Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 28 страниц)

 С тех пор для Александра Прохоровича началось сущее мучение. Любимая девушка целыми днями сидела, уткнувшись в книгу – как пропала. Катя читала всё. Она, как запойный пьяница, находилась в счастливой фазе получения удовольствия от своего «порока», в то время, как пылкая натура Ипатова требовала общения с предметом своего обожания. Он безуспешно пытался вклиниться между страницами с каким-нибудь разговором. Или его не слышали, или отвечали односложно, с совершенно отсутствующим видом. Александр Прохорович надеялся, что, хотя бы новые платья отвлекут её от книг, но Катерина покрутилась с часок в «маскарадной» перед большим зеркалом, сбегала переоделась в привычную холстинку и опять за книгу. Ему приходилось только смотреть на неё и тяжело вздыхать, но девушка этого не замечала.

 Собакин, по-прежнему, где-то пропадал. Отец Меркурий носа не казал из своей комнаты – молился и к разговорам с вьюношей расположен не был. От безделья Ипатов совсем одурел: слонялся по дому, играл в кошки-мышки с Беконом, приставал с глупостями к сердешному другу Канделяброву. А тот крутился, как белка в колесе: разделавшись с хозяйственными делами, убегал по Катиным.

                                                                             ***

   Накануне праздника святых апостолов Петра и Павла отец Меркурий с Катериной Павловной уехали ко всенощной в Кремль, а Канделябров остался дома и гремел в кухне: готовил на завтра праздничный стол. Ипатов сидел в своём углу и писал письмо родительнице:

                                   Дорогая моя матушка, Евдокия Ильинична!

 Как ваше бесценное здоровье? Всё ли благополучно дома? У меня всё хорошо. В Москве страшная жара и много пыли. Пожаров пока нет – все стерегутся. К моему начальнику приехал погостить дядя – иеромонах Меркурий – молитвенник и совестливый человек, оттого и неустроенный. Ещё хочу вам рассказать, что к нашему дому прибилась одна сиротка – Катерина. Сейчас ей Канделябров документы выправляет. Что с ней будет дальше – неизвестно. Она скромная и благонравная девица. Из хорошей семьи. Я так вам скажу, любезная матушка, если бы у меня был капитал или большая должность, я бы на ней женился. А, так как я – голь и денег у меня скоплено только 116 рублей (без двух гривенников), то – ничего не поделаешь – буду и дальше пребывать в одиночестве, хотя мне это обидно.

 Матушка, глаза у неё серые, а коса из чёрного шёлка и длинная.

 Поздравляю вас с праздником первоверховных апостолов Петра и Павла. Кланяйтесь от меня всем родным и помолитесь у преподобного Сергия, чтобы мне не оступиться в московской жизни.

                                                                                        Преданный вам сын, Александр.

 Внизу хлопнула дверь. Пришёл Собакин. Ипатов свесил голову вниз лестничного проёма. Вильям Яковлевич остановился в дверях кухни и заговорил со своим слугой. Тот доложил кто где, а потом заговорил о Кате.

 – Чиновница эта, у которой жила Катерина…

 – Павловна.

 – Катерина Павловна, запросила три тысячи отступных за документы.

 – Ты их видел?

 – Видел. Отец – Павел Евграфович Гурьев, дворянин. Мать – Теплова. Между прочим, она –  дочь внебрачного сына барона Сутерланда .

 – Это какого барона? – изумился Собакин. –  Банкира Екатерины Великой?

 – Точно так.

 – Значит она немножко англичанка. Потрясающе!

 – По папеньке русская и православная, а там, как хотите.

 – Ты был в Опекунском совете?

 – А как же. Все документы  об опеке на неё – Савраскину Марфу Семёновну.

 – У Катерины Павловны после родителей остались  какие-нибудь деньги?

 – Копейки. Если Савраскиной пригрозить, что мы подадим на неё в суд за то, что она хотела отдать скотобойщику в жёны несовершеннолетнюю девицу да ещё против её воли, она, я думаю, согласится на всё, чтобы замять это дело.

 – Договорись с ней. Дай ей денег. Давай переоформим опекунство на меня. В конце концов, дай кому надо взятку.

