Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

Часть вторая Ч Ё Р Н О Е   С Е Р Д Ц Е

Tempora motantur et nos mutamur in illis – Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.)

                                                                           ***

 Дорогая и бесценная моя матушка, Евдокия Ильинична!

    Надеюсь, что, по милости Божией, Вы  пребываете в добром здравии и материнском ко мне расположении. Сообщаю, что в настоящее время, после испытательного срока, я утверждён в должности помощника и секретаря частного сыщика – Вильяма Яковлевича Собакина-Брюса. Спасибо на том Вашему братцу – Фёдору Кузьмичу – похлопотал обо мне, а то бы я, как есть, зачах у него  в полицейской части. И денег с гулькин нос и должность не умственная. Вы спрашиваете, не родственник, ли он тому Брюсу, о котором по Москве дурная слава ходит. Точно так, не сомневайтесь. Это ихний прапрадедушка. Только всё это оговор и напраслина  возведена  на достойного человека. Граф Яков Вилимович Брюс был генералом и даже фельдмаршалом, большим учёным и много в своих государственных делах  постарался на благо нашего Отечества во времена царствования Петра Великого. Мой начальник – человек серьёзный, обстоятельный, водит знакомства с первыми людьми города. Его вся Москва знает как первостатейного сыщика. Спросите хоть у своего братца. Дядя не рекомендовал бы меня к плохому человеку. Живу я теперь на Сретенском холме, в Печатниковом переулке, на пансионе  у госпожи Прохоровой Елены Васильевны, в собственном их доме, из расчёта 25 рублей в месяц. По-нашему, может и дорого, зато – на всём готовом. Хозяйка моя – женщина уже в летах, предобрая, набожная и ко мне расположена. Похлопотал об этой квартире домоправитель моего начальника – Спиридон Кондратьевич Канделябров, большой дока по   хозяйственной части и очень образованный человек. Он же помог мне приодеться по-московски. Вильям Яковлевич подарил мне денег безвозмездно на приобретение гардероба и сказал, что без хорошего платья мне никак нельзя потому, что я теперь нахожусь  на видном месте. Так что, Вы, маменька, при встрече можете меня не узнать.  Я выгляжу прямо, как наш посадский франт – почтмейстер Веселюк, но только без сапог. То есть, он в сапогах, а я хожу в совершенно новых немецких башмаках.

 Приезжайте, друг маменька, в Москву погостить и сами убедитесь. Целую Вас крепко и остаюсь Вашим покорным сыном Александром.

 Сидевший за столом молодой человек, подумал-подумал и приписал:

 Крепче молитесь обо мне, чтобы мне не потерять нынешнего места.

 – Александр Прохорович! Уже девятый час. Пожалуйте завтракать, – позвал его женский голос откуда-то из глубины дома.

  Ипатов положил письмо в конверт, надписал адрес и поспешил к столу.

                                                                 ***

   Помощник именитого московского сыщика квартировал в смешном жёлтом домишке, который стоял на таком высоком фундаменте красного кирпича с замысловатой ступенчатой кладкой, что снизу,  казался замком. Жил он у квартирной хозяйки как свой человек, чему немало способствовал верный слуга Собакина, доводившийся ей дальним родственником. Елена Васильевна была маленькой опрятной старой девой-колобком с живым и добрым лицом, на котором, не старческим блеском, светились внимательные голубые глазки. Она обладала только двумя малосущественными недостатками. Во-первых, девица Прохорова была не в меру любопытна ко всем сплетням  и пересудам московского житья-бытья (на то она и коренная москвичка!), а во-вторых, она имела особое пристрастие к творчеству московского сочинителя,  господина Пазухина .  Многочисленные романы этого писателя, в большинстве своём, описывали жизнь купеческого сословия, где главными соблазнителями достойных девиц выступали аристократы и прочие великосветские львы, а любовные интриги зачастую доходили до смертоубийства. Эти душещипательные истории с большим успехом печатались в «Московском листке» по средам и субботам. В такие дни к хозяйке доступа не было. Елена Васильевна запиралась у себя в спальне с прислугой Липой, и пока  ими не был прочитан очередной опус любимого автора, снаружи – хоть трава не расти. Особенно добрейшая женщина зачитывалась романом «Злая воля» –  историей о купце-самодуре и его несчастной красавице – дочери.

