Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 28 страниц)

 На стук отворилась одна створка узких парадных дверей и в проём высунулась всклокоченная физиономия человека.

 – Мы к полковнику, – сказал ему Собакин и дал свою визитку.

 Физиономия исчезла, захлопнув дверь. Минут через пять уже обе створки дверей распахнулись и тот же человек попросил гостей пройти в дом. В приёмной зале удивительным образом соседствовала дорогая, отлично сработанная фабричная мебель с неимоверной рухлядью. На окнах стояли горшки, обёрнутые гофрированной зелёной бумагой, с засохшей геранью. На облезлом табурете возвышалась кадка с пальмой. По всем стенам висели картины. Из них – много  хороших, старинных  портретов. Собакин сразу обратил внимание на раскрытый ломберный стол с  брошенными на нём картами и скомканными листами бумаги –  карточными расчётами. Ипатов не отрывал  взгляда от клетки с большим белым попугаем. Вид у птицы был нагловатый и задиристый. Он ерошил свой большой хохол, переступал с лапы на лапу  и удивительно точным звучанием подражал треску колоды карт, когда её распечатывают. Вдруг птица истошно заорала старческим фальцетом:

 – Государыне-матушке пожалуюсь, пр-р-рохвосты!  Гни углы с головой! Что смотришь, – повернулся попугай к Ипатову, – твоя – убита!

 – Этот дурак принадлежал сиятельному графу Сергею Петровичу Румянцеву  – страстному картёжнику. Когда граф умер, его управляющий продал птицу моему отцу.

 Сыщики обернулись. В дверях стоял богатырь в отставке, хоть и оброс изрядным жирком поверх могучего торса. Отличная военная выправка, громогласный голос  и правильные черты лица, отмеченные резкими морщинами, – вот портрет полковника. Бравый вид портила изрядная помятость физиономии, как следствие тесной дружбы с зелёным змием. Было видно, что и сейчас Ушинский на взводе, но держится молодцом.

 – Чем обязан?

 Собакин объяснился.

 – Я кольца не брал, если вам это интересно.

 – Поскольку я занимаюсь расследованием пропажи алмаза, то мне бы хотелось от близкого друга покойного услышать мнение о случившемся.

 Полковник пожал плечами, вздохнул и предложил гостям располагаться.

 – Ну что ж, мой долг перед умершим товарищем помочь вам, но видит Бог, я ничего не знаю.

 – Когда вы видели господина Поливанова в последний раз? – начал задавать вопросы Собакин.

 – В тот самый несчастный день. Я к нему приезжал днём, с Лавренёвым.

 – Кто это?

 – Иван Николаевич Лавренёв наш общий хороший товарищ. Ещё молодой человек, так сказать, не определившийся на поприще, хотя и не без литературных способностей. Его матушка, всем известная московская дама – Софья Александровна, урождённая княжна Телешова.

 – Я так понимаю, что товарищество ваше скреплено одним увлечением – картами?

 Полковник тяжело посмотрел на гостя.

 – Не обижайтесь, уважаемый Василий Андреевич, –  тут же поправился Собакин. – Я ни в коем случае не хочу засовывать нос в чужие дела. Вы сами сказали, что помочь нам – ваш долг. Мои вопросы не любопытства ради, поверьте, а только для разъяснения картины происшествия и только. Честью клянусь, что никакие сведения частного характера не будут разглашены ни мной, ни моим помощником, без крайней необходимости и только в случае, если какой-либо факт станет свидетельством преступления.

 Ушинский удовлетворённо кивнул:

 – Я о вас слышал с лучшей стороны и верю вашему слову.

 – Пас денег не даст! – вдруг заорал попугай, а потом философски добавил: – Туз – он и в Сибири туз.

 Покосившись на птицу, полковник продолжал:

 – Поливанова я знал с молодости, а сдружились мы после того, как я уже вышел в отставку –  шесть лет назад. Сошлись на игре в Английском клубе. Лавренёв прибился к нам позже. Он, как и мы с Алексеем, любит играть в коммерческие, по-крупной.

 – Поливанов был заядлый игрок?

 – Около двух лет, как он перестал играть совсем.

 – Это почему?

 – Вскоре после того, как дядя подарил ему, то самое, злополучное кольцо – «Чёрное сердце».

 – «Чёрное сердце»? – сделал удивлённые глаза Собакин.

