Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 28 страниц)

 – Вильям Яковлевич! – вдруг вспомнил молодой человек. – Там внизу, в подвале – девушка.

 – Да? – ухмыльнулся Собакин. – Смею вас уверить, и не одна.

 – Нет, не из этих. Уголовники каким-то образом заманили её к себе, усыпили, а теперь хотят продать в публичный дом. Она из благородных. Спит там среди этой мрази, как спящая царевна. Вытащить бы её оттуда, Вильям Яковлевич.

 – Чего вы разорались, басом-то? – зашипел Собакин. –  Час от часу – не легче. Вы подумали, как мы туда войдём и, особенно, как выйдем? Что вы на меня уставились? На мне шапки-невидимки нет, чтобы вашу царевну оттуда вынести. Может её уже там и нет.

 – Придумайте что-нибудь, – зашептал Ипатов. – Там есть другой выход прямо наверх. Я его хорошо разглядел. Через тот ход к Сказочнику с улицы за опиумом приходят. Пусть нас Расписной туда опять отведёт. А  уж там, мы её схватим и убежим.

 – А уголовнички в это время будут на нас смотреть восхищёнными глазами и аплодировать. Да и что я скажу Расписному? Наделаем там шуму – сорвём наше дело. Как вы объясните Феде и его кодле наш благородный поступок? А ведь он, Федя, нам нужен. И легенду Яши Нерчинского подставлять не хочется. Мы с Канделябровым не одно дело раскрыли под этим именем. А вы предлагаете всё пустить коту под хвост, ради какой-то эфемерной девицы.

 – Её Сказочник сторговал жуткой бабе за сто пятьдесят рублей. Сказал, что ему девушку отдали воры с Нижегородского вокзала. Она потерялась или убежала откуда-то.

 Собакин забарабанил пальцами по скамейке.

 – Похоже на правду: сто пятьдесят рублей – большие деньги, – задумался он. – Ладно, рискнём. Скажу, что моя деваха признала в ней, скажем, сестру, но побоялась сразу мне рассказать об этом. Сколько сейчас времени? – и прищурился на солнце.

 Ипатов тоже поднял голову.

 – Третий час должно быть.

 – Домой смотаться за деньгами, чтобы перекупить твою царевну мы не успеваем. Да и на улице её не бросишь – пристроить куда-то надо, а времени – в обрез. А если сунемся сейчас – у меня, лично, рублей пять, не больше.

 – А у меня совсем ничего. Я же не в своей одежде, – вздохнул Ипатов.

 – Ладно, пошли назад, – вздохнул Собакин. – Там видно будет, но только рыдайте, Ипатов, рыдайте от жалости к сеструхе. За нами следят, помните об этом.

 Они быстро вернулись на Хитровскую площадь, где уже развернулся копеечный рынок. Между лавок с нищенским товаром бегало много чумазых, полуголых детей.

 – Ипатов, зачем вам какая-то девица? Давайте заберём отсюда и воспитаем парочку деток, – шепнул Вильям Яковлевич. – Благородства в это не меньше, а риску никакого.

 Деваха очень натурально всхлипнула.

 – Шучу, как там тебя, Нюша. Прибавим шагу – время дорого.

 По счастью, Расписного нашли в «Сибири», где он гулял на Яшин червонец. Что нашёптывал Собакин на ухо сильно пьяному бандиту, Ипатов не слышал, но усердно размазывал по лицу  слюнявые слёзы.

 За пятёрку, еле стоящий на ногах  валет, икая и матерясь, опять повёл их к Сказочнику. Ипатов тащился в конце и успел рассказать начальнику о существовании в опиумном подвале Мордашки.

 – А раньше нельзя было сказать? – сквозь зубы процедил Собакин. – Я бы хоть палку подобрал на улице.

 Деваха всхлипнула уже неподдельными слезами.

