Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 28 страниц)

 – С вами такое случалось? – обнаглел Ипатов.

 – Бог миловал. Что касается Ивана Николаевича Лавренёва, – продолжил Собакин, неспешно идя по Волхонке, – я предполагаю, что он с детства отравлен достатком и праздностью. Его уже ничем не удивишь и ни к чему не приохотишь. Игра – это то немногое, что ещё щекочет его нервы и волнует кровь.

 – Получается, что, живя в таком довольстве, он несчастен? – удивился Ипатов.  – А почему такого не случается с другими богачами?

 – Самоограничение – это первая заповедь в семьях богатых людей, которые хотят иметь здоровое потомство. Мне жаловался один очень состоятельный человек – барон Гиерне, что в детстве был в очереди за сапогами своих старших братьев. Ему перешивали их платья, а отец не допускал на столе никаких излишеств. И это не от жадности, а только для того, чтобы дети не потеряли вкуса к жизни. Кстати сказать, у меня самого была ситуация не лучше. Когда я рос, мне нанимали самых лучших и дорогих гувернёров и учителей, но я мог запросто остаться без обеда, если случайно пачкал учебник или портил свою одежду. Самой большой радостью в детские годы был поход в кондитерскую Севостьянова, которая была (не знаю, есть ли сейчас) на углу Столешникова переулка и Петровки, возле церкви Рождества Богородицы, где мой гувернёр, немец Вогау за свой счёт и в тайне ото всех покупал мне пирожное – трубочку или корзиночку с кремом. Он таскал меня туда из-за своей дамы сердца, которая служила в шляпном магазине «Вандраг», что на Петровке. Если бы не его роман, я бы не имел счастье  в обычной жизни так пировать. Праздничный стол был у нас только на мои и отцовские именины, Рождество и Пасху.

 -Ой, а у нас, на Пасху, весь город гуляет, – встрепенулся Ипатов. – У богатых купцов всю Святую Неделю столы накрывают прямо во дворах – подходи, кто хочешь. А наши городские благодетели, семья Кошеревых, каждый год на свой счёт делают у себя в доме «детскую пасочку» – для всех маленьких пасадцев. Помню, я там в пять лет прочитал басню Крылова и получил в награду большую ветку винограда! Есть боялся, – замотал головой от воспоминаний, Александр Прохорович.  – Матушка, уже дома, научила косточки вынимать. А первую шоколадную конфету мне подарил на именины наш приходской батюшка, когда мне было три года. Я её спрятал в карман, а она растаяла и превратилась в размазню. Ох, как я плакал!

 – Ипатов, вы в детстве были счастливее меня.  К тому же, я рос без матери. Отца часто не было и его, в первую очередь, заботило, чтобы я был выносливым  и имел закалённый характер. А это значит, Ипатов, что, когда в пять лет, сидя дома с чужим дядькой-гувернёром, без отца и матери, хочется плакать от одиночества, вам говорят, что это стыдно и недостойно мужчины. И вы не плачете, но жалеете, что родились на свет. Это сейчас я понимаю, что отец хотел мне добра и боялся оставить меня беспомощным, если вдруг его не станет. Но тогда, в детском сердце было много обиды. Отцом, к примеру, было категорически запрещено, без крайней нужды, возить меня на извозчике.  Поэтому, в любимый Зоологический музей на Никитской, посмотреть чучело тигра, меня водили пешком со Сретенки, что, для пятилетнего мальца, не близко! И это при том, что мой отец был очень состоятельным человеком, а я был его единственным сыном, и все свои чаяния он возлагал на моё будущее.

 – Выходит, что мамаша Лавренёва сама виновата, что у неё сын – пустой человек, который только и знает, что мотает деньги?

  – В принципе – да. Родители всегда имеют возможность воздействовать на своё чадо, пока оно растёт. Хотя, я не могу категорически судить о Лавренёве, как о пустом человеке. В жизни  всякое бывает. Он ещё слишком молод и вполне может измениться. Пусть это волнует его близких. А мне вот что интересно: зачем он в тот вечер поехал в Английский клуб, и что общего у него с французским подданным, господином Мозеном?

