Текст книги "Тайна лотоса (СИ)"

Автор книги: Ольга Горышина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 29 страниц)

– Я хочу в отель, потому что мы общаемся с сестрой по Скайпу.

– Боюсь, к тому времени она будет уже спать. Пока ты всё не съешь, мать тебя не отпустит.

Так дайте уже съесть, и я помчусь прочь из вашего проклятого дома! Можно ведь не говорить словами, можно ведь в моих глазах прочитать это. А, мистер Атертон? Каким иероглифом мне надо написать на лбу, что вы меня конкретно достали?!

– Сестра не ляжет спать, пока не удостоверится, что со мной всё в порядке.

Пока со мной всё в порядке, мне нужно от вас избавиться.

– Прежде чем ей показываться, всё же приведи в порядок волосы. То, что я нарисовал, это оптимальный вариант, и завтра мы этим займёмся с самого утра, чтобы успеть до светового шоу.

Это вопрос или утверждение? Сусанна попыталась пригладить волосы – в мокром виде выстриженная прядь не торчала.

– Сусанна, волосы отрастут. Это не то, что нельзя изменить. Не следует так расстраиваться. Обещаю, завтра ты с удовольствием будешь смотреть на себя в зеркало. У меня есть хороший парикмахер. А, пришла, посмотреть на дела лап своих?

Кошка медленно двигалась по перилам. В тусклом свете фонаря оценить её красоты не получилось, да и она сиганула вниз, как только Реза протянул к ней руку.

– Кошки меня с детства не любят, – усмехнулся он, глядя вниз в темноту сада. – И я их, впрочем, тоже. Одна преследовала меня всё детство. Всякое утро, как я открывал дверь в сад, она сидела на дорожке и глядела на меня. Я закрывал дверь, считал до десяти, открывал дверь снова, и дорожка оказывалась пустой. Я смертельно боялся этой кошки. Так продолжалось несколько лет, и я решил, что поборю свой страх, если подружусь с ней. И однажды я открыл дверь с твёрдым намерением не закрывать, но дорожка оказалась пустой. Кошки не было. Зато по дорожке от ворот шёл отец, а за ним незнакомая женщина с мальчиком. Это были Латифа и Аббас. Решив, что это они спугнули мою кошку, я убежал и не вышел к ним. Но, поняв, что кошка больше не вернётся, я начал играть с Аббасом.

– Почему она не вернулась?

– Потому что её никогда не существовало, – рассмеялся Реза. – Мне было скучно, я выдумал её. Я хотел, чтобы меня кто-то ждал по утрам.

– А почему вы тогда боялись её?

– Потому что был маленьким и одиноким. Мне было страшно, что и она не будет со мной говорить. У меня уже был друг, который только слушал, но никогда не отвечал.

– Кто?

– Когда Аббас починит свет, ты его увидишь, – Реза вновь смеялся. – Статуя фараона в мастерской. Он покрыт золотом и расписан очень красиво. Он всегда стоял за спиной отца и смотрел, что тот пишет. Я думал, что это его знакомый.

– Статуя?