                                                                                ***

   В подвале всё было по-прежнему. Яша Нерчинский присел около старика, а Александр Прохорович метнулся в дальний угол. Девушка была на месте. Собакин начал уламывать Сказочника перепродать «сеструху» его Нюшки за двести рублей. Сошлись на двести тридцать.  Теперь дело встало за малым: старик ни в какую не хотел отдавать девчонку без платы. Может быть, опиумщик и уступил бы живой товар вперёд за такие деньги, но уламывать его больше не пришлось. Ипатов вдруг схватил девушку на руки и бросился бежать. Такого не ожидали оба спорщика. Сказочник зычным голосом стал звать на помощь. А Собакину ничего не оставалось, как броситься вдогонку за своим помощником, который, еле удерживая ношу, с трудом пытался отодвинуть рвань, висевшую над выходом наверх. Когда это ему удалось, сзади беглецов раздался угрожающий рёв. Это был Мордашка. Вильям Яковлевич повернулся к громиле и приготовился к драке, а Ипатову крикнул:

 – Беги, я догоню!

 В это время цепкая лапа подручного старика схватила Собакина  за плечо и рванула к себе. Завязалась борьба: бандит пыталась добраться до горла противника. Вильям Яковлевич с трудом извернулся и надавил уроду пальцами на глаза. Тот взвыл от боли и на мгновение выпустил жертву. Не медля, Собакин бросился к жаровне и одним ударом ноги её перевернул.  Тотчас подвал погрузился в дымную темноту. Брюсу повезло: почувствовав неладное, посетители притона, как крысы, бросились врассыпную. То и дело в темноте появлялась полоска призрачного света, по которой сыщик нашёл выход. Быстрая реакция спасла ему жизнь. Через несколько мгновений угли из жаровни загорелись по всему полу и осветили помещение, по которому метался разъярённый Мордашка в поисках своего обидчика, не обращая внимания на хозяина, который истошно вопил, призывая всех тушить огонь. Но, всё было напрасно: кто мог – сбежал, а те, кто обкурились – витали в опиумных грёзах и безучастно лежали на нарах, дожидаясь страшной смерти.

                                                                             ***

    Ипатов из последних сил тащился со своей ношей  по склизкому туннелю всё вперёд и вперёд. Ему очень мешал подол платья, который при беге забивался комом между ног и не давал нормально идти. Александр Прохорович был вынужден останавливаться, делать вихляющие движения тощими бёдрами, чтобы платье расправилось. Его руки, занятые бесчувственным телом, страшно затекли, и, казалось, жили своей собственной тяжёлой жизнью.

 «Ещё немного и я упаду» – отрешённо думал он, но идти не переставал.

 Вскоре под ногами зачавкало: на дне туннеля обозначился мутный ручей. Ещё шагов через двадцать впереди светлой точкой показался полукруг выхода. Запахло рекой. Ипатов скосил глаза на девушку.

 «Часом не померла?» – мелькнуло в голове.

 Уж больно помертвелым казалось её лицо.

 Вдруг, сзади послышалось громкое хлюпанье ног. Молодой человек остановился.  Если это погоня, ему всё равно не убежать: сил не было совсем, а до выхода ещё идти и идти. Ипатов обернулся назад: на него бежала подозрительная толпа. Он прислонится к мокрой стене и закрыл глаза. А когда открыл  – она уже пробежала мимо, не задержавшись около него ни на секунду.  И опять он услышал топот ног, но тут уж от радости у него перехватило дыхание: это был любимый начальник. Он не останавливаясь, перехватил у Александра Прохоровича его царевну и понёсся дальше. Ипатов за ним. Когда они добрались до конца туннеля, оказалось, что выход наглухо  забран толстой чугунной решёткой, за которой плескалась Яуза. Ипатов скоренько прощупал все стены у решётки в поисках хоть какой-нибудь зацепки для выхода и ничего не нашёл.

 – Но ведь эта шпана как-то вышла отсюда?– озадачился он. – Они и в подвал приходили не мокрые. Значит – не вплавь.

 – Вы меня спрашиваете? – тяжело дыша, спросил Собакин. – Впрочем, можете больше не искать. Слышите топот? Теперь нам или подскажут, как отсюда выбраться, или убьют. Лично у меня, сил на оборону нет.

 Из глубины туннеля показались две фигуры. Бежали они быстро, но увидев незнакомцев, резко остановились, набычились и засопели.

 – Свои, – миролюбиво прохрипел Собакин. – Я Клоун от Лёнчика-Юшки, слыхали?