 – На Москве вон что говорят, – докладывала за столом своему постояльцу любительница романов. – Этой ночью в Английском клубе  убили человека, обобрали, вывели под руки, как живого и посадили на извозчика, как пьяного. Везти сказали на Каланчёвку и денег дали полтора целковых, а обокрали – на тысячи. Вот вам ваши аристократы – сливки общества!

 Удивляясь про себя  бредовым бабьим сплетням, Александр Прохорович быстро позавтракал и скорым образом отбыл на службу. Вдогонку ему неслось суждение о том, «как обмелела Москва порядочными  людьми».

                                                                   ***

 Ипатов скорым шагом двигался в сторону Сретенки. Печатников хоть и переулок, а не уступит большой улице: шумен, деловит. Вон у 15-го дома мебельщика Смирнова запахло бензином и ещё чем-то едким. Здесь с недавних пор арендуется  автомоторный гараж компании «Автолюкс», где продают немецкие моторные повозки Карла Бенца. Когда их заводят, полпереулка сбегается смотреть. В 17-ом доме трактир купца Тюленева. Из распахнутых дверей уже тянет жареным луком и видно, как на заднем дворе здоровенный мужик в кожаном фартуке на огромной деревянной колоде тяпает курам головы. По всему двору, как февральская метель, кружат белые перья. В следующем доме расположилась контора объявлений справочника «Иллюстрированный путеводитель по Москве». Там пока тихо. А вот магазин колониальных товаров Волкова уже открыт. Ставни сняты, и на обозрение покупателей приказчик выставляет  в витрине тугие от спелости кисти винограда, ананасы и лимоны. В центре натюрморта возвышается местная достопримечательность  и гордость хозяина лавки: большая негритянская кукла, чуть одетая, с белоснежными зубами и золотистыми браслетами на руках и  ногах. Сия полуголая дива не первый год держит на голове блюдо то с финиками, то с инжиром и, как магнитом, притягивает взгляды  мужского населения, вызывая бурные протесты женского. А в 21-ом доме чего только нет: тут тебе и музыкальная школа, и меховой салон, и парикмахерская месье Эберта, где стрижётся Ипатов. Это не говоря уже о верхних этажах, где сдаются внаём квартиры.

 «Да, шумит Москва! Говорят,  что в городе живёт миллион  человек. Врут, наверное, но видно, что народу много», – подумал Ипатов, свернул влево и бодро зашагал по ещё более шумной Сретенке. Настроение у молодого человека было преотменное. Особенно, когда  впереди показался голубой особняк начальника.

                                                                 ***

 Дверь помощнику, как обычно, открыл Канделябров.

 – У нас посетитель, – тихо объявил он и увёл Ипатова на свою половину.

 – Я его знаю. Это – Шаблыкин, известный на Москве гурман и многолетний старшина Английского клуба. Пришёл, должно, по делу, – заключил Спиридон Кондратьич. – Больно убитый у него вид.

 Через полчаса Александр Прохорович сам увидел гостя. Грузный пожилой человек в лёгком чесучовом костюме, с  расстроенным лицом тяжело спустился со второго этажа, наскоро распрощался и ушёл, предварительно заручившись словом, что господин Собакин незамедлительно приедет в клуб.

 – У нас дело, – объявил Вильям Яковлевич, как только за гостем закрылась дверь. – В Английском клубе с бесчувственной руки посетителя пропало кольцо большой цены. Руководство просит негласно разобраться в случившемся.

 «Ай да Елена Васильевна!  Как, однако, сплетни быстро расходятся по городу», – подумал Ипатов и спросил: – А почему негласно?

 – Потому, что это – Английский клуб. В  нём почётный старшина – генерал-губернатор Москвы, а постоянные его члены: градоначальник да обер-полицмейстер. В нём состоят самые именитые люди двух столиц. В таком месте скандал невозможен, как говорят учёные мужи, по определению. Собираемся и едем. Канделябров едет тоже.

