимо солнца, есть три источника, озаряющие мир: Свобода, Равенство и Братство, и что каждый гражданин, будь то мужчина, женщина или ребенок, обязаны научиться жить и умереть ради них. Именно поэтому девочка очень рано возненавидела эти слова, к не только по той причине, что они всегда долетали до ее слуха вместе с сильным запахом рома, но и потому, что за мистером Гарри Липтоном нередко приезжала полиция, вменявшая ему в вину укрывательство террористов и пьяные дебоши в местных лавочках, торгующих спиртным. Всякий раз, когда двое полицейских приходили за мистером Липтоном, чтобы надеть на него наручники, маленькая Мартина бежала к матери – скромной надомнице, которая специализировалась на изготовлении дамских шляпок ручной работы, и сообщала ей:
– А ты знаешь, ма, Свобода и Равенство только что опять потащили нашего дорогого папочку в полицейский участок!..
Когда мистер Липтон не сидел ни в тюрьме, ни в кабаке, он проводил время, оплакивая интеллектуальное и моральное падение человечества. Мистер Гарри Липтон был высокий, мускулистый, усатый мужчина, в хрипловатом голосе которого часто слышались ноющие нотки. Гарри мечтал реформировать мир, превратить все в «чистую доску» и «начать с нуля» – эти два выражения особенно часто повторялись в его разговорах. Вероятно, оттого, что он предоставлял жене возможность надрываться на работе, а сам лишь произносил возвышенные речи, почти ничего никогда не делая, чтобы помочь ей, Мартина начала тихо ненавидеть все, что ее отец считал замечательным и чудесным, достойным почитания и преклонения и, естественно, уважать все, что он с таким жаром изобличал, так что впоследствии она могла сказать, что отцовское воспитание явилось одним из определяющих факторов ее жизненного пути. Она всегда очень внимательно слушала мысли своего родителя и довольно рано поняла, что из его наставлений можно извлечь пользу, но только тогда, когда делаешь совершенно обратное тому, что тот говорит.
Мистер Гарри Липтон целыми часами объяснял ей гнусавым голосом, почему необходимо убить мэра Мельбурна, при этом изо рта у него несло луком и спиртным перегаром, что мэр города начал представляться Мартине прекраснейшим принцем, о котором она грезила по ночам. Голос своего отца она возненавидела довольно рано и столь же сильно, как и будивший ее иногда среди ночи голос осла Беттиса, доносившийся периодически из соседствующего с домом заведения матушки Розалины, когда там на известных классических спектаклях собирались представители высшего света Мельбурна. Но отвратительнее всего ей было видеть мать, вкалывающую по десять часов в день за какие-то жалкие гроши, необходимые семье, чтобы выжить – заработки мистера Гарри Липтона были столь незначительны, что надеяться на них не стоило – тем более, что он, как правило, оставлял их в весьма специфических заведениях. Вид матери, полу сгорбленной и ослепшей от своей работы, пробуждал в Мартине острую ненависть к бедности, а заодно – и ко всем беднякам, тогда как отец, продолжавший заниматься ее воспитанием, описывал буржуазный институт семьи и брака как типичный пример рабства, принуждения и насилия над человеческой личностью.
– Брак – это грабеж, – горланил он, сидя на кровати девочки и сверля ее круглыми, похожими на ботиночные кнопки, глазенками, шевеля тараканьими усами. – Брак, дорогая доченька, есть форма частной собственности, несовместимая со свободой человека; принуждать брачным договором женщину быть собственностью только одного мужчины – это настоящий феодализм; в наше время, в начале девяностых годов двадцатого столетия – это несусветная дикость, это настоящее варварство!
Поэтому Мартина очень рано начала мечтать о браке и частной собственности, а когда мистер Гарри Липтон перешел к религии, объясняя единственной дочери несуществование Бога и высказывая все свои соображения о Пресвятой Деве, она начала исправно каждое воскресенье посещать церковь.
Пока миссис Липтон вкалывала за столом, на три четверти ослепнув от своей тяжелой монотонной работы, мистер Липтон продолжал взахлеб разглагольствовать о праве женщины целиком и полностью распоряжаться собой, поглаживая бородку и пышные усы, вздыхая, зажав в руке сделанную из спички зубочистку, задумчиво глядя в пустоту, мечтая о чем-то, что в конечном итоге оказывалось не чем иным, как бутылка «Джонни Уокера» или, на худой конец, «Метаксы».