 – Свои дома сидят, водку пьют, – отозвался один, а другой добавил: – Во даёт! Там Сказочнику кто-то петуха пустил, все на атасе, а он тут знакомиться лезет.

 – Вы сами по себе, а мы сами по себе, – успокаивал их Собакин.

 Сыщики посторонились, пропуская шпану вперёд. Фигуры, озираясь на странную парочку, направились к решётке.

 – Слышь, Проха, они ещё с собой трупака носют, – удивился один из них. – Вы бы его бросили, дяди, а то вас наверху враз  загребут.

 В это время другой мужик легко толкнул от себя решётку, как дверь и она со скрежетом отворилась. Сбоку обозначился узкий проход с крутыми ступенями наверх. Парочка мгновенно скрылась. За ними поспешил Собакин с ношей, а потом уже Ипатов. Вильям Яковлевич не удержался и процедил сквозь зубы:

 – Это ж надо вам, Ипатов, не сообразить толкнуть решётку! Какого чёрта вы там, как паук по стенам лазили?

 – Она на вид такая тяжёлая, – замямлил обескураженный помощник.

 Он старательно помогал Собакину нести тело, поддерживая ноги девушки, и при этом умудрялся на них ещё и повиснуть. Собакин с яростью отпихивал дополнительную тяжесть, но Александр Прохорович упорно продолжал «помогать».

 Было часов пять, когда измученные сыщики, наконец, покатили на Сретенку. Только с третьей попытки и, пообещав немалые деньги, бедовый извозчик согласился отвезти подозрительную парочку с бездыханным телом на руках. Без двадцати шесть Вильям Яковлевич кинул изумлённому Канделяброву на руки спящую девицу с требованием срочно вызвать врача и сиделку. Напившись воды из-под крана, за ними отправился Ипатов. А Собакин быстренько подправил себе грим, пожевал чудесной травки и поехал в одиночестве на Каланчёвку. Спиридон напрашивался в напарники:

 – Там ведь не шпана, Вилим Яковлевич, дело-то серьёзное.

 – Я рад бы, Кондратьич, но сам говоришь, что дело серьёзное: новый человек их насторожит. И так дров наломали с этой девчонкой. Не знаю, как и выкручиваться.

 – Если Сказочник жив остался, ему надо деньгами глотку заткнуть, чтоб языком не трепал: погорел и погорел – с кем не бывает. Я вмиг туда смотаюсь и разузнаю, что и как.

 – Возьми с собой рублей пятьсот. На месте решишь, сколько дать, если он жив, конечно. А хорошо бы эту гадину Господь прибрал, а Кондратьич?

 – Не он, так другой будет, – махнул рукой Канделябров. – Это место пусто не бывает.

                                                                            ***

    В «Попутной» Собакин просидел до одиннадцати, но никто на встречу к нему так и не пришёл.

 «Всё из-за ипатовской девчонки. И я хорош, ввязался!» – досадовал сыщик.

 Около двенадцати он был дома, где Канделябров доложил, что Сказочник сгорел в подвале вместе со своим подручным. Как вышло, что они не успели убежать – осталось загадкой. Пожар тушили сами хитровцы – завалили подвал землёй и всё. Сколько там сгорело курильщиков – никто не считал.

 – Концы в воду, то есть в землю, – подытожил Спиридон Кондратьич. – Интересно, а Расписной когда ушёл из подвала?

 – Сразу, как нас привёл. Он пьяный был до безобразия – наверняка ничего не помнит.

 – Вот и хорошо, что не помнит. Разоблачайтесь да в ванную пожалуйте. Отдохнуть вам надо. Ипатов уже десятый сон видит на моём диване.

 – Как девчонка?

 – Врач уколол её чем-то и сказал, что обойдётся. Микстуру прописал.  Завтра Ипатова с утра в аптеку отправлю. А сейчас около неё знакомая фельдшерица сидит.

 Собакин встал, устало потянулся и сказал:

 – Ладно, следи тут за всем, я ушёл.

 – Куда это? – вздёрнул бровки Спиридон.

 – К Феде, на Хитровку.

                                                                           ***

   Ипатов открыл глаза. На него осуждающе смотрел Спаситель с  большой иконы в серебряном окладе.