                                                                           ***

 – Слушать, смотреть, меньше говорить, – инструктировал своих подчинённых Собакин по пути на Тверскую, где располагался клуб. –  Там, куда не глянь: князья, графы да столбовые . Не оплошайте.  Прислуги  в Английском – море, и у всех стен есть уши. Я там иногда бываю.  Каждый член клуба имеет право приглашать двух гостей, за которых он несёт общественную и материальную ответственность. Раньше уставные правила были жёстче. К примеру, московскому гостю вход разрешался только до трёх раз в год. Сейчас  времена изменились и при наличии хороших знакомых среди «англичан», можно довольно часто, по гостевой книге, посещать это избранное общество.

 – А почему он называется Английским, если там наши, русские?

 – Иностранцы, которые приезжали в Россию служить, старались держаться вместе, что естественно. В начале 70-х годов прошлого века, в Петербурге, английские дельцы собирались и проводили досуг в одной из гостиниц города. Ну там беседы, музыка, картишки, пиво. Вскоре к ним присоединились русские, в основном, с коммерческим интересом. Так в России появился первый закрытый мужской клуб, каких в Англии много. Со временем он стал элитным. Московская знать захотела себе такой же. От желающих в него вступить, до сих пор нет отбоя. Кстати сказать, тогда, в обеих столицах, как грибы после дождя, стали появляться в огромных количествах клубы по интересам. Некоторые из них заявляли себя совершенно закрытыми, а в уставах было полно доморощенной мистики и масонской обрядовости. Император Павел решил запретить все эти заведения, как «якобинскую заразу». Английский был закрыт только на три дня, благодаря заступничеству генерал-прокурора Лопухина . Он сумел доказать царю лояльность клуба, за что стал его первым почётным  членом. А свой день рождения «англичане» празднуют первого марта, когда был принят первый устав. В это время в обеих столицах в  Английских клубах устраиваются торжественные обеды с непременной стерляжьей ухой. На празднике в Петербурге традиционно присутствует весь дипломатический корпус.

 – А почему вы не член клуба?– удивился Александр Прохорович.

 – Это для  меня обременительно.

 – В материальном смысле?

 – Помилуйте, нет, конечно. Триста рублей в год не такая уж большая сумма, – пустился в объяснения Вильям Яковлевич. – Видите ли, в карты я не играю, биллиардные шары не катаю, праздным образом жизни не заражён. Библиотека там, по большей части, газетно-журнальная, хотя и обширная. Интерес представляет только иностранная периодика. По необходимости, я могу  там быть в любое время, чтобы встретиться с тем, кто мне нужен. А сидеть запанибрата с московскими тузами, чтобы ко мне лезли со всяким вздором и под шафэ называли  «дорогим Вилли»?  Нет уж, увольте.

 – Устав у них правильный, – встрял Канделябров. – Женскому полу туда вход заказан. Даже полы там мужики моют.

 – Неужели? – встрепенулся Ипатов. – За что же такая немилость к женщинам?  Высокородные, образованные люди, а чудят, прости Господи, как в Бухаре какой-нибудь.

 – Вот и смекайте, молодой человек, что на самом деле думают промеж себя государственные люди, когда не озабочены тем, чтобы угодить публике, – отчеканил Канделябров.

 – Спиридон, не надоело? – перебил его Собакин. – Угомонись, видишь – приехали.

 Остановились у красивого розового дворца с белыми колоннами и львами при входе и на чугунных воротах. В большом мощёном дворе было пустынно и тихо, только рядом погромыхивала Тверская.

                                                                        ***

 Ипатов, в отличие от своих товарищей, с ощутимым трепетом входил под крышу прославленного клуба, где бывает императорская фамилия и аристократический цвет империи.