 – Вы его знаете?

 – Знаю, поэтому и удивлён. Это птица высокого полёта. Что ему надо от этого мальчишки? Ещё совсем недавно, в царствование Александра Александровича, Германия жаждала утвердить своё безраздельное господство в континентальной Европе. Прежде всего, этому мешала Франция.  Для всех европейцев,  как и для России, такая доминирующая роль рейха не сулила ничего хорошего. Канцлер Бисмарк предложил нам выгодный союз в обмен на невмешательство России, в случае, когда Германия нападёт на «галльского петуха». Царь категорически отказался быть сообщником в развязывании войны и переделе Европы под немцев. Более того, с 90-ых годов он начал тайные переговоры о заключении союзнического договора с республиканской Францией, что сулило мирное равновесие  политических игроков  на европейском поле. Так вот, господин Мозен входил во французскую дипломатическую миссию при этих переговорах. Если мне не изменяет память, в июне 91-го, договор о совместных действиях, в случае угрозы миру, был подписан. Франция оценила такой шаг России и объявила нашего государя национальным героем. Слышали? Да, об этом много писали. Парижане даже назвали именем Александра III свой самый красивый мост через Сену. Ну-с, я отвлёкся. Вернёмся к господину Мозену. Он в 92-ом году участвовал в разработке военной конвенции между Францией и Россией. Это я всё говорю для того, чтобы вы поняли, что Мозен – личность весомая. Союз с Францией давно заключён. Тогда, зачем он здесь, в Москве? От себя могу добавить, что он масон и, возможно,  имеет здесь какие-то неофициальные дела.

                                                                                  ***

    – Едем искать Собачьего царя, – объяснил Собакин, когда велел извозчику везти их с помощником в меблированные номера Фальцвейна. – В клубе сказали, что он всегда там останавливается, когда наезжает из своей деревни в Москву. Если не найдём там, поедем в Охотничий клуб, на Воздвиженку. Попасть к охотникам куда как легче, чем к «англичанам».

 – Что, «охотники» не так заносчивы?

 – Не в этом дело. Просто они живут с азартных игр. Им не с руки запирать двери. После полуночи в бывшем доме графа Шереметьева заядлые картёжники только садятся за сукно. Там в «железку» меньше ста рублей ставки не принимают – сам видел, и играют за закрытыми дверями сутками. Туда съезжаются московские прожигатели жизни со средствами.  Даже «английские» аристократы не могут переплюнуть «охотников» по грандиозности маскарадов, обедов, собачьих выставок и призовых скачек. Публика там очень разношёрстная. Причём, в отличие от чопорных «англичан», в Охотничий клуб дамам – полная свобода входа.

 – Как вы думаете, Поливанов со своими дружками ездил туда играть? – спросил Ипатов.

 – Думаю, что у каждого – своя кампания, – предположил Собакин. – Карты – дело тёмное.  Глядишь, в чужом месте  и на шулера нарвёшься. Хотя, Москва – большая деревня. Тут все заядлые игроки друг друга знают.

  Сыщики ехали в сторону Тверской, в Газетный переулок. Жара немного спала, но было душно. Пролётка колесила по московским переулкам: Знаменскому, Крестовоздвиженскому, Большому Кисловскому и, наконец, добралась до Газетного. Извозчик остановился почти на Тверской, где на углу располагалась гостиница.

 – Здесь довольно дёшево: останавливаются всё больше провинциальные актёры, – объяснил  Вильям Яковлевич, – но есть и чистые номера. Словом, на любой спрос.

 Им объяснили, что господин Видякин занял номер во втором этаже.

 На стук в дверь послышалось бодрое «войдите» и сыщики оказались лицом к лицу с лучшим устроителем псовой охоты Подмосковья.

 Познакомились. Михаил Евфимиевич оказался маленького роста, с большими пушистыми усами и такими же бакенбардами, носом картофелиной и чёрными глазами-пуговками на морщинистом лице, выдубленном и солнцем, и дождём, и ветром. Было видно, что этому господину, хоть он и одет в приличный серый сюртук, больше подошёл бы двубортный охотничий кафтан и высокие сапоги.