– Я был маленьким. Я не понимал, что он всего лишь статуя. Я… В общем, я же сказал, что в детстве у меня никого не было и потому я научился играть сам с собой и придумывать себе друзей. Я до сих пор с ним иногда разговариваю. Знаешь, почему? Потому что он никогда не говорит мне – заткнись! И лучше я буду выливать всю злость на этого золотого истукана, чем колотить ботинком мать, как делают многие. Не смотри на меня так. Не веришь, спроси Сельму. Её отец бил её мать, но та никогда не плакала, и Сельма не понимала, как это больно, когда бьют. Когда её отец умер, брата, мать и её забрал к себе дядя. Он был торговым представителям, разъезжал по Европе и сумел сбросить с себя арабскую дикость. Или тут дело было в деньгах жены, и жена знала себе цену, а это у нас редкость, когда женщина гордо несёт голову. В общем, их взяли в качестве прислуги, ты не думай, что там были родственные чувства. Ну, в общем были, конечно, на улице они не остались, но брат, как только подрос немного, сбежал в Каир и сейчас шатается по пустыне между Израилем и Египтом, таская разного рода товар. Мать случайно под машину угодила, и Сельма осталась одна. Красивая, молодая… Такую нельзя держать под боком не очень молодой и не очень красивой женщине. Её выдали замуж. Правда, бесприданницу поначалу никто не брал, но потом один вдовец согласился. Ей ещё не исполнилось шестнадцати, а ему перевалило за шестьдесят. Но дядя уверял племянницу, что она должна радоваться, что кто-то вообще берёт её в жёны, потому что у неё злой глаз, как и у любой красивой женщины, – Реза вновь засмеялся и уставился в темноту сада, будто высматривал сбежавшую кошку. – Он не сразу начал её бить, через год, когда у него вовсе перестало с ней что-то получаться. Он лупил её за не так поставленную тарелку и за то, что она взяла лишнюю лепёшку. Только никогда не бил по лицу, ведь это единственное, что видно в женщине. Сельма терпела, потому что сколько бы она ни прибегала к дяде, её с бранью отправляли обратно к мужу – бьёт, значит, заслужила. Брат весь год таскался с товаром и вдруг неожиданно объявился на её пороге. Муж был с общиной в мечети, а она плакала над своими синяками. Не знаю, как она сумела удержать брата, и тот не пристрелил старика. В общем она взяла с собой одно платье и бежала в Каир. Ну, а дальше всё понятно. К счастью, она только танцует, потому что у неё есть брат, а другим не так везёт. Санура! – Реза совсем перевесился через перила. – Я всё жду, когда она вновь уйдёт.

– Вновь? – Сусанна тоже привалилась к перилам, потому что ноги напомнили о прогулке в песках.

– Не поверишь, она копия той самой кошки, а чистокровные мау обычно по улицам не разгуливают. В прошлом году я утром открыл дверь – сидит. Я сначала подумал, что у меня галлюцинации. Такое невозможно, и ради шутки распахнул дверь. Она зашла в дом и с тех пор живёт с нами. Я долго не мог поверить, что она из плоти и крови. Мать испугалась за мой рассудок, когда я постоянно спрашивал её, видит ли она кошку. Кстати, Санура – это и есть кошка, я долго не мог в неё поверить, а потом так и пошло – кошка и кошка. Слышала, как брат мой испугался, когда я заговорил со статуей? Он же первый, кто меня застукал с фараоном. Отец тогда недавно умер, и он испугался, что у меня крыша съехала. Я попытался ему объяснить, что это мой вымышленный друг детства, но в шестнадцать подобного не понимают, верно? Или у тебя тоже есть вымышленный друг?

Сусанна выдохнула. А, может, он действительно немного того… Что ответить тогда?

– Конечно, есть, и много, – ответил за неё Реза и принялся загибать пальцы: – Амени, Пентаур, Райя… Это те, о ком я уже знаю. Кого ещё там Нен-Нуфер сводит с ума?

Сусанна вцепилась в парапет пальцами, а хотелось зубами, чтобы не зарычать от злости. Когда ему надоест издеваться над ней?! Какие ещё истории он повесит ей на уши? В них хоть на грамм есть правды? Угу, лишь то, что Аббас ему не брат.

– Слушайте, голубки! Совесть иметь надо! – Аббас шагнул на крышу. – Меня без вас не кормят! Идите в столовую, а потом хоть гимн Осирису пойте на рассвете, – и он перегнулся через перила вниз: – Слышишь, фараон! Они за тебя будут солнце из хаоса возвращать!

И довольный взглянул на Сусанну, а она на него. Высокий и щуплый. Чёрные глаза и чёрные тонкие брови, которыми он так забавно поигрывает. И не скажешь, что они с Резой ровесники. Он даже на тридцать не выглядит. Кожа лоснится молодостью, да и футболка не футболка, а балахон какой-то, и штаны в клеточку.

– Зря стараешься. Я уже рассказал ей про статую фараона.

