Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц)

 Быстро собрались и в девять поехали искать лаковую коляску. Да, связи на Москве у Спиридона были обширные. Они объехали и обошли полгорода: опрашивали ямщиков, возчиков, каретников. На  Страстном бульваре пили чай у знакомого квартального надзирателя. Были в извозчичьих трактирах и кабаках, заезжали в «Крутой Яр» у Рогожской заставы и «Ямской двор» на Никольской. Побывали в знаменитых «Наливках» на Якиманке. По;ходя, Кондратьич рассказал, что название такое пошло от бывшего там в старину поселения великокняжеских телохранителей, которым была привилегия в своем кабаке во всякое время пить вино и пиво, даже в дни Великого поста , когда все заведения, кроме чая с квасом, ничем не торгуют. Народ, видя такое исключение, назвал этот кабак «Наливками», то есть местом, где всегда наливают. Ипатов все смотрел, слушал и запоминал. Но, поначалу, такой шустрый и ражий ко всякому разговору, он к двум часам дня существенно поутих, обмяк и отдал всю инициативу двужильному Канделяброву. Часа в четыре Александр Прохорович уже мало интересовался лаковой коляской и мечтал только о том, как, придя домой, он опустит гудевшие ноги в холодную воду и даст отдохнуть замотавшемуся от разговоров языку.

 В шестом часу коляска нашлась. Извозчик показал, что его нанял на Воздвиженке представительный мужчина в пальто и котелке, надвинутом до самых глаз. Других примет он не помнил. Подрядился доехать до Страстного монастыря и ждать, сколько надо, а потом отвезти барина за Калужскую заставу, что он и сделал. Приехали к монастырю часов в пять вечера. Тот человек ушёл. А вернулся около восьми с дамой. Стемнело, и какая она из себя, он не разглядел, да и интереса не было. Хотелось уж ехать: озяб ждать. Понял только, что женщина была нестарая: в коляску вспрыгнула легко. Повёз он их в Замоскворечье и высадил за Калужскими воротами, у ворот городской больницы. По дороге они может, о чём и говорили, но слышно не было.

                                                                  ***

 Когда взмыленная  парочка вернулась домой, то застала у входа ресторанный экипаж, из чрева которого фрачный лакей «Славянского базара»  таскал в дом немереное количество провизии в  корзинах, накрытых льняными полотенцами.

 – Ну не помирать же нам с Беконом с голоду! – отвечал Вильям Яковлевич на недовольное ворчание Спиридона.

 Собакин был на зависть бодр, свежевыбрит и одет в изумительный  маренговый  костюм  – самый модный в этом сезоне.

 – Вам, как я погляжу, сегодня досталось, – оглядел он убегавшихся помощников и великодушно предложил: – Идите, мойтесь. Я, так и быть, подожду вас с обедом или уже с ужином?

 Освежившись и отведав «славянских» деликатесов, Александр Прохорович пришёл в себя и уже бодро доложил начальнику об успехах. Спиридон тушевался и только изредка вставлял нужные уточнения.

 – Молодцы! – похвалил Собакин. – У меня тоже есть кое-что новенькое. Пришло сообщение от нашего агента: Турусова ездит на Арбат, в Филлиповский  переулок, где  снимает квартиру. Я сразу отправился туда. Хозяйка дома: вдова коллежского асессора, некто Клюева, личность  – ничем не примечательная. Уже около года она сдаёт флигель даме, которая там тайно встречается с мужчиной. Вопрос о приличии закрылся большой суммой платы за квартиру. Эта квартирантка  никогда не снимает вуали и называет себя Татьяной Ивановной. Бывает она там регулярно, часа два-три, и всё больше к вечеру, но ночевать никогда не остаётся. Мужчина приезжает с ней или появляется позже. Кто таков  никто не знает: должно быть прячет лицо. Прислуга в доме Клюевой говорит, что он плотного сложения, выше среднего роста, не старый. Любовники пользуются садовой калиткой, которая выходит в тихую часть переулка.

 – Неужели родные дядя с тётей виноваты в исчезновении племянницы?! –  удивился  Ипатов.