 Повисла тишина. Ипатов чуть не свалился с лестницы вниз головой.

 – «Нет выше власти, чем власть над собой» – сказал Бальтасар Гарсиан ,– торжественным голосом произнёс Канделябров.

 – Он был скучным моралистом, этот твой испанец.

 – Что ж, я – посуда битая, а потому всё равно скажу: негоже настраивать инструмент, на котором не будете играть. Это вам не Барби. Катерина Павловна – всем–всем да не каждому.

 – Хочешь в ответ цитату? «Люди недалёкие обычно осуждают всё, что выходит за пределы их понимания». Ларошфуко .

 – Куда уж нам понимать такие вещи: рылом не вышли, – ядовито огрызнулся Спиридон.

 – Делай, как я сказал, – отрезал Собакин. – Скажешь, сколько на всё нужно денег – я возьму в банке, – и пошёл наверх, где за своим столом тихо умирал Ипатов.

 – Чем заняты, молодой человек? –  грозно спросил он помощника. – Государыня императрица Екатерина II не уставала повторять, что «праздность – есть мать скуки и множества пороков». Вам понятно? После Петра и Павла – засучим рукава и за работу, – и скрылся у себя в кабинете.

 «Кто бы о праздности говорил! – Ипатова распирало от негодования. – Как будто это я столько времени незнамо где шлялся целыми днями, хуже Бекона. Сказать ему, что я слышал их разговор или нет? Как он может взять над ней опекунство без её ведома? Она уже взрослая девица и, как порядочный человек, он сначала должен заручиться её согласием, а не взятки совать. Чем он лучше этой Савраскиной? Вот возьму и рассказу Кате, что за её спиной делают! Ишь, думает ему всё можно, если деньги некуда девать, – молодой человек задумался. – А что я ей скажу? Так, мол, и так. А она, может, только рада будет. Он её забаловал: гардероб английский, шляпки французские. А я что могу предложить? 116 рублей, без малого.

 Ипатов кубарем скатился вниз к Спиридону. Хотелось разговора. «Эконом» в немецком фартуке со злым лицом взбивал крем для венского торта. На окне сидел кот и бесстыдно жрал мясной фарш, приготовленный для рулета. Канделябров в ту сторону даже не смотрел, хотя Бекон от удовольствия сладко чавкал. Ипатов от двери объявил:

 – Я всё слышал.

 – Подслушивал? Обратись к отцу Меркурию, он тебе за ради праздника, грех этот отпустит.

 – Что это значит, Спиридон Кондратьич?

 – Что-что. Оформим опекунство и отдадим на полный пансион в учёбу. Пусть сама выберет, где ей лучше. Вишь, как она книжки любит.

 – Вы мне правду скажите, он, что на неё виды имеет? Она же не в его вкусе.

 – Много ты об этом понимаешь. В его, не в его. Он не пакостник, худого не будет, а что касается вкуса… Любовь, милок, бывает зла к тому, кто в неё не верит. Он всё куражился, себя выше подлинных чувств  ставил. Как говориться: чему посмеёшься, тому и поклонишься.

 – Вы меня зарезали, – Ипатов плюхнулся на табурет. – Так вы считаете, что Катерина…

 – Павловна.

 – Катерина Павловна ему не безразлична?

 – Я думаю, что ты мне готовить мешаешь. Вон, кот из-за тебя всё мясо сожрал. Опять фарш крутить надо. Шёл бы ты отсюда.

 – Если он к ней близко подойдёт, я его убью! – не помня себя, крикнул Ипатов.

 Канделябров от неожиданности выронил венчик.

 – Да ты никак сказился? Девчонке только семнадцать стукнуло. Ей рано замуж. Пересиль себя и думай о службе. Тебе, дураку, надо на ноги вставать, а не людей убивать. Гроб – вещь строгая. Каторги захотел? О матери бы лучше подумал.  Бабы того не стоят, даже самые лучшие. Будет так, как Богу угодно, слышишь?

 – Хорошо Собакину. А у меня ни положения, ни средств.

 – Запомните, молодой человек, дело, прежде всего, в самом человеке. Не даётся лёгких путей от земли к звёздам. Заслуживает победы только тот, кто к ней стремится.

