Текст книги "Горе побежденным (СИ)"

Автор книги: Ольга Сухаревская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 28 страниц)

Часть первая   Д   Е  Л  О    О    П  Р  О  П  А  В  Ш  Е  Й     Н  Е  В  Е  С  Т  Е

Candidior lacle – Белее молока (лат.)

 Серенькое апрельское утро робко заглянуло в верхний этаж небольшого особняка на  Сретенке,  что против Большого Сергиевского переулка,  и ничего  интересного там не увидело. В узком двухстворчатом окне царил сонный полумрак, изредка обеспокоенный коротким, сочным всхрапом. Зато внизу, в кухне первого этажа  было оживлённо. На большой раскалённой докрасна плите в блестящей медной кастрюльке вскипала вода, лопаясь прозрачными  пузырями. В глубокой чугунной сковородке румянились аппетитные, с частыми крапинками изюма, творожники. На столе ждали своего часа жирные сливки в низком глиняном горшке, битая севрюжья икра в запотевшей фарфоровой миске и изрядный кусок тамбовской ветчины, укутанный в просоленную льняную салфетку.

 Вместо привычной в таком месте кухарки здесь ловко управлялся худощавый, узкоплечий  и весьма шустрый человек лет пятидесяти в безукоризненном, горохового цвета, костюме, шёлковом белом галстуке и домашних войлочных гамашах. Лицом он был без особых примет  и лыс, как коленка. Вся фигура мужчины напоминала кеглю. Поверх щеголеватого платья на нём был одет белый двусторонний немецкий фартук на длинных кружевных бретельках. У ног путался большой рыжий кот. Бормоча себе под нос молитву «Отче наш», необычный человек споро сервировал на большом  подносе закуски для завтрака и поглядывал на плиту, где в маленьком ковшике варились яйца. Вскоре запахло свежим кофе.

 Тем временем наверху в спальне наметилось некоторое оживление. На большой, орехового дерева, кровати лежал господин плотного сложения, лет сорока с тёмными, еще сонными глазами и упрямым раздвоенным подбородком. Посмотрев за окно, где накрапывал мелкий дождик, он потянулся, зевнул и устремил рассеянный взгляд на дверь, за которой послышалось невнятное движение.

 Бом-бом-бом – девять раз пробили часы где-то в глубине дома. Дверь спальни отворилась, и на пороге возник знакомый человек  из кухни, но уже без фартука. Войдя и вглядываясь в полумрак комнаты, он постучал костяшками пальцев по дверному косяку и тихо сказал:

  – Вилим Яковлевич, а Вилим Яковлевич!

 «Сейчас скажет: «От баб все напасти!», – прикрыв глаза, подумал Вильям Яковлевич.

 – Вилим Яковлевич! Девять пробило. Сами же велели разбудить. Хотя, конечно, не выспались. Где уж…понятное дело. Под утро, чай, вернулись. Ох, от баб все напасти! Ещё Леонардо да Винчи говорил, что «за сладкое приходится горько расплачиваться». Царствие ему Небесное – мудрый был человек! А вы, как, малолеток какой, озорничаете. Грех это!

 – С добрым утром, Спиридон Кондратьич! Надоел ты мне, братец, со своими цитатами, сил нет! Твой да Винчи говорил, что «железо ржавеет, не находя себе применения». А известный тебе  Лихтенберг  говаривал и такое: «Прежде чем осудить, всегда надо подумать, нельзя ли найти оправдание». Это тебе мой ответ.

 – Ну, уж оправдание нашли…

 – Ладно, не бурчи. Завтрак готов?

 – А то, как же. Мы утром встаем, а не ложимся. Все готово. Только вас жду.

 – Отлично. Я мигом.

 Миг растянулся на добрых полчаса,  по истечении которого из туалетной комнаты вышел благоухающий Вильям Яковлевич в утреннем, мышиного цвета, сюртуке, синем шёлковом галстуке и сапфировой булавкой.

 После завтрака хозяин перешёл в кабинет, где принялся разбирать почту. Верный слуга стоял тут же, по обыкновению, подпирая косяк двери.