– О, – брови поползли вверх. – Ты первая женщина, с которой он так откровенен. Бойся данайцев, дары приносящих.

Да, да, именно это Аббас и сказал. Она не могла ошибиться в переводе.

– Ты в пижаме за стол собрался?

– Я в пижаме спать собрался. Я не рассчитывал на душ до ужина. Если вообще этот ужин будет. Спускайтесь уже! И чего, в доме фена нет? Ты заморозишь её здесь!

Заморозишь? Ну да, много этот египтянин знает про мороз!

– Слушайте, мадемуазель, а вам идёт кафтан. Вот сказал же, только хиджаба не хватает. Пойду у матери возьму…

– Не смей!

– Реза, угомонись. Мать там из-за своей жарки кондиционер на всю мощность включила. Твоя подружка завтра с соплями будет.

И он запрыгал по лестницу вниз и встретил их у её подножия с улыбкой и протянутым платком. Реза схватил чёрную материю и накинул Сусанне на волосы.

– Только не завязывай. Терпеть не могу замотанных женщин.

Господи! Да я вся, как мумия, замотаюсь, если это избавит меня от вас, мистер Атертон! Но всё же Сусанна не посмела ослушаться и оставила концы свободно спускаться на плечи, но потом всё же пришлось закинуть их назад и завязать, чтобы они не угодили в тарелку. Есть пришлось руками, и она чувствовала себя настоящей свиньёй, когда сок с мяса затекал из лепёшки в рукава. Ни о какой добавки не могло идти речи – и к счастью к рису подали вилки. Реза не произнёс и слова, а вот улыбки Аббаса были слишком многозначительными, и Сусанна удивлялась, как ещё не подавилась. Он давно покончил с едой и сейчас раскачивался на стуле, держа у рта полупустой стакан с водой. Пусть они и не родные, но повадки у них одинаковы. Впрочем, у этого поведение школьника – наверное, некоторые не взрослеют… Больше она подумать ничего не успела, потому что Реза с такой силой шарахнул кулаком по столу, что даже Аббас опустил стакан.

– Мадам Газия, если вы сейчас же не сядете за стол, я встану и уйду!

Хозяйка действительно уже третий или пятый или даже седьмой раз бегала зачем-то на кухню и что-то говорила то одному, то другому брату. Теперь она, как подкошенная, рухнула на стул и схватила лепёшку. Только тут Сусанна заметила, что она ещё ни к чему не притронулась. Аббас снова вцепился зубами в стакан и закачался на стуле. Хозяйка вновь что-то сказала, и Сусанна затаила дыхание.

– Я собираюсь прямо сейчас лечь спать, – ответил Аббас по-английски. – А мистеру Атертону можешь сварить кофе, чтобы он за рулём не уснул.

Сусанна исподтишка взглянула на Резу. Он выглядел бледнее обычного. На фоне арабского брата его смуглость вовсе потерялась. Часы показывали одиннадцатый час. Время детское, если бы не такой насыщенный день. Он доберётся до подушки не раньше часа ночи, если, конечно, его «бумер» не умеет превращаться в ковёр-самолёт. Она подняла глаза – Аббас буравил её взглядом. С лица его давно сползла улыбка. Он, похоже, видел, насколько устал брат, и потому решил оставить её у них дома, но она взбрыкнула. Только как теперь согласиться? У них и спальни-то на разных этажах.

– Кофе только для меня, – сказал Реза жёстко, когда хозяйка бросилась на кухню. – Сусанна, хочешь ещё чаю?

Она отрицательно мотнула головой. Вот он шанс.

– Уже так поздно, я могу остаться у вас.

Она это сказала! Только его лицо не изменилось, и выдал он буднично-спокойно:

– Мы уже договорились. Я отвезу тебя. Ещё даже нет полуночи.

Аббас резко отодвинул стул и, бросив короткое «g’night», оставил их за столом одних. Вернее вместе с тишиной. Реза молчал. Ей тоже было нечего сказать. Из кухни потянуло тяжёлым кофейным духом, и, когда хозяйка поставила перед Резой чашку, он придвинул её к Сусанне.