 – Никаких выводов, Ипатов! Лариса Аркадьевна вполне может иметь любовника. Мы обязательно выясним её личные обстоятельства, но сейчас самое важное: приезд неизвестного господина с Анастасией к стенам городской больницы. Что было дальше? Это уже след и мы по нему не пойдём, а побежим, как хорошие ищейки. Девушка этого человека хорошо знала: иначе не пошла бы за ним одна, на ночь глядя. По всей вероятности, он сообщил ей в письме что-то такое, отчего она, не раздумывая, поехала с ним, даже не предупредив своего кучера. Кто же это мог быть? Мелецкий? Он точно в Петербурге. Добронравов? Он в то время подплывал на барже к Москве. Из близкого окружения остаются без внятных алиби: дядя, доктор Зяблицкий, в какой-то чрезвычайной ситуации – Шварц. Или это был совершенно незнакомый нам человек, которому она доверилась из-за письма. Срочно нужно выяснить, что делали все перечисленные мною лица в тот злополучный вечер. Итак, главное направление нашей работы на завтра: алиби трех мужчин, городская больница и напоследок: интимная жизнь Турусовой.

                                                                        ***

 Спозаранку сыщики разъехались кто куда. Собакин с Ипатовым – в своем обличье, Канделябров – в таком замызганном рванье, что уходя последним, запирал дверь рукой, обмотанной салфеткой.

 Около трёх пополудни, все, как сговорившись, вернулись домой. Уже за обедом – время было дорого – началось очередное совещание. Брюс объявил: «Без чинов!». Александр Прохорович впервые видел Спиридона за столом. Причем, тот успевал и есть и обслуживать своих сотрапезников, сохраняя такое достоинство, что представлялось, будто за столом сидит один человек, а подает другой.

 Сначала слово предоставили Ипатову. В день исчезновения девушки, Арефьев и Турусова весь день провели дома, о чем заявляет вся прислуга. Управляющий находился у себя на квартире до полудня, а потом уехал в Сибирский торговый банк. Ипатов проверил: это – правда. Немец вернулся домой около половины пятого – прямо перед отъездом Анастасии в монастырь. Потом, со слов самого Шварца, он был дома безотлучно. Проверить это нет возможности: прислуга в большом доме его не видела, а во флигель, где тот живёт, не ходила. Следовательно, управляющий мог выйти незаметно в любое время, тем более, что у него, как оказалось, есть запасные ключи от ворот.

 Заговорил Собакин. Зяблицкий снимает квартиру на Большой Никитской  в доходном доме, где проживает, в основном, университетская  и консерваторская профессура. Дом большой, с тремя подъездами в четыре этажа. Доктор обитает  там на холостяцкую ногу. Прислуга у него  приходящая: сметёт пыль, отдаст бельё в стирку, вымоет пару стаканов из-под пива и всё. Словом, Михаил Лаврентьевич ведёт свободный образ жизни: дома не сидит. Бывает, что и остаётся ночевать в Университете или в больницах, где практикует.  В таких случаях он приезжает в квартиру утром, переодевается и опять исчезает на неопределённое время. В тот день прислуга у него не была и ничего рассказать не может. Равно, как и дворник, который «не нанимался посреди ночи каждый раз отпирать докторам ворота», а потому, всем жильцам-медикам раздал ключи, «так как, врачебная надобность бывает и ночью». Ничего не добившись от стража, Собакин поехал в Городскую больницу. Как оказалось, Зяблицкого там хорошо знают. Он бывает на консультациях, операциях, приводит студентов на практику, отбирает безымянные трупы в анатомичку Университета. В тот день врачи и больничный персонал его не видели.

 Тут вмешался Канделябров:

 – Был он там! Осип, ночной сторож, который постоянно дежурит у боковых ворот со стороны Нескучного сада, рассказал, что видел его тем вечером, но не на территории больницы. Зяблицкий шёл снаружи вдоль ограды под руку с молодой женщиной. Сторожу показалось, что она больна: та всё время спотыкалась. Они сели в карету и уехали. Осип слышал, как доктор сказал кучеру: «К Донскому!».

 – Что за карета? – спросил Собакин.

 – Ихняя, больничная. Кучер нашёлся сразу.