                                                                            ***

   На следующий день всё общество собралось ехать на праздничную службу в Кремль. Ипатов побежал  на Сретенку ловить извозчика. Собакины стояли в прихожей и ждали, когда спустится Катерина. Она появилась, и у Вильяма Яковлевича, как у мальчишки, покраснели уши. Девушка была в голубом шёлковом платье с белым кружевным воротником и такими же перчатками. Волосы не по-девичьи подобраны наверх под бархатную  шляпку с вуалеткой. В руках – серебристый ридикюль. Это была уже не Катя, а вдруг повзрослевшая Катерина Павловна. Девушка вопросительно посмотрела на  своего благодетеля. Собакин одобрительно кивнул. В ответ она одарила его таким тёплым взглядом, что даже Канделябров смутился.

 «Бог милостив к Ипатову – пропустил он эту сцену, – подумал он. – Да, дела. Положим, ничего дурного тут нет, если бы Брюс не был таким вертихвостом. Девчонка-то, просто – клад».

                                                                           ***

   Обедом Спиридон Кондратьич превзошёл самого себя: суп-пюре из цветной капусты с малюсенькими слоёными пирожками с яйцами и рисом, разварная стерлядь под польским  соусом и жареные цыплята. Про закуску и говорить нечего: тут тебе и кабанья ветчина, и голландский сыр, и молодые пупырчатые огурчики с пахучим укропом. Удался и мясной рулет с каштанами. Под конец подавался малиновый торт с шапкой взбитых сливок.

 Отец Меркурий ел мало, всё хвалил, а про себя думал, что лучше монастырского горохового супа с сухарями ничего нет.

 Ипатов не помнил, чтобы застолье проходило так весело, как в тот день. Пили красное вино. Присутствие молодой девушки сказывалось даже на старшем Собакине, который умудрился даже анекдот рассказать о нерадивом монахе. Сути никто не понял, но смеялись искренне.

 – Отец Меркурий, вы бывали в театре? – спросил Собакин дядю.

 – По-молодости, давно это было. А сейчас как можно? Я – монах.

 – Может, вы помните, я как-то рассказывал, что на одном из заседаний Императорского Общества истории и древностей российских, его председатель – профессор Ключевский  познакомил моего отца с талантливым человеком, поэтом и переводчиком Шиллера, Гёте и Беранже – Львом Александровичем Меем . Его стихи  перекладывали на музыку и Чайковский, и Глинка, и Мусорский с Балакиревым. У него романсов – не счесть. Отец рассказывал, что этот замечательный человек  в то время был занят тем, что переводил на современный язык «Слово о полку Игореве». Когда они сошлись поближе и Мей узнал историю нашего рода, то попросил рассказать о Марфе Собакиной. Отец в красках описал ему наше семейное предание, и поэт загорелся сделать драму на этот сюжет. Справедливости ради, надо сказать, что не личность самой Марфы вдохновила его на это творчество, а коллизии, которые развивались вокруг этой истории. В то время только-только вышла «История России» Соловьёва , где совсем иначе, чем у Карамзина , трактовалась личность Ивана Грозного. Это, в первую очередь, и заинтересовало Мея. Так появилась драма «Царская невеста» . Там фигурирует демоническая личность, царский лекарь – Елисей Бомелий или, правильнее сказать,  Бомелиус. Он дал яд Марфе по её просьбе. Она приняла его, когда её разлучили с женихом. Ужас состоял в том, что она сознательно выпила отраву медленного действия, чтобы симулировать болезнь – боялась, что, если царь узнает правду, то пострадает её семья. Ведь Иоанн Васильевич ещё до свадьбы сделал Василия, а точнее Богдана Никифоровича Собакина боярином и пожаловал ему большое село Ильинское –Телешово, недалеко от города Шуи. Кстати сказать, Собакин вскоре умер, вроде бы своей смертью, а вот его жену, мать Марфы, царь казнил, когда узнал, что та передавала дочери какое-то зелье. Естественно женщина не была виновна в смерти дочери. Её не пускали к Марфе, которая уже заболела и мать передала дочке банальную ромашку со зверобоем. Следующей жертвой царского гнева стал родной брат несостоявшейся супруги – Калиста. Его имя есть в синодике Грозного, куда он заносил имена тех, кого убил.