Мать Мартины работала так много с тех пор, как ее муж ушел с должности топографа, чтобы всецело отдаться делу Бакунина и Кропоткина. Произведения миссис Липтон знали и ценили обитательницы всех заведений Кавалерийского переулка. Маленькая Марта с раннего детства выполняла мелкие поручения проституток, слушала, как они обсуждают между собой достоинства или недостатки тех или иных сутенеров, требования клиентов, подчас – очень даже замысловатые; все это казалось ей не чем иным, как обычными разговорами профессионалов, и вид девицы, спокойно поджидающей клиента возле бара или стоянки такси, казался ей всегда гораздо менее вульгарным и оскорбительным, чем вид матери, трудящейся за жалкие крохи.
Впрочем, Мартине никогда не удавалось разглядеть в сексуальном поведении людей критерии добра и зла. Она никогда не думала, что человеческая нравственность находится на этом уровне. Изображение фаллосов, которые она видела на стенах предместья с самого юного возраста, всегда казались ей куда менее похабными, чем так называемые поля славных битв, порнография заключалась, по ее мнению, не в описании того, что люди хорошо умеют делать своими сфинктерами, а в политическом экстремизме, чьи шалости бывают куда более опасными; требования, предъявляемые клиентом проститутке, были сама невинность в сравнении с садизмом полицейских из соседнего участка; бесстыдство чувств казались мелочью рядом с бесстыдством идей мистера Гарри Липтона, а сексуальные извращения – розовой библиотекой, если сравнивать их с извращениями идейных маньяков, идущих в своей одержимости до самого конца; словом, по мнению Мартины, человечество гораздо легче пятнало свою честь головой, нежели задом.
Нравственность не уживалась с удовольствием. Проституток уводили в тюрьму и осматривали, а ученые мужи, пытавшиеся подменить сифилис или СПИД генетическим отравлением, также передающимся по наследству, вызывали восторг у поборников добродетели. Мартина никогда не была склонна к философским размышлениям, и еще меньше – к политике, однако после того, как на одном из атоллов неподалеку от австралийского побережья была взорвана какая-то новая бомба она послала в парламент скандальное письмо, в котором извращения науки сравнивала с извращениями чувств и требовала, чтобы ученых – создателей подобных вещей – ставили на специальный учет, регулярно подвергая медицинскому освидетельствованию, а проституция мозга, так же, как и прочая, строжайшим образом регламентировалась и контролировалась. Уже повзрослев, Мартина часто с мягкой улыбкой вспоминала заведение мамаши Розалины, где порок еще не был так страшен и не претендовал на то, чтобы разрушать все и вся. Извращенцы, регулярно приходившие туда, грезили лишь о том, чтобы разрушить только свое собственное тело: находясь в нескольких минутах от прирученного небытия, они не боялись с наступлением ночи появляться на темной аллее, чтобы в очередной раз переступить порог публичного дома.
Итак, воспитанием Мартины всецело занимался ее отец, и когда ей исполнилось восемь лет, он заставлял свою единственную дочь наизусть заучивать небольшие отрывки из «Основ анархии». Вскоре Марта декламировала призывы к перемене существующих порядков так же, как другие дети в ее возрасте рассказывают о Белоснежке и семи гномах или о Микки-Маусе. Мистер Липтон с неподдельным удовольствием слушал, время от времени кивая головой в знак одобрения, и затягивался сигаретой, едкий и удушливый запах которой вызывал у маленькой девочки жуткую тошноту.