 – Счёт, ещё счёт. Это тебе, Кондратьич, по твоему хозяйственному ведомству. Благодарственное письмо из Синода . Помнишь дело о пропаже серебряного потира из  Новодевичьего монастыря? Поздравление с Пасхой от князя Одоевского из Петербурга, –   холеными руками перебирал конверты Вильям Яковлевич. – А это что такое, без адреса?

 – Принесли вчера вечером из полицейской части, от Рушникова.

 Пробежав глазами послание, хозяин предложил: – Послушай, что пишет Федор Кузьмич:

 «Уважаемый Вильям Яковлевич! Прошу Вашего содействия в разрешении непростого, надеюсь, что только семейного, дела моего доброго знакомого – Николая Матвеевича Арефьева, который особо просил строгой конфиденциальности расследования. При Вашем положительном ответе я повременю действовать официально и буду ждать результатов. Зная умение, с каким Вы справляетесь с такого рода задачами, заранее уверен в успехе.

                                                                                             Искренне Ваш, Рушников.

 P.S. Адрес Н.М. Арефьева: собственный дом № 18 по Тверскому бульвару. Он ждет Вас с нетерпением.

 P.P.S. Прошу, как о личном одолжении, принять моего племянника, Александра Прохоровича Ипатова,  на вакантное место вашего помощника. Он не глуп и трудолюбив, а уж подойдет Вам или нет – решите сами».

 – Спиридон, ты что-нибудь слышал об Арефьеве? Насколько я знаю, он человек деловой, состоятельный и по Москве известный. Что там у него могло случиться?

 – Не знаю. Тихо будто. Слух был, что свадьба у них  намечается. Арефьев свою племянницу замуж выдаёт. А больше – ничего.

 – Ладно. Отвези ему записку по этому адресу. Пусть назначит время визита. Что у тебя ещё?

 – С письмом этим полицейским, приходил какой-то вьюнош. Говорил, что по рекомендации хочет у вас служить. Добивался, когда вы будете. Настырный такой.

 – Настырный – это хорошо.

 – Обещался сегодня опять быть. Только, по-моему разумению, хлипковат он больно, да и молод для нашего дела. Зачем нам малец, Вилим Яковлевич?

 – Не скажи. Мы ведь с тобой не молодеем. Прыткие ноги и свежий ум нам давно нужны. Вот только подходящего пока не было. Этого «настырного» и попробуем. Как придёт – ко мне.

                                                                        ***

   Александр Прохорович Ипатов шёл пешком через весь город с Якиманки на Сретенку, ёжась под моросящим дождиком и пряча белобрысое лицо в хиленький воротничок старого суконного пальто.

 «Только бы он меня взял, а уж проявить себя я смогу. В лепёшку расшибусь, а стану при нём  хорошим сыщиком!» – повторял про себя молодой человек, обходя особо топкие места на ненадёжных весенних мостовых.

 Шла Святая неделя . Над городом плыл малиновый пасхальный перезвон, вселяя в Ипатова надежду на будущее.

 Двухэтажный голубой особняк известного частного сыщика Москвы смотрелся неброско, но основательно, хоть и стоял почти у проезжей дороги. Был он без обычного палисадника или забора, а только огорожен, по-иностранному, низким чугунным барьером из литых прутьев и  шишек по верху. Под самыми окнами росла жиденькая сирень, блестевшая под дождём зазеленевшими почками. Холодной рукой Ипатов надавил кнопку новомодного электрического звонка и стал ждать ответа. Загремели замки, и перед ним предстал вчерашний слуга.

 – Христос Воскресе! – как можно бодрее сказал Александр Прохорович.

 – Воистину Воскресе! – с удовлетворением ответил Спиридон Кондратьевич и церемонно добавил: – Прошу! – ногой откидывая  толстого кота, радостно выбежавшего встречать гостя. – Пожалуйте пальто.

 – А, молодой человек, приветствую вас. Как вас звать-величать? Прошу ко мне в кабинет. Обсудим ваши намерения, – пророкотал, появившийся как-то вдруг, ослепительный хозяин дома.