 – Охти, горе-то какое! – запричитал Видякин, когда ему объяснили, что Поливанов умер. – Я ведь на следующий день уехал к себе домой, в Постышево. Это от Москвы тридцать с лишним вёрст. А вернулся  по делам только сегодня, с час назад. Волка ноги кормят. Хе-хе. Говорите, Алексей Алексеич почил? Царствие ему Небесное, хотя здесь он был нужнее. Ах,  какой он был приятный человек для охоты! Как же такое произошло? В тот день, говорите, когда я приходил  в Английский клуб?

 После пятиминутного разговора стало ясно, что Михаил Евфимиевич знает о происшествии с Поливановым ещё меньше, чем сыщики.

 – Как же, знаю, что у Поливанова было кольцо. Как-то Алексей Алексеич был приглашён на охоту к его сиятельству, графу Александру Андреевичу Завадовскому. Графский сокол тогда очень прельстился неожиданными искрами его кольца, да так с небушка камнем на него и кинулся. Уж не знаю, что ему померещилось. Если бы Алексей Алексеич вовремя не убрал руку – быть беде. Это, смотря, куда бы попала птица. Вы соколиный клюв видели? Да ещё с высоты. В голову тюкнула бы и конец. Его сиятельство тогда остроумно заметили, что произошло бы, как в «Золотом петушке», у Пушкина.

 – Объясните нам, пожалуйста, Михаил Евфимиевич, какая была надобность  у вас в тот день к господину Поливанову?

 – Я тогда по всему клубу искал Назарова – ключника при винах. Он мне обещал отбракованную экономом мадеру уступить по сорока копеек за бутылку. Заглянул во «фруктовую», а там Поливанов ужинает. Я от двери с ним раскланялся и напомнил, что  его превосходительство, генерал Вуич непременно ждёт его через две недели у себя на охоте. К столу я не подходил – привычки такой не имею, чтобы не подумали, что в товарищи набиваюсь. Вот собственно и всё. Пошёл я дальше и уже в столовой встретил этого змея подколодного – Назарова, который повёл себя, как самый настоящий прохвост. Я, говорит, эту мадеру…

 – Извините великодушно, что перебиваю, Михаил Евфимиевич, – не дал сбиться на ключника, Собакин, – но хотелось бы уточнить: господин Поливанов был за столом один?

 – Один.

 – А во «фруктовой» ещё кто-нибудь был?

 – У стола, спиной ко мне стоял официант. Должно старший. Потому что был во фраке. Их фрачниками сделали, чтобы, значит, гостям было видней, кто главный. Он наливал Алексею Алексеичу вино.

 – Как он выглядел?

 – Как и все у них старшие должности – во фраке.

 – Опишите его поподробнее.

 – Разве можно описать официанта да ещё со спины? Высокий. Не толстый. В Английском клубе толстую прислугу  вообще не держат, даже поваров. Волосы, по-моему, тёмные.

 – А лицо?

 – Я лица не видел. Пока мы с Поливановым разговаривали, он ни разу ко мне не обернулся.

 – Поливанов просил налить ему вина?

 – Официант что-то сказал ему вполголоса, а Алексей Алексеич улыбнулся и кивнул.

 – Вы не заметили, куда он наливал вино? – не отставал Вильям Яковлевич.

 Видякин посмотрел на него, как на ненормального и пожал плечами:

 – Не помню. Хотя, сейчас мне кажется, что официант налил вино в два бокала. Да, точно, в два. В поливановский и в тот, что был напротив, у другого прибора. Наверное, Алексей Алексеич ждал кого-то к ужину, – предположил Видякин.

 – Скажите, а вы бы узнали того официанта, если бы увидели?

 – Сомневаюсь.

 – Вам знаком клубный старший официант  Иван Матвеев?

 – Нет. Я ведь там не столуюсь. Я знаю ключника Назарова. Он меня обнадёжил по поводу мадеры, а сам …

 – Виноват, и последнее. Расскажите нам, какой охотник был господин Поливанов.