– Один глоток, но он того стоит.

Теперь на её губах остался след кофейной пенки с крупинками кофе. Она схватила салфетку. К счастью, Реза уткнулся в чашку и не глядел на неё. Хозяйка удалилась в кухню и больше не показывалась, хотя тарелка её оставалась полной. Реза наконец поднялся.

– Не забудь телефон.

Она чуть не наступила на подол, когда рванула в спальню. Вторая комната налево. Подноса с чайником уже не было, зато под телефоном лежал вырванный из блокнота лист с её портретом. Нен-Нуфер… Сусанна тряхнула головой – снять хиджаб или всё же оставить? Потом верну, вместе с платьем. Потом… Верну… Значит, с ним нельзя будет попрощаться.

В машине Реза протянул ей плед и поднял крышу.

– Дай мне на секунду планшет.

Она даже не спросила, зачем? Просто протянула – это не арабские женщины такие послушные, это мужчины у них такие, что даже мысли сопротивляться не возникает.

– Пока он на сети, загрузи в гугл-транслейт продолжение своего романа. Будешь читать мне по дороге.

Но вот тут она спросила: зачем?

– Чтение вслух улучшает произношение. Тебе учителя это не говорили?

– Можно мне почитать что-нибудь другое?

– Нет. Я же сказал, что мне интересно услышать продолжение. Но главное, я не хочу, чтобы ты заснула по дороге. Тогда мне придётся просидеть с тобой в машине до рассвета.

И он нажал кнопку, чтобы открыть ворота.

Глава 15

«В этот раз Нен-Нуфер не пришлось брать в руки тростниковую палочку. Пентаур попросил её удалиться. Только далеко от башни она не ушла, хотя и не ждала, что её призовут обратно. Просто в храме не осталось уголка, где бы на неё не смотрели с осуждением. Она презрела заветы Маат и впустила в сердце злобу – обиженные танцовщицы разнесли по всему храму весть о сломанной флейте, и разбилась в их устах она вовсе не о камни и вовсе не от руки старшей из девушек. Они не оговаривали её, они уже свято уверовали в свою правду. Нен-Нуфер уселась на то же место, откуда прежде караулила Амени, оставаясь для стражника незамеченной. Уходя от Пентаура, старик не увидит её. Сейчас она не желала говорить с верховным жрецом – она боялась, оправдываясь, выдать царевича. И возможное продолжение разговора с Пентауром страшило её даже сильнее новой лжи.

Ожерелье вновь лежало в ларце вместе с кольцом Амени, и потому Нен-Нуфер легко спрятала в ладонь фигурку Исиды – царевич Райя впустил в её жизнь ложь, и та пустила глубокие корни, которые сумели раскачать даже крепкие стены храма – теперь все, все вокруг лгут и требуют от неё хранить в тайне чужие секреты, даже секреты самого фараона!

Нен-Нуфер жалась в тень, желая превратиться в крохотного скарабея. Люди проходили мимо и действительно не замечали её или не желали видеть. Но маленький ученик отыскал её и здесь. Ей подумалось, что он остался единственным, кто продолжает видеть в ней доброго друга. Все остальные рассмотрели в ней нечто новое, тайное, скрытое от её понимания.

Мальчик с поклоном протянул ей дощечку и цветок лотоса. Глаза Нен-Нуфер наполнились слезами – сердце сжала тоска по царевичу, о котором станет напоминать теперь каждый цветок. Однако она сумела сдержать слёзы, и когда Пентаур остановился над ними, то увидел лишь обычный урок. Их глаза встретились, и каждый вспомнил, как когда-то они так же старательно делили друг с другом глиняную табличку. Когда? Слишком давно. Сейчас он предложил разделить с ним жизнь. Мальчик вскочил, поклонился жрецу и убежал.

– Я хочу говорить с тобой, Нен-Нуфер.