 Через двойные стеклянные двери парадного подъезда сыскная команда прошла внутрь. Их ждали. Вышколенный ливрейный лакей, показывая дорогу рукой в белой перчатке, провёл их по боковой лестнице сразу во второй этаж. Там они прошли в богато убранную комнату с овальным столом посередине, покрытым зелёным сукном, на манер заседательского. Это была «старшинская», где собирались  клубные старшины и, откуда осуществлялось постоянное руководство и надзор за  хорошо отлаженным механизмом под маркой «Английский клуб».

 Пётр Иванович Шаблыкин, уже во фраке, представил сыщикам своих товарищей: графа Сергея Фёдоровича фон Брюмера и Александра Львовича Сокольского. Как только гости расположились в покойных ореховых полукреслах, вошли важные официанты и моментально,  расстелив  хрустящую белоснежную скатерть,  сервировали  на боковом столе лёгкую закуску.

 – Так сказать, чтобы прийти в себя, – аргументировал эти действия Шаблыкин и,  не дожидаясь остальных, налил себе водки из ледяного, запотевшего по самое горлышко, хрустального графина. – Присоединяйтесь, господа.

 Видно было, что это не первый его подход  к радикальному средству.

 «Не мудрено, – посочувствовал ему Канделябров, цепко оглядывая и комнату, и старшин. – Ночь, небось, не спали. Шутка ли, теперь по Москве слухи поползут: в Английском воруют. Да, дела-а.

 –  Пожалуйста, как можно подробнее расскажите о том, что у вас случилось, – предложил Собакин.

 Заговорил Сокольский:

 – Это несчастье произошло накануне вечером с членом нашего клуба – Поливановым Алексеем Алексеевичем. Он наш завсегдатай.  Вчера он приехал в клуб поздно, часов в семь вечера и, по словам прислуги, с час сидел во второй гостиной со своим хорошим приятелем – полковником лейб-гвардии Конной артиллерии в отставке,  Василием Андреевичем Ушинским. Это человек известный и уважаемый: когда его принимали   в клуб, за него ручался сам бригадный генерал Ореус . Так вот, около восьми приятели разошлись: полковник ушёл играть в карты, а господин Поливанов заказал ужин  во «фруктовой» на девять часов.  Эта небольшая зала рядом с парадной столовой. У нас там  по желанию постоянных посетителей накрывают столы.

 – Когда, вы говорите, он там ужинал?

 – Заказ был принят на девять часов, значит, в девять и ужинал. У нас опозданий по вине обслуги не бывает, – с обидой в голосе сказал старшина. – Поливанов поел и вроде как заснул прямо за столом. Был уже одиннадцатый час. Официант, понятное дело, сначала пытался его разбудить, но бесполезно. Тогда он прибежал к нам и сказал, что Алексей Алексеевич странно, со всхрапом, дышит и не откликается на обращение. Послали за клубным врачом. У нас в клубе,  на всякий случай, всегда есть дежурный медик. Мало ли что: все под Богом ходим. Вчера дежурил господин Куликов. Все бросились к Поливанову, а он прямо на наших глазах стал на бок заваливаться – его лакеи  удержали. Скоренько перенесли несчастного на первый этаж в медицинскую комнату, и там уже он немного очнулся. Но, всё же, был плох:  невменяем и говорить не мог.  Куликов сказал что это – скорее всего удар. Надо, дескать, срочно везти его в больницу. А сам Алексей Алексеевич, хоть и с трудом, показал на свой палец – на нём не было его знаменитого кольца. Алмаз  пропал – как не бывало. Должно, сняли с бесчувственной руки. В нашем клубе отродясь ничего подобного не случалось. Во время игры в бильярд на столах золотые часы, фамильные бриллиантовые кольца да запонки оставляют и –  ничего.  Иной раз спохватятся, аж на другой день, как отыграют. А у нас, пожалуйста, всё в целости и сохранности вот в этой самой комнате, в сейфе лежит. Прислуга у нас отборная. Без серьёзных проверенных рекомендаций даже истопников не берём, не то что официантов или лакеев. А тут такое! Конечно, в жизни всякое бывает, но на персонал я думаю в последнюю очередь.

 – Кто оставался в помещении с господином Поливановым, когда официант пошёл звать на помощь?

 – Никто.

 – Как так?