 – Про Телешово ты верно сказал, – кивнул отец Меркурий. – Туда после похорон Марфы вся родня и уехала от греха. Вернулись  в Москву только после смерти царя и то, не все, – батюшка почесал в затылке. – А знаешь, Вилли,  ведь нам, Собакиным, убивец, Малюта Скуратов – родня. Поэтому, он Марфу царю и нахваливал, хоть и знал, что она просватана за другого. Тут у него свой расчёт был.

 – Вот так штука, – хлопнул ладонью по столу Вильям Яковлевич. – Я этого не знал. Надо будет порыться в архивах. Он, говорят, рыжий был. Уж не от общей ли крови у нас рыжина? – и захохотал.

 – Отнеси Господь, – перекрестился старший Собакин.

 – Мы отвлеклись, – продолжил свой рассказ Брюс. – В целом, драма Мея получилась замечательная, с лихо закрученным сюжетом. Она есть в моей библиотеке. А с год назад мне написал  композитор Корсаков , где просил встретиться с ним и его учеником – Тюменевым , который пишет либретто  на «Царскую невесту». Я тогда с удовольствием с ними повидался. Мы хорошо поговорили и расстались друзьями.  И вот, представляете, на днях, в Малом театре встретил этого либреттиста. Он мне сказал, что опера с таким же названием уже готова. Её собираются ставить в Частной опере Мамонтова .  Придётся вам, дядюшка, ради такого случая пойти с нами на спектакль.

 Ипатов был увлечён рассказом Собакина, а потом вдруг перевёл взгляд на свой «предмет» и ужаснулся: Катерина, всегда такая спокойная, теперь раскраснелась и смотрела на Вильяма Яковлевича восторженными глазами, не отрываясь.  Даже рот приоткрыла от восхищения и есть перестала.

 «Павлин чёртов, эка хвост распустил! – исходил про себя злобой несчастный влюблённый.  – Давеча, Канделябров рассказывал ей про Брюсов, сегодня в Кремле отец Меркурий хвастался ей могилами Собакиных. Теперь этот, конопатый, к Скуратову примазывается. Хоть и злодей, а фигура!».

 Ипатова прямо разрывало от ревности. Все были против него. Даже кот, который во время еды всегда сидел у его ног, переместился под стул Кати.

 «Вот, гад, получишь теперь от меня кусок, дожидайся!» – про себя пообещал он животному.

 Все видели, что Собакин в последнее время очень изменился. Всегда уверенный в себе нагловато-вежливый с дамами, теперь он ждал, как преступник помилования, одобрения любого своего слова Катериной Павловной. А эти его новомодные полуразвязанные галстуки? На Москве их уже прозвали: «неглиже с отвагой». А трость с набалдашником из слоновой кости в виде головы льва? Вильям Яковлевич стремился выглядеть легкомысленным. Но, конечно же, больше всего его выдавала говорливость. Он, такой всегда сдержанный и немногословный, при гостье не закрывал рта, всячески хотел показать девушке свою эрудицию и пытался развлечь её на разный манер.

 «От избытка сердца – уста глаголют», – вздыхал Канделябров.

 Верный слуга ещё не знал, радоваться ему или печалиться тому, что случилось, но, он уже ясно видел – хозяин действительно влюбился.

 «Шляется по бабам – думает, перебьёт. Вроде и к Варваре опять качнулся, да напрасно: отрезанный ломоть снова не пристанет».

 Сама Катя, по молодости лет, ещё не оценила подарок, который преподнесла ей судьба. Женским чутьём она, конечно, понимала, что не одно только человеческое сострадание заставляет хозяина голубого особняка принимать участие в её судьбе. Что ж, значит  ей дано такое счастье – быть впереди писаных красавиц. Сама она сразу влюбилась в неожиданного благодетеля, но понимала безвыходность этого чувства: кто он и кто она?  Потом, рассказы о его «увлечениях» (заслуга Ипатова) говорили о непостоянстве этого человека. Да ещё разница в возрасте! Он никогда не примет её всерьёз.