Он не протянул руки. Вокруг слишком много глаз и ушей и, как она успела убедиться, злых языков. Она поднимется за ним в башню. Никто не посмеет поставить ей в укор желание видеть воспитателя. Хотя желания не было. Ей владел трепет ожидания и страх вновь услышать из его уст признание.

– Амени прервал наш разговор, и ты не успела ответить мне.

Его руки вновь лежали на её запястьях, а она, как и с царевичем, не в силах была отвести взгляд от золотых браслетов.

– Его Святейшество простил тебя, Пентаур, – сказала она с опущенными глазами. – Тебе не стоит тревожиться о своём будущем.

– Моё будущее – это ты. Я так решил, – Его пальцы впились ей в кожу. Пентаур желал видеть её глаза. – Великая Река подарила мне тебя, и она же унесёт нас отсюда, чтобы дать новую жизнь. Я стану лучшим врачом в Фивах, и не будет и дня, чтобы ты пожалела, что стала мне женой. Почему ты молчишь?

Нен-Нуфер глядела в глаза воспитателя, едва тронутые краской, а видела на их месте глаза царевича, где толстые чёрные линии дали путь слезе.

– Ты отдал себя Пта, а я отдала себя Хатор – другого пути нет!

Она вырвала руки, но он поймал её плечи, не позволив убежать.

– Ты никому себя не отдала. Тирия не знает даже твоего имени. Великая Река отдала тебя мне, и только это правда и ничего больше! Только это…

Его голос становился тише, глаза ближе, но Нен-Нуфер сумела вывернуться, когда почти почувствовала его губы на своих. Ступеньки мелькали под ногами, и только Великие Боги не позволили ей упасть. Она бежала к воротам, за ворота, в городскую пыль, не разбирая дороги. Если бы сейчас на неё понеслась колесница, она бы не заметила её. Но она заметила пальму и прижалась к стволу. Сердце разрывало грудь, слёзы смывали краску, но сдерживать себя больше не было сил. Но рыдала она тихо, чтобы никто не вздумал подойти и утешить. Утешение она отыщет лишь в храме Хатор. Великая Богиня ужаснулась бы, отдай она себя царевичу, но гневу её не будет предела, уведи она на своё ложе жреца Пта. Возможно, старая рабыня права, и Пентаур обезумел… Она должна говорить с Амени и просить себе в провожатые того, кто не презрит волю Богов.

Нен-Нуфер обернулась к храму, страшась увидеть Пентаура, но жрец не побежал за ней. Возможно, Великий Пта уже вразумил его.

– Что ты делаешь за воротами, Нен-Нуфер?

Это вновь был отец мальчика, и она вцепилась ему в руки, словно хотела, чтобы тот вытащил её из бурной Реки.

– Возьми меня к себе сегодня. Я не могу вернуться в храм. Все судачат обо мне.

Стражник замолчал, и Нен-Нуфер затаила дыхание, дожидаясь ответа.

– Что скажет на это Амени?

– Я сама поговорю с ним после. Позволь мне идти с тобой!

– Это долгий путь.

– Я не боюсь дороги.

И они пошли. Рядом. Молча. Лишь когда вдали замаячили соломенные крыши рыбацкого посёлка, Нен-Нуфер заговорила про его сына и про то, что мальчик теперь не только сравнялся с другими, но и опережает их… Когда-то так говорили про Пентаура. Когда-то он считал жреческий сан и знания превыше всего.

В доме стражника её приняли ласково, предложили лепёшек и рыбы. И пусть над едой кружили мухи, рыба была пересолёна, а хлеб хрустел на зубах, Нен-Нуфер была рада, что ушла из храма. Её не станут искать – подумают, что она уснула в потайном уголке, чтобы избежать косых взглядов. Завтра, лишь рассветёт, она отправится к фараону Менесу, чтобы выказать ему благодарность за помощь царевича.

Мухи и ночью кружились под тростниковой крышей и мешали спать. Или же слёзы и тоска душили её, не давая телу желанного отдыха. С утра Нен-Нуфер помогла старшей дочери стражника принести воды и осталась на завтрак, но не посмела взять ничего с собой. Фараон не станет сердиться на то, что она пришла с пустыми руками. В другой раз она принесёт ему лепёшки из лотоса. В другой раз она дойдёт до гробницы, но не сегодня.