 – Замечательный. И псовую охоту уважал, хотя своих собак не держал, да и где тут в Москве развернуться. Его всякий желал к себе заполучить поохотиться: немногословен, но умел поддержать умную беседу, управлялся с собачьей сворой не хуже любого егеря, хорошо ориентировался на любой местности, мог толково поставить охотников по номерам, никогда не лез вперёд, мог много выпить, не пьянея. Одним словом – золотой человек для охотничьей компании.

 – А вы, говорят, особым расположением собак пользуетесь, уважаемый Михаил Евфимиевич? – поинтересовался Собакин.

 – Собаки меня любят, это точно.  Наверное, у нас это взаимно, – улыбнулся Видякин. – Мой покойный отец, Царствие ему Небесное, был заядлым охотником. Наш дом был всегда полон собак. Я, маленький, убегал на псарню и там спал с собаками,  за что был батюшкой неоднократно порот. Но это меня ничуть не изменило. Я с собачками всю жизнь прожил.

 – А я всю жизнь живу с фамилией Собакин и считаю, что предок мой получил её, как ругательную кличку. Дескать, ах ты, собака!

 – Господь с вами! Гордиться надо такой фамилией. Нет на свете никого преданней собаки.

 – И кусачей! – добавил Ипатов.

 – Это всё от непонимания её природы. Собака может озлобиться только под воздействием человека и обстоятельств. Если к ней с лаской, то она станет вам лучшим другом и помощником, особенно в деревне.

 – Простите за любопытство, зачем вам бракованная мадера?

 – Ах, мадера. Так она не плохая. У неё только пробочки крошатся, вот её и списали. А мне её не пить. Это я для собачек. Мадера, если она настоящая, конечно, солнышком прогретая, пользу большую имеет. Она и при желудочном  недомогании, и при простуде, и просто для бодрости хороша. Собачки на охоте тоже устают и простывают. Всякое бывает.

 – Михаил Евфимиевич,  а в тот день, во «фруктовой», на Поливанове  было кольцо?

 – Не могу сказать. Не обратил внимания, да и далековато было. Я ведь вам уже говорил, что от двери  разговаривал с Алексеем Алексеевичем.

 – Сколько тогда было времени?

 Видякин задумался.

 – Я пришёл в клуб около десяти и сразу пошёл искать ключника.  Пока я дошёл до «фруктовой» прошло минут пятнадцать, не больше.

 – Как вы думаете, кто мог украсть кольцо с пальца  господина Поливанова?

 – Господь с вами! Откуда же я знаю?

                                                                              ***

    На первом этаже гостиницы Вильям Яковлевич потребовал бумагу  с чернилами и быстро написал записку Канделяброву в Английский клуб.

 – Вот мы и сдвинулись с мёртвой точки, – сказал Собакин помощнику.

 – По-моему, Видякин не сказал ничего особенного, – удивился Ипатов.

 – Ну как же, голубчик, он видел вора и убийцу Поливанова.

                                                                           ***

   Дома их поджидал отец Меркурий. Родственники расположились в столовой, где было прохладней. Ипатову предложили остаться.

 –  Мне нужно тебе кое-что сказать, – озабоченно сказал монах, перебирая чётки. – Помнишь, я тебе  в 95-ом рассказывал историю про духоборов ?

 – Помню. Вы тогда были в Грузии и видели, как разгоняли тифлисских духоборов.

 – И  карских тоже, – кивнул батюшка.

 – И карских, – повторил Собакин-младший, – которые не хотели идти в рекруты и на площади публично сожгли свои ружья. Потом власти их избили, а казаки  в их селениях устроили погром. Так?

 – Так.

 – А вы вступились.

 – Ну да. Нешто можно молчать? Они псалмы пели и все на коленях стояли.

 – На вас чуть не наложили епитимью, что было бы совершенно справедливо. Я вам это и тогда сказал. Нечего влезать в государственные дела. Закон есть закон. Военная служба отечеству – священный долг каждого гражданина.