 – Опять обделался, – вздохнул молодой человек. – И как это я не додумался толкнуть решётку? Но во всех романах решётки не открываются. Герои подныривают под них или ищут потайной ход в стене. Там, между прочим, за каменной кладкой петель не было видно, – утешал он себя.

 Канделябровские деревянные ходики прокуковали девять.

 – Проспал! – встрепенулся Ипатов. – И ведь никто не разбудил!

 Он быстро оделся и пошёл в кухню. Спиридон, в любимом фартуке, готовил завтрак.

 – Что, выспался? – спросил он хмурого молодого человека. – То-то. А Вилим Яковлевич ещё спит. Лёг уже утром. Умаялся, незнамо как. Тот дядя, с наводкой, похоже, вас кинул. Он и у Феди не объявился. Так-то, вьюнош.

 – Что теперь будет?

 – Будет и двенадцать, а пока только десятый час. Хорошо, что отец Меркурий в Кремль с ночёвкой ушёл – у него там, в Чудове, келарь в приятелях, а то бы ещё с ним катавасия была. Приволокли девку, а не подумали, куда она нам?

 – Это совсем не то, что вы думаете. Она – пленница. Её похитили, усыпили и задумали продать. Она из благородных, Кондратьич.

 – Ой-ой, какой здеся защитник людей объявился, посмотрите на него! А ты подумал, что это неприлично ни ей, ни нам, чтобы в мужской компании молодая девушка находилась? У нас в доме даже животное – мужчина. Что люди скажут?

 – Какие люди?

 – Какие-какие… Почтенные, не тебе чета.

 В этот патетический момент в кухню вплыла дородная тётка в одежде сестры милосердия и доложила:

 – Барышня пришли в себя. Ежели угодно, можно зайти.

 Мужчины бросились  в гостевую, смотреть девицу.

 Это была тоненькая девушка, с тёмными волосами, настороженными серыми глазками и чуть великоватым ртом на беленьком узком личике. Лёжа в кровати, она беспокойно переводила взгляд с одного вошедшего на другого, не видела в них знакомых, и всё больше пугалась.

 «Не красавица», – расстроился Ипатов.

 Поначалу он тешил себя мыслью, что явился спасителем прекрасной царевны.

 «Пигалица, бровей нет, а рот –  хоть завязочки пришей!», – досадовал он.

 «Охти, Боже ж мой, детка какая! – умилился тем временем Канделябров. – Звёздочка. Как специально сделанная! Личико какое жалостливое. И верно Ипатов подметил – из благородных».

 – Вы нас не опасайтесь, барышня, – заверил её Спиридон. – Если вам позволяет здоровье меня выслушать, то я сейчас расскажу, кто мы такие, и как вы сюда попали. А потом мы уйдём, и с вами останется только сестра Антонина.

 Незнакомка немного успокоилась и кивнула в знак согласия. Канделябров придвинул стул поближе к кровати, уселся и начал говорить. Александр Прохорович стоял сзади и лишь изредка вставлял свои замечания в особо драматических местах спасения девушки.

                                                                              ***

   Собакин вышел из спальни в половине двенадцатого. Тогда же и сели завтракать. Ели пуховую кашу из смоленской крупы на миндальном молоке с черносливом и орехами. Потом яйца и  тамбовский окорок со слезой. Вильям Яковлевич был молчалив. О девушке докладывал старший помощник:

 – Девицу зовут Екатериной Павловной Гурьевой. Приехала она в Москву из Вязьмы. Дворянского звания. Сирота. Отец – полковник  в отставке, герой русско-турецкой войны, участвовал в штурме Плевны. Катерина – его единственный ребёнок. Он умер от старых ран, когда девочке было десять лет, а мать – три года назад, от чахотки. Родни никакой. Взяла её из милости какая-то вяземская вдова, из чиновниц. Жилось у ней  не сладко. Понятное дело: не у папы с мамой. Когда этой зимой барышне исполнилось семнадцать, опекунша решила пристроить  её замуж, чтобы с рук сбыть. Нашла вдовца – хозяина местной скотобойни.  Жених уже две супруги в гроб вогнал, а теперь на девчонку польстился. Так ей и сказал: «Мала да без своих денег. Я из тебя верёвочку совью, какая мне требуется». А сам всё время пьяный. Короче: денег у неё сколько-то было, вышла она, в чём была, и на поезд в Москву – искать защиты. Надоумил её кто-то в Опекунский совет обратиться. Она нам с Ипатовым сказала, что семья её коренная, московская. А уехали они из города с матерью, когда та заболела, для воздуха. И, вроде бы, не безденежные её родители были, а концов нет. Как добралась до столицы – не помнит. Ей в поезде какая-то «сердобольная» тётка обещалась помочь, по голове гладила, сокрушалась на её сиротскую долю и дала что-то выпить. Дальше помнит плохо. Только то, что  на вокзале эта самая тётка вывела её из поезда и предложила каким-то оборванцам. А, когда девочка хотела от них убежать, её ударили по голове до потери сознания.