 Ипатов представился и засеменил  вслед сыщику. Войдя в кабинет, Александр Прохорович с любопытством огляделся. Комната была большая и вся заставлена. Впечатляли два высоких парных секретера, приличных размеров сейф, большой письменный стол, несколько покойных кресел и красивый диван с высокой спинкой. Мебель была старинная, красного дерева, обита зелёной тиснёной кожей с частыми золочёными гвоздиками. Везде были проставлены вензеля «Б» и «С» в плетении  резных дубовых листьев. По правую сторону от хозяина, на маленькой столешнице поблескивала хрусталём большая ваза с пахучими  апельсинами. На одном из секретеров стояла синяя сфера вроде глобуса. На ней были обозначены не материки, а во множестве роились небесные светила. Молодой человек углядел на стене необычную карту Москвы, которая, будто круглый пирог, из центра, от Кремля, была разрезана на большие куски. На каждом из них изображались диковинные звери, люди в античном виде, много цифр и указательных стрелок.

  Вильям Яковлевич сел за письменный стол и предложил Ипатову место напротив. Переведя глаза за спину сыщика, Александр Прохорович удивился необычному портрету самого хозяина. Он был изображён в камзоле петровских времен, пышном белом парике и  шляпе с пером, но казался старше оригинала. Может это не он? Нет, он. Жесткий взгляд тёмных,  внимательных глаз, очень характерный подбородок. Лицо, правда, погрубее и уголки рта резче опущены вниз, но в целом – похож. Таким он, должно быть, станет лет через десять-двадцать.

 – Как я понял из письма Федора Кузьмича, вы хотите поступить ко мне на службу в качестве помощника?– спросил оригинал портрета.

 – Очень был бы рад такой возможности, – пролепетал Ипатов, с ужасом замечая, как под его неважными ботинками образовалось мокрое пятно.

 – Позвольте полюбопытствовать, ваши родители здравствуют?

 – Одна матушка. Отец умер четыре года назад. Он был по пожарной части, бранд-майором , у нас в Сергиевом Посаде. Я у матушки один остался.

 – Ясно. А кем вам доводится господин Рушников?

 – Федор Кузьмич –  брат моей матери. Маменька попросила его пристроить меня у себя, в полицейской части.

 – Так и служили бы под крылом у родственника. Почему ко мне проситесь?

 – Наслышан о вашем мастерстве. Я ведь у дяди и начал служить. В полиции про вас столько рассказывают! Они там все ваши дела знают.

 – Ну уж и все, – самодовольно хмыкнул сыщик.

 – Сначала дядя меня, точно, у себя хотел оставить. А потом сказал: «Больно много ты рассуждаешь да философствуешь вместо простого исполнения. На нашей уголовной рутине нужен другой характер. Такие как ты, нужны в штучных делах. Попытай, говорит, счастья у Вильяма Яковлевича. На Москве в тонком деле лучше его нет. И сравнить его, говорит, можно только с его превосходительством Иваном Дмитриевичем Путилиным – начальником сыскной полиции в Петербурге. Он, дескать, начинал  младшим помощником квартального надзирателя на Толкучем рынке и вон как поднялся! Ну, а вы здесь, в Первопрестольной , без чинов, но в том же ряду состоите. Так и сказал. Вот я к вам и пришёл настоящему сыску учиться.

 – Сколько вы в полиции пробыли? Москву хорошо узнали?

 – Полтора года. Знаю улицы, рынки, злачные места.

 – А как у вас со здоровьем? У нас бывает, что днями бегать приходиться. Хронических заболеваний нет? Дурных пристрастий? Лучше сразу скажите – все равно наружу выплывет.

 – Кажется, нет ничего такого, – сильно сконфузившись, проговорил Ипатов. – Мамаша говорит, что я горазд сладкое кушать, а боле – ничего.

 – Сладкое? – недоуменно переспросил Вильям Яковлевич. – Ах, сладкое! Ну, это ничего, это можно, – хохотнул он и сделал строгое лицо. – В меру, конечно. А кстати, сколько вам лет?

 – Осенью двадцать один будет.

 – Где вы живете в Москве?

 – Первый Хвостов переулок, дом Крупениной, в мезонине. Она матушкина подруга по пансиону  и терпит меня задаром.

 – А что ж, не у дяди?

 – Я хочу быть сам по себе, – набычился молодой человек. – Он мне не нянька.

 – И то верно. Что ж, каждый день на службу из Замоскворечья таскаетесь?

 – Так дешевле.

