Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 28 страниц)

                                                                         ***

 Покрутившись по дому в отсутствие начальника, Ипатов решил ненадолго прогуляться и купить себе гимнастические гири. С некоторых пор он не мог равнодушно, без зависти взирать на сильное и мускулистое тело Вильяма Яковлевича и даже на жилистое, подтянутое – Канделяброва. Раздеваясь перед сном и критически оглядывая свои жиденькие синюшные телеса, Александр всё больше убеждался в мысли, что ему необходимо заняться физическими упражнениями для того, чтобы хоть в отдалённом будущем стать похожим на красавца-начальника или хотя бы иметь выносливость совсем  уже немолодого Спиридона.

 Выйдя из дома, он в раздумье повернул в сторону Лубянки. На Рождественском бульваре, недалеко от Сретенского монастыря молодой человек приметил английский магазин «Активный досуг» Флетчера. Туда-то он и направился, но не прошёл и сотни шагов, как его нагнал наглухо закрытый экипаж. Его дверцы внезапно открылась, и  Ипатов увидел смутно знакомое женское лицо.

 – Александр Прохорович, если не ошибаюсь? – махнула рукой дама. – Вот приятная встреча. Какими судьбами?

 Ипатов остановился как вкопанный, приподнял шляпу, наклонил голову в знак приветствия.

 – Подойдите  ко мне, я вас не укушу.

 На ватных ногах молодец подошел к открытой дверце. Изящная женская ручка хищно схватила Ипатова за бархатный ворот его нового габардинового  пальто и мигом втянула к себе в экипаж. Дверца захлопнулась, и внутри послышался удовлетворенный  смешок. Карета тронулась и загромыхала по брусчатке.

                                                                     ***

 Часа через два тот же экипаж подъехал к дому Собакина – Брюса, дверца опять  распахнулась и из неё выпал Александр Прохорович. Он был сильно помят и до изумления обескуражен.

 – Adieu, mon cher ! – проворковал ему вдогонку нежный голосок.

  Дверь Ипатову открыл Канделябров, оглядел молодого человека с головы до ног и ядовито спросил, где вожделенные гири.

 – Там не было подходящих для меня, – краснея и пряча глаза, ответил Александр Прохорович.

 – А-а-а… – потянул Спиридон Кондратьич. –  Я, как погляжу, вы и без гирь хорошо поупражнялись. Тьфу, нечистая сила!

 И ушел к себе, хлопнув дверью.

                                                                            ***

 Обедали поздно, в седьмом часу. Настроение у всех было не ахти. Ипатов уже не пугался канделябровых объявлений блюд на иностранный лад и ел без опаски. Суп а-ля-тортю , бефстроганов , вишневое желе и  шоколадные кексы из английской кондитерской на время дали забыть Александру Прохоровичу о закавыках бытия.

 Собакин ел мало и, неожиданно для Ипатова, пил водку рюмка за рюмкой, в чём ранее замечен не был.

 – Рекомендую: «Спиридоновка», – сказал Вильям Яковлевич, указывая на необычно большой графин зелёного стекла. – Её делает Кондратьич  из отличной водки, настоянной на гвоздике и ещё, чёрт знает, на каких травах. Восхитительная вещь. Я, знаете-ли, решил расслабиться. Присоединяйтесь.

 – Спасибо, я попробую, – сдержанно ответил молодой человек. – Вообще-то я не пью, но вот сегодня мне признаться тоже захотелось, как вы справедливо выразились, расслабиться. Хотя, к слову сказать, сыщику не пристало пить спиртное. Это мешает умственной работе.

 – Неужели? – поднял брови Вильям Яковлевич, разливая по рюмкам водку. – И что это вас, коллега, так удручило именно сегодня и подвигло расслабиться?

 – Так, общие впечатления от жизни.

 – Ну, если общие, тогда ещё ничего, – прищурился сыщик. – Выпьем, как пил Великий Пётр. Первый его заздравный тост всегда был «О ниспослании милости Божией на Россию».  Второй: «О благоденствии Российского флота». А третий тост будет мой: «За дело справедливости, которому мы служим».

 Появился вездесущий Канделябров, схватил со стола водку и назидательно изрек:

 – Пьяницы Царствия Небесного не наследуют.