Когда Мартине исполнилось четырнадцать, миссис Липтон отошла в лучший мир. Отец посчитал вполне естественным, что девочка должна продолжить дело матери, чем она какое-то время и занималась, но только потому, что была слишком растеряна, молода и неопытна, чтобы подумать о протесте. Ни в еде, ни в «Джонни Уокере» мистер Гарри Липтон недостатка не испытывал и продолжал заниматься воспитанием малышки, описывая в розовых тонах будущее человечества после упразднения институтов семьи и брака, когда индивидуум, свободный ото всякого принуждения, расцветет наконец во всей своей первозданной природной красе, когда на земле наконец воцарится полная гармония – гармония душ, умов и тел. Поскольку «Джонни Уокер» делал свое дело, мистер Липтон порой поднимался в своих проектах на такие высоты, что дочь была вынуждена помогать ему раздеваться и ложиться в кровать, чтобы тот не упал и не ушибся. Вскоре, однако, выпады теоретика против институтов семьи и брака стали более определенными и целенаправленными, и девочка очень даже ясно увидела, как именно он собирается освобождать детей и родителей от пут буржуазной нравственности, морали и предрассудков, связывавших их по рукам и ногам. Когда это происходило, Мартина с площадной руганью на устах выпрыгивала из своей кровати, хватала зонтик и наносила родителю несколько увесистых ударов по голове, и мистер Гарри Липтон с бутылкой в руках сразу же отступал назад. Она запирала двери своей комнаты на ключ и некоторое время перед тем, как уснуть, лежала в постели с открытыми глазами, мысленно представляя мэра Мельбурна, архиепископа, шерифа полиции, правительство – все то, что ее отец так люто ненавидел и что по этой причине казалось ей необыкновенно привлекательным.
Она никогда не плакала. Слезы Марта всегда считала исключительной привилегией деток богатых людей. Позже, когда у нее появятся пусть незначительные, но все-таки свои деньги, она сможет позволить себе такую роскошь и заплакать, а пока что и думать нечего об этом. У нее не было ни малейшего желания идти по стопам умершей матери, она решила, что лучше отправится на тот свет от голода, чем будет по четырнадцать часов сидеть за столом, вкалывая на выпивку для отца. Она сама удивлялась, отчего так долго и упорно сопротивляется роившимся возле нее сутенерам и девицам из заведения мамаши Розалины, донимавшим ее расспросами о том, когда же наконец она – такая свежая, юная и красивая – начнет жить настоящей жизнью. Сдерживал ее не отец и не угрызения совести; просто она с детства имела сильную, почти сентиментальную склонность к чистоте, очевидно, потому лишь, что выросла в одном из самых грязных предместий Мельбурна – это было настоящее дно. Она пыталась найти работу в богатых кварталах города, в салонах мод, в кондитерских и кафе, но для этого она была слишком красивой, ее донимали владельцы и управляющие, а когда она им резко отказывала, ее тут же выставляли за двери. Обладая ясным и здоровым складом ума, она вскоре поняла, что лучше начать тротуаром, чем им же кончить; она не знала зрелища более грустного, чем вид стареющих девиц, забившихся в самые темные концы аллеи, туда, где их уже не может достать электрический свет. По крайней мере, ее первый клиент – а случилось это, когда Марте едва исполнилось семнадцать – первый клиент был скорее удивлен, чем удовлетворен девушкой.
С тех пор так и повелось – Мартина приводила клиентов к себе на квартиру, где мистер Гарри Липтон по-прежнему рассуждал о нетленных устремлениях человеческой души, делая вид, что не имеет абсолютно никакого понятия, откуда берутся деньги, уберегающие его от нужды и от похмельного синдрома. Какое-то время Марта его просто терпела, но когда он вновь попытался претворить в жизнь свою теорию о необходимости упразднения семейных уз, Марта осыпала его отборнейшей бранью и вышвырнула вон, строго запретив впредь появляться в доме. После этого мистер Липтон призвал в свидетели небо, сетуя на неблагодарность дочери и жестокость, с которой его единственное дитя так жестоко и цинично обошлось со своим дорогим родителем.
Несколько месяцев спустя тело мистера Липтона было выловлено в прибрежных водах. Полицейские считали, что он стал жертвой собственных пороков – напившись, свалился с моста. Мартину вызвали в участок, где вернули кое-что из личных вещей покойного родителя. Она мельком взглянула на лицо отца, застывшее в выражении благороднейшего негодования, затем повернулась к двум полицейским, которые ее ждали: это были ее добрые друзья Свобода и Равенство. Она вынула из сумочки три банкноты одинакового достоинства, вручила каждому по одной, а третью бросила на стол.
– Это – для Братства, – с полуулыбкой произнесла она.