 Сокольский развёл руками:

 – Конец  дня. После девяти  вся прислуга в работе: кто в буфетных, кто в залах, кто гостей провожает. Помещений здесь множество – сами убедитесь. Всюду людей не поставишь. Хотя, по моему многолетнему опыту, скажу: без должного внимания не обходится ни одна комната, ни одна зала.  В клубе круговая анфилада зал, много смежных комнат да ещё боковые внутренние лестницы, которыми, в первую очередь, пользуется персонал. Даже летом, в иные дни у нас может быть до полусотни гостей и прислуги всякой набирается человек двадцать, а то и больше, за смену. Сами понимаете – народу  немало.  Кто-нибудь раз в десять-двадцать минут,  а пройдёт по каждому помещению, за исключением нашей «старшинской», конечно, и хозяйственных служб на первом и третьем этажах. Но, они всегда под присмотром, то есть – под замком. А вчера официант, увидев в плачевном состоянии господина Поливанова, добежал до «старшинской»,  я думаю, минуты за три-четыре – здесь рядом.  Мы сразу же бросились  во «фруктовую» и я уже по пути послал лакея  за медиком.

 – А как сейчас чувствует себя господин Поливанов? Когда можно будет поговорить с ним самим?

 – Ночью доктор сам отвёз его домой, так как Алексей Алексеевич мотал головой и ни за что не соглашался ехать в больницу. Дал понять, что отлежится  дома.

 – Он уже мог с вами разговаривать? Значит,  у него дурнота прошла?

 – Нет. Он всё время был заторможенным, ходить не мог и, по-прежнему, языком не владел, а только мычал и кивал головой. Его вынесли из клуба на руках, – староста задумался и добавил:  – Свой алмаз Поливанов  никогда не снимал с руки. Это у нас все могут подтвердить. Вот хоть, граф, скажите…

 – Точно так, –  вступил в разговор Брюмер. – Поливанов никогда не снимал с пальца эту драгоценность.  Даже,  когда его просили показать чёрное сердце, он  делал это с удовольствием, но только с руки.

  – Чёрное сердце? – спросил Собакин.

 – Вы его не видели? – удивился князь. – Помилуйте, его вся Москва посмотрела. Камень многих тысяч стоит, хоть и с дефектом. Этот алмаз не постоянно переливается, как бриллиант, но если его повернуть, то вдруг вспыхивает очень ярким светом да так, что глаза слепит. Внутри камня есть чёрное пятно по форме похожее на сердце. Алексею Алексеевичу кольцо завещал  его дядя, ныне покойный князь  Глебовский.  Он привёз его из Франции года  четыре назад  и вскоре умер.

 – Господин Поливанов женат?

 – Холост и родни никакой. Поэтому, князь совершенно безбоязненно отдал племяннику в наследство кольцо.

 – Безбоязненно?

 – Видите ли,– пустился в объяснения Брюмер, –  их сиятельство был уверен, что этот алмаз  приносит счастье и исполняет тайные желания своего владельца, но только при условии, что этот человек одинок. В противном случае, близким владельца кольца грозит неминуемая  смерть.  Такая, знаете ли, в камне присутствует ревность. Откуда князь это взял – я не знаю и, как приобрёл драгоценность, я тоже не ведаю. Он мне говорил, что сам пострадал от этого «Чёрного сердца», хотя поначалу, не верил в его мистику. После приобретения диковинного кольца, у него здесь, в Москве, в это же самое время скончалась от сердечного приступа родная сестра – мать Поливанова – нестарая ещё женщина. Князь очень сокрушался и винил во всём «Чёрное сердце». Узнав, что его племянник остался один-одинёшенек и не собирается жениться, он оставил ему на счастье кольцо.

 – Ну и как, господин Поливанов стал счастлив? – спросил сыщик.

 – Счастлив – не знаю, но удачлив – точно. С ним у нас не только в карты, а и в лото никто не садится играть.

 – Зовите сюда официанта, который обслуживал Поливанова, – вздохнул Собакин. – Спустимся на бренную землю и послушаем  человека, надеюсь, далёкого от мистики.