 Собакин повертел в руках кофейную ложечку.

 – Ты ей веришь?

 – Да, Господи, как себе, – заверил Канделябров. – Вы сами с ней поговорите и убедитесь.

 – И что мы с ней станем делать? – раздражённо спросил Вильям Яковлевич. – У меня тут не приют для благородных девиц. Ты сам-то понимаешь, что ей здесь не место?

 – Понимаю, очень даже понимаю,  – вздохнул Спиридон, – но не выбрасывать же её на улицу? Сначала сами спасли, а потом на улицу выкидывать хотите, так, что-ли?

 – Это не я её спасал, а вот этот защитник людей, – Собакин ткнул пальцем в помощника. – Заварил кашу и сидит – кофе пьёт со сливками. Что прикажете делать с вашей спящей царевной, Александр Прохорович?

 Молодой человек не ожидал от начальника такого афронта и набычился.

 – Вам жалко, да? Жалко, что бедняжка поживёт здесь, пока мы не узнаем всех её обстоятельств и не выправим ей документы.

 – Кто это «мы», позвольте спросить? – полюбопытствовал Брюс. – С «Чёрным сердцем» полный провал – дело ушло из-под контроля. А вас заботит какая-то девица! На нас в суд могут подать за укрывательство несовершеннолетней!

 – Денег надо дать её опекунше, чтобы она отдала её метрики и дело с концом, – настаивал Ипатов.

 – Смотри, Кондратьич, как у нашего молодца всё просто получается. Научился руками разводить за моей широкой спиной и деньгами швыряться тоже, между прочим, моими.

 Александр Прохорович стал красным, как рак.

 – И пожалуйста. Всё, что потратите, можете удержать из моего жалованья. Буду работать бесплатно. А как у неё документы будут в порядке – увезу в Посад, к мамаше. Не пропадать же человеку на улице.

 – Вы, Ипатов, небось, считаете себя благородным рыцарем? Утритесь – я на эту роль не претендую.

 – Понимаю вашу иронию, Вильям Яковлевич, – с горечью в голосе ответил помощник. – Я своё место знаю и прекрасно понимаю, что именно благодаря вам мы смогли спасти эту девушку. И сейчас её судьба зависит тоже от вас.

 – Простите, что перебиваю вас…

 В дверях столовой стояла Катя, закутанная в неимоверно большой для неё, «маскарадный»  капот.

 – Простите, господа. Сестра Антонина заснула. Она бедняжка замучилась со мной это ночью. Я не подслушивала, а только хотела вас всех поблагодарить за моё спасение и сказать, что сейчас же соберусь и уйду, чтобы не причинять вам беспокойства.

 Мужчины заговорили все разом: об этом не может быть и речи, они рады быть ей полезными, они всё сделают, чтобы она стала свободной и независимой и … не составит ли она им компанию за завтраком?

 Девушка улыбнулась и кивнула. Тотчас Канделябров превратился в порхающего мотылька, который стал безудержно таскать из кухни разные деликатесы. А когда Катя, перед едой перекрестилась, он, всхлипнув от умиления, понёсся на кухню делать ей шоколад.

 Ипатов ещё раз оглядел тоненькую фигурку «спящей красавицы» и подумал, что она хоть и не красавица, но очень мила.

 Собакин улыбался, гостеприимно почивал гостью и не сводил с неё глаз. После недолгой беседы Вильям Яковлевич мысленно согласился с Канделябровым: девушка искренна и, вероятно, несправедливо обижена судьбой. Но, это была проза. Ужас заключался в том, что он не мог оторвать глаз от её лица, сам не зная почему.