 – А зануды и ханжи?

 Канделябров слепил из своего безбрового лица сильное удивление и застыл у стола с графином в руке.

 – Ну и что мы так смотрим? – хмельно поинтересовался Собакин. – Я, между прочим, сам видел, как ты кагор на кухне пил. И, неоднократно!

 – Помилуйте, так ведь это церковное вино! Принимаю исключительно в лечебных целях.

 – Так и мы – в лечебных. Поставь графин на место.

 Сказано это было так, что бедный Спиридон моментально повиновался. Но, уходя, уже от двери, рискнул ответить:

 – Сами озорничаете и ещё мальца спаиваете!

 И укоризненно покачал головой.

 – Иди-иди. Поговори у меня, – рыкнул Брюс.

 Настойка была ароматная, лёгкая. Душистая влага теплом проникала в молодой ипатовский организм, утяжеляла ноги, не трогая голову, и в пух разметала тяжёлые мысли.

  – Надо же, Вильям Яковлевич, какая замечательная водка: пьётся как лимонад, – поделился своим открытием  Александр Прохорович.

 – Именно так. Но вам, я думаю, пора остановиться, а то завтра действительно будут проблемы с головой.

 Ипатов размяк и плыл по волнам тихой грусти.

 – Вильям Яковлевич, – вдруг, с надеждой в голосе, спросил он, – а может, Турусова всё же не виновата? Может, она – беззащитная жертва в кругу чёртовых родственников и тяжелых обстоятельств.

 – Ипатов – вы пьяны. Каких таких обстоятельств, хотел бы я знать?

 – Допустим, что её преследовали мужчины. И Арефьев, и Зяблицкий. Не давали ей прохода. А племянница, по-женски, ей завидовала.

 – Ну и что?

 – А то, что Зяблицкий, например, мог сам задумать и совершить это преступление, чтобы потом шантажировать и домогаться Турусову. Мол, не станешь моей, сдамся властям, а тебя объявлю соучастницей. Может, убийца хотел, когда всё успокоится, стать её мужем и законным совладельцем капиталов.

 – Зяблицкий мёртв и что он думал, никто не знает. Но, если ваша жертва эти намерения доктора подозревала или знала, то почему не обратилась к самому Арефьеву?

 – А кто бы ей поверил? Да к тому же, я вам толкую: скорее всего, Николай Матвеевич сам имел на неё виды.

 – А куда в этот кроссворд вписать вашу чаровницу Залесскую?

 – Может Арефьев переключился на неё после того, как Турусова ему отказала. Расскажи Лариса Аркадьевна  про Зяблицкого, так он из мстительности мог выгнать  её вместе со своим другом. Тому – что, а ей куда деваться? Куда она пойдет без копейки денег!

 – Нет, всё было не так, юноша. Послушайте лучше меня. Я обратил внимание на Турусову во время первого же визита в дом Арефьева. В ней было много ненатурального, хотя это и свойственно некоторым женщинам. Потом, если вы помните, был  нелестный отзыв о ней Анны Матвеевны. Она дама наблюдательная – сама женщина. Да и знает она Ларису Аркадьевну лучше других: как-никак – родственницы, виделись часто. К этому прибавьте её внешний вид:  подчёркнуто уродливый. Вот смотрите, дескать, какой я синий чулок и серая церковная мышь. Турусова была одета так, как выглядят женщины, не наделённые от рождения хоть какой-нибудь притягательной женской внешностью и не помышляющие о том, чтобы её хоть как-то подправить. Это меня насторожило. Тем более, что в этом случае природа говорила об обратном. Такие данные, как у неё, подстать только вашей Залесской. Да-да, Александр Прохорович, и не смотрите на меня такими глазами. Вы, простите, еще слишком молоды, чтобы в этом хорошо разбираться.

 Ипатов судорожно вздохнул, открыл было рот, но от слов удержался.

 Собакин продолжал:

 – Чтобы такие достоинства обезображивать,  для этого надо иметь очень весомые аргументы. А эта женщина себя уродовала, да ещё как!