Спустя несколько месяцев ее скромная квартира сгорела от неисправной электропроводки – Мартина всегда отличалась некоторой легкомысленностью относительно страховки жилища, и поэтому, разумеется, не получила никакой премии. Идти в муниципальную квартиру «для бедных» ей не хотелось, тем более, она давно уже подумывала, как бы навсегда покинуть Кавалерийский переулок, и по этой причине Марта решила снять небольшую квартиру в более привлекательном квартале Мельбурна. Квартира в приличном районе стоила недешево, и поэтому девушка решила компоноваться с двадцатичетырехлетней Анеттой Финн – такой же «девочкой для увеселений», как и сама. Согласно неписаному правилу, ни Мартина, ни Анетта не водили клиентов в квартиру – прежде всего из-за соседей, которые могли в случае чего сообщить в полицию или наябедничать хозяину о «недостойном поведении квартиросъемщиц». Любовные сеансы проститутки предпочитали проводить в более отдаленных от своей квартиры местах – в номерах гостиниц, в меблированных комнатах, нанимаемых некоторыми любителями острых ощущений в центральной, деловой части города, а лучше всего – в кабинах автомобилей.
Мартина, отличавшаяся необыкновенной практичностью ума и простотой суждений, никогда не комплексовала по поводу своего ремесла – во всяком случае, она считала его ничем не хуже других. Каждое утро Мартина вставала в первом часу – из-за некоторых неудобств своей профессии ей приходилось в иные дни ложиться уже на рассвете – и, неумытая и нечесанная, расхаживала по квартире в одном нижнем белье, лениво переругиваясь с Анеттой, кто спустится вниз на улицу, в супермаркет, за чем-нибудь съестным. Двадцать два года – возраст, когда трудно уже надеяться на какие-то глобальные перемены в жизни – особенно, если ты родилась в тупике Кавалерийского переулка. Впрочем, Мартина и не питала каких-либо иллюзий на этот счет: она понемногу откладывала деньги, думая, что когда через лет пять-шесть «выйдет в тираж», то уедет из Австралии в какую-нибудь дешевую латиноамериканскую страну, где без особых проблем проживет еще какое-то время, а потом… Мартина никогда об этом не задумывалась…
Тот день начался для Мартины как обычно – она проснулась от звука кофемолки, доносившегося из кухни. Посмотрев на зеленое электронное табло настольных часов, Марта обнаружила, что уже около двух часов дня.
«Сегодня я спала более, чем обычно, – отметила она. – Впрочем, если бы не этот Рудди…»
Рудольф Чарлтон был одним из постоянных клиентов девушки – в отличие от остальных, он выделялся тем, что относился к девушке с некоторым сочувствием. Человек довольно богатый – Чарлтон был преуспевающим владельцем фирмы перевозок грузов – он не раз предлагал девушке бросить свой промысел и поступить к нему на полный пансион, однако Мартина, привыкшая с детства превыше всего ценить свободу и независимость, всякий раз отказывала ему.
«Черт, – подумала Мартина, – опять эта Анетта включила свою кофемолку…»
Поднявшись с кровати, девушка направилась в ванную умываться.
Из кухни послышался голос подруги:
– Марта!
Из-за полураскрытых дверей ванной долетело:
– Ну что тебе?
– Ничего… Просто я хотела пожелать тебе доброго утра…
Двери раскрылись, и на кухне появилась Мартина. Несмотря на водные процедуры, вид у нее был явно заспанный. Кутаясь в растрепанный домашний халат когда-то темно-зеленого цвета, она уселась на табуретку посреди кухни и привычным жестом потянулась к пачке с сигаретами.
Стоя у плиты, Анетта помешивала ложечкой кофе в жезвее.
– Никак не могу понять, – не оборачиваясь к подруге, произнесла она, – как это ты можешь курить натощак, даже не позавтракав.
Щелкнув позолоченной зажигалкой – подарок мистера Чарлтона – Мартина, поморщившись, выпустила из легких сизоватую струйку дыма.
– Отстань, – отмахнулась она, – и без тебя голова болит.
Анетта слегка улыбнулась.
– Что, он опять предлагал тебе вчера поступить на содержание?
Мартина передернула плечами.
– Да, опять… – в ее голосе сквозило равнодушие и разочарование. – Надоело все…
Анетта никак не могла понять, почему, по какой именно причине ее лучшая подруга все время отказывается от такого выгодного предложения – во всяком случае, будь у нее, Анетты Финн, такая возможность, она бы не раздумывая…
– А что ты теперь сказала Рудольфу?
Мартина глубоко затянулась.