 – Ладно вам прикидываться. Вся Москва знает, а вы – нет? Алмаз называется «Чёрное сердце». Оно каким-то мистическим образом  помогает своему владельцу выиграть любую игру. Поливанов проверял это многократно.

 – Здо;рово. Этак можно весь мир выиграть, – усмехнулся Вильям Яковлевич.

 – Оказалось, что нельзя. Очень скоро с ним все перестали играть – это раз. А потом, когда деньги не переводятся, становится неинтересно. Карты – это, прежде всего азарт. А какой уж тут азарт, когда точно знаешь, что все деньги на кону – твои.

 – Как  господин Поливанов воспринял такой переворот в своей судьбе?

 – Поначалу он, как на крыльях летал. Больше полумиллиона набрал. И это только по Москве. А сколько он в Петербурге да Париже выиграл – мне неведомо. Потом Алексей стал экспериментировать: то обдёрнется, то сядет играть с известным шулером. Так было однажды в Твери, где мы остановились проездом. Результат – один и тот же. Тут он и приуныл. В жизни не стало перца. И деньги не в радость.

 – А он не пробовал отдать кольцо кому-нибудь другому, на удачу? Хотя бы на короткий срок?– встрял Ипатов. – А господин Поливанов отдохнул бы от своей фортуны, которая ему стала в тягость.

 – Вот тут-то и трагедия, – помрачнел Ушинский.

 – Дурак на мизере пять взяток отхватил! – гаркнул попугай.

 – Замолкни, – цыкнул на него хозяин.

 Птица тут же повернулась к нему хвостом и задребезжала старческим голосом:

 -Зацеловал ворон курочку до последнего пёрышка!

 – Не всё так просто, – продолжал полковник. – За кольцом, как оказалось, тянется нехорошая слава. Каждый владелец, будь он им даже на час, очень быстро лишается самых близких ему людей. Поливанов  меня предупреждал, но уж очень мне хотелось схватить эту самую фортуну за тупей. Думал – сыграю хоть раз. С одного-то разу, авось, ничего не сделается.

 – И что?

 Ушинский закурил.

 – Алексей отдал мне кольцо в Английском клубе в обед. Я вернулся домой, чтобы проводить жену и дочь в театр, а сам поехал в один известный дом, где играют очень крупно. Перед входом надел «Чёрное сердце» и повернул его камнем внутрь ладони, чтобы никто не увидел. В тот вечер я сорвал банк. А пока я, трясущимися руками, загребал проклятые двадцать шесть тысяч моя жена и дочь,  возвращаясь из театра, вместе с санями опрокинулись с Троицкого моста в Москва-реку в том месте, где была полынья.  Всё происходило зимой, в сильный мороз. Они были в мехах,  карета была закрытая. Их сразу же утянуло на дно. Возница остался жив и рассказывал потом, что лошади чего-то вдруг испугались, шарахнулись в сторону, заскользили на льду и сорвались с моста.

 – Какой ужас! – выдохнул Ипатов.

 – Мы ничего об этом не знали. Приносим свои соболезнования и извинения за бестактность, – с чувством сказал Собакин.

 – Тогда я думал, что сойду с ума. Выигранные деньги сжёг, а кольцо бросил Алексею прямо в лицо, хотя знал, что виноват только я.

 – Почему бы его сразу  не уничтожить? Можно было его, например,  вывезти в море и утопить, – разгорячился Ипатов. – Как можно оставлять в действии такой дьявольский соблазн?

 – Молодой человек, вы когда-нибудь владели большим алмазом? Нет?  А у вас была вещь, которая приносит большие деньги? Нет? Тогда – вы не поймёте. Поливанов ощущал себя избранником судьбы. Ему даже не надо было для этого играть в карты. С тех пор, как дядя отдал ему «Чёрное сердце» деньги у него не переводились. К слову сказать, он делал на них много добра: всегда ссужал деньгами своих друзей, не спрашивая об отдаче, помогал бедным,  перечислял деньги в сиротские дома.

 – Давайте вернёмся к тому часу, когда вы приехали к Поливанову домой. Кольцо было на руке?

 – Без сомнения. Я привёз к нему Лавренёва. Ваня тогда счастливо сыграл и хотел отдать, занятые у  Поливанова, деньги.

 – А что, разве Лавренёв не был вхож в дом Алексея Алексеевича и не мог вернуть деньги без вас?