 – Не годится. Перебирайтесь сюда, на Сретенку. Здесь рядом, в Печатниковом переулке, у нас на примете есть хорошая квартира. Вам в самый раз будет. Мой Спиридон Кондратьевич обо всём договорится. А то, как до дела дойдет,  я же вас не дождусь, пока вы из этакой дали ко мне доберётесь. Сколько вам платили в полиции?

 – Двадцать шесть рублей.

 – Деньги хорошие, но маленькие. Я вам кладу пока пятьдесят, но с испытательным сроком – на одно-два расследования. Потянете – будем работать вместе, нет – не обессудьте. Когда ваш день рождения?

 – Я родился на зимнего Александра Невского – 23-го ноября .

 – Стрелец. Замечательно. А знаете, как переводится с греческого ваше имя?

 Ипатов кивнул.

 – Защитник людей.

 – Верно. И это плюс в выборе вами профессии сыщика. Вот вам бумага, перо. Напишите мне  полную дату своего рождения, место, желательно время суток – может ваша матушка когда обмолвилась. Еще мне нужны такие же сведения о ваших родителях. Надо составить вам астрологическую карту, чтобы знать ваши сильные и уязвимые места. Это пригодится в работе. Да, и пожалуйста, не вздумайте отпускать усов, бачков и тому подобной растительности. Вы мне нужны исключительно в бритом виде. Хорошо, что вы, скажем так, светлой масти. В нашем деле это – большой плюс. У меня, как видите, с этим – проблема.

 И Вильям Яковлевич продемонстрировал собеседнику свое выразительное лицо. Против такой внешности, Александр – защитник людей, мог предъявить только глубоко посаженные  серенькие глазки, мышиного цвета волосы, белёсые брови да маленький нос уточкой. А вот сидевшего перед ним человека чёрной масти, не портила даже лёгкая конопатость светлой кожи, а только придавала, в сочетании со всем внушительным обликом, какой-то нерусский, иностранный вид.

 – Да, у вас фактура, – с мужской завистью вздохнул Ипатов.

 Молодой человек ещё раз посмотрел за спину Вильяма Яковлевича и в другой раз удивился похожести портрета и оригинала.

 – Безвозмездно даю вам подъёмные – на обмундирование, – продолжал сыщик. – В этом, простите, ходить не годиться. Вам придётся бывать со мной в обществе. Сами ничего не покупайте – доверьтесь моему Спиридону. Он сделает всё в лучшем виде. И последнее. Поначалу старайтесь больше слушать и запоминать. Не стесняйтесь осведомляться о непонятном у меня или у Кондратьича. Он человек опытный, хорошо знающий жизнь и наше дело, хотя и не без причуд. Я без его помощи не справился бы ни с одним делом. Это незаменимый работник, каким хотелось бы в будущем видеть и вас.

 Из-за закрытой двери кабинета послышался сдавленный удовлетворённый вздох и после секундной паузы раздался негромкий стук. Голосом Спиридона спросили можно ли подавать обед.

 Трапеза была такой, что Ипатов подумал, как бы ему не лопнуть от обилия съеденного. Вильям Яковлевич подумал, что юношу надо почаще приглашать к обеду: видно, что молодой организм не доедает. Спиридон же Кондратьевич подумал о том, что, если этот молодой организм у них приживётся, то заказывать провизии придётся вдвое больше, чем сейчас.

                                                                      ***

    На следующее утро Вильям Яковлевич и новый помощник отправились на Тверской бульвар к господину Арефьеву. Встреча была назначена на девять. Небо, по-прежнему, хмурилось, но дождь перестал. Они взяли извозчика и поехали по шумной Сретенке в сторону Кремля. В городе везде чувствовался праздник. Даже лошадка, которая их везла, по московскому обычаю, была разукрашена бумажными цветами.

 – Вы хорошо знаете историю  Москвы?– вдруг спросил новый начальник. – Нет? Ну, дорогой мой, некрасиво не знать города, в котором живёшь. Москва – чудо что такое. Я её очень люблю, – признался Вильям Яковлевич. – Мой прапрадед называл её градом звёздной судьбы и считал городом, особо отмеченным Небесами.