 – Да погоди ты тараторить. Я же тебе в тот раз объяснял свою позицию. Власти тогда малых деток и стариков не пожалели. Всё имущество конфисковали и выселили в трёхдневный срок в Сибирь, а малышню по приютам и монастырям распихали. Что же это такое, я тебя спрашиваю?  Поведением, духоборы, как дети. Александр Благословенный после войны с французами, в 18-ом году, в Таврической губернии два дня осматривал их уклад жизни и так проникся безобидностью и трудолюбием этих людей, что в 20-ом году освободил их всех от присяги и запретил гнать – пусть живут себе в Крыму. Это уже при Николае Павловиче духоборов стали опять в бараний рог скручивать.

 – Дядюшка, они – сектанты: отрицают первородный грех, верят в переселение душ, не признают церковные обряды, – не смолчал племянник.

 – Ты хоть одного духобора видел?

 – Нет.

 – То-то и оно. Да, духоборы искажают христианское учение, но они, как это не удивительно, – образец христианского устройства человеческой жизни на земле: без насилия и в согласии со всем Божьим миром. Они растят в себе семена любви, посеянные на Земле самим Создателем. Это самые трудолюбивые и честные люди, каких я знаю. Они не курят, не пьют, не едят мясного. Духоборы – люди исключительно высоких моральных принципов. Они не признают частной собственности на землю, считая её подарком Бога всему живому на земле. Если бы все это поняли – мы жили бы в другом мире.

 – Это хилиазм какой-то. Два года назад в Европе уже договорились до «богословия революции» –  всеобщего благоденствия и равенства под началом Христа. Свою лепту в эту теорию «земного рая» внёс римский папа Лев . Он заявил в своём послании о том, что надо добиваться равных социальных отношениях между людьми. И вы туда же? Неравенство и частная собственность –  необходимы нашей жизни. Они заставляют человечество  двигаться вперёд. Уравниловка, праздность и всеобщее благоденствие – деградация и  гибель. Эти разговоры о создании рая на земле всегда становятся во главе очередной идеологии разрушения человеческого общества.

  – Ты прав, Вилли, кругом прав, но только ты бы на них посмотрел: приветливые, доброжелательные, с детскими кроткими лицами. Ну, ограничь их, запри в оседлость, в конце концов, в глухой уезд, но не губи! Вы бы видели их сёла! Уж на что немцы аккуратны и чистоплотны, а и те проигрывает против духоборов. И работают с утра до ночи. К ним бы дельного миссионера отрядить – цены бы таким православным не было.

 – И что, они вас принимают? – спросил племянник.

 – Я им – друг. Правда, спорим помаленьку. Я мало-мало, а свою линию гну: без  Церкви – никуда. Но, на словах одно, а на деле  они мне носом тычут на нашу жизнь. Смотри, дескать, ваше преподобие, что у вас твориться: не только мирские люди, а и служители Божьи так пали, что только глаза закрывай.

 – Неужто у них, одни праведники? – поинтересовался Ипатов.

 – Разумеется, нет. Паршивой овце сначала помогают всем миром, молятся за него, поддерживают, а коли не исправляется, то – выгоняют.

 – Куда?

 – К нам. Бери, Боже, что нам негоже. Так-то. Им очень помогают английские квакеры. Это – духоборы, только на иностранный лад.  И наш писатель, граф Толстой о них печётся. А теперь  они собрались навовсе уезжать из России. Уже и прошение в Сенат подали. Сейчас деньги на переезд собирают. Работают, как пчёлы, а власти всё отбирают подчистую. Я от них графу Толстому письмо привёз и вчера, когда вас не было дома, съездил к нему в Хамовники. Их сиятельство очень за них болеют и всячески хлопочут.

 – И как вам граф? – заинтересовался Собакин.