 – Вхож, конечно, но я ещё раньше встретился с ним в доме у капитана Островерхова, где уже вторые сутки шла большая игра. Иван, как выиграл, так попросил меня увезти его к Алексею. По слабости, он боялся, что не сумеет оторваться от стола и опять всё проиграет.

 – О чем вы разговаривали у Поливанова в тот день, если не секрет?

 – Секрет, но вам скажу. Я просил Алексея уточнить, сколько я ему должен. Дело, видите-ли, в том, что я, когда выпью, бываю дурён, особенно в последние годы. И когда играю, потом, себя  не помню. Алексей всегда знал, где меня можно было найти за игрой,  и часто увозил домой. Неоднократно он за меня и расплачивался.  Недавно я продал своё херсонское имение и стал в состоянии отдать долг Поливанову. Но Алексей, упрямый человек, не хотел называть всей суммы долга и вообще брать у меня деньги. Я прикинул, что должен ему около двенадцати  тысяч. Вот с этим я и пришёл к нему, а он упёрся и ни в какую!

 – Как он это объяснял?

 – Он считал себя виноватым в гибели моей семьи. На мои доводы, что я, взрослый человек, сам уговорил его дать мне «Чёрное сердце», на него не действовали. Тогда, после похорон жены и дочери я сильно запил. И он больше месяца  ходил за мной, как за малым дитём, что я только от одного этого неудобства из запоя вышел.

 – О чём ещё вы говорили, вспомните, –  гнул своё Собакин. – Может, господин Поливанов рассказал вам о своих планах на вечер?

 – Говорил, что поедет в клуб. Я предложил ехать вместе.

 – Он с вами собирался ужинать?

 – Нет, я собирался играть.

 – А с кем он должен был ужинать?

 – Я не спрашивал.  Верите, он знал обо мне почти  всё, а я о нём – почти ничего. Я не любопытен. У него было много знакомых. Алексей имел большие связи, которыми любил пользоваться.  Например, любил охоту в хорошей компании. Дружил с богатыми помещиками, у которых можно было в имении загнать зайца или кабанчика.

 – А женщины его интересовали?

 – На моих глазах, с год, у него на содержании была одна певичка,  потом он начал ухаживать с серьёзными намереньями за какой-то молодой девушкой, а она возьми и выйди замуж. Но это было давно. Нравились ему некоторые светские дамы, он мне сам говорил, но это было всё без последствий. А уж, как он надел себе на палец «Чёрное сердце», так и вовсе перестал на женский пол смотреть. Особенно, после смерти моей семьи.

 – Вы упомянули фамилию Островерхова. Кто он?

 – Капитан из Павловских казарм. Картёжник. Находится в долгосрочном отпуске в связи с домашними обстоятельствами, которых нет, и никогда не было. Обстоятельства, надо полагать, куплены за деньги. Живёт открыто, на Берсеньевке. У него играют.

 – В каких отношениях этот господин был с Поливановым?

 – В сложных. В своё время Островерхов требовал с Алексея возврата выигранных у него денег.  Дескать,  «Чёрное Сердце» на пальце сродни шулерству, и Поливанов садится играть наверняка.

 – И что Алексей Алексеевич?

 – Сказал, что он мог бы вернуть деньги честному игроку, а не такому прохиндею, как Островерхов, у которого в доме ловили за руку игроков и «на маяке», и на «порошковых картах».

 – А это ещё что такое?

 – Мошенничество. «Играть  на маяке» означает получать от сообщника, который стоит позади играющих, необходимые сведения о картах соперника. «Порошковые карты» – тоже шулерский приём: специальным порошком забеляют очко на карте, а во время игры, по необходимости, быстро стирают. Такой фокус проходит при игре втёмную. Кстати, отсюда и пошло выражение «втирать очки».

 – Чем закончилась их пикировка?

 – Ничем. Выпили шампанского и разошлись.

 – Как так? А не мог Островерхов  затаить зло против  Поливанова?

 – Не думаю. Отношения у них были сложные, но до открытого конфликта никогда не доходило. При всей своей невыдержанности, капитан знал цену Алексею. У него можно было занять   денег на любой срок, он, хоть и был третейским судьёй в карточных спорах, но никогда не лез в чужие дела и никого не осуждал. Его за это ценили.

 – Скажите, как это капитан вдруг попал в члены Английского клуба?

 – Он из рода шведских баронов Флемингов.