 – Но ведь все говорили, что Лариса Аркадьевна набожна, – плохо владея языком, вставил Ипатов. – Смирение плоти и тому подобное.

 – Поймите, одно дело не подчёркивать свою природу, а другое дело – сознательно искажать её в худшую сторону. Помните, вы обратили внимание на её губы? А почему? Потому что они были слишком хороши для такого заурядного, казалось бы, лица. А ведь это единственное, что женщина не в силах спрятать, например, как мужчина – под усами. Рот, между прочим, может многое поведать о наклонностях человека. Он у госпожи Турусовой чувственный, жадный до удовольствий жизни. Всё остальное она, как смогла, затушевала. Вспомните уродливое пенсне, безобразно стянутые назад волосы. Мне даже показалось, что у неё были напудрены брови и ресницы для невзрачности.

 – Зачем же ей этот маскарад?

 – Зачем? Вот и я подумал: зачем? Какую цель надо иметь женщине, чтобы посягнуть на самое для неё святое – внешность. А судя по тому, что родственники спокойно воспринимали её облик, она маскируется подобным образом давно. Так какова цель? Я навёл справки о прошлом этой женщины. Она из хорошей дворянской семьи пензенского уезда. Росла без особого достатка, но получила хорошее домашнее воспитание. Отец рано умер. Мать прожила с двумя детьми все деньги и умерла, когда Ларисе было девять, а сестре четырнадцать. Остались они одни одинёшеньки, бесприданницами, без средств существования и взяты были к себе какой-то дальней тёткой. Старшей повезло. Через несколько лет она удачно вышла замуж за  москвича с достатком и перспективой – за Дмитрия Арефьева. Молодожёны взяли, подросшую к тому времени, Лару к себе, и потекла их спокойная жизнь. Со временем, я думаю, молодая чета позаботилась бы о своей  родственнице: дала бы ей денег на приданое и помогла  составить подходящую партию, но, тут супруги внезапно трагически погибли. Надежды на лучшую долю рухнули. Если бы в то время у Ларисы были какие-либо перспективы на самостоятельную жизнь, она бы не поехала в чужой дом приживалкой. Как мы с вами слышали, Николай Матвеевич предлагал ей деньги. Я полагаю, небольшие. Тогда он ещё не нажил нынешних капиталов. Она отказалась, но согласилась переехать жить в Москву, в его дом. Почему? Может, думала, что, живя под одной крышей с завидным женихом, заполучит его в мужья или найдёт себе пару из окружения Арефьева? В другом случае она бы взяла деньги, пусть и небольшие.

 –  Помнится, Николай Матвеевич отметил, что она пожертвовала своим счастьем ради племянницы. Это говорит о замечательных душевных качествах Турусовой, – ввернул Александр – защитник людей.

 – Не похоже. Судя по отношениям тёти и племянницы, они тяготились друг другом и жили, как кошка с собакой. Но, Турусова всячески демонстрировала Николаю Матвеевичу свою преданность и любовь к дочери умершей сестры. Вспомните, как он искренне хвалил свояченицу при нашей первой встрече. И только женщин, саму Анастасию да Анну Матвеевну,  ей провести не удалось.

 – Не пойму, куда вы клоните, – недоуменно сказал Ипатов. – Чего же она, в конце концов, добивалась?