Величественные пирамиды застилало облако пыли, но Нен-Нуфер не посторонилась колесницы – она знала, что возница видит её и потому хлещет лошадей. Она не посторонилась даже, когда царевич, бросив кнут и вожжи, спрыгнул с колесницы и помчался к ней, раскинув руки. Она и слова не сказала, когда эти сильные руки подняли её в воздух. И она позволила их губам встретиться. На мгновение или на целую вечность, ответ знали лишь горячие пески. Они глядели друг другу в глаза, не в силах произнести и слова. Наконец молчание нарушилось тяжёлым вздохом. Или двумя…

– Я украл поцелуй у жрицы Хатор и за это буду отвечать на суде Осириса. Но это единственное, что я когда-то крал и, возможно, меня не покарают слишком сильно, потому что я не мыслил его красть ещё минуту назад. Я не знаю, как это вышло… Не думаешь ли ты, что это Великая Богиня сама дала мне его?

Царевич отступил на шаг и стиснул кулаки. Глаза его блестели, и из-под платка на лоб скатилась крупная капля пота. Воздух со свистом вылетал из груди Нен-Нуфер, будто это она, а не царевич бежала навстречу. Губы горели. Глаза щипало от поднятого колесницей песка.

– Нет, – покачал головой царевич. – Ты так не думаешь.

Он отвернулся и пошёл обратно к колеснице. Нен-Нуфер вскинула руку, но голос не вернулся к ней. Он сейчас уедет. Растворится в облаке пыли. Теперь уже точно навсегда. И с тем же неистовством, с каким она бежала прочь от Пентаура, она бросилась к царевичу. Он обернулся, и она уткнулась ему в грудь. Губы её дрожали в бешеный такт его сердца. Он вновь стоял, раскинув руки, но побоялся сомкнуть их у неё за спиной.

– Хатор сводит нас вместе, чтобы тут же развести, – царевич уткнулся в горячую светлую макушку. – Неужели то, чего ей не хватает, это наши слёзы? Ответь мне, жрица Хатор? Что нужно твоей Богине от меня? Для чего я загоняю лошадей? Для того ли, чтобы увидеть на глазах её жрицы слёзы?

Нен-Нуфер продолжала лежать на лоснящейся кедровым маслом груди, не в силах разорвать единение.

– Я шла благодарить твоего отца за то, что ты выполнил мою просьбу, и Хатор привела тебя ко мне, чтобы я поблагодарила тебя лично. Ты первый и последний, кто коснулся моих губ – прими мой поцелуй за поцелуй Богини и ступай с миром.

Она сделала шаг назад, и царевич не остановил её, лишь молча указал на колесницу, но Нен-Нуфер покачала головой.

– Оставайся с миром, царевич Райя. Быть может, мы не свидимся больше. Я уезжаю в Фивы.

Она успела сделать ещё шаг, и руки царевича поймали лишь воздух.

– Пусть мои руки не достойны тебя, но отчего наказывать глаза?

– Меня призывает к себе Тирия.

– Она будет на празднике. Я попрошу её оставить тебя в Мемфисе.

– Не смей! – Нен-Нуфер осеклась и добавила, спрятав глаза в песок: – Прошу тебя, не открывай нашего знакомства, не навлекай на меня её гнев…

В ушах стояли слова Пентаура – Тирия даже имени твоего не знает. Вот же удивится царевич, когда верховная жрица Хатор скажет ему, что Нен-Нуфер никакая не жрица…

– Прости, я позабыл об этом… Я буду молчать. И стану молить Богиню, чтобы когда-нибудь Река донесла мою лодку до храма в Фивах. Оставайся с миром, мой Прекрасный Лотос.

Колесница умчалась прочь так же стремительно, как и неслась ей навстречу. Вокруг глаз не было нынче охранительной краски, чтобы сдержать слёзы, и те безжалостно смыли с губ сладость единственного поцелуя.