 – Держи карты ближе к орденам, – скомандовал попугай.

 Собакин понимающе кивнул.

 – Эх, Василий Андреевич, как бы нам узнать, с кем ваш друг в тот день собирался ужинать?

 – Я, к сожалению, даже не представляю, у кого можно это узнать. В тот день Лавренёв уехал домой отсыпаться, а мы часов в шесть  вечера стали собираться в клуб. Собственно собирался Алексей, а я курил и его ждал. В семь, а может и позже, мы были там, прошлись по залам, посидели где-то вдвоём, уже не помню где, рассказывали анекдоты, смеялись. Потом он встал и пошёл искать старшего официанта, чтобы лично ему заказать ужин, а я ушёл играть в «адскую».  И, даже, когда ему стало плохо, и его увезли, я ничего не знал. Мы сидели за игрой безвылазно до шести утра.

 – Вы хорошо помните, что играли именно до шести?

 – Не захочешь – запомнишь. Нам всем пришлось платить за ночное пребывание в клубе. За тридцать минут штрафная плата – 25 копеек серебром. По истечении каждого следующего срока  сумма удваивается. Плюс – пенни. С часу ночи, каждые полчаса  по всем залам проходит лакей и звенит в колокольчик. Так что, в шесть утра с каждого носа приходилось по 128-ми  рублей и  127-ми  рублей 75-ти копеек пенни. Это, не считая платы за карты и чаевые карточнику и маркёру, которые сидели с нами до утра. Так-то вот. А про смерть Алексея я узнал только на следующий день, когда, выспавшись, приехал опять в клуб.

 – Что ж, спасибо за откровенный разговор, – начал откланиваться Вильям Яковлевич. – Разрешите вас навестить, если будут ещё вопросы.

 – Чем могу – постараюсь помочь, – полковник пожал сыщикам руки.

 Когда шли к выходу, слушали истошный крик неугомонной птицы:

 – Гни углы с головой! Твоя убита – моя танцует!

                                                                               ***

   – Где-нибудь пообедаем и поедем знакомиться к господину Островерхову, – решил Собакин. – Адрес я знаю.

 Стояла жара. От пыли Москву будто напудрили. На дорогах потные, взмыленные лошади, облепленные оводами и мухами, мотали головами и без конца чихали. Сыщики дошли до шумной и грязноватой Пятницкой. Там начальник завёл Александра Прохоровича в приличный, купеческого вида, трактир.

 – Это вам не «Славянский базар», и не стряпня Канделяброва, но кормят здесь малороссийской кухней весьма прилично, – отметил Вильям Яковлевич. – Возьмём полтавский борщ с пампушками и поросёнка. Здесь их коптят и подают с отличной гречневой кашей.

  У Ипатова блеснули  глаза. Что-что, а поесть он любил. Начальник ел мало, поминутно морщился и был всем недоволен.

 – Что скажете о полковнике?– спросил он, отодвигая от себя почти нетронутую закуску – грибы в сметане.

 – Попугай такой забавный.

 – У полковника другое имя.

 – Извините, – поправился помощник. – В общем и целом – приличный человек. Сразу видно, что они с Поливановым были друзьями. Что ещё сказать – не знаю.  Думаю, что он был с нами откровенен.

 – Я вас учил, Александр Прохорович, по возможности, примерять на себя обстоятельства человека, которого мы разбираем, чтобы скорей понять его психологию. Теперь слушайте и перестаньте колотить ложкой по дну тарелки. Учитесь есть беззвучно, даже, если вы очень голодны.

 – Извините.

 – И вы меня извините  – я хочу вам только добра, – мягко сказал Вильям Яковлевич и продолжил: – Итак. Из рассказа полковника ясно, что они с покойным были друзьями. Причём, господин Поливанов ни в чём не отказывал своему другу и, в особом случае, возился с ним, как нянька. Теперь смотрите, что происходит. У полковника в одночасье умирает этот самый друг при странных обстоятельствах. С его руки пропадает  совершенно фантастическое кольцо. А полковник  молчит. Он не поднял скандал, не заявил в полицию, чтобы начали расследование хотя бы из-за пропажи такой ценности. Ведь у Поливанова из родни – никого. В конце концов, он мог бы сам попытаться разобраться в случившемся или нанять частного сыщика в память друга. Но, нет. А желание завладеть алмазом могло быть. Он теперь, как и Поливанов, совершенно один. Ему «Чёрное сердце» сейчас по плечу. И в его случае, это было бы оправдано: свои жертвы камню, как говорил покойный князь Глебовский, он уже принёс. Вспомните,  как полковник говорил о Поливанове – «он ощущал себя избранником судьбы». Обладать таким камнем – большой соблазн, а для игрока, тем более.