 – Я думаю, что Турусова ненавидела свою племянницу, завидовала её благополучию. А Анастасия, в свою очередь, многое видела и понимала в характере тётки. Она  наверняка догадывалась и о двойной жизни Ларисы. Вполне возможно, что доктор был не первым её приключением. Вспомните рассказ Мелецкого о реакции невесты на слова Турусовой о том, что она хочет уйти в монастырь. Девушка очень ярко отметила степень благочестивости  этой женщины. Я, как уже сказал, склонен думать, что пока росла Настя, Лариса Аркадьевна мечтала заполучить Николая Матвеевича. Судя по тому, как он о ней отзывался, она перед ним играла роль жертвенной и благонравной девицы. Может всё и сложилось бы так, как задумала Турусова, но овдовела Залесская, и мечта растаяла. Арефьев не устоял перед чарами Надежды Петровны, а может и раньше был к ней неравнодушен. Ситуация для Ларисы Аркадьевны сложилась аховая. После своей свадьбы Николай Матвеевич вряд ли стал бы держать в доме достаточно молодую ещё, свободную женщину. Тем более, что Анастасия собралась замуж и тоже покидала дом Арефьева. Больших денег он бы ей точно не дал. Сами видели аппетит чаровницы. Да и зачем ей деньги, постнице? Она сама приучила его к мысли, что выше мирских соблазнов. А ведь за годы проживания в довольстве у Турусовой выработался определённый стиль жизни и вполне респектабельные привычки. В одночасье всё улетучивалось, как дым, и она становилась помехой всем. Наследства ей ждать неоткуда. Деньги сестры и зятя уплывали замужней Анастасии. И, заметьте, деньги огромные. Тут уж постарался Николай Матвеевич – прирастил капитал. Анастасия тётку терпеть не могла и не дала бы ей ни копейки. Что оставалось Турусовой? Идти к кому-нибудь в богатый дом приживалкой-гувернанткой или униженно принимать содержание от богатых родственников? Это после такой-то привольной жизни у Арефьева в качестве чуть ли не хозяйки!  По всей вероятности, Лариса Аркадьевна самому Николаю Матвеевичу зла не желала. А может и связывало их в прошлом что-то большее, да не сложилось. Ведь жили они под одной крышей столько лет – кто знает, что там было! А вот племянницу свою, скорее всего, она терпеть не могла и наверняка считала несправедливым, что ей ничего не досталось от денег сестры. Теперь о Зяблицком. Уж не знаю, каким манером, какими ухищрениями, но, она заполучила доктора со всеми потрохами. Может, изучила его характер, привычки и сыграла на этом. Он ведь бывал в доме чуть ли не каждый день. А может, обрушила на него всю свою нерастраченную женскую ласку. Вполне возможно, что и сам он увидел под нарочитой невзрачностью одарённую личность и женскую красоту. Но только последствия очевидны: он был ей полностью подчинён. Эта Турусова незаурядна и, несомненно,  криминально талантлива. Поверьте, что в их союзе командовала всем она. Это понятно уже по тому, что место их свиданий обустраивала она, а не он. Хотя, ему со всех сторон это было бы сподручнее. Она ведь не могла отлучаться из дома надолго без предлога! Просчитав, каким капиталом она завладеет после возможной смерти Анастасии, Турусова вероятно стала придумывать план убийства. Скорее всего, она плакалась Зяблицкому на издевательства и притеснения  племянницы, чёрствость и неблагодарность всей семьи к её судьбе. А может, говорила, что Николай Матвеевич её обесчестил и бросил. Влюбленный мужчина всему верит. Одним словом, она – жертва, требующая отмщения ради справедливости. Что-нибудь в этом роде. А потом поманила его сладкой совместной жизнью в случае смерти Анастасии, которой в этом надо помочь. Ему предлагалось только заманить её в ловушку и усыпить до смерти. Наверняка, поначалу, он сопротивлялся. При этом она рыдала и говорила, что, если он ей не поможет, она наложит на себя руки и он будет в этом виноват! То есть, всё равно станет убийцей. В конце концов, Зяблицкий согласился, но медлил и тянул, сколько мог. Тем временем Анастасия собралась замуж. Предстоящая свадьба девушки могла перечеркнуть весь этот преступный план. Как законный супруг, Мелецкий наследовал бы все деньги жены. Михаил Лаврентьевич колебался, нервничал. Это заметил даже чужой человек – Шварц. Медлить было нельзя. Турусова впадала в истерику там, в Филипповском переулке, умоляла, угрожала и, наконец, добилась своего. Бедняга сдался на милость победительнице.

 – А как же быть со свидетельством того же Шварца, который утверждает, что доктор с Ларисой Аркадьевной почти не общались между собой? Ведь эдакую страсть сложно утаить от посторонних глаз, – не сдавался Ипатов.

 – Во-первых, конспирация. Во-вторых, они виделись почти ежедневно на тайной квартире, когда она якобы ездила в церковь или за покупками. В-третьих, я думаю, что Зяблицкий был как наркоман, который ненавидит зелье и без него уже не может. На людях он с облегчением отдыхал от дурманящего влияния своей подруги. Вот уж справедливы слова принца поэтов  Ронсара : « Ни ум, ни сердце, ни душа в любви не стоят ни гроша».