 Ипатов деликатно молчал, боясь задать глупый вопрос и упасть в глазах нового начальника. Тем временем, они проехали водопойную Лубянку  и  свернули на Охотный ряд. Слева, до Тестова , потянулась вереница складов, амбаров и лавок большой московской торговли. Запахло попеременно: то чем-то вкусным, то – тухловатым. Несообразно этим  запахам, справа проплыл Большой театр, за ним – Благородное собрание. Когда сворачивали на Тверскую, молодой человек увидел слева часовню Александра Невского , торопливо осенил себя крестным знамением и пугливо покосился на спутника. Тот, казалось, не обращал на него никакого внимания и  пребывал в созерцательной меланхолии. Извозчичья лошадка тяжело тащилась вверх на горку мимо дома генерал-губернатора. Напротив, через дорогу, за плацем маячила колокольня пожарной части. Дальше шли многоэтажные большие домищи, которые, казалось, для прочности подпирали друг друга. Понятное дело: улица-то главная. На Страстной площади они свернули на Тверской бульвар, и уже совсем скоро извозчик осадил притомившуюся лошадёнку у большого барского дома с кружевными чугунными воротами.

 – Как я выяснил, господин Арефьев очень удачно вложил деньги в государственные подряды по строительству Сибирской железной дороги и сейчас очень состоятелен. Посмотрим, что у него стряслось, – заключил Вильям Яковлевич.

 Сыщики прошли к красивому полукруглому, в колоннах, подъезду с массивными дубовыми дверями и позвонили. Тотчас вышел расторопный, без заискивания, швейцар и пропустил их в вестибюль. Под пальто у Вильяма Яковлевича обнаружился песочного цвета лёгкий костюм и к нему белый галстук с золотой булавкой в виде головы льва. Александр Прохорович  был уже в приличном синем костюме и бледно-голубом галстуке. На его ногах блестели совершенно новые немецкие башмаки.

 – Прошу доложить, – сказал визитёр и передал слуге карточку, где было вывязано золотистой печатью:

                                           ВИЛЬЯМ   ЯКОВЛЕВИЧ    СОБАКИН

                                                             частный  сыщик

 и приписано уже чернилами:  «с помощником».

 – Прошу покорнейше обождать в гостиной, – склонив голову, сказал человек и рукой указал путь. – Николай Матвеевич тотчас будут.

 В комнате, куда их провели, явно угадывалось то благополучие, которое сваливается на человека вдруг, а не с рождения. Помимо привычных старых  и устоявшихся вещей, с которыми хозяевам еще жалко расстаться, в ней были дорогие предметы роскоши, купленные от большого достатка и любопытства к новизне.

 Через несколько минут к сыщикам вышел озабоченный господин лет сорока пяти, невысокого роста, с тёмными, уже с проседью, волосами, плотный, с открытым приятным лицом и маленькой, клинышком, бородкой. Одет он был в брусничного цвета, ладно сидящий домашний костюм со свободным воротом. Арефьев энергично поздоровался с гостями и пригласил их устроиться на большом полукруглом диване с вычурной золочёной спинкой. А сам, тем временем, внимательно разглядывал известного на Москве человека, о котором в обществе ходили разноречивые толки.

 « Говорят умён, талантлив, но заносчив и высокомерен. Хороших родов, воспитан, образован, но сторонится своего круга. Шепчутся, что по звёздам гадать умеет. Есть в кого. Чужой крови в нём много, вот что. Однако – осанист. А глаза-то, глаза какие! – думал Николай Матвеевич. – Этим глазам лет двести, не меньше. Лицо породистое, но зачем-то, прости Господи, начисто  выбрито, даже без баков, как у актёришки какого-нибудь. Неприлично».

 – Федор Кузьмич рекомендовал вас как самого толкового и компетентного человека в такого рода делах.

 – Федор Кузьмич, по доброте своей, преувеличивает мои достоинства, но, чем смогу – попробую  помочь, – любезно ответил Собакин.