 «Так, только спокойно, – говорил он себе. – Не паникуй. Давай разберёмся: ну – мила,  ну – молода, непосредственна, похоже, что и умна. Мало ли таких. Что ещё? Чёрт знает что ещё, но –  прелесть, что такое!».

 Это лицо стало ему дорогим за мгновенье. Эти серые глаза, ах, какие искристые и манящие. Тёмные волосы и очень светлые брови – от этого взгляд кажется открытым и беззащитным, как у ребёнка. Она смешно морщит нос. На верхней губе родинка. Ключицы торчат – совсем худышка, цыплёнок.

 У Вильяма Яковлевича перехватило горло. Он закашлялся, извинился и вышел. В ванной, умывшись холодной водой, решил:

 «Только не это. Не поддамся. Поручу все хлопоты о ней Канделяброву, а сам буду заниматься «Чёрным сердцем». Главное – меньше видеться. И надо срочно найти себе мамзель.

                                                                              ***

   Через день вернулся отец Меркурий. Ипатов с Канделябровым, перебивая друг друга, поведали ему обо всём: и как дело провалили, и про «спящую царевну».  Тут она сама и явилась. Накануне сестру Антонину свозили в магазины – купить девушке одежду. Катя предстала перед священником в  скромном полотняном платье, с заплетённой косой. Спиридон сказал, что так приличнее. А коса-то – чистый шёлк. Чёрная и серебром отливает. Батюшка слушал её историю, качал головой, охал, потом притянул к себе «чадо Катерину»  благословил  и поцеловал в лоб. Видно было, что полюбил. Так определил Канделябров. Александр Прохорович, поддаваясь общей симпатии к гостье, находил в ней всё больше привлекательного. Теперь он уже видел её милую улыбку, высокий красивый лоб и, конечно, волосы… Они пахли резедой, и это начинало кружить голову впечатлительному романтику.

                                                                             ***

   Побежали дни. Хозяина голубого особняка почти не было видно. Он уходил рано – разодетый и надушенный – и, с концами, на день или два. Отец Меркурий тоже дома не сидел. Канделябров бывал в клубе и бегал по Катиным делам. А она, как в парнике, расцветала день ото дня. Ипатов кружил вокруг неё шмелём, за что неоднократно получал нагоняй от Кондратьича.

 Однажды начальник позвал помощников в кабинет.

 – Сподобились, – пробурчал Спиридон. – Никак решили себе передышку устроить между безобразиями.

 – Что ты сказал?– вскинул бровь Вильям Яковлевич.

 – Ничего. Стою и вас слушаю.

 – То-то. Ты разговаривал с официантом, который в тот день кормил Поливанова?

 – Он божится, что вина ему не наливал.

 – Так. Это подтверждает наше предположение, что Видякин видел от двери преступника.

 – Но, Видякин сказал, что это был старший официант, – уточнил Ипатов.

 – Всему виной – фрак. Что за мода такая – наряжать прислугу в барское платье! Поди разбери, кто есть кто. Нет, Александр Прохорович, это был для Поливанова свой человек. Слава Богу, в тот вечер народу было мало. Кто из его знакомых был во фраке?

 – Из близких, – Лавренёв, – подсказал Канделябров. – Он и внешне мог соответствовать внешнему виду старшего официанта. Ушинский  ходит в мундире, Островерхов тоже. Старосты –  Шаблыкин и Сокольский – тоже были во фраках, но оба – дородны сверх меры.

 – А француз?

 – Господь с вами, Вильям Яковлевич, вы что, на государственное лицо думаете да ещё на иностранца? – удивился Ипатов. – Мозен и кольца-то, небось, никогда не видел. Они с Поливановым даже не были знакомы.

 – Об этом нам ничего не известно, – рассудил Канделябров и добавил: – а в тот вечер иностранец был в сюртуке вишнёвого цвета.