 – Какой ужас вы рассказываете, Вильям Яковлевич! Я даже подумать боюсь, что это может быть правдой. Нет, я не верю, она не такая. У вас просто разыгралось воображение под воздействием, извините, выпитого.

 – Я вам описал самый расхожий вариант развития событий.  Детали могут быть другие, но суть этого дела, я думаю, такова.

 Убирая со стола посуду, Канделябров тяжело вздохнул и произнес:

 – Прямых улик против этой гадины нет. Попомните мои слова: выкрутится она из этой истории, как пить дать.  А денег, денег-то сколько загребёт! Они её из любой тюрьмы вытащат. И не докажешь, что по её милости померло уже четверо: двое Арефьевых, Зяблицкий и кучер больницы. Пятая – старая Арефьева на ладан дышит.

 – Ну что ты каркаешь, Спиридон. А мы на что? У нас есть свидетели её встреч с Зяблицким. Будем копать дальше, – ответил Собакин.

 Но, несмотря на все уверения, было видно, что в глубине души начальник согласен с доводами своего опытного помощника. Явных улик не было. Оттого и попивает он водочку, что предчувствие неудачи больно задевает его самолюбие.

 – Дай Бог, конечно, – задумчиво продолжал Канделябров, – а только, Вилим Яковлевич, сколько мы с вами преступников переловили, а здесь чувствую: сбой будет.

 Ипатов вдруг поднял осоловевшие глаза на Собакина и изрек:

 – Прав Спиридон Кондратьевич, ох прав. Какие ужасы мы терпим от женщин. Всё! Я решил: никаких с ними отношений! Отказываюсь замечать. Игнорирую! Только чистая мужская дружба и аскеза. А как состарюсь – пойду в монастырь.

 Вильям Яковлевич (прямо как Брюс на портрете) надменно, тяжелыми глазами посмотрел на буйного молодца.

 – Ах вот как. Значит, Евины дочки во всём у вас виноватые? – возмущенно взревел он. – А если я расскажу тебе парочку-тройку жутких дел, которые сотворили исключительно мужчины и по мотивам, весьма далёким от влияния женского пола, ты что отречёшься и от мужчин, лишишь себя достоинства и станешь средним родом? Отдалишься, так сказать, от полов? – перешёл на «ты» изрядно хмельной Вильям Яковлевич. – Спиридон, иди сюда! Это ты ему голову заморочил? Не стыдно? Расскажи-ка этому юноше про дело Иващука. Поведай, как он убивал малолетних мальчишек из зависти к их молодости и красоте. Сколько их там было, невинных детишек – пятеро? А дело Буковкина, который трезвый (подчеркиваю) за триста рублей и золотые часы зверски убил своего хозяина с женой. Потом эти деньги проиграл в карты своему дружку и его убил с досады, что лишился денег. А Савелия Рубцова помнишь? Ипатов, спроси о нём своего дядю. Федор Кузьмич вёл это дело вместе с речной полицией. Этот урод держал кабак на Трубной и плавал на своей барже вниз по Волге. Примерный семьянин, по бабам не шлялся, пьяным не валялся. Жена – тихая, набожная женщина, мать троих детей. Так вот, этот самый Рубцов сколотил банду из своих же работников. Этакий речной пират. Грабил, убивал для наживы, чтобы скобяную лавку и склад прикупить, купцом первостатейным сделаться, детей в люди вывести. Очень он, понимаешь ли, своих детей любил. Но вот кто ему из банды перечил: без разговоров отправлял за борт со связанными руками. На воде не гнушался грабить даже мелких рыбаков. Когда всё открылось, жена с горя хотела на себя руки наложить, уже из петли вынули. Спиридон, помнишь, как ты жалел её и  помогал после суда ей с детьми в другой город перебраться от стыда и позора. Что молчишь?

 Канделябров искоса поглядывал на хозяина и молчал.