 – Анастасия Дмитриевна – моя племянница, почти что дочь, девятнадцати лет, – начал Арефьев, – позавчера вечером поехала тут рядом, рукой подать, в Страстной монастырь на вечернюю службу и не вернулась. Ждали всю ночь и почти весь вчерашний день. Я, конечно, разослал своих людей на поиски, но – безрезультатно. Вчера вечером сам поехал к Рушникову – мы с ним давние хорошие знакомые. Федор Кузьмич предложил обратиться к вам. Дело в том, что совсем скоро, на Красную горку , у моей племянницы назначена свадьба с Алексеем Григорьевичем Мелецким. О том, что Анастасия пропала, он пока ничего не знает и огласка  гм…  крайне не желательна. Это может скомпрометировать девушку накануне свадьбы.

 – А если с ней случилось несчастье? – удивился Вильям Яковлевич.

 – Надеюсь, что нет. Видите-ли, моя племянница имеет  гм… несколько эксцентрический характер. Такие гм… неприятности с ней, к сожалению, уже случались.

 – А именно?

  – Анастасия с детских лет потеряла родителей. Это был мой родной брат с супругой. Оба они погибли заграницей, в одночасье, при внезапном сходе лавины во время их путешествия по швейцарским Альпам. Девочка после такого удара стала особенно нервной, ну, и позволяла себе иногда некоторую вольность. Она и при живых-то  родителях часто пряталась в доме, да так, что  её часами не могли найти. Затаится и сидит где-нибудь в чулане или платяном шкафу. Чуть что не по ней: убегала из дома пешком, в чём была, к своей тётке – нашей с братом  старшей сестре, что живёт неподалёку, на Петровке. Всё это случалось из-за того, что ей не уступили в каком-нибудь безрассудном требовании. Такой уж у неё характер! До сих пор она часто пререкается со своей другой тёткой – родной сестрой её матери, которая живёт с нами и помогает воспитывать племянницу с тех пор, как девочка осиротела. Росла она, что называется, хлопотно. Вот, к примеру, в шестнадцать лет  повезли мы её на бал в Благородное собрание. Ей, по всей вероятности, стало обидно, что её не оценили и мало ангажируют. Мне в тот вечер довелось много беседовать с его превосходительством генерал-губернатором. На какое-то время я отвлёкся от племянницы. А Настя, не предупредив ни меня, ни тётку, спустилась вниз, сама вызвала нашу карету и уехала домой. А мы с сестрой ещё битый час метались там по залам и лестницам, не понимая, куда она подевалась. Вышла неприятная огласка. Потом Настя плакала, просила прощения, но, сами понимаете, нервов на эти коллизии было истрачено уйма. Дальше – больше. Два года назад она  опрометчиво  дала себя увлечь молодому человеку низкого положения. Были слёзы, выяснения отношений между нами, близкими ей людьми, и этим юношей. Он принял отказ от дома и запрет общаться с Анастасией, как мне тогда казалось, очень достойно. А через неделю Настя поехала во французское ателье мадам Малюар, на Кузнецкий, и не вернулась к обеду. И только вечером принесли от неё записку, что она порывает с семьей ради этого человека. Горю нашему не было предела. Но буквально на следующий день, утром, она вернулась, заперлась у себя в комнате и никуда не выходила. Даже с родными тётками не хотела поделиться своими переживаниями. Мы посчитали за благо пригласить домой Настиного духовника – архимандрита Феогноста из Страстного монастыря. Переговорив с ней, он объявил, что тайну исповеди нарушать не станет, но как перед Богом заявляет, что девушка во многом виновата сама вследствие молодости и отчаянного характера. Никакого нечестия с ней не произошло, а посему, надо это дело поскорее забыть, что мы с облегчением и сделали. Прошло время, Настенька оправилась от душевного удара, повеселела и вот нашла себе достойную пару в спутники жизни – господина Мелецкого. Мы за неё были очень рады и вдруг –  опять пропажа! Что ей сейчас в голову взбрело – неведомо! Огласки этого дела я боюсь из-за общественного осуждения – сами знаете, какова наша Москва!  А, самое главное, из-за жениха. Уж больно он строгих нравственных правил. Как быть теперь – не знаю. Распутайте мне этот узел и верните Настеньку домой – век буду вашим должником, Вильям Яковлевич,– взмолился под конец Николай Матвеевич.

 Собакин согласно кивнул.

 – Я бы хотел задать вам несколько вопросов.

 – Спрашивайте.