 – Пытается воспитать в людях совестливость и любовь к ближнему, а душеспасительной силы для этого не имеет и понимания, откуда её черпать, у него нет, – задумчиво ответил отец Меркурий. – Сам залез в дремучие леса и других туда тянет. Губит его уверенность в своей правоте. Уничижается прилюдно, а про себя думает, что выше всех. Оставил меня чай пить с вишнёвым вареньем. Сидим, беседуем. В это время ему в большой чашке принесли кушать толокно. А меня смех разбирает. Сидит граф в сивой бороде по грудь, в домотканой рубахе, сыромятным ремешком подпоясан, ест эту самую овсянку – ну, мужик мужиком. А эту кашку ему принёс важный такой лакей в белых перчатках и с поклоном перед  «сиятельным мужиком» поставил. Умора, да и только. Но, по разговору видно, что душа у человека трепетная: всякую несправедливость близко к сердцу принимает. Духоборов очень жалеет. А Церковь ругает, почем зря. Ратует за всеобщую нравственность. А не понимает,  что высший её образец – глава нашей Церкви – Иисус Христос. Я ему сказал, что это всё равно, что любить свою благочестивую жену и гнать мать, которая её родила и воспитала. А уж как он нас, чернецов, не любит, – замотал головой монах. – Бог ему судья! Обо всём судит чрезмерно. За истиной в другие религии обращается. Добром это для него не кончится.

 – И что из этого всего следует, мой дорогой родственник?

 – А то следует, что собрались духоборы в Канаду на постоянное проживание. За них там князь Кропоткин  хлопочет. Может и мне туда податься?

 – Да вы, простите, в своём уме? Сначала духоборы, теперь Толстой с анархистом Кропоткиным. Вас расстригут и правильно сделают.

 – Я православие ни на что менять не собираюсь. Мне надо долг свой монашеский исполнить, а тут мне житья нет. Я, человек маленький, но нашим, как кость в горле. Меня уже предупреждали, – тяжело вздохнул отец Меркурий. – Давеча, мне в Чудове сказали, что в Алеутскую епархию назначен епископом Тихон Люблинский . Владыко осенью отбывает на новое место служения. Говорят, что он Богу честно служит, к людям расположен и труженик, каких мало. Буду прорываться к нему – может, возьмёт меня с собой. Его вскорости ожидают в Покровском монастыре, где теперь Миссионерское общество. Вдруг я в той Канаде  миссионером стану. Будет мне,  чем перед Богом оправдаться. Я уже профессора Олескова   почитал о переселенцах. Очень он интересно описывает своё путешествие в Канаду.

 – От себя, отче, не убежите, – покачал головой родственник.

 – Ещё слышал я, что государь наш, Николай Александрович, в мыслях держит восстановить патриаршество. Как бы хорошо было. Пора Церкви себе на место голову поставить. Может тогда и вернусь.

 – А вдруг опоздаете? Скажут вам: где ты был, раб Божий Меркурий, когда надо было в нашей Церкви Российской за правду стоять? – сдерживая улыбку, сказал Вильям Яковлевич.

 Раб Божий Меркурий заморгал глазами.

 – Знаешь, Вилли, может ты и прав, а только меня здесь взашей гонят отовсюду.

 – Молитва – великое дело.

 – Душа у меня болит – вот что! – хлопнул сухоньким кулачком о стол отец Меркурий. – Вон, старейшины духоборов пророчат, что, если царь их отпустит, то он трон потеряет – Бог уйдёт из России вместе с ними. Каково? Оно, конечно, бред, но видно чувствует народ, что неладно в государстве – шатается оно!

 – Хотите, я вам составлю по звёздам карту вашей судьбы?

 – Тьфу ты, пропасть! – всплеснул руками батюшка. – Как ты мне, священнику, можешь предлагать такое?

 – В этом нет ничего пагубного для вашей души.

 – Отстань, анафема!

 – Человек разводит сад и думает, что для того, чтобы там росли яблоки и груши, достаточно за ними ухаживать, то есть, достаточно его личных усилий. Но не будет солнца, луны, звёзд –  урожаю не бывать.

 – Верно. Господь так устроил, – кивнул священник.

 – Бог создал Землю в соединении со всей Вселенной видимой для нас и невидимой. Её можно представить, как громадный часовой механизм, где все детали взаимосвязаны, и недостаток, хотя бы одной из них, может дать сбой всей системы. К тому же, мир, в котором мы существуем, многомерен и выглядит таким, как мы его видим, только в наших глазах и по воле Создателя.