 Отец Меркурий тоже заметил перемену в племяннике.

 «Лучше поздно, чем никогда, – думал он. – Да и то сказать: девица – хоть куда: ангельчик. И стержень внутри – под стать Вилиму. Тем видно и берёт».

 К десерту Канделябров подал шампанское. Его пригласили к столу. Он быстро сбегал к себе,  переоделся в отличный серый костюм и присоединился к компании. Играли в фанты, дурачились. Ипатов засучил рукава и показал фокус с двумя монетами. Вильям Яковлевич под собственный аккомпанемент недурно спел свою любимую «Над Москвою тучи ходят» про Брюса. А Спиридон Кондратьич, опьянев от двух бокалов вина, показал чудеса силы: одновременно поднял два стула с Катериной Павловной и  Ипатовым.

 Обед закончился в пять часов, а в половине шестого раздался звонок в дверь. На пороге стоял высокий вальяжный господин лет пятидесяти явно иностранного происхождения.

 – Хозяин дома? Скажите, что его хочет видеть господин Мозен и передайте ему мою визитку – сказал он на ломаном языке.

                                                                      ***

    Катерина Павловна и батюшка пошли к себе отдыхать, а Канделябров с Ипатовым, толкая друг друга, прилипли к двери кабинета, пытаясь услышать, о чём говорит начальник с этим самым Мозеном.  Слышно было хорошо: Кондратьич ещё месяц назад рядом с одной из дверных петель прокрутил дырку. Но вот о чём говорили – было непонятно. Спиридон прошептал, что, если в английском и немецком он  ещё так сяк, то во французском – ни в зуб ногой. Александр Прохорович тоже ничего не понимал – говорили быстро, а у него по языку Наполеона было «удовлетворительно» в рамках посадской гимназии. Не солоно хлебавши, сообщники отправились в кухню.

 –  Вместо того чтобы по неземным созданиям вздыхать – лучше б французский выучил, – назидательно сказал Канделябров. – Пользы было бы больше.

  – Может этот француз пришёл с дружеским визитом? Вильям Яковлевич говорил, что они знакомы, – предположил Ипатов. – Или из-за какой-нибудь мелочи. А вы уже паникуете.

 – Во-во. Большие неприятности с мелочей и начинаются.

 Посетитель засиделся. Собакин дважды вызывал Спиридона и просил подать кофе.

 Гость ушёл в десятом часу. Хозяин, не сказав не слова, заперся у себя и к вечернему чаю не вышел, а приставучему Канделяброву грубо сказал, чтоб отвязался.

                                                                          ***

   На следующий день Ипатов прибежал на работу пораньше – начальник обещал «засучить рукава». Оказалось, что опоздал. Вильям Яковлевич уже действовал: он как пчела вился вокруг Катерины Павловны, которая с книгой в руках сидела в столовой в ожидании завтрака.

 – Что у вас за книга? Тургенев? А что именно?

 – «Руднев».

 – Это про человека, который был холоден, как лёд, а притворялся  пламенным?

 Катя рассмеялась и закрыла лицо раскрытой книгой.

 – Не смейтесь надо мной, Вильям Яковлевич. Я росла в провинции и почти не видела интересных людей. Мне любопытно, какие они.

 – Нынешние герои? – уточнил Собакин. – В их головах, Катерина Павловна, ни одной своей мысли – все приобретены из западной философии. Их вдохновляют всякие там гегели и марксы.

 – Так уж и всех?

 – Нет, не всех. Исключение составляет Александр Прохорович, – не отрывая взгляда от девушки, серьёзным тоном произнёс Брюс. – Он единственный у нас самобытный рыцарь без страха и упрёка. Рекомендую.

 – Зачем вы так?! – возмутился, покрасневший Ипатов.

 – Я считаю, что изучать людей лучше по реальным лицам, а не по литературным героям,  –  Собакин всё также, не отрываясь, смотрел на Катю, игнорируя  возглас помощника. –  Но, вы не сомневайтесь, Катерина Павловна, я ценю хорошую литературу и вместе с итальянцем Карло Гольдони , считаю, что «человек с хорошей книгой в руках никогда не будет одинок».