 – А сам? – не унимался Собакин. – Кто таскается за покупками через всю Москву, на Остоженку в бакалейню  Кваснина, у которого на иждивении проживает вдовая сестра Елизавета, а? Красотка, между прочим, хоть куда. Чего же ты не говоришь, что от неё все беды на твою голову? Таскаешь ей цветы, презенты, потом по ночам не спишь, любовные помыслы в холодной ванне отгоняешь и, как следствие, – лечишься кагором в немереных количествах. Ханжа ты, Спиридон Кондратьич, вот ты кто после этого!

 Канделябров стоял красный как рак, молчал и смотрел себе под ноги.

 – То-то. И не морочь молодому человеку голову. Дряни хватает и в мужском и в женском обличье. Главное – не обобщать, понял? Чистые души есть и там и там. На них мир держится. А грехи есть у всех, как ты знаешь. Один Бог без греха. Ипатов, слышишь? Да ты никак спишь?

                                                                    ***

 В этот поздний вечер без преданного слуги Вильям Яковлевич вряд ли бы попал в свою постель, а остался спать за столом, положив голову на сильные красивые руки. Не говоря уже о его новоиспечённом помощнике, который спал, уютно устроившись головой в тарелке из-под вишнёвого желе.

 Последняя мысль молодого человека перед провалом в бездну бесчувствия  была о коте Беконе.

 «А ведь и вправду котяша обиделся, – подумал он. – Рыжий весь вечер не появлялся».

 Канделябров, сокрушённо качая головой, разнёс мужчин по своим комнатам и убрал в  кухню пустой полуторный графин. Там он налил себе гранёный стакан кагору, горестно вздохнул и выпил его залпом.

                                                                    ***

 Утро сыщиков началось с водных процедур. Вода, в которой они лежали, цветом напоминала хлебный квас, а запахом – полынь. Около каждой ванны стоял  запотевший стакан со льдом. Спиридон положил  туда по ломтику лимона, влил мятного спирта и велел пить эту смесь маленькими глотками. Между ванными носился оголтелый Бекон, орал диким голосом и норовил сигануть в воду то к одному, то к другому. Ипатов отбивался от кота сначала молча, а потом не выдержал и завопил:

 – Вильям Яковлевич! Спиридон Кондратьич! Ваш Бекон сбесился. Он лезет ко мне прямо в воду. Что мне с ним делать? Царапается, подлец!

 Из-за перегородки раздался хохот Собакина:

 – Вы уж его извините великодушно, мой друг. Он не к вам. Спиридон в отвар для ванн добавил валерианы. Для котов это что-то вроде наркотика. Вот от неё-то он и бесится. Я ему вылил лужицу на пол, он ко мне больше и не лезет. Советую вам поступить также.

 Вслед за разъяснениями Александр Прохорович услышал знакомую песенку об удалом красавце и чародее Брюсе, а потом довольное урчание Бекона – видно он получил очередную порцию валериановой водички.

 «Удивительное дело, – думал Ипатов, – вчера так наспиридонился, что думал – сегодня не встану. А вот, подишь ты, после этих процедур голова ясная и бегать хочется».

                                                                        ***

 Тем же утром, занимаясь у себя туалетом, Вильям Яковлевич прислушивался к грохоту кухонной посуды на первом этаже и невнятному разговору двух своих помощников.

 – Спелись, стар и мал, – улыбнулся Собакин.

 Сыщик был доволен Ипатовым: не заносчив, добросовестен, смышлён. Правда, наивен. Но, это всё – по молодости, пройдёт. Настораживала только его астрологическая карта. Если в ней всё правда, то этот, казалось бы, невзрачный мальчишка может роковым образом изменить жизнь самого Собакина. Пока,  в это что-то не верилось. Должно быть, я что-то напутал в расчетах, подумал Вильям Яковлевич.

 Фамильярно, без стука заглянул Спиридон.

 – Оладьи стынут! Ждём-с.

 Не успели они позавтракать, как задребезжал входной звонок.

 – Кому бы в такую рань? Ещё и десяти нет, – удивился Собакин.

 Звонок продолжал трезвонить.

 – Может мне открыть? – с готовностью вскочил из-за стола Ипатов.

 – Не надо. Кондратьич  видимо в фартуке: не хочет позориться. Преобразится и откроет.