 – А вы, Александр Прохорович, потрудитесь записывать сведения, – обратился Собакин к помощнику. – Как зовут и где можно найти первого, так сказать, претендента на руку вашей племянницы?

 – Добромыслова? В то время он жил в Палашевском переулке у церкви Рождества Христова. Точнее не знаю. Служил приказчиком где-то в Гостином дворе . Там они с ней и познакомились.

 – Он мог после той истории видится или переписываться с вашей племянницей?

 – Точно не знаю, но скорее всего, нет. Очень уж Настя была на него обижена. Я так полагаю, что парень струсил и отступился от неё. Женщины такого не прощают.

 – Теперь о женихе. Кто таков, где живет, чем занимается?

 – Извольте. Алексей Григорьевич Мелецкий, тридцати шести лет, управляющий московского страхового общества. Имеет дела со строительными конторами по укладке железных дорог. Живет с матерью в собственном доме, на углу Поварской и Борисоглебского проезда.

 – Расскажите теперь о вашей сестре.

 – Моя сестра – Анна Матвеевна Арефьева, девица, уже в летах. Живёт своим домом – точнее – нашим родовым, на Петровке, напротив Высоко-Петровского монастыря. Она у нас   затворница. Её дело: пост и молитва. Настеньку очень любит и это взаимно. Сейчас места себе не находит  от беспокойства. Женщина она с характером. Я думаю, Настя в неё – такая же норовистая уродилась.

 – У девушки есть близкие подруги?

 – Нет, нету. Она, знаете ли, своенравна, как я уже сказал, и не терпит ничьих иных суждений, кроме своих. Да и воспитания она домашнего. Откуда им взяться, подругам-то?

 – С вами в доме живёт её родственница со стороны матери?

 – Да, моя свояченица, Лариса Аркадьевна Турусова. Она одинока, хорошо образована, благочестива. В воспитании Анастасии я во всём полагаюсь на неё и ни разу не пожалел об этом.

 – Вы говорили, что они не всегда ладят между собой.

 – Чего не бывает между своими! Лара не терпит современного вольнодумства, распущенности и развязности нынешней молодежи. Она, например, ярая противница увлечения Насти французскими романами. Отсюда и столкновения. А так – они замечательно ладят и, поверьте мне,  для Ларисы Аркадьевны исчезновение племянницы такой же страшный удар, как и для меня.

 – Значит, между Анастасией Дмитриевной и вами, её близкими, в последнее время не было никаких ссор?

 – Никаких.

 – Кто в вашем доме бывает запросто? С кем общение девушки не было стеснено светскими рамками? Кроме жениха, конечно.

 – Запросто только три человека бывают у нас в доме. Михаил Лаврентьевич Зяблицкий, наш домашний доктор и мой добрый друг. Человек он образованный, передовых научных взглядов, интересный собеседник. Это мой серьезный противник по игре в шахматы. Трудится он в Анатомическом театре Московского Университета и имеет небольшую частную практику.

 – Женат?

 – Убежденный холостяк.

 – Кто ещё?

 – Мой управляющий – немецкий инженер Людвиг Иоганн Шварц. На наш лад – Людвиг Иванович. Я выписал его из Германии, когда дело мое расширилось, и потребовался помощник европейского уровня. Это исключительно честный, хорошо знающий своё дело, специалист. Живёт он здесь же, во флигеле. Мне это удобно.

 – Женат?

 – Его жена и двое детей в Дрездене. Это, знаете ли, было моим условием. Не люблю, когда подчиненный на таком ответственном месте отвлекается на семью.

 – Положим, здесь может быть перекос в другую сторону: тоска по дому, родным.

 – Ни в коем случае. Он два раза в год уезжает на три недели к семье и тем удовлетворён. Жалованье у него немалое, живет на всём готовом.

 – С Анастасией Дмитриевной он часто видится?

 – Очень редко, так как этот человек приехал сюда работать, а не с девицами беседовать. Повторяю – очень редко. Иногда это бывает здесь, в гостиной, где мы собираемся семьей или за столом, на праздники.

 – Кто третий?

 – Надежда Петровна, вдова моего старого товарища – Филиппа Макаровича Залесского. Это во всех отношениях превосходная женщина ничем не может быть полезна в поисках Настеньки. Надежда Петровна не близка с моей племянницей в силу возрастных барьеров и разности интересов.