 – И это верно.

 – Используя  многовековую наблюдательность и знания древних людей, наши предки создали науку астрологию – о влиянии небесных тел на Землю, которая носила, в первую очередь, чисто практический характер. Не называете же вы колдовством те знания, которые помогают нашим крестьянам растить хлеб? Ещё в Древней Руси народ знал, что луна влияет на рост всего живого на Земле.

 – И что? Причём здесь звёздные знаки и человеческая судьба?

 – Смотрите, – Собакин указал на свою ладонь, – Создатель расписал линиями судьбы наши руки, глаза – показаниями наших заболеваний, а ушные раковины и ступни ног – точками воздействия на внутренние органы.  Зачем спрашивается? Уж не для себя ли? Нет. Ему ведомо о нас всё и без этих отметин. Тогда напрашивается ответ, что всё это, он устроил для нас, чтобы мы знали свой характер, судьбу и состояние здоровья. Зачем? Чтобы самим распознавать и лечить свои болезни, видеть свои слабости, ошибки и предполагаемые будущие невзгоды, которые можно определить по звёздам.

 – Вильям Яковлевич, – не удержался от вопроса Ипатов, – а вы свою судьбу знаете?

 – Я знаю предначертанное и это, поверьте, дорогого стоит – знать, где, падая, подстелить себе  соломки или сгруппироваться в ожидании неизбежного удара. Человек может  и вовсе переменить свою судьбу. Правда, это не просто: помимо его зависимости от звёзд, есть ещё цепь поступков других людей и событий общественного характера. Сами понимаете, их модифицировать достаточно трудно. Но есть один действенный способ: надо коренным образом преобразовать самого себя и свою жизнь. Повысить свои духовные устремления,  переменить жизненные ориентиры, потребности и желания. Вот когда можно уйти от нежелательного развития судьбы. Такому смельчаку помогает само Небо. Граф Брюс всегда  утверждал, что «звёзды склоняют, но не обязывают».

 – У тебя, милый мой, в голове каша масонская. Это всё они, братья твои, не во Христе, мастера мешать воедино правду и дьявольский соблазн, морочат людям голову звёздными таблицами, – покачал головой отец Меркурий. – Астрологи, как их сейчас стали называть, загоняют раба Божьего под какое-нибудь созвездие и предопределяют этим его жизнь.  Вроде как выдают человеку паспорт на характер, способности, возможности и даже результат жизни. Дескать, живи так, как тебе предсказано: получай отмеренную порцию мирских удовольствий и печалей. Или вот ты говоришь, что можно только особыми усилиями вырваться из звёздного плена. Какая же тут свобода выбора, о которой сказал Господь? А ведь жизнь человеческая строится не звёздным движением, а промыслом Божьим. Ты одно верно сказал, что человек может преобразить своё существование в нашем бренном мире, если повысит свои духовные устремления. Это истинная правда. Но, причём здесь звёзды? И вот ещё что. В «Христианской топографии» монаха Косьмы Индикоплова  сказано, что за каждым небесным светилом стоит источник какой-нибудь человеческой страсти: за Венерой – блуд, за Марсом – гнев, за Меркурием – лихоимство и так далее. И, поскольку, планеты действительно влияют на нас, точнее – на развитие в нас страстей (а ими питаются бесы), то эдакая мерзость не могла быть включена в благой план Творца при первоначальном создании мира. Это было устроено позже врагом человеческим для погибели людей.

 – Это уж через чур. Только Вселенский Разум создавал мир и больше никто. Демоны также нужны, как и ангелы. Души человеческие растут и закаляются испытаниями нашего животного, страстного мира. А после смерти  демоны исполняют роль чистильщиков: загробными   страданиями очищают людей от скверны. Иначе они не смогли бы вознестись в высшие сферы. Этот процесс продолжается, как правило, около трети времени земной жизни среднестатистического человека. И происходит это в подлунной сфере не нашего с вами мира.