 – Верно, – кивнул помощник. – Ушинский не спросил о кольце. Как будто его это не интересовало.

 – Вот именно. По его словам, он верит в особенные свойства «Чёрного сердца» и с ним связаны самые драматические события его жизни. А это значит, что ему не может быть безразлична судьба камня. Сейчас в среде картёжников у каждого в голове вопрос: где кольцо? А тут приходят к нему сыщики, которые разбирают это дело и, может, уже что-нибудь знают о пропаже, а полковник  ни гу-гу. Ни одного вопроса. Ему это не интересно? Не может быть. А вдруг наоборот: он знает, где кольцо и это для него никчёмный разговор.

                                                                         ***

   На Берсеньевскую набережную сыщики поехали вдоль Москвы-реки. Лёгкий ветерок со стороны Лужников и быстрый бег извозчичьей лошадки приятно освежал их, разгорячённые под палящим солнцем, лица. По другой стороне проплывал величественный Кремль, у которого кое-где отлогие стены  изрядно «поседели» от пыли.

 – Дожжа надо у Бога просить, – вздохнул возница. – Ещё одна такая неделя и загоримся.  Вчерась, на Солянке полыхнуло – насилу затушили, а то быть бы на Москве большой гари.

 На Берсеньевке нашли дом капитана. Он был задвинут в закоулок между мучными складами и кондитерской фабрикой «Товарищество Эйнемъ», откуда благоухало ванилью и шоколадом.

 Ипатов зашевелил носом.

 – Александр Прохорович, побойтесь Бога! Мы с вами только из-за стола. И куда в вас столько влезает!

 – Я сладкое очень уважаю, – вздохнул Ипатов.

 – Крепитесь, – железным голосом сказал начальник. – Мы здесь по делу.

                                                                      ***

   Треснутый колокольчик  парадной не звенел, а противно шамкал. Но и на это тихое шлёпанье был дан скорый ответ. Дверь отворилась, и на пороге появился хмурый и хмельной человек в шёлковом малиновом халате с трубкой в зубах. Это был невысокий курносый крепыш с большими, не по росту, усами.

 «Понятно, почему он в Павловском полку. Туда негласно берут копии покойного императора Павла: маленьких курносых блондинов» – подумал Собакин и осведомился:

 – Имею честь разговаривать с капитаном  Островерховым?

 – А вы кто? – с видимым усилием спросил курносый блондин.

 После объяснения хозяин меланхолично предложил:

 – Прошу, господа, входите, если вас не смутит, что я э… в несколько разобранном состоянии.

 – Это ничего, – уверил его Вильям Яковлевич. – Мы запросто. Ответьте нам на несколько вопросов, и мы уйдём.

 Островерхов пожал плечами, как бы снимая с себя всякую ответственность, и повёл гостей по коридору.

 Дом был большой и запущенный. Жильё холостое, но с достатком. Во всём чувствовались военные привычки с привкусом бивуачной жизни. Прежде всего, поражало обилие ковров. Их не было разве что на потолке, хотя и это утверждение было спорным. В зале, куда  хозяин привёл сыщиков, они висели по всем стенам – темно-красные, с жёстким коротким ворсом. Ковры были такие большие, что не помещались по высоте стены и заворачивались на потолок, откуда свисали тёмной бахромой, как паутина. Диваны тоже были покрыты коврами, правда, в удручающем состоянии: плохо чищеные, со следами табачного пепла, вина и восковых подтёков. На подоконниках рядами стояли батареи пустых бутылок. Большой стол посреди комнаты говорил сам за себя: на зелёном сукне лежали деньги и стопка запечатанных карт. Удивительней всего было то, что под ним, среди  загнутых и смятых карт, валялись ассигнации. Ипатов, привыкший считать каждый гривенник, видел такое впервые.

 Перехватив взгляд гостя, Островерхов посчитал нужным объяснить:

 – Заигрались с друзьями, недавно разошлись. Так что вам от меня угодно, господа?