 – Это верно, – кивнула девушка. – Мне то же самое всегда говорил папа.

 – Вот видите, как хорошо, – кисло отозвался Собакин. – Теперь, я буду ассоциироваться у вас с образом вашего отца.

 «Получил, дядя?» – злорадно хмыкнул Ипатов.

                                                                                ***

    После завтрака начальник позвал подчинённых на совещание. С ними увязался отец Меркурий.

 – Вот видишь, Канделябров, – начал Собакин, – мои связи в определённых кругах опять пригодились. Есть интересные сведения по делу о кольце. Действительно, князя Глебовского, а потом и Поливанова, некий, скажем так, древний Орден (Спиридон фыркнул) тщетно уговаривал продать «Чёрное сердце». Кольцо принадлежало ему с незапамятных времён, но было утрачено и теперь его представители решили  во что бы то не стало вернуть драгоценность назад. За Поливановым началась упорная слежка. Владельца «Чёрного сердца» собирались, если понадобится, «пасти» и год и два и десять, чтобы, при удобном случае,  завладеть камнем. Его смерть стала для них неожиданностью. Орден провёл своё расследование (у него в Английском клубе есть осведомитель) и пришёл к такому же выводу, как и мы: Поливанова убил Лавренёв. Мозен, как представитель этой организации, встретился с Иваном Николаевичем, изложил доказательства его вины и предложил отдать кольцо в обмен на сохранение тайны.

 – Ага, господин Мозен, от лица своей организации, не погнушался покрывать убийцу?– спросил Канделябров.

 Собакин не ответил и продолжал:

 – Встреча закончилась безрезультатно: Лавренёв стал отпираться и сказал, что, если они так уверены в его виновности – пусть заявляют в полицию. Тогда Мозен через третье лицо нашёл Федю Рыжика и предложил совершить налёт на дом Лавренёва.

 – А не проще было бы его поймать в тёмном месте, связать и обыскать, – подал голос Ипатов. – Если кольцо взял Лавренёв, то он наверняка носит его с собой.

 – Они так и поступили. Во время званого обеда в доме близкого родственника семьи Лавренёвых, его умудрились в курительной комнате одурманить и быстро обыскать. Ничего не нашли. Потом за две тысячи подкупили дворецкого Лавренёвых. Он перерыл весь дом на Пречистенке, где мы были и – опять ничего.

 – Это какая-то уголовщина со всех сторон! – возмутился отец Меркурий. – А вдруг этот ваш Лавренёв не виноват?

  – В то самое время, когда случилось несчастье с Поливановым, его видели в туалетной комнате клуба, на первом этаже, отмывающим  руки от чего-то жирного, – объяснил Вильям Яковлевич –  Мозен утверждает, что и один рукав фрака Лавренёва тоже был испачкан маслом, с помощью которого Иван Николаевич снял кольцо с руки Поливанова.

 – А зачем в тот день Мозен поехал вместе с Лавренёвым в клуб? – поинтересовался Канделябров.

 – Он предложил ему за деньги уговорить Поливанова продать кольцо.

 – Почему тогда Иван Николаевич нам солгал? – спросил Ипатов. – Сказал бы правду, и следствие могло уйти от него к Мозену.

 – К моменту нашего разговора француз второй раз встретился с Лавренёвым и объявил, что подозревает его в убийстве. Поэтому, Иван Николаевич побоялся выводить нас на иностранца: вдруг тот расскажет нам правду.

 – А почему они передумали с помощью Рыжика грабить дом Лавренёвых?

 – Они действовали в нескольких направлениях: вариант с дворецким сработал быстрее. Им стало ясно, что «Чёрного сердца» в особняке нет. Поэтому, Федя отпал и мои подозрения, что дело сорвалось из-за нас с Ипатовым, не состоятельны. Орден никогда не совершает опрометчивых  поступков без крайней нужды.

 – Скажите, какие гуманисты, – съязвил Спиридон Кондратьич.

 – Да уж, – кивнул Ипатов. – Гори оно огнём – это кольцо! От него одни неприятности.