 – Давайте обобщим полученные сведения, – подытожил начальник. – Помните, неизвестный дядя, которого мы чем-то спугнули, говорил Рыжику, что дом, который предлагалось ограбить, находится на Пречистенке. Добра там полно. Хозяйка наверху. Внизу никого нет – бери и уходи. Похоже, что это – дом Лавренёва, так? Тогда всё сходится: в тот день Лавренёв был во фраке и мог спокойно подойти к столу, поговорить с приятелем, налить ему и себе вина, положить в рюмку Поливанова отраву, а когда тот впал в прострацию – снять кольцо. Правда, возникает резонный вопрос: зачем ему это надо? Для такого поступка нужны очень веские основания. Он не беден. А, если он верит в мистику кольца, тогда и вовсе ничего не вытанцовывается.  Он ведь не одинок, у него мать.

 – Вильям Яковлевич, помните, его мамаша говорила, что покойный муж увлекался разной экзотикой? Может у них в доме есть яд? – предположил молодой помощник. – Сейчас модно привозить из-за границы всякие восточные диковины: необычную отраву, сушёных крокодилов, сфинксов и мумий разных.

 – Молодец, Ипатов. Действительно, Поливанов мог быть отравлен каким-нибудь экзотическим  ядом, действие которого неизвестно нашим медикам. Остаётся вопрос: откуда какой-то дядя знает, что кольцо у Лавренёва? И ещё: если преступник Лавренёв, то его поведение в день убийства, мягко говоря, удивляет. Первое. Зачем отдавать долг человеку, которого собрался убить? Ведь он хорошо знал, что у Поливанова из родственников – никого. А это значит, что в случае смерти, никто бы с него этих денег не спросил. Для отвода глаз? Но ему не надо было возвращать эти деньги именно в тот день. Алексей Алексеевич мог ждать уплаты сколько угодно времени, особенно от своего друга. Второе. Лавренёв сутки играет в карты накануне намеченного преступления, а потом едет в клуб и фланирует там часами по залам в обществе француза, а потом идёт и хладнокровно убивает своего друга, который не раз выручал его деньгами? Непонятно. Или это для алиби? Мол, целый вечер был у всех на глазах. А вдруг Мозен – сообщник?  И не делайте, Ипатов, опять таких удивлённых глаз. Не забывайте, что кольцо в Россию привезли из Франции. На всякий случай, я предупредил квартального на Пречистенке о возможном нападении на особняк. Хорошо бы ещё  последить и  за самим Лавренёвым, но боюсь его вспугнуть.

 – Может, этот неизвестный опять выйдет на Федю? – предположил Канделябров.

 – Мы с Фёдором уговорились, что он мне сообщит, если этот человек опять появится. Думаю, Рыжик  меня не обманет: уж очень ему мои червонцы понравились. Но, к нему вряд ли кто  придёт: неизвестные нам лица наверняка передумали совершать налёт на особняк. Я ляпнул Феде, что кольца в доме нет потому, что его владелец всегда носит драгоценность при себе. У меня это вырвалось нечаянно, по аналогии с Поливановым, который не расставался с алмазом. Может, Федя рассказал об этом заказчику?

 – Тогда почему этот дядя согласился встретиться на Каланчёвке, если решил, что уголовники ему больше не нужны?

 – Во-первых, я думаю, что не он принимает решение. А во-вторых, этот скользкий тип не решился глаза в глаза отказать вору в законе, после того, как сам же подбил его на дело. Хитровцы не любят, когда их разводят – за это можно получить и нож в бок. Вот он и назначил следующую встречу, а сам не пришёл. Получается, что эту ниточку мы потеряли. Остаётся Мозен. Это тебе не Федя Рыжик. Француз – хитрый чёрт. Его случайной встречей не обманешь. Придётся с ним говорить в открытую. У нас совсем недавно был такой же случай.

 – Опять?! – вплеснул руками Канделябров. – Допрыгаетесь. Не трогают вас, и вы не лезьте.

 – Чему быть – того не миновать, Спиридон.

 – Нет, вы нарочно на рожон лезете, – не унимался тот.

 – Отстань, говорю. Ты мне вот что лучше скажи, – сменил тему Собакин, – что это наша гостья ходит такой замухрышкой, как бедная родственница, в холстинке и в мир и в пир? И по дому разгуливает в скоморошьей одежде?

 – Это она сама себе выбрала из нашей «маскарадной» – шутки ради.