 – Отлично. Что он сказал?

 – А ничего не сказал, потому, что был мёртв. В ту же ночь его нашли бездыханным около кареты, на Малой Калужской. Это совсем рядом с монастырем. Вскрытие показало отравление цианидом. Рядом валялась бутылка из-под водки с остатками этой отравы. В карете на сидении обнаружено какое-то тряпьё: длинный плащ с капюшоном и старое  рваное одеяло.

 – Так, значит всё-таки Зяблицкий. Но какой мотив, вот вопрос! – озабоченно проговорил Вильям Яковлевич и поинтересовался: – Как ты нашёл этого Осипа? Когда я там был, сторожка была на замке.

 – В кабаке у Калужских ворот, в дымину пьяного.

 Ипатов молчал в совершенном изумлении.

 Спиридон описал ситуацию в своем репертуаре:

 – Либо у доктора с этой Арефьевой шашни были, либо он действовал по чьему-то наущению. Понятное дело: медик. Ему человека на тот свет отправить – раз плюнуть.

 Начальник встал из-за стола.

 – Время действовать. Прежде, чем брать Зяблицкого, быстро едем в Донской! На месте осмотримся и там уже решим, что делать дальше, – скомандовал он.

 – А может, Арефьева жива и всё это только шутка? – неуверенно предположил Ипатов.

 – Ну, тогда я этих шутников… – грозно проговорил Собакин, выходя из дома.

                                                                ***

 Сыщики в каких-нибудь сорок минут лихо домчались до Донского монастыря. Пройдя  внутрь, троица рассыпалась по территории. Собакин пошел к настоятелю, Ипатов к сторожам, Канделябров отправился ходить с «приглядом». Через полчаса сошлись на высокой паперти большого пятиглавого собора. Вильям Яковлевич объявил, что Зяблицкий здесь бывает, как врач. Он свидетельствует о любой смерти, случившейся в стенах обители, официально заверяет случаи перезахоронений, если надо: бесплатно лечит монастырских. Отзывы о нём хорошие.

  Всё время, пока говорил начальник, Александр Прохорович приплясывал от нетерпения и при первой же паузе выпалил:

 – Сюда, сюда он привез Арефьеву! Сторожа показывают, что Зяблицкий внёс её на руках. Дескать, проезжали мимо – даме стало плохо. Доктор сказал им, что отнесёт её в часовню, ту, что позади собора, чтобы не беспокоить попусту братию, которые все ещё были на службе. Минут через двадцать Зяблицкий её опять вынес и сказал, что женщине не лучше, и потому, он повезёт её в больницу.

 – Пошли к сторожам! – скомандовал Собакин и первым бросился к воротам.

 Монастырские сторожа были крепкие деревенские ребята.

 – Расскажите-ка мне ещё раз, как доктор заходил и выходил из монастыря, – напористо допрашивал их сыщик.

 – Ну, стуканул он нам в ворота. Мы окошко открыли – смотрим, а это наш Михайло Лаврентич стоит и на руках кого-то держит.

 – Вы видели кого?

 – Нет, темно было. Но, судя по подолу – женщина. Ноги были видны в полусапожках.

 – Как они выглядели, это полусапожки?

 – Богато. Серые, замшевые, на пуговках.

 – Что вам сказал доктор?

 – Сказал, что женщине стало плохо, и он хочет, чтобы она в покое полежала, а то её всю растрясло в дороге. Когда она придёт в себя, он увезёт её домой. Я, говорит, её в часовне положу да святой  водичкой сбрызну и напою. Мы говорим, что там нет никого – все в соборе. А он сказал, что сам управится: не в первой ему с больными возиться. А минут через двадцать несёт её назад. Нет, говорит, ей не лучшает: повезу в больницу. Мы дверь в воротах открыли, он её и вынес. Извозчик ихний рядом дожидался.

 – Когда доктор выносил женщину, она была также закутана?

 – Сильно закутана: и голова и ноги. Прямо – запелёната. Может она очнулась и её знобило?

 Собакин повернулся к своим помощникам:

 – Вы поняли? Он её внёс на территорию монастыря, а вынес «куклу» – то есть куль, тряпье, свернутое, как человеческое тело. То самое тряпьё, которое обнаружили в больничной карете. Надо искать Арефьеву здесь. Это – несомненно. Мы с Ипатовым начнем поиск, а ты, Спиридон, пулей лети в полицию к Рушникову. Объясни ему, что и как. Пусть берут Зяблицкого и едут сюда с обыском.

 – Я не успел доложить, – сказал Канделябров. – Монахи сказали, что на следующий день, был Зяблицкий здесь. Сначала принял двух больных, а потом пошёл зачем-то на старое кладбище и долго там ходил за малым собором между склепами и могильными крестами.

                                                                      ***

 От напряжения нервов и усталости Ипатов чувствовал себя, как в угаре. Собакин же, наоборот, как хорошая ищейка сновал туда-сюда, обегал всё кладбище позади церквей. Александр Прохорович поначалу тоже наладился бегать рядом, а потом поотстал: не угнаться ему за начальством, да и молчит Вильям Яковлевич, как воды в рот набрал.

 Часа через два приехал Рушников и сыскные. Враз перекрыли входы в монастырь, оцепили территорию кладбища. Вышел отец настоятель. Все подошли к нему.

 Федор  Кузьмич сообщил ошеломляющее известие: при аресте доктор Зяблицкий, не сказав ни слова, отравился до смерти: принял цианид.

 – Надо вскрыть старые надземные каменные гробницы, в первую очередь те, что за малым собором. Я уверен: Арефьева в одном из них. Времени у него было мало. Скорее всего, доктор заранее подготовил одну из них, чтобы можно было быстро поместить туда тело. Значит, она легко откроется. Ваше  высокопреподобие, благословите на работу, – обратился Собакин к настоятелю.

 Тот сокрушенно покачал головой и развёл руками. Если это необходимо…

 Началась тяжелая работа. Аккуратно, чтобы не повредить надгробия, четверо дюжих полицейских осторожно  вскрывали почерневшие и позеленевшие от времени, покрытые мхом, старые гробницы. Работа шла в присутствии настоятеля, судебного врача, Рушникова, его подручных и помощников Собакина. Полицейские держали фонари – стало совсем темно. Зрелище было: не приведи Господи! Захоронения были старые, но вид, уже истлевших, до скелетов, мертвецов впечатлял похуже, чем только что умершие. Так, по крайней мере, казалось Ипатову. Он смотрел на невозмутимого Собакина, Канделяброва и своего дядю и думал о том, что ему, наверное,  никогда не научиться такому бесстрашию и выдержке. В пятом саркофаге, поверх истлевших костей какой-то рабы Божией Евфрасии  Клеоповны Ревякиной, лежала мертвая Анастасия Дмитриевна Арефьева. Казалось, что девушка спит, неловко поджав под себя одну руку. Судебный врач засвидетельствовал смерть. Вот тебе и невеста! Вместо подвенечного платья  –  каменная домовина.

 То ли от переутомления дня, то ли от переизбытка такого рода впечатлений, но Александр Прохорович этого последнего испытания не перенёс: слабо икнув и закатив глаза в ночное  небо, он стал заваливаться прямо во вскрытую гробницу и был бы там третьим лишним, если бы не сноровка Канделяброва. Спиридон Кондратьич вовремя перехватил обмякшее тело молодого человека и уложил его на землю, где судебный врач сунул ему под нос флакон с нашатырём.

                                                                        ***

 Сыщики вернулись домой около трёх ночи измученные, подавленные и неразговорчивые. После того, как обнаружили тело Арефьевой и составили протокол, все  поехали на вскрытие. Следов надругательства или грубого насилия обнаружено не было. Девственно чистая, цветущая девушка погибла от руки ближайшего друга дома, который, по всей вероятности, сначала усыпил её хлороформом, а потом ввёл лошадиную дозу морфия. Видимых причин такому злодеянию не было. В гробнице было обнаружено скомканное злополучное письмо. В нём было:

                                    Дорогая Анастасия Дмитриевна!

    На правах друга вашей семьи, считаю своим долгом представить вам фактическое доказательство неверности и недостойного поведения вашего избранника. Я не счёл возможным рассказать об этом Николаю Матвеевичу, пока Вы сами не убедитесь в правдивости моих слов и не примите  самостоятельное решение о дальнейшем. Жду вас у Святых ворот после окончания вечерней службы. Никому не говорите о нашей встрече: это в ваших же интересах.

                                                                                                        М.З.

  Собакин взял конверт, понюхал и сморщился: от него до сих пор пахло формалином и ещё какой-то химией.

 – Вот вам и «духовитость» от конверта. Интересно, почему он не уничтожил письмо? Торопился и забыл или был уверен, что в этом гробу улика будет в безопасности и со временем рассыплется в прах вместе с телом жертвы? И всё же, почему убийца доктор?  Зяблицкому  нет никакой материальной выгоды от смерти Арефьевой,  – продолжал  рассуждать Собакин. – Характер его письма к девушке показывает, что между ними отношения было сугубо официальные. Со стороны Анастасии – точно. Она бы вообще не пошла на эту встречу, если бы жених ей был безразличен. А может, доктор питал к ней нежные чувства и, узнав о тайне жениха, из ревности, решил расстроить свадьбу? Возможно, у него из этого ничего не получилось, и он её убил. Дикость, конечно, но всякое бывает. Нет, эта версия слабовата. Любимых убивают в состоянии аффекта, а тут на лицо продуманная и хорошо подготовленная операция. Значит,  всё-таки дело в её богатстве. Хотя, для чистоты следствия нельзя отметать ещё одну версию.

 – Какую? – поинтересовался Ипатов.

 – Зяблицкий мог быть психически ненормальным, – сыщик усмехнулся. – Врачу это легче скрывать от других.

 У Ипатова это преступление не укладывалось в голове. Лёжа в ванне по настоянию начальника («Смойте-ка с себя всю тяжесть этого дня!»), он представлял энергичного, так располагающего к себе доктора, и не мог поверить, что тот оказался убийцей. Уму непостижимо! Ипатов мог подумать на кого угодно, но только не на него. На своей половине ванной комнаты Собакин не пел, а тоже предавался невесёлым размышлениям. Внизу Канделябров чем-то страшно грохотал на кухне и ругался с котом. Особенно, всем троим было тягостно вспоминать тот момент, когда в здание судебной экспертизы приехал Николай Матвеевич. Видеть его не было сил. Враз постаревший, с безумными глазами, серым лицом и руками, непрестанно расстёгивающими и тут же опять застегивающими сюртук, с трясущимися губами, он всё время повторял и повторял: «Настенька, Настенька». А как увидел её при опознании – тут же и повалился замертво. У нестарого ещё человека не выдержало сердце. Вокруг все забегали, засуетились, положили его на диван, открыли грудь. Запахло камфарой. Меньше чем через час констатировали смерть от разрыва сердца. При этом известии Рушников тоже схватился за сердце и тяжело опустился на стул.

 – Что ж это такое, а? – придушенным голосом проговорил он. – Сначала Дмитрий погиб. Я дружил с ним с детских лет. Потом дочь его Анастасия, теперь брат Николай. Семья у них была дружная, домашняя. Что за человек этот Зяблицкий? Кто он, что сотворил такое? Я его совсем не знаю. Видел пару раз у Арефьевых. Вильям Яковлевич, голубчик, разберитесь в этом хитросплетении, не бросайте дела. Это моя личная к вам просьба. Я, со своей стороны, посодействую, чем могу, но только, сами понимаете, кто ж из этого круга будет с нашим братом откровенничать. Здесь не припугнёшь, а надо это дело изнутри вызнать.

 Уже заголубело небо, когда в доме, наконец, все смолкло, хотя в кабинете Собакина лампа горела до тех пор, пока в раннем утреннем свете по Сретенке не загромыхали первые колеса.

                                                                       ***

 В субботу все поднялись поздно. Вильям Яковлевич, хмурый и не выспавшийся, предложил помощнику сделать визиты к участникам драмы.

 – Начнем сызнова. Имея представление о каждом, мы с вами пойдем дальше в исследовании характеров этих людей. Византиец Иоанн Дамаскин  говорил, что «умный человек способен понимать даже мысли ближнего, наблюдая за его поведением и обликом». Возьмите себе эти слова на вооружение.

 – Так то – святой человек, – вздохнул Ипатов.

 – Ладно, не грустите, помощник, – улыбнулся Брюс. – Поедем, посмотрим, какое впечатление  произвело на действующих лиц эта трагедия. Тем более, что Канделябров сегодня затеял генеральную уборку дома и выгоняет нас на улицу на целый день.

 Сыщики вышли на Сретенку, зажмурились от яркого солнечного света, вдохнули аромат клейкой молодой листвы деревьев и чахлых кустиков, прижатых к домам, и поняли, что в суматохе последних дней пропустили приход настоящей весны.

 Первый визит решили сделать к старой Арефьевой, впрочем, без надежды на то, что их примут.

 – Насколько я понимаю, – размышлял по дороге Вильям Яковлевич, – наследниц всех миллионов две: Анна Матвеевна и Лариса Аркадьевна. Ваша Цирцея – Залесская остаётся на бобах. Мелецкий получает вместо богатой жены – мамзель с ребёнком.

 Ипатов только вздохнул.

 – Не грустите, Александр Прохорович, разберёмся, – уверил его начальник. – Этой ночью, как мне кажется, я понял, в чём дело. Собственно, дело оказалось несложным. Теперь мне нужны доказательства. «Ничто притворное не может быть продолжительным» утверждал чех Коменский  и я с ним согласен. А  мой  Канделябров в таких случаях говорит: «Сколько верёвочке не виться, а конец будет».

 Как и предполагал Вильям Яковлевич, у старшей Арефьевой их не приняли.

 – Барышня лежат чуть живые, – объявила челядь. – Доктор не отходит: боится за её жизнь.

 – Поехали к Турусовой, – решил Собакин.

                                                                        ***

 В доме Арефьевых стояла могильная тишина. Все зеркала вестибюля и гостиной, куда их провели, были завешаны чёрным крепом. К сыщикам вышла Лариса Аркадьевна, вся в чёрном, с кружевным шарфом, туго повязанном на голове, в своем уродливом пенсне. Лицо её было густо напудрено, как маска Пьеро. Сыщики встали и выразили ей своё соболезнование.

 – Я пришёл в такое тягостное для вас время лишь для того, чтобы сказать, что намерен довести дело до конца и найти убийцу, как и обещал Николаю Матвеевичу, – сказал сыщик. – Причины убийства вашей племянницы по-прежнему остаются неизвестными.

 – Узнаете вы их или нет, к сожалению, ни Настю, ни Николая этим не вернёшь – опустив голову, проговорила Турусова.

 Складывалось впечатление, что она находится в каком-то заторможенном состоянии.

 – Вам нехорошо? – с участием спросил Вильям Яковлевич.

 – Не обращайте внимания. Наверное, на меня ещё действует снотворное, которое я приняла сегодня ночью, когда не смогла заснуть.

 – Мы понимаем, как вам тяжело сейчас говорить, но, может быть, в интересах следствия, вы скажете нам что-нибудь о Зяблицком. Может, у вас есть какие-нибудь догадки – почему он это сделал?

 Турусова вздрогнула. Повисла гнетущая тишина. Потом она через силу ответила:

 – Не знаю. Я ничего не знаю. Это такой удар, такой удар. Может он сошёл с ума? А может он был тайно влюблен в Анастасию и поступил по-шекспировски: не мне – так никому. Он к ней очень нежно относился. Больше мне сказать нечего. Чужая душа –  потёмки.

 – Когда вы его видели в последний раз?

 – В день, когда вы были у нас. Он приезжал к нам обедать. Господи! Я только сейчас об этом вспомнила: он сидел с нами за столом, расспрашивал, как идут поиски Насти, утешал нас, а сам… какое чудовище!

 Подбородок женщины задрожал, и из-под пенсне полились беззвучные слёзы.

 – Простите нас великодушно, мы не будем вас больше обременять своим присутствием, – проговорил Собакин. – Вот только мне бы хотелось переговорить с управляющим.

 – Вам укажут, где его найти, – утирая слезы, сказала Лариса Аркадьевна,  – но, боюсь, его может не быть дома. Он взял на себя хлопоты о похоронах. А здесь сминуты на минуту появится  господин Мелецкий. Он вернулся из Петербурга. Я написала ему о нашей трагедии. Если хотите его видеть – подождите.

 – Огромное спасибо. Ведь мы сейчас хотели к нему ехать.

 Внизу раздался входной звонок – это был Мелецкий. Через пару минут в комнату вошёл молодой человек, лет двадцати шести, с мелкими правильными чертами лица, зализанными назад тёмными волосами, в чёрном дорогом костюме. Походка у него была вкрадчивая, кошачья, как будто на его ногах были не новомодные башмаки, а войлочные гамаши. Вежливо кивнув незнакомцам, Алексей Григорьевич припал к руке Ларисы Аркадьевны и глухо зарыдал. Та снисходительно и, как показалось сыщикам, неохотно погладила его по голове.

 – Мужайтесь, мой дорогой. Эта потеря для нас невосполнима, но мы – христиане:  на всё воля Божия. Я потеряла сразу двух родных мне людей, да и Анна Матвеевна еле жива. Доктор говорит, что совсем плоха: никого не узнает. Немыслимое горе свалилось на нашу семью. Алексей Григорьевич, позвольте вам представить…

 Турусова познакомила мужчин и объяснила, причину появления сыщиков в доме.

 – Но почему сразу меня не уведомили? – мигая заплаканными глазами, спросил Мелецкий.

 – Ах, не спрашивайте меня ни о чём. Всем распоряжался Николай Матвеевич. Это его решение. Вам не сообщали, чтобы не расстраивать понапрасну. Надеялись, что это недоразумение и всё разрешится положительным образом.

 – Что ещё за «недоразумение» и как это: «разрешится положительным образом»? Помилуйте, ничего не понимаю, – горячился Мелецкий. – Какие такие причины могли быть, чтобы скрыть от меня пропажу невесты?

 Этот вопрос повис в воздухе, а Вильям Яковлевич, видя затянувшуюся паузу, спросил:

 – Алексей Григорьевич, может вы заметили что-нибудь необычное в поведении Анастасии Дмитриевны перед вашим отъездом в Петербург? Припомните, пожалуйста.

 Мелецкий перевёл возмущенный взгляд с Турусовой на Собакина и задумался. Видно было, что он возмущён, озадачен и совершенно ошеломлён как трагедией, так и странным поведением родственников невесты.

 – Она была весела, нежна и ничто не омрачало наших отношений перед моим отъездом.

 – Алексей Григорьевич, – вдруг вмешалась в разговор Лариса Аркадьевна, – я только что вспомнила, что в день отъезда вы у нас обедали, и Анастасия очень недовольным голосом расспрашивала вас о какой-то француженке с Кузнецкого. Вы ещё так смешались, что у вас упала на пол вилка.

 Мелецкий и тут страшно смешался и наверняка опять бы уронил столовый прибор, если бы он у него был.

 – Я этого не помню, – проговорил он. – Это был какой-то незначительный разговор. Возможно, он был связан с покупками к свадьбе. Я уже не помню.

 Турусова больше не сказала ни слова, впала в какое-то оцепенение и совсем потеряла  интерес к собеседникам.

 – Разрешите нам с Алексеем Григорьевичем поговорить наедине? – спросил её Собакин.

 – Пожалуйста, – безразлично ответила Лариса Аркадьевна. – До свидания, господа. Все сведения о времени и месте похорон можете получить у Шварца.

 И вышла. Вильям Яковлевич проводил женщину долгим взглядом и после того, как за ней закрылась дверь, повернулся к «вдовому» жениху.

 – А теперь, милостивый государь, рассказывайте всю правду, – жестко проговорил он и пристально посмотрел в глаза Мелецкому. – Кто рассказал Анастасии Дмитриевне о вашей любовнице?

 У Алексея Григорьевича на лбу выступила испарина.

 – Не знаю, – выдавил он из себя. – Ей Богу, не знаю!

 – Как вы собирались выпутываться из этой ситуации?

 – Я обещал Кларе деньги: пятнадцать тысяч отступного.

 – Я видел вашу мадмуазель. Она настроена весьма воинственно.

 – Поверьте мне, она не злой человек, но, как любая обманутая женщина, рвет и мечет, боясь остаться ни с чем. Я знаю Клариссу не один год – это всё игра. На те деньги, что я ей обещал, она уже присмотрела себе корсетную мастерскую.

 – Ваше мнение о Зяблицком? Может быть, он был влюблен в вашу невесту? Как она сама к нему относилась?

 – Влюблен? Ну, уж, не думаю. Наоборот, мне всё время казалось, что он её недолюбливает. Видно было, что она раздражала его своими нравственными суждениями. Они часто спорили до колкостей. Зяблицкий, как авторитетный практикующий врач привык к тому, что его рекомендации и взгляды выслушивают со вниманием. Анастасия же была своенравна и нетерпима к  мнениям, которые расходились с её представлениями о жизни. Но чтобы из-за этого убить?!

 – А что вам говорила Анастасия Дмитриевна о своей тёте, Ларисе Аркадьевне?

 – Вечно между ними были какие-то трения по пустякам. Но Лариса Аркадьевна, как старшая, умело гасила вспыльчивость племянницы. Я неоднократно говорил Анастасии, что она излишне придирается к родственнице, но всё бесполезно. Недавно я стал подыскивать нам дом и поинтересовался у неё, в каком месте ей хотелось бы жить. Так вот. Анастасия сказала, что где угодно, только бы не видеть больше тётку. Я был просто потрясён этим. Насколько всё-таки женщины могут быть нетерпимы друг к другу!

 – По-вашему, в чём причина такой неприязни? Ведь та, ради неё, отказалась от личной жизни.

 – Не знаю. Настя называла ее ханжой, ведьмой и … ещё Бог знает какими именами. Однажды, Лариса Аркадьевна завела разговор о том, что скоро племянница выйдет замуж, Николай Матвеевич женится, а она уйдёт в монастырь. Анастасия вдруг возьми и скажи: «Скорее папа римский примет православие, чем ты, тётя, примешь постриг». И громко так, зло рассмеялась, что всем стало неловко. Лариса Аркадьевна сделала вид, что не услышала этих слов. Она так часто делала, когда Настя ей дерзила. Кто их разберет, что они там между собой не поделили!

 – Что вы можете сказать о Залесской?

 – О, эта женщина так прибрала к рукам милого Николая Матвеевича, что он с её именем вставал и ложился. Она его выбрала в следующие мужья. Впрочем, его можно было понять: женщина она умопомрачительная!

 – Правда, что Залесская уговаривала Николая Матвеевича взять деньги из приданного племянницы на погашение долгов её сахарного завода в Харькове?

 – Да, это правда. Но тут, Арефьев ничего сделать не мог. Анастасия объявила, что выходит  замуж, а это значит, что опека над ней закончилась. По завещанию её отца распоряжаться оставленным ей капиталом могла только она сама. Настя и не думала давать деньги Залесской, даже ради Николая Матвеевича. Это я точно знаю. А личные деньги самого Арефьева все в обороте.

 – Благодарю за беседу, Алексей Григорьевич. Теперь нам надо разыскать управляющего.

 Мелецкий вытер большим носовым платком потное лицо и поникшим голосом изрек:

 – Я, с вашего разрешения, пока поеду домой. Что-то мне нехорошо. Со Шварцем я позже переговорю.

 Горе-жених пожал сыщикам руки и моментально ретировался.

 – Что скажете, Александр Прохорович? – оставшись наедине с помощником, спросил Собакин.

 – Какой-то он жалкий.

 – Я думаю, упустил такой куш.

 – По крайней мере, он не убийца. А вот Залесская…

 – Далась она вам. Эта красавица, как и Мелецкий, осталась на бобах.

 – Перестаралась видно, – ядовито ввернул Ипатов.

 – Не мелите вздор. Пойдёмте, лучше поищем немца. Интересно, что он скажет.

                                                                      ***

 Управляющий невозмутимо пил кофе в столовой и читал немецкую газету.