– Правду. Правду, правду и ничего, кроме правды. Я сказала, – Марта, затянувшись в последний раз, затушила сигарету и тут же потянулась за следующей, – я сказала, что больше всего на свете ценю свободу и независимость, и что каждый человек рождается свободным, и что… – неожиданно для подруги она расхохоталась: – Ха-ха-ха… Короче, дорогая, мне кажется, гораздо лучше принадлежать на короткое время многим мужчинам, чем на всю жизнь – одному извергу. Так у нас с тобой работа с шести вечера до пяти утра, а в остальное время мы с тобой сами себе хозяева, а поступи к нему на содержание… Знала я такие истории…
– Может быть, тебе просто не нравится этот Рудольф Чарлтон? – осторожно осведомилась Анетта.
Мартина поморщилась.
– Как тебе сказать… Парень он, конечно, неплохой, хотя и староват…
– Может быть, ты ему в чем-то не до конца доверяешь?
– Да нет, он, конечно, по-своему очень порядочен… Просто…
– Что – просто?
Размяв сигарету пальцами, Марта закурила вновь.
– Просто это парень не моего романа…
Анетта от удивления едва не выронила из рук жезвей с кофе.
– «Романа?..» – передразнила она интонации подруги. – Я не ослышалась – «этот парень не твоего романа?» Ты что, забыла, что ты – «девочка на ночь?» Как, впрочем, и я, – добавила она поспешно.
– А почему бы и нет? – вызывающе спросила Мартина. – Кто тебе сказал, что такие, как мы, не могут быть счастливы?
Анетта принялась разливать кофе по маленьким полупрозрачным чашечкам. Вопрос подруги застал ее врасплох, она явно не была готова ответить на него сразу же, без подготовки.
– Ну, все-таки… – Анетта причмокнула губами, подыскивая нужные аргументы. – Все-таки ты должна сама понимать, что нам вряд ли стоит рассчитывать на что-то исключительно хорошее в этой жизни… Неужели ты еще всерьез мечтаешь встретить принца?
Мартина сделала небольшой глоток.
– Да, представь себе. Ты можешь считать меня наивной дурочкой, но все-таки мне кажется, что это рано или поздно произойдет.
– Вот как? – иронически усмехнулась подруга. – И, позволь мне полюбопытствовать, на чем основывается такая уверенность?
Мартина затушила сигарету и не спеша допила кофе.
– Просто мне этого очень хочется, – ответила она после довольно продолжительной паузы. – Мне этого очень хочется и, уверена, что это произойдет рано или поздно, вот увидишь…
Анетта вновь ухмыльнулась – в этой ухмылке явственно прочитывалось: «Ну, давай, давай, давай, говори, моя хорошая, а я послушаю…»
– А я уверена, что если чего-нибудь захочешь – это обязательно сбудется, – закончила свою мысль Мартина, допивая кофе.
Анетта голосом, в котором сквозил неприкрытый сарказм, поинтересовалась:
– Значит, только принц из сказки, да? Значит, дорогая, на другое ты не согласна? Я правильно поняла твою мысль?
Мартина покачала головой в ответ.
– Что поделаешь, дорогая Анетта. Такая я уж родилась… Максималистка, – добавила Мартина после небольшой паузы.
– Сочувствую, – отозвалась Анетта.
В этот момент в прихожей раздался резкий звук электрического звонка. Подруги сразу же затихли.
Стараясь не шуметь, Анетта осторожно поднялась с табуретки и направилась в сторону прихожей – посмотреть в дверной глазок, кто это может быть в такое раннее время. Больше всего девушки боялись визита хозяйки квартиры – злобной миссис Лафарг, которая за один только день просрочки платежа могла затаскать постояльцев по всем судам; Анетта и Мартина не платили за квартиру вот уже вторую неделю и поэтому имели все основания опасаться визита хозяйки.
Через минуту Анетта, осторожно ступая, вернулась.
– Т-с-с-с… – она приложила палец к губам. – Тихо, не шуми… Это она…
Спустя какое-то время звонок в дверь повторился – только на этот раз он прозвучал более продолжительно и настойчиво.
Минут десять подруги сидели очень тихо, боясь шевельнуться – девушкам все время казалось, что хозяйка притаилась за дверью.
– Послушай, – тихо начала Анетта, – послушай, мне кажется, надо бы нам как-то заплатить…
Мартина согласно кивнула.
– Да, не мешало бы…
У Анетты вот уже почти неделю не было совершенно никаких денег – так получилось, что она была вынуждена все свои месячные заработки выплатить в виде штрафа; как-то раз, напившись, она устроила дебош в кафетерии: сумма счета, выставленного владельцем за нанесенный ущерб, явно перекрывал ее финансовые возможности.