Нен-Нуфер шла из города мёртвых в город живых, похоронив в песках росток первой и единственной любви. Солнце нещадно слепило глаза, раскалённый песок, засыпаясь в сандалии, обжигал кончики пальцев. Льняное одеяние липло к вспотевшей спине. Нен-Нуфер опустилась на песок под небольшой пальмой, но вскоре и та перестала дарить спасительную тень. Жажда стала нестерпимой – надо быстрее добраться до рыбацкого посёлка и в доме стражника дождаться вечерней прохлады. Это недалеко, сразу за ячменными полями.

Нен-Нуфер поднялась на ноги, но тут же ухватилась за шершавый ствол. Всё закачалось на кровавых волнах. Людской шум громыхал вдали телегой, гружёной каменными глыбами. Нен-Нуфер зажмурилась, и ярко-жёлтые круги закружились в безумном танце. Колени задрожали. На лбу проступил холодный пот. По ногам потекла горячая струйка. Нен-Нуфер схватила пересохшими губами раскалённый воздух и отдала себя во власть вязкой тьмы…

– Выпей, – длинный поток слов явно предназначался ей, но она поняла лишь последнюю фразу. – Сделай хотя бы один глоток.

Что-то твёрдое коснулось её губ. Нен-Нуфер сделала усилие, чтобы приподнять голову, и глотнула кисловатого пива. Рядом вприсядку сидел молодой стражник, коих много на рыночной площади. За поясом кнут, которым он разгоняет народ. Чёрные волосы коротко подстрижены. Глаза аккуратно подведены. Короткая чистая юбка не прикрывает колен. Она насмотрелась на них с башни Пентаура. Только что он делает здесь, ведь до города ещё так далеко, а в полях невозможно оставаться таким чистым? Только задала вопрос не она, а он:

– Ты здесь одна или с родителями? Или… – стражник окинул её оценивающим взглядом, стараясь, верно, определить возраст. – С мужем?

Она мотнула головой и с трудом разлепила пересохшие губы:

– Одна.

Он помог ей подняться, до боли сжав запястье. Взгляд его на миг задержался на растёкшемся по светлому льну кровавом пятне, и вторая рука тут же опустилась ей на плечо.

– Ты не сможешь продолжить сегодня работу. Я провожу тебя до навеса, а в конце дня те, с кем ты пришла, отведут тебя домой.

Нен-Нуфер промолчала, понимая, что ей необходим отдых, а вечером, если не будет сил вернуться в храм, она останется ночевать в посёлке. Стражник вёл её через поле по узкой тропинке, которую то и дело перебегали голые дети, на ходу подбирая с земли оброненные взрослыми ячменные колоски. Пару раз они останавливались, чтобы пропустить группу женщин, плетёные корзины которых полнились свежесрезанными снопами. На солнце сверкали смуглые спины мужчин. Серпы в их руках двигались выверено и чётко.

Как же она могла позабыть, что воды Великой Реки неумолимо приближаются к отметкам на мерных столбах, и нынче все – рабы, крестьяне, горожане и даже стражники брошены на сбор урожая, который дал народу Кемета плодородный чёрный ил. Только танцовщиц не отпускают к Реке, чтобы царапины не осквернили их прекрасные тела, предназначенные для танцев перед ликами Богов и потому Нен-Нуфер впервые видела, как собирают ячмень.

Если она оступалась, хватка на плече становилась сильнее. Наконец они вступили под спасительную тень навеса.

– Садись.

Нен-Нуфер тут же согнула колени, даже не взглянув, есть ли на земле циновка, и хотела поблагодарить стражника за помощь, но тот уже повернулся к ней спиной и шагнул под палящее солнце, в гущу золотых колосьев, чтобы наравне с остальными продолжить битву за урожай. Видимо, он только что пришёл из города.

– Испей воды, девочка.