 Прибежал фрачный официант: невзрачный брюнет, зализанный на косой пробор, по-английски,  с прозрачными серыми глазами на белом, без кровинки, лице.

 – Как прозываешься,  мил человек?  – спросил его Вильям Яковлевич.

 – Иваном Матвеевым.

 – Давно здесь служишь?

 – Шестой год.

 – Взыскания были?

 – Никак нет.

 -Где раньше трудился?

 – На Воздвиженке, в Охотничьем клубе.

 – Почему оттуда ушёл?

 – Меня сюда переманили. Здесь престижнее и платят больше.

 – Когда и где ты вчера увидел Поливанова в первый раз?

 – Часов восемь было с минутами. Точнее не скажу: к вечеру уже забегался. Они  меня подозвали к себе на парадной лестнице  и заказали ужин на девять часов во «фруктовой», на две персоны.

 – Кто был вторым?

 -Не могу знать. Господин Поливанов были одни-с.

 – Что он заказал?

 – Только холодное: окрошку, заливную осетрину, мясное ассорти, французский сыр. И по мелочи: маслины, огурчики, зелень. Из вина:  венгерское.

 – Ты присутствовал,  когда он ел?

 –  Был-с, но и отходить приходилось. Они велели мне принести другой сыр. Вместо обыкновенного Реблошона , им захотелось такого же, но фруктового и непременно с виноградом. Нам эти сыры недавно доставили на пробу.

 – Про нас говорят, – похвастался Шаблыкин, –  что «сначала пробуют в Английском, а уж потом едят цари».

 – Ещё, господин Поливанов потребовали, – продолжал официант, – чтобы я им подал другой прибор. Вроде бы, нож оказался недостаточно острым.

 – Кто ещё ужинал в этой вашей «фруктовой»?

 – При нём-с – никто. Господин Поливанов вчера были-с последним. Лето – не сезон,  да и поздно. У нас, знаете ли, после двенадцати ночи штрафы берут почасовые за неурочное обслуживание и нахождение в клубе.

 – К Поливанову подходил кто-нибудь, пока он ужинал?

 –  Подходили-с. Господин Островерхов присели к столу. Они поговорили промеж собой минут десять и капитан ушёл. И больше я никого ни в зале, ни около Алексея Алексеича не видел-с.

 – Кто такой  Островерхов? – обратился Собакин к старшинам.

 – Островерхов Пётр Григорьевич, капитан Павловского лейб-гвардии полка. Известный по Москве повеса, картёжник и дуэлянт – с неудовольствием ответил Сокольский. – В тот день он был в клубе  и уехал часов в десять со своим однополчанином, Тохтамышевым, который был записан у нас, как его гость.

 – А что ты скажешь, Иван, было кольцо на Поливанове после того, как ушёл Островерхов?

 – Не могу знать, не присматривался. Ни до, ни после.

 – Как так? Вот его сиятельство утверждает, что камень может так сверкнуть, что глаза слепит, а ты говоришь: «не знаю».

 – Извиняюсь, конечно, но по моей работе у меня и без алмазов к вечеру из своих глаз искры сыплются, – с обидой в голосе ответил официант. – Я заступил на службу в тот день в половине восьмого утра и к полуночи был  уже больше шестнадцати часов на ногах, без передыху.

 – Понятно. Продолжай, Ваня, – мягко пресёк его стенания сыщик. – Может, всё-таки, ещё кто-нибудь подходил? Вспомни.

 – Точно не скажу, но возможно, господин Видякин.

 – Кто это? – опять обратился Собакин к старшинам.

 – Подмосковный помещик, член Охотничьего клуба (охотники  имеют  к нам доступ), известный устроитель псовых охот, – ответил Шаблыкин.

 – Точно так, – добавил официант. – Их любой помещик знает и, даже нарочно выписывают к себе, когда намечается большой гон. Господин Видякин поставляют лучших псарей и собак всем заядлым охотникам.

 – У него и прозвище соответствующее: Собачий царь, – уточнил князь. –  Представляете, его даже самая злющая собака не кусает, а ластится, как не ко всякому хозяину. Проверяли многократно и даже пари держали.