 – А с кем же госпожа Залесская у вас дружит?

 – Я с ней дружен. Лариса Аркадьевна тоже с ней общается. Правда, меньше чем я, – заблеял Николай Матвеевич.  – Одним словом: я считаю своим долгом поддержать вдову моего умершего друга.

 Пристально взглянув на вдруг смешавшегося хозяина, Вильям Яковлевич спросил:

 – Ваша племянница не страдает родственной ревностью по отношению к вам?

 – Что вы! Боже сохрани! Спросите, у кого хотите. Она уже взрослая и живет своею жизнью. Я бы никогда не нарушил её покой, если бы знал, что это может задеть или ранить девушку. В память о моём дорогом брате и по родственному чувству – интересы Анастасии для меня превыше всего. В конце концов, сделать её счастливой – мой долг.

 – С кем она уехала в монастырь в тот день?

 – С моей сестрой, Анной Матвеевной. Точнее – каждая ехала своим экипажем, а на службе они стояли вместе. Потом Анюта попрощалась с племянницей и уехала домой. А Настенька куда-то пропала.

 Голос Арефьева дрогнул, но он продолжал:

 – Анастасию всегда возит кучер Онисим – человек абсолютно преданный нашей семье. Мы его взяли из деревни ещё подростком. Он сказал, что ждал её ещё с полчаса после того, как отзвонили конец службы. Это значит, что было около восьми. Потом он пошёл в собор посмотреть, в чём дело. Все прихожане уже разошлись, а отец Феогност сказал, что после службы он её не видел.

 – Так. Теперь, Николай Матвеевич, я бы хотел поговорить с вашей свояченицей.

 – Конечно-конечно. Я сам за ней схожу.

 После ухода Арефьева молодой человек произнёс громким шёпотом:

 – Я думаю, что дело было так…

 – Тс! Мой друг, никогда не высказывайте ваших соображений на месте опроса свидетелей. Запомните это. Запаситесь терпением. У нас будет время для обсуждения  ваших версий.

 Хозяин дома вернулся быстро. За ним в комнату вошла дама лет тридцати, затянутая в тёмно-синее платье с плиссированной грудью и множеством в ряд мелких перламутровых пуговиц. Тёмные волосы женщины были стянуты на затылке в тугой узел и убраны под тонкую сетку. На носу красовалось внушительное пенсне на чёрном шнурке. Лицо было бледное, безбровое и оживлялось лишь красиво очерченными губами, как бы  случайно попавшими к столь заурядной личности.

 Собакин оценивающе скользнул взглядом по фигуре женщины и перевёл глаза на Николая Матвеевича. Тот с большим почтением усадил родственницу в кресло. Оба посетителя встали и представились. Дама, со своей стороны, внимательно рассматривала гостей,  ничуть не стесняясь своего пристального взгляда.

 Собакин изобразил на лице максимальную благожелательность и спросил:

 – Лариса Аркадьевна,  на ваш взгляд, что могло случиться с вашей племянницей?

 – Право, не знаю. Я в таком же недоумении, как и Николай Матвеевич. Я в отчаянии…

 Сказано это было плаксивым голосом, который под конец фразы дрогнул, и из-под пенсне капнула слеза.

 – Лара, не надо! – наклонился к ней Арефьев.

 – Ах, простите,  – уткнувшись носом в кружевной платок, сказала Турусова. – Слушаю вас, спрашивайте.

 – Вы ничего странного в поведении Анастасии Дмитриевны за последнее время не замечали? Может она с кем-нибудь тайно встречалась или переписывалась?

 – Нет, ничего особенного не припоминаю. Всё было как всегда. Одну мы её редко куда отпускаем и всегда знаем, где она и с кем. В последнее время, возможно, была чуть бо;льшая  суета из-за предстоящей свадьбы. Знаете, приданое надо было купить, приглашения сделать, свадебное платье заказать. А что касается её переписки… Почта, которая к нам приходит, складывается в вестибюле на китайском столике для визиток и все домашние сами забирают свою корреспонденцию. Никаких писем для Насти я не видела, кроме записок с цветами от жениха. А, впрочем, надо спросить у горничной – может она что-то видела и знает.