– Марта, – робко начала девушка, – Марта, извини, мне очень неудобно это тебе говорить, но если бы ты заплатила в этом месяце и за меня…
Марта тяжело вздохнула.
– Ты же знаешь – я теперь сама на такой страшной мели…
Это было правдой – Мартина никогда не обманывала подругу.
Анетта вопросительно посмотрела на свою подругу и произнесла:
– Ну, так что будем делать?
– Надо бы сегодня вечером отправиться в какой-нибудь перспективный район.
– Например?
– Ну, хотя бы в район отеля «Маджестик»…
– Подснять какого-нибудь богатенького клиента, ты это имеешь в виду?
Мартина утвердительно закивала:
– Да. А заодно – хоть краем глаза посмотреть на настоящую жизнь… Дамы в вечерних туалетах, дорогие автомашины, мужчины во фраках… Это – настоящая жизнь, настоящий Эдем…
Анетта слегка склонила голову.
– Эдем? А что значит это слово?
Мартина усмехнулась.
– Эдем – это значит рай… Впрочем, нам теперь не до этого. Заработать бы сегодня хотя бы сотню-другую…
Анетта улыбнулась.
– Ничего, не переживай, со всеми не переживешь… У меня положение еще хуже твоего – ни цента в кармане, да еще долгов неизвестно сколько – у меня не хватит пальцев на руках и на ногах, чтобы пересчитать всех, кому я хоть что-то должна… – девушка принужденно улыбнулась. – А тем не менее… Ничего, Марта, как-нибудь выкарабкаемся… Главное – найти хорошего клиента, не так ли, дорогая?
Марта неопределенно пожала плечами.
– Кому что…
– … а тебе – принц из сказки, – закончила за подругу Анетта.
Та, поднявшись с табуретки, направилась в сторону спальни, кутаясь на ходу в свой домашний халат.
– А почему бы и нет?..
В половине седьмого девушки стояли перед входом в отель «Маджестик», расположенный на одной из самых оживленных улиц Мельбурна.
На девушках была обычная рабочая одежда – кожаная мини-юбка и полупрозрачная блузка на Мартине; шорты и ярко-красная майка в облипку на Анетте. На ногах обеих девушек были высокие черные сапоги со шнурками.
Сидя на ограждении, спиной к улице, лицом к фасаду гостиницы, Мартина небрежно помахивала потертой замшевой сумочкой, то и дело посматривая в сторону подъезжавших к гостинице дорогих автомобилей.
Глядя на подругу, Анетта съязвила:
– Что, высматриваешь, в какой из этих тачек прячется твой принц?
Мартина прищурилась.
– Оставь меня в покое со своими дурацкими шуточками…
Анетта изобразила на лице деланное недоумение.
– То есть как это? Я, можно сказать, забочусь о своей лучшей подруге, интересуюсь ее личной жизнью, а она называет это «дурацкими шуточками»… Нехорошо это, дорогая.
Марта демонстративно отвернулась.
– Я бы попросила тебя…
Однако Анетта и не думала униматься – то ли из-за отсутствия денег, то ли по причине многочисленных жизненных неприятностей иного порядка, а, возможно – из-за всего сразу, она в тот вечер была необычайно словоохотлива и язвительна.
– Так я не поняла, чего же именно ты хочешь от жизни, – продолжала она, – никак не могу этого понять: наверное, ты большой и светлой любви хочешь, не так ли, моя хорошая…
Не оборачиваясь в сторону подруги, Мартина как бы нехотя ответила:
– А хоть бы и так…
Анетта продолжала:
– Знаешь, моя покойная мамочка в таких случаях обычно говорила: «Доченька, если ты хочешь большой и светлой любви, купи себе «кадиллак» пятьдесят шестого года и мой его каждый день…»
Мартина пересела подальше от злоязычной подруги – она решила, что будет лучше, если на этот раз не станет отвечать на провокации Анетты – время для этого было явно неподходящим, к шуткам явно нерасполагающим. К тому же в словесных перепалках Мартина обычно одерживала верх, а потому не хотела обижать свою подругу – по сути, кроме Анетты, в ее жизни никого больше не было, да и быть не могло…
Однако Анетта продолжала злоязычествовать:
– Послушай, дорогая, тебе, как и каждой женщине, надо только одно: денег, и притом – как можно больше, как можно больше…
Мартина тяжело вздохнула, однако предпочла промолчать и на этот раз.