 – Этот ваш Собачий царь к столу Поливанова подходил? – обратился сыщик к официанту.

 – Не могу знать. Я с ним столкнулся недалеко от дверей, когда первый раз пошёл на кухню за сыром.

 – Кто ещё с ним разговаривал, когда он ел?

 – Больше никово-с.

 -Дальше.

 – Когда я вернулся, господин Поливанов поужинали и сидели  просто так, прикрыв глаза, должно быть отдыхали-с. Я подошёл к сервировочному столу, написал для них счёт за ужин, потом подошёл к ним рассчитаться. Они всегда расплачиваются налично и на свой счёт записывать не любят. Так вот. Я подошёл и вижу, что Алексей Алексеич как-то странно наклонились вперёд, прямо на прибор со специями, уксусом и прованским маслом, и так, что всё обракинулось и разлилось.

 – А зачем вы на стол масло ставите?– с интересом спросил Канделябров.

 – Оно у нас настояно на южных пахучих травах. Некоторые очень даже любят, по своему вкусу,  приправлять  им блюда или салаты, которые получаются от этого особенно ароматными.

 –  Продолжай, голубчик, –  Вильям Яковлевич грозно посмотрел на, встрявшего в допрос, Канделяброва, – и что Поливанов?

  – А они будто заснули, но вроде и не спят, а как-то чудно; всхрапывают и рот открывают, как,  если бы им не хватало воздуха. Тут я понял, что дело неладно и побежал к начальству.

 – А почему не сразу к медику?

 – У нас такой порядок. Все чрезвычайные распоряжения исполняются через старшин, – объяснил за официанта  Шаблыкин. – Делается так во избежание осложнений. Публика у нас деликатная и требует деликатного обращения. Не всегда прислуга может сообразить, что к чему.

  – Скажи мне, Иван, вот ещё что: с момента, как ты накрыл стол для Поливанова и его приходом во «фруктовую», сколько прошло времени?

 – С полчаса точно.

 – И ты всё время был у этого стола безотлучно?

 – Это невозможно. У меня много обязанностей, особенно в конце рабочего дня. Я сделал сервировку на две персоны, протёр приборы, рюмки, фужеры, поставил вино, закуски и накрыл всё большой салфеткой до прихода гостей, а сам отошёл к другому столу. Там у нас ежедневно ставят фуршет из фруктов и сладостей для всех желающих. Мне надо было проследить, чтобы официанты не забыли поставить на ночь клубнику на ледник. Это входит в обязанности старшего официанта.

 – А ты старший?

 –  Уже третий месяц. Вы это можете увидеть по моему фраку.

 – Действительно, я только сейчас сообразил, что ты не в ливрее.

 – Старший официант должен выделяться из общей массы прислуги, чтобы его могли отличить гости, если у них возникнет вопрос или положение, которое они не смогли решить с рядовым официантом, – обстоятельно объяснил Сокольский.

 – Я думал, что это обязанности дворецкого.

 – Дворецкий осуществляет общий надзор за прислугой. У него много других обязанностей.  А старший официант контролирует и улаживает возможные претензии к кухне, обслуживанию, сервировке столов и оплате счетов гостями. Именно поэтому он во фраке, как старший из обслуживающего персонала.

 – Выходит, что старший официант не обслуживает гостей?

 – Только в крайнем случае, когда не хватает рук.

 – Тогда, почему же, ты, Иван, стал обслуживать Поливанова? Ведь вчера, кажется, наплыва гостей не наблюдалось.

 За него поспешил ответить Шаблыкин.

 – В наших традициях всегда идти навстречу пожеланиям постоянных членов клуба. Таким был Алексей Алексеевич. Он привык, что его обслуживал Матвеев, был им доволен и не хотел менять  привычку делать заказы только ему. Подобных случаев много. У нас, к примеру, постоянно бывает князь Платон, человек известный и уже в весьма преклонных летах. Он ещё в 73-ем году входил в комитет по правке устава клуба. Он такой чудак, каких свет не видывал. И что? Все его требования клуб выполняет всегда в точности. Десятки лет князя обслуживает один и тот же старый лакей, которого клуб держит исключительно для него, никто не занимает его кресла в маленькой синей гостиной,  и ест он только своими именными  приборами,  даже в дни самых больших торжеств, когда в большой столовой зале  выставляется клубный парадный сервиз.