 – Хотелось бы узнать, как хорошо вы были знакомы с господином Поливановым? – задал традиционный вопрос Собакин.

 –  Мы не были друзьями, а знаком я с ним по клубу года три.

 – Когда вы его видели в последний раз?

 – Вечером, в Английском, перед тем, как ему стало плохо.

 – В котором часу это было?

 – Не могу сказать. Я без часов, да и что на них смотреть! Уже стемнело – значит было около десяти.

 – Где именно вы его видели и о чём  говорили?

 – Я ждал своего товарища по полку ротмистра Тохтамышева в бильярдной, пока он закончит игру в большой гостиной – там играют по крупной и мешать не принято. Поэтому, я с бароном Валленом  катал шары по полтиннику, чтобы скоротать время. Скоро ему  надоело проигрывать и, он уехал. Я заглянул в гостиную, а там уже пошли играть дуплетом. Подумал, что, пока суть да дело, пойду, промочу горло. Вот тогда я и увидел в нашей «фруктовой»  Поливанова. Подошёл, присел к столу. Мы перекинулись парой фраз: то да сё, и я ушёл ждать Тохтамышева. Он, кстати, продулся, и я увёз его к себе пьянствовать.

 – Минуточку. Хочется уточнить: «то да сё» – это о чём вы говорили?

 – Господи, да пустой разговор.

 – И всё-таки.

 –  Он спросил, почему не играю. Я ответил, что не при деньгах. Поливанов начал подшучивать, что меня надо срочно женить, чтобы жена отвлекала меня от карт. А я сказал, что не могу в моём лице причинять горе ни одной женщине в мире. Посмеялись и разошлись.

 – У него на руке кольцо было?

 – А как же. Не заметить нельзя, особенно вечером, при освещении.

 – Поливанов не говорил вам, с кем собирается ужинать?

 – Нет, но стол был сервирован на двоих, это я заметил.

 – Какое у него было настроение?

 – Нормальное. Он, в отличие от меня, был очень выдержанный человек, – Островерхов встал и заходил по комнате. Видно было, как с него слетает хмель. – Поймите, мы с ним  не были друзьями, и поэтому он никогда не стал бы со мной откровенничать о своих делах. А посему, я ничем не могу быть вам полезен.  Поговорите лучше с полковником Ушинским или, в крайности, с господином Лавренёвым. Они были его друзья-приятели.

 – Мы так и поступим, – Собакин встал, готовый откланяться.

 – Подождите, господа, – вдруг разволновался Островерхов. – Не можете же вы уйти просто так, не рассказав мне о следствии. Я был с вами откровенен, и вы, как вежливые люди, должны ответить тем же – рассказать, что узнали о «Чёрном сердце». Хотите  выпить, так сказать, за знакомство? Эй, кто-нибудь, Кузьма!

 – Не беспокойтесь, капитан, дел много, да и жарко для возлияний, – отказался за обоих  сыщик. – За приглашение спасибо и за разговор тоже, а про кольцо мы сами ничего не знаем, поэтому и ходим по знакомым Поливанова – может, кто  расскажет что-нибудь интересное для следствия. Вы сами-то верите в сверхъестественную силу этого алмаза?

 – А как же. Этому полно подтверждений.

 – А может, это – совпадения? – цеплял его Собакин.

 – Не думаю. Я до некоторых пор сам был человек трезвых взглядов на природу, но тут уж очевидные вещи стали происходить. Слухи были, что Поливанов, пока всё не выплыло наружу,  с полмиллиона отхватил. Такое не утаишь. Ни одной осечки. Каково?

 – Как вы это объясняете?

 – Это кольцо нечистой силы.

 – Шутите?

 – Какой там! Я чертей видел, как вас сейчас, и знаю, на что они способны. Не думайте, у меня нет белой горячки.

 Ипатов тихонько перекрестился.

 – Представьте себе, – продолжал в возбуждении капитан, – что не я один такое видел. Говорят,  кто-то из окружения Пушкина, не помню кто, тоже видел чертей за игрой в карты. Об этом  рассказывал в Английском  друг поэта – Нащокин . Между прочим, наш человек, картёжник.

 – А с вами что случилось?