 Отец Меркурий махнул рукой на племянника: «Дескать, отстань!» и продолжал гнуть своё:

 – Правильно твой предок сказал, что «звёзды склоняют». Именно так. Они склоняют к греху. И получается, что, чем больше человеческая жизнь совпадает с твоими звёздными таблицами, тем больше она затемнена грехами, а чем чище человек проживает свою жизнь, тем меньше у него зависимости от греховных звёзд и меньше совпадений с твоими картами. Так получается? Твои звёздные толкования  на руку только бесам. Человек не должен рассчитывать судьбу по греховным ориентирам и считать их неизбежной частью своей жизни. Он должен строить её свободно и по христианским заповедям, которые  ему дал Творец. Тогда у него будет достойная жизнь и здесь и за гробом. По-твоему выходит, что и праведность, и святость определены звёздами заранее? И нет в этом личного подвига человека? Кощунство это.

  – Святые – это те, кто дерзнул изменить свою судьбу.

 – Ишь, ты, дерзнул… Почитай святых отцов. Среди них много таких, кто с первого дыхания и до последнего, шёл к Богу и жизнь свою не менял. Так стараются жить и все христиане, без оглядки на бесов. А по-твоему получается, что и спасутся в конце времён только те, кому это  определено по звёздам? Подумай, что ты несёшь, беспутный!

 Зазвенел входной звонок. Ипатов открыл дверь и принёс начальнику письмо.

 – Сказали: срочно, от господина Гольдштейна.

 Вильям Яковлевич распечатал послание, пробежал его глазами и прочитал вслух:

                                                  Уважаемый Вильям Яковлевич!

 Как и обещал, довожу до вашего сведения сообщение, полученное от одного сведущего лица  в отношении дела, о котором мы с вами беседовали при нашей последней встрече. На известного бандита – Федю Рыжика, вышел человек с предложением ограбить богатый дом с наводкой. Доля нанимателя – «Чёрное сердце». Больше – ничего не знаю. Это письмо уничтожьте – еврею тоже жить хочется.

                                                                                                   С уважением, Гольдштейн.

 – Дела-а… – протянул Канделябров.

 Он только что пришёл со «службы» из клуба.

 – А, здравствуй, Спиридон Кондратьич. Ты объявился вовремя,  – сказал ему Собакин, разрывая на части  письмо ювелира. – На, сожги на кухне, – и добавил: – Нам, с Ипатовым, предстоит размяться – поедем на Хитровку. Надо же ему познакомиться с низами общества, а то он разнежился среди чистой публики. Мы вам не говорили, Александр Прохорович, о наших связях с криминальным миром, нет?  Значит, причины не было. Теперь узнаете.

 – Не советую, Вилим Яковлевич, – насупился Канделябров. – Ипатов у нас – птица необстрелянная. Там действительно опасно, да и себя подставите.

 – Надо же ему когда-нибудь и обстреляться! – отрезал Собакин. – Решено.

 – Ну, не знаю, давайте его шлындрой, что-ли, или девахой нарядим, – с сомнением протянул Спиридон.

 -Это кто ж, такие? – насторожился Ипатов.

 – Шлындра – проститутка. Деваха – подружка вора, – с видимым удовольствием ответил Канделябров.

 – А почему нельзя мужчиной, Спиридон Кондратьич? – возмутился молодой человек.

 – Порежут. А так, может, жив останешься.

 – Не пугай его, Спиридон, – покачал головой Собакин. – Это он шутит, не бойтесь. Конечно, всякое бывает, но ведь вы идёте не один, а со мной.

 Ипатов старался не показать своего ужаса, но по выражению лица Канделяброва понял, что дело затевается нешуточное.

 Тем временем, начальник обошёл его кругом и, прищурив глаз, сказал Спиридону:

 – Ты прав, надо сделать его моей  девахой.

 Отец Меркурий вытаращил глаза. Он, конечно, не первый год знал племянника, и многое повидал у него в доме, но сборы к уголовникам видел впервые, а потому с любопытством отправился со всей сыскной командой в маскарадную, где началось преображение  племянника в заезжего вора, а Ипатова – в его зазнобу.