 Так и вышло. Слышно было, как Канделябров с кем-то говорит, судя по голосу: с женщиной. Собакин удивился: кто бы это? Дверь в столовую открылась и какой-то вдруг закаменевший Спиридон театрально объявил:

 – К вам Лариса Аркадьевна Турусова. Просят принять.

 Тишина наступила такая, что было слышно частое биение сердца ворюги-кота, который на кухне жадно глотал, замоченную в молоке печёнку для паштета.

                                                                      ***

  В кабинете Брюса, кроме Турусовой, присутствовал Ипатов. Так решил Вильям Яковлевич. Он посчитал, что при разговоре с этой женщиной нужен свидетель. Ипатов был бледен, как полотно и глаз на посетительницу не поднимал.

 Внешний вид Ларисы Аркадьевны был подчёркнуто скорбный. Она была в глубоком трауре, в маленькой шляпке с тёмной вуалеткой, натянутой на лицо до подбородка.

 – Ах, Вильям Яковлевич! – с порога начала Турусова. – Я пришла, чтобы расплатиться с вами за Николая Матвеевича. Мне бы хотелось отблагодарить вас за проделанную работу в такой короткий срок. Хотя, её результат и стал трагичным для нашей семьи.

  – Ну, уж это не моя вина, – заметил Собакин.

 – Конечно-конечно. Я только хотела сказать, что покойный Николай  очень ценил ваш талант. Поэтому-то я и хочу, как можно скорее, выполнить бывшую между вами денежную договоренность.

 – Так ведь он обещал мне десять тысяч, если я предоставлю ему за четыре дня сведения, где находится его племянница. Я, должно быть, обременю вас такой суммой? Это большие деньги. Насколько я знаю, вы небогаты.

 Турусова помолчала. Понять, как она реагирует на те или иные слова было невозможно. Её лицо плотно окутывала чёрная дымка вуали.

 – Скоро объявят завещание. Его содержание я знаю заранее. Николай Матвеевич не скрывал от семьи своих распоряжений в случае непредвиденной смерти. После оглашения и утверждения его воли я становлюсь основной наследницей капиталов семьи. Меньшая его часть остаётся у Анны Матвеевны. В связи с этим, я думаю, что сразу могу изыскать требуемую сумму, даже не дожидаясь вступления в права наследства.

 – Вы хорошо осведомлены о своих правах, сударыня. Но, дело, видите ли, в том, что следствие ещё не закончено.

 – Но ведь убийца найден!

 – У меня есть основания полагать, что у Зяблицкого был сообщник, вернее – сообщница. Она и была заказчицей убийства Анастасии Арефьевой.

  – И кто же это? – ровным, ничего не выражающим голосом, спросила женщина.

 «Ну и выдержка!» – одновременно подумали оба сыщика и Канделябров за дверью.

 – Вы самая и есть, – отчеканил Брюс.

 – Я? Я? Вы с ума сошли! – низким голосом произнесла Турусова. – Ваши шутки неуместны.

 – Я не шучу. Вы подговорили доктора дать Анастасии смертельную дозу морфия.

 – И у вас есть тому доказательства?

 – У меня есть свидетели, подтверждающие ваши тайные встречи с Зяблицким в Филипповском переулке на Арбате.

 – В Филипповском переулке? – переспросила ошарашенная Лариса Аркадьевна. – Так вы узнали о Филипповском переулке? Мне стыдно, господа, но я надеюсь, что вы, как люди чести, не станете злоупотреблять этим прискорбным фактом моей биографии. Я нашла в себе силы избавиться от этой пагубной привязанности. Знали бы вы, как мне сейчас тяжело. Падение может случиться с каждым. В наказание Господь отнял у меня самых дорогих мне людей. Теперь, я надеюсь церковным покаянием и милосердными делами искупить мой грех.

 – Милосердными делами? – повторил за ней Собакин. – Сударыня, за такой грех полагается каторга!

 – Каторга за любовное приключение? – возмутилась Турусова. – По какому такому закону?

 – Не за «любовное приключение», как вы изволили выразиться, а за преступление. Вы с Зяблицким убили Анастасию.