 – Эта реликвия принадлежала рыцарскому Ордену тамплиеров со времён первых крестовых походов и должна быть ему возвращена по праву. Мозен предложил мне действовать заодно, но только с условием, что, в случае успеха, «Чёрное сердце» получит Орден. Его члены согласны на официальный путь выкупа кольца у наследников, а если таковых не найдётся, то у города.

 – Видать приспичило им это колечко, – открыл Америку Ипатов.

 – Я дал согласие, –  продолжал Собакин. – Клуб пока в известность ставить не будем:   посмотрим, как будут развиваться события. Кстати, Спиридон Кондратьич, помнишь, ты рассказывал нам историю Шаблыкина? Оказывается, Орден предлагал ему большую сумму в обмен на кольцо, если тот его обнаружит. К чести Петра Ивановича – он им отказал в  категоричной форме и указал на дверь. Жалко только, что нам об этом не сказал.

 – Непонятно теперь, что нам дальше-то делать? – озабоченно спросил Канделябров.

 – Теперь возьмёмся за Лавренёва. Мозен утверждает, что эта троица во главе с покойным Поливановым нечисто играла.

  Спиридон присвистнул: – Вот это да! Это в Английском-то!

 – Ни один настоящий игрок не может о себе твёрдо сказать, что он, хоть когда-нибудь, но не смухливал в карты, – встрял Собакин-старший, – хотя бы и не нарочно, а под воздействием случая.

  – По-вашему, все картёжники – мошенники? – удивился Ипатов.

 – В принципе – да, – кивнул иеромонах. – В азартных играх принято говорить о слепом везении – то есть, когда от человека ничего не зависит. В такой игре человек становится мнительным и суеверным. В сущности, азартные игры внушены человеку сатаной, чтобы издеваться над Божьей тварью, наблюдая, как она опускается в пучину греха из-за своей страсти. Не игрок руководят своей судьбой, а случай вертит им, как хочет. В азарте он перестаёт себя контролировать и готов на всё ради удачи. Чем дольше человек играет, тем более у него ослабевает сила воли и он уже не может противостоять желанию схитрить, особенно, если этого никто не видит.

 Собакин внимательно слушал родственника и, когда тот сделал паузу, спросил:

 – Простите, отче, что прервал вашу проповедь, но разрешите мне сначала закончить свою.

 Отец Меркурий смутился и прикрыл рот ладошкой.

 – Короче говоря, Мозен утверждает, что Поливанов подыгрывал своим приятелям и, пользуясь своим авторитетом беспристрастного арбитра, во время крупной игры подавал им знаки о картах партнёров.

 – Так ведь за игрой лишних-то нет, – засомневался Канделябров. – Опять же, для порядка, к столам приставлены свидетели: маркёры и карточники.

 – Разумеется. Но, Поливанов не лишний, а всем – отец родной: и третейский судья, и деньгами ссудит без процентов и сор из избы не вынесет, если что. Конечно, он на рожон не лез, но в «адской» бывал регулярно. Мозен сказал, что подробностей не знает, но им удалось разговорить одного маркёра, да и то, не напрямую, а через его даму сердца.

 – Вся клубная прислуга очень неразговорчива, – кивнул Спиридон Кондратьич. – Место хлебное, а вылететь оттуда можно быстро и с таким фейерверком, что больше в хорошее место нипочём не возьмут, хоть беги из Москвы.

 – Всё-таки непонятно, почему картёжники так доверяли Поливанову?– не понял Ипатов. – Живой человек – всё может быть.

 – Из-за «Чёрного сердца» конечно! – объяснил Собакин. – Никому в голову не могло прийти, что он может мошенничать. Зачем такому человеку мараться возможным скандалом? Ведь он на деньгах спит, деньгами укрывается. Мозен сказал, что прибыль от нечистой игры они делили  поровну.

 – Зачем ему мелочь при таком богатстве? – допытывался Александр Прохорович.

 – В том-то и дело, что нет там никакого богатства, – ответил Брюс. – После смерти Поливанова осталось 448 тысяч (я специально узнавал). И, если учесть, что он раньше получил в наследство от князя Глебовского почти 400 тысяч, то напрашивается вопрос: где те огромные деньги, которые  получил обладатель «Чёрного сердца»  за свою беспроигрышную игру?  Их  попросту никогда не существовало.  Крупные выигрыши посредством кольца – миф.