 – Могу рассказать. Это было два года назад. Да вы устраивайтесь, господа, поудобнее. Хотите – курите. Или вот Кузьма принесёт вам пива или квасу. Не хотите? Тогда слушайте. Вот в этой самой комнате просидел я с друзьями за игрой часов десять. Кстати сказать, с нами был Лавренёв, человек тогда ещё совсем молодой и неопытный, чаще играл мирандолем  – рисковать боялся. Так вот. Была уже ночь, около двенадцати. Выпили мы изрядно. Некоторые уехали. Остались: Лавренёв – огурец зелёный, ротмистр Тохтамышев и мой двоюродный брат Фёдор Флеминг.  Мы здесь и разлеглись по диванам, кто где. Свечи, кроме одной, прогорели. Все дрыхнут. Полумрак. Через какое-то время я очнулся от голосов. Глаза открыл и хоть опять их закрывай. Вот за этим самым столом сидят черти, натурально, как есть с рогами и копытами и режутся в карты. И, как бывает это за игрой, они переговариваются, пересмеиваются,  как у себя дома. Одета эта нечисть, надо сказать, забавно: у одного один только фрачный верх, а внизу, пардон, всё в натуре; другой в полосатых штанах, а наверху одна грязная манишка болтается; третий и вовсе голый, но в галстуке-бабочке и чудовищно грязных манжетах.

 Ипатов опять перекрестился, а Собакин недоверчиво хмыкнул, но штабс-капитана не перебивал.

 – Я лежу, слушаю их разговоры, а пошевелиться не могу – как парализовало! – продолжал Островерхов. –  А чертям и дела нет, что тут рядом живые люди спят. Играли они азартно, друг друга матерно посылали, грозили визави рыло начистить (а у них и вправду,  рыло вроде свинного, только покороче). Но, самое интересное, что играли они на человеческие души. По приказу каждого из игроков, от стены отделялась  человеческая тень, чёрт её манил пальцем и начинал похлопывать по голове. Тогда она сжималась, уменьшалась в размерах и постепенно из облачного привидения становилась человеческой фигурой, только маленькой. Чёрт клал её себе на ладонь, а другой прихлопывал, и она становилась плоской, как на фотографической карточке. Тогда он ею расплачивался или бросал на кон, как мы – деньги. Боже мой, о чём только они не говорили! Хвастались  друг перед другом в таких пакостях, что и в мужской компании рассказать неприлично. Я помню, как один, выставив на кон душу, начал её нахваливать. Дескать, и такая она подлая и сякая, и десятерых стоит. Они  из любопытства взяли и подули на неё. Карточка стала пухнуть, и вокруг неё образовалось светящееся облако. В этом голубоватом свете, как живые картины стали представляться грехи этого человека, все мерзости его земной жизни. Черти сидели и прямо хрюкали от восторга. А там картинки менялись и менялись. Мне было плохо видно (да я от ужаса происходящего и соображал-то плохо), но срамоты насмотрелся на всю жизнь вперёд. Так до утра они и играли. Одному очень везло, и он сгрёб все души себе. А те, кто продулись, стали ругаться, что их за недоимку душ  накажут. А выигравший  и говорит:  «Ладно вам прибедняться, до первых петухов есть время. Возьмите себе хоть бы этих, что здесь дрыхнут, или пошарьте, нет ли, кого поблизости». И пропал, как небывало. А эти двое обернулись к нам. Тут я посчитал, что дни мои сочтены. Не то чтобы испугался, нет, но душа омертвела, и такая смертная тоска подступила, что я понял: это конец. Вдруг откуда не возьмись – крик петуха. И откуда только он взялся, дай Бог ему подольше в суп не попасть! Сроду в нашей округе курей не разводят. Нечистая сила,  когда услыхала кукареканье, сразу стала бледнеть, бледнеть и превращаться в дым. А потом,  как при хорошей печной тяге, тонкой струйкой вылетела прямо вон в ту форточку. Я лежу, а руки-ноги не подвластны. Так лежал и, пардон, плакал от радости, пока мои товарищи не зашевелились. Тут и мне полегчало. Я очнулся и рассказал им, что было ночью, а  они не верят. Говорят, допился до чертей, поздравляем. Так меня заговорили, что я и сам стал сомневаться, уж не сон ли это.  Гости собрались уходить, а перед тем, решили опохмелиться. Сунулись искать в комнате чистые стаканы и нашли на столе предмет. Фёдор спрашивает: «Это что у тебя?» Я посмотрел и ахнул. Галстук-бабочка одного из чертей. Бархатная такая, мятая и грязная. У нас такой ни у кого не было, да и не могло быть.