 – Вы сошли с ума, господин Собакин. У вас навязчивая идея. Причем здесь Зяблицкий? Я  говорю о Людвиге Шварце, нашем управляющем.

 Теперь тишина наступила абсолютная. Придя в себя, сыщик уточнил:

 – Вы утверждаете, что в Филипповском переулке встречались с немцем?

 – Ну да. Прошу, господа, об этом молчать. Вам я открылась только из-за вашей сумасшедшей версии. Надеюсь, вопросов больше нет?

 «Вот так штука!» – тоскливо подумал Александр Прохорович.

 Правда, было видно, что начальник сдаваться не желает.

 – Мне придётся проверить ваши показания. Господин Шварц подтвердит ваши слова?

 – Подтвердит, если вы сошлётесь на меня и скажете, что его показания необходимы для утверждения истины. Он это поймет.

 – В таком случае, не смею вас более задерживать, – сухо сказал Собакин. – Я думаю, что после беседы с ним, когда всё разъясниться, я непременно с вами увижусь, и тогда мы продолжим этот разговор.

 – Как угодно, дорогой Вильям Яковлевич, как угодно, – примирительно сказала Лариса Аркадьевна. – Вы будете на отпевании? Тогда я с вами не прощаюсь. Увидимся, господа.

                                                                      ***

 Когда Турусова ушла, Собакин спросил подчинённых:

 – Что скажете?

 – Говорил я, что она выкрутится, – упавшим голосом сказал Канделябров.

 – Так может, это правда, Вильям Яковлевич, что она непричастна к убийству, – вступился Ипатов.

 – Чёрта с два, молодой человек. Это она, – твёрдым голосом ответил сыщик. – Едем на похороны, а потом займёмся Шварцем.

 – Может лучше сразу переговорить с немцем, Вилим Яковлевич. Пока она с ним не снюхалась, – рассудил Канделябров. – Помните, я вам  ещё давеча сказал, что она теперь любого купит.

 – Не суетись, Спиридон. Эта дама уже  подстелила себе соломки на случай падения. Она наведалась ко мне спозаранку с упреждающими целями. И, признаться, своего добилась. По её воле мы меняем курс на немца. Но вот, что мне интересно: откуда она узнала о ходе расследования? Голову даю на отсечение – она знала о том, что я её обвиняю в убийстве ещё до прихода сюда. И о том, что мы знаем о Филипповском переулке тоже. Поэтому и была так спокойна, что успела подготовиться к нашему удару. Нет, но какова?! Какой манёвр сделала! Как она немца-то заполучила? Либо к рукам прибрала, либо деньги посулила.

 – А может и то и другое, – плюнул в сердцах Канделябров.

                                                                   ***

 Отпевали Арефьевых на Малой Дмитровке, в Успенской церкви. В церкви было душно от множества свечей и цветов. Два гроба стояли рядом на возвышении. Тело Анастасии Арефьевой лежало уже под плотным покрывалом. Как-никак прошла неделя после смерти, а погода стояла, по-летнему, тёплая. Тяжелый тлетворный запах плыл под сводами старого храма. Батюшка, не скупясь, кадил, но помогало мало. Анны Матвеевны не было. Стоящие позади всех монашки перешёптывались, что та лежит при смерти. Турусова стояла, опустив голову. Белый как мел Мелецкий приткнулся где-то сбоку среди посторонних. У него дрожали и кривились губы, как если бы он думал заплакать и не мог. Чуть поодаль, в чёрных шелках, под густой вуалью стояла Залесская. К Собакину подошел Рушников и они, выйдя на паперть церкви, о чем-то там долго говорили. Вернувшись в храм, сыщик нашёл глазами Шварца. Тот безучастно смотрел на происходящее, стоял принужденно, переминаясь с ноги на ногу. Собакин подошёл к нему, наклонился и что-то зашептал на ухо. Немец в ответ кивнул. Ипатов заметил, что сзади управляющего встал седой и усатый Канделябров в форме чиновника железнодорожного ведомства и, как приклеился.

 «Теперь пойдёт за ним хвостом», – сообразил Александр Прохорович.

 Панихида шла своим чередом. Запели «со святыми упокой». У выхода из монастыря стояли похоронные дроги и кареты сопровождения.