 – Но, полковник говорил не только о выигрышах, но и о благотворительности, которую делал Поливанов со своего богатства. Может он своё богатство раздал? – спросил Александр – защитник людей.

 – Пожертвовать можно и сто тысяч, и десять тысяч, и десять рублей. И всё это  – благотворительность, – заметил Канделябров.

 – Выходит, что «Чёрное сердце» не приносило покойному безусловного выигрыша? Значит,  алмаз не имеет магической силы? – озадачился Ипатов. – Но, зачем тогда было Лавренёву убивать своего сообщника и красть у него самое обыкновенное кольцо, хоть и с алмазом?

 – Да, и если оно самое обыкновенное, почему он не продал его за большие деньги этому вашему Ордену? – добавил Канделябров. – Ведь проку от него никакого, а попасться с ним можно.

 – Вот это и будем выяснять, – подвёл черту начальник. – И начнём с полковника.

                                                                               ***

   В знакомой гостиной с попугаем сыщикам пришлось дожидаться хозяина. Птица, переминаясь с ноги на ногу, молчала и следила за гостями.

 – Что, птичка, – подошёл к ней молодой человек, – скучно тебе здесь?

 – Как стоишь, мерзавец! – гаркнула в ответ птичка. – В карцере сгною!

 Ипатов обиделся.

 – Не обращайте внимания, – улыбнулся Собакин. – Вероятно, эта грубость заимствована из лексикона  полковника времён беспорочной службы.

 – Государыне-матушке пожалуюсь, – начал было знакомо скрипеть попугай, но Собакин его остановил:

  – Это мы слышали, новенькое что-нибудь скажи.

 – Молчать, собака! – вдруг выдала птица.

 – Что? – опешил Собакин.

 – Собака, – подтвердил попугай и философски заметил: – От осени к лету поворота нету.

 – Каждый день хочу свернуть ему башку, и всё рука не поднимается, – покачал головой, вошедший Ушинский.

 Гости обернулись. Полковник был несвеж. Хмельное состояние, помноженное на возраст, давало незавидный эффект: мутные глаза, жёваное лицо, нетвёрдая поступь и всепоглощающий запах коньяка.

 – Государыне-матушке пожалуюсь, – надрывалась птица.

 Хозяин схватил большой шёлковый платок и накрыл им клетку. Наступила тишина.

 – Извините за вторжение, – начал Собакин. – Мы к вам всё по тому же делу.

 Ушинский развёл руками.

 – Так я вам уже всё рассказал.

 – Помнится, в прошлый раз, полковник, вы говорили о Поливанове, как об очень состоятельном человеке, так?

 – Так.

 – И, что это состояние образовалось вследствие обладания чудесным кольцом, так?

 – Так.

 Собакин вытащил из кармана сложенный лист бумаги.

 – Это заключение о благосостоянии господина Поливанова на момент смерти. Извольте взглянуть. Могу добавить, что наследственных денег князя Глебовского было приблизительно  столько же – 400 тысяч.

 –  Не может быть! А если он вывез  остальные деньги заграницу? Я вам уже говорил, что его частных дел никогда не знал.

 – Теперь, что касается благотворительности Поливанова. О ней никто не слышал – я наводил справки.

 – Благотворительностью можно заниматься, не афишируя своё имя, – возразил полковник. – И потом, я знал об этом от самого Алексея. В конце концов – мне нет до этого дела.

 – Вам не кажется, любезный Василий Андреевич, что в прошлый раз вы описали нам Поливанова совсем не таким, какой он был? Согласитесь, что это довольно странно для друга, каким вы себя считаете.

 – В друзьях тоже можно ошибиться, – полковник закурил. – Я вам и в прошлый раз говорил, что Алексей был человеком скрытным, по крайней мере, в отношении меня.

 – Скажите, а вы виделись с господином Лавренёвым после смерти Поливанова? – продолжал спрашивать Собакин.

 – И в клубе и здесь, у меня, а что?