– Никогда не верила женщинам, которые утверждают, что ищут в жизни что-то возвышенное, любовь, преданность и так далее… Все это чушь собачья, – продолжала свои рассуждения Анетта. – Вся эта любовь сводится только к двум вещам: во-первых, к большому или меньшему количеству дензнаков в кошельке у того, кого, как тебе кажется, любишь, и во-вторых – к ее чисто физиологической стороне… – заметив, что Мартина упорно игнорирует ее рассуждения о сути любви, Анетта постаралась придать своим интонациям как можно более издевательский оттенок. – А вообще, мне кажется, эту так называемую любовь выдумали разные сумасшедшие и неудачники, чтобы оправдать свое несовершенство в глазах других… – Она сделала небольшую паузу. – Впрочем, что касается второго аспекта, я говорю о физиологической стороне, так тут наверняка невыдуманное; это – голос плоти, это природа, и это нам с тобой очень даже кстати… – Анетта подошла поближе к подруге. – Не так ли? – Не дождавшись ответа, она продолжала: – А что касается нас с тобой, дорогая Мартина, так ведь это – единственное, что мы умеем делать, чтобы не умереть с голода, не так ли?.. – Она вопросительно посмотрела в глаза подруги, словно ища поддержки своим словам. – Правильно ведь я говорю? Мы же с тобой настоящие профессионалы?..
Мартине это словоизлияние уже успело порядком наскучить, и поэтому она поспешила несколько упорядочить соображения своей подруги:
– Ну, пусть будет так, – как бы нехотя согласилась она. – Да, мы действительно профессионалы… Но ведь наш профессионализм не помеха… – Она сделала паузу, словно подыскивая нужное, наиболее подходящее слово. – Не помеха… ну, в общем, я хочу сказать, что даже такие девушки, как мы, имеют право на личное счастье… – Заметив иронический блеск в глазах Анетты, Мартина резюмировала: – Знаешь что, Анетта…
Та изобразила на своем лице подчеркнутое внимание.
– Да…
– Знаешь что… Ты по природе циник, и это, может быть, и спасает тебя… Я тебе кое в чем завидую, а кое в чем – сочувствую…
– Ай-яй-яй, – притворно засокрушалась Финн, – ай-яй-яй… Ты будешь толкать какую-нибудь душещипательную проповедь, как священник на воскресной службе – что-нибудь о «заблудших душах» и так далее… Ну-ну…
Поняв, что Анетта сегодня находится «на взводе», Мартина решила перевести разговор в чисто профессиональное русло:
– Ладно, хорош трепаться, давай-ка лучше сразу условимся…
– О чем же? О большой и светлой любви?
Марта улыбнулась.
– Вот именно…
Анетта с готовностью склонила голову.
– Что ж… Давай условимся, я согласна… Слушаю тебя, Марта…
Мартина продолжала, словно не замечая сарказма в голосе подруги:
– Первый клиент будет твой…
Анетта замахала руками.
– Что ты, что ты… Если речь действительно идет о большой и чистой любви, то я с огромным удовольствием отдам его тебе…
– …а второй – мой, – закончила Марта.
Анетта уселась рядом с подругой.
– А впрочем – как хочешь…
В этот момент неподалеку от девушек остановился роскошный спортивный «феррари» красного цвета. Мартина даже раскрыла рот от удивления.
– Ну и тачка…
Анетта, раньше подруги сориентировавшись в обстановке, подтолкнула Марту в бок.
– Ну, иди же к нему… По-моему, он хочет кого-нибудь снять…
Марта нехотя слезла с ограждения.
– А, может быть, ты первая?..
Анетта улыбнулась.
– Нет, лучше ты…
– Ну почему, почему?..
– Потому, что на такой машине могут разъезжать только сказочные принцы, только настоящие миллионеры – а это как раз что тебе надо… Иди, Марта, может быть, тебе повезет, – в голосе Анетты слышалась нескрываемая издевка.
Подойдя к машине – при этом у Марты была очень специфическая, развязная походка; она очень виляла задом при ходьбе, полагая, что именно это свидетельствует о необыкновенной сексуальности, – девушка наклонилась к дверце автомобиля.