Нен-Нуфер вздрогнула и отпустила взглядом спину безымянного стражника, чтобы с благодарностью принять высокую глиняную кружку, впитавшую в себя запах пива, и с наслаждением выпила целебной воды из Великой Реки. Теперь, когда голова перестала кружиться, а жажда отступила, Нен-Нуфер почувствовала, как скрутило живот.

– Кто твои хозяева, девочка? – принялась за расспросы старуха.

Нен-Нуфер вспыхнула. Только царевич Райя в силах восхищаться её волосами, а женщины Кемета никогда не посмотрят на неё как на ровню.

– У меня нет хозяев. Я живу при храме Великого Пта и пришла сюда, чтобы помочь со сбором урожая.

Она не посмела назвать себя жрицей Хатор – жрицы не истекают кровью на руках неизвестных стражников. Была бы она жрицей – не сбил бы её царевич подле гробницы своего отца.

– Тебе так больно?

Едва ли тело её сейчас страдало так, как трепетала душа, оплакивая первый и единственный поцелуй. Она не могла больше сдерживать слёз, плечи опустились и задрожали, руки нервно схватили фигурку Исиды, а губы беззвучно зашептали молитву – только не отвернётся ли теперь от неё Хатор, именем которой она прикрывалась перед царевичем. Она не ждала нынче кровей. Не гнев ли то Великой Богини? Рука старой женщины легла ей на голову и прошлась по волосам до самых плеч, а потом Нен-Нуфер позволила себе уткнуться в старое костлявое плечо.

– Воды Великой Реки омоют тебя и дадут успокоение страдающему телу. Ступай, пока не подан сигнал к отдыху, и мальчишки не побежали купаться.

Нен-Нуфер поднялась и сделала пару шагов по циновке, чтобы оценить свои силы. Поняв, что короткий отдых и живящая вода Великой Реки вернули её к жизни, она смело вышла из-под спасительной тени под палящее солнце, резво дошла до зарослей тростника и, разведя стебли руками, шагнула в воду. Потом опомнилась и отдёрнула ногу, чтобы оставить сандалии на берегу. Вода мягко коснулась разгорячённых ног, заманивая в свои объятья. Нен-Нуфер оторвала взгляд от своего дрожащего отражения и взглянула в сверкающую даль, где белели паруса лодок. Царевич обещал приплыть к ней в Фивы, но она никогда не узнает его парус среди сотни похожих и постарается не ждать его приезда. Её единственным возлюбленным останется Кемет. За его благополучие она будет молить богиню.

Вода уже доходила до колен – подол намок и прилип к ногам. Нен-Нуфер смочила кровавое пятно и принялась, что есть мочи, тереть ткань. Платье успеет просохнуть – ладья Амона ещё очень высоко. И Нен-Нуфер с мольбой простёрла к солнцу руки, прося Бога не ускорять свой бег на Запад, чтобы она дольше могла не возвращаться в храм.

Нен-Нуфер с трудом сделала ещё шаг. Ноги увязали в мягком иле, но вода мягко ударялась о живот, унося с собой боль и тревоги. Нен-Нуфер стояла с поднятыми к небу руками, как тогда на крыше, когда осмелилась вместе с Божественным приветствовать Осириса, вновь родившегося на свет из хаоса ночи. Она молилась за Пентаура, чтобы Боги направили его на верный путь. Она молилась за фараона и царицу, чтобы в этом году они родили Кемету наследника. Она молилась за царевича, чтобы тот не корил себя за оскорбление Великой Хатор. Она молилась и за себя, чтобы Богиня дала ей силы начать новую жизнь в Фивах и позабыть пески вокруг гробницы фараона Менеса. И вдруг кто-то поднял её над водой и, дотащив до тростника, бросил лицом в ил.

– Я постараюсь спасти сандалии.

Она узнала голос. Он принадлежал стражнику. А вот и сам он по пояс в воде и через миг опять рядом. Нен-Нуфер вытерла ладонью грязное лицо. Он виновато улыбался.

– Прости, воды Реки унесли твои сандалии, но я не знал, чем ещё швырнуть в крокодила после того, как промахнулся кнутом. Разве не знаешь