 – И куда вы её дели? – прошептал Ипатов.

 –  После такой находки приятели уже по-другому отнеслись к моему рассказу. Смешки прекратились, и галстук этот трогать уже никто не захотел. Посидели мы, подумали и решили его сжечь в печке. Так и поступили. Когда она горела, на весь дом тухлым яйцом  и палёной щетиной воняло.

 – Это серой должно быть, – уточнил Собакин. – После такого случая вам надо было пригласить священника и освятить дом.

 – Видите, у меня из окон видна церковь Живоначальной Троицы. После того случая, я пошёл к настоятелю и всё ему рассказал. И знаете, что он мне на это сказал? «У вас не только что нечисть будет в карты играть, а и вовсе переберётся на постой, если вы этого богомерзкого занятия не бросите. Как прекратите играть – я сразу ваш дом освящу. А сейчас это будет только бесов тешить. Я освящу, а вы на следующий день опять своё жилище опоганите». Так и не пришёл, каналья.

  – Если всё это правда, – удивился Собакин, – то, как же вы не боитесь опять за зелёное сукно садится?

 – Месяц тогда не играл. Потом черт попутал в Английском сесть. Сразу выиграл полторы тысячи и понеслось. Сначала думал, что больше дома играть не буду, а потом собралась у меня тёплая  компания, все надрались и уговорили сесть. Теперь мечу, как и прежде, только, если отыграем к ночи, я один дома не остаюсь. Кто-нибудь да ночует. Такое моё условие.

                                                                           ***

    – Всё это поучительно, но не приближает нас к разгадке нашего дела. Я так понимаю, что эти капитанские черти кольца не трогали, – подытожил визит Собакин.

 – Однако, жуть какая, – замотал головой Александр Прохорович. –  Как вы думаете, Вильям Яковлевич, не могли эти черти, которые у капитана бывают, невидимо за нами увязаться?

 – Завтра займёмся Лавренёвым и ещё тем господином, которого Собачим царём зовут, –  начальник сделал вид, что не слышит вопроса помощника.

                                                                          ***

   Пока Канделябров трудился в Английском клубе, на кухню взяли проверенного Спиридоном человека – Николашу – полового из трактира Лопашова, с Варварки. Это был молчаливый и расторопный ярославский парень, что называется, с полувзгляда знающий, что от него требуется.

 За ужином засиделись допоздна. Собакин с охотой рассказывал отцу Меркурию о ходе начатого расследования пропажи «Чёрного сердца». Ипатова же занимали островерховские черти.

 – И как это капитан пережил такое, живой остался и никаких выводов для себя не сделал? – пытал он священника.

 – Господь в нужное время каждому человеку приоткрывает, невидимую глазу, завесу беззаконий врага человеческого для его вразумления и отвращения от душевной пагубы, – наставительно отвечал иеромонах. – Но, как мы видим, не всегда такое открытие изменяет человеческую натуру. Черти – это крайность.  Это для того, кто богодуховлённые знаки не видит. Такое было и в моём случае, помните, я вам рассказывал? А для менее повреждённого человека это могут быть очень даже простые события: запомнившиеся слова из разговора со случайным попутчиком, фраза, услышанная в толпе, прочитанная строчка из книги, да мало ли что! Если человек внимателен к своей повседневной жизни, часто молится (а это значит, что он находится в постоянной духовной связи с Богом), он непременно станет обращать внимание на те видимые знаки, которые подаёт ему Господь, чтобы чадо его не сбилось с пути истинного. Недаром же говорится в Святом Евангелии, что волос с головы человека и тот не падает без воли Божьей. Жизнь наша очень засорилась, прямо скажу. Тёмная душа к тёмному тянется. Человек бежит, суетится, весь заполнен мирскими делами. О Боге вспоминает на праздниках да когда жареный петух, извините, в задницу клюнет. Души у людей значительно поостыли к вере. Возьмём, вьюнош, к примеру, хоть вашего начальника, – отец Меркурий выразительно посмотрел на племянника. – Он точно осведомлён о неблаговидных деяниях некой тайной организации, к которой имеет касательство он сам и все его предки по мужской линии,  незнамо до какого колена. И, как видите, его это нисколько не смущает, а даже напротив – сие обстоятельство тешит его самолюбие. Вот, мол, я какой особенный, и всё-то мне подвластно и всё-то я могу.