 – Тебе, дураку, рядится в лягушачью ливрею и парик нацеплять шутки ради, я запретить не могу. В твоём возрасте менять привычки опасно для здоровья. А Катерину Павловну к своей дури не приучай. Она – девица. Это – понимать надо. Ты лучше бы её приодел. Я вот надумал барышню в театр свозить, а ей – не в чем.

 – Как изволите, –  лакейским манером, весь изогнувшись, ответил Канделябров. – Вы в каком антураже хотите её видеть?

 – Ты что, Кондратьич? Пожилой человек, а поясничаешь. Какой к чертям «антураж»! Свози её в хорошие магазины. Купите или закажите несколько платьев, из верхней одежды что-нибудь, всякие там дамские вещи, шляпы, обувь.

 – Слушаюсь, – поджал губы  Спиридон. – Будет, как конфетка.

 – Мне твой язык никогда не нравился, а сейчас – особенно, – железным голосом отчеканил Собакин.

 – А что я такого сказал? – поднял бровки Канделябров. – Уж, и пошутить нельзя.

 – Ты лучше её документами займись, шутник, – осадил его хозяин. – Что рот открыл? Считаешь себя умнее всех?

 – Во всяком случае, не глупее.

 – А вот император Пётр Первый любил говорить, что «подчинённый должен иметь вид лихой и придурковатый, дабы разумом своим не смущать начальство». Понял?

 – Понял, Вилим Яковлевич.

 – Так-то. Как отец Меркурий?

 – Его свои дела замучили: не знает, на что решиться, – вздохнул Канделябров. – Прямо извёлся весь. Только Катериной Павловной и спасается.

 – Это как? – удивился Собакин.

 – Очень душевная девица: и выслушает, и поймёт, и пожалеет.

 – Это она умеет, – усмехнулся Вильям Яковлевич.

 Ипатов впился колючими глазами в начальника. А он откуда знает? Ведь его и дома-то почти не бывает. С недавних пор он ощущал себя в совершенном плену у спасённого им хрупкого создания  и с ревнивым чувством относился ко всем в доме, вплоть до кота. Как только Бекон, урча, взбирался к ней на колени, молодой человек, сбрасывал его на пол под предлогом кошачьей нечистоплотности. Ипатов тяжело переносил постоянные уединения Кати с отцом Меркурием (о чём они всё время разговаривают?), её щебет и хиханьки с Канделябровым на кухне (чем он её смешит?). До этой минуты только начальник был вне его подозрений потому, что он знал вкус Собакина, и видел, как тот практически не замечает Катю и, уж тем более, не ищет её внимания.

  «Брюс любит ярких и пышных блондинок. Что ему – Катя?» – убеждал он себя.

 Правда, он только что велел Канделяброву купить ей гардероб, но, это ни о чём не говорит.

 «Он и меня приодел, когда я нанялся к нему на службу. Хозяин – щедрый человек и любит, чтобы вокруг него всё было красиво».

 Но вот эта фраза, сказанная вскользь, холодной каплей упала на его раскалённое сердце. Александр Прохорович нутром чувствовал, что такого соперника ему не обойти.

                                                                             ***

   По мнению Ипатова, у Катеньки вдруг обнаружился один дурацкий недостаток: девушка любила читать. Как-то, от нечего делать, она забралась на чердак, где открыла для себя обширную библиотеку из научной литературы и беллетристики на разных языках. К её удивлению, там были и романы современных авторов. Все книги были аккуратно разложены по высоким, до потолка, дубовым полкам и покрыты чехлами от пыли. Не решаясь обратиться к Собакину, Катя спросила разрешение у Кондратьича взять что-нибудь почитать. Канделябров поднялся на чердак и показал гостье, что где лежит.

 – Книг здесь – тысяч десять, не меньше, но для вас прилично читать только с этих полок. Здесь путешествия, история и святоотеческая литература. Далее – вам без надобности, как порядочной и благовоспитанной девице. Философ Гельвеций  совершенно справедливо говорил, что «среди книг, как и среди людей, можно попасть и в хорошее и в дурное общество». Да, и вот ещё что: между полок поставлены миски с отравленным зерном – против мышей. Будьте осторожны  и не забывайте закрывать за собой дверь, чтобы  сюда случайно не залез Бекон: не дай Бог отравится.