 – Ясно. Давайте вернёмся к вчерашнему вечеру, – предложил Собакин и опять обратился к официанту:  –  Кто-нибудь  подходил к столу за то время, пока он стоял накрытым, а Поливанова ещё не было?

 – Я специально не смотрел, но в зале никого, по-моему, уже не было. Если бы кто-нибудь вошёл, я бы сразу заметил.

 – Где врач, который вчера осматривал Поливанова?– обратился Собакин к старшинам.

 Шаблыкин развёл руками.

 – Куликов обещал вернуться назад сразу после того, как отвезёт Алексея Алексеевича домой и убедится, что с ним всё в порядке. Ночью он прислал мне записку, что приедет сразу же, как освободится. Пока он не появлялся. Ждём.

 – Что ж, пока расскажите мне, кто вчера готовил ужин для Поливанова?

 – Как обычно, один из наших кухмейстеров, – ответил Сокольский. – Вчера дежурил Феофанов. Наши повара – надёжные и проведенные люди и, поверьте, они дорожат своим местом, как впрочем,  и их помощники.  А посторонних мы на кухню не пускаем.

 – А из клубных гурманов?

 –  Зайти, конечно, могут, если есть такое желание, – продолжал объяснять Сокольский.  – Но, когда такое случается, то всё внимание обращено к посетителю и, пока он не уйдёт, рядом с ним всё время находится главный повар смены. Таковы правила. Я вчера осведомлялся: на кухне за весь день никого посторонних не было.

 – А сколько людей обслуживают кухню и имеют к ней доступ?

 – В обычный день, какой был вчера, да ещё  не  в сезон, людей было мало: кухмейстер, его подмастерье, прислуга  для чистки овощей, кухонный мужик для чёрной работы, человек при плитах, булочник со своим помощником, мороженщик плюс один старший и три сменных  официанта, которые забирают из кухни готовые блюда, – подробно объяснил Шаблыкин.

 –  А вы говорите мало, – вздохнул Вильям Яковлевич.

 – Это – что! На Рождество или в дни парадных обедов, как например, в день празднования основания клуба, у нас готовят сразу четыре кухмейстера и с каждым не меньше двух подмастерьев,  не считая прочего обслуживающего персонала. Лакеев и официантов –  человек сорок. Шутка ли, качественно обслужить четыреста человек членов клуба и гостей! На Масленицу на отдельной плите блины пекут всю неделю два специально нанятых для этого дела повара. Так верите, они ночами тесто квасят и целыми днями потом стоят у плиты. Пекут  так много, что к концу недели у них  ноги пухнут!

 Вошёл лакей, поклонился гостям и что-то зашептал на ухо Шаблыкину.

 – Пусть войдёт, – сказал ему  старшина. – Господа, приехал Куликов.

 Вошёл худощавый мужчина средних лет, с удивительно лошадиной головой, жилистой шеей и непомерно длинными руками. Серый сюртук смотрелся на нём, как попона.

 – Ну, что скажете, Савва Никитич, – бросились к нему старшины. – Как наш больной?

 Доктор сначала беззвучно задвигал большим кадыком, потом, со звуком проглотил что-то несуществующее и произнёс:

 – Господин Поливанов скончался под утро вторым ударом. Смерть зафиксирована мною и домашним врачом Алексея Алексеевича. Я его срочно вызвал посреди ночи, когда больному стало хуже.

 «Ай да Елена Васильевна!» – опять подумал Ипатов.

 – Вот это да! – ахнул князь.

 – Святые угодники, помогите! – закрестился Сокольский.

 Шаблыкин открыл рот, чтобы что-то сказать, но только махнул рукой.

 – Скажите, – обратился Собакин к Куликову: – вы уверены, что господин Поливанов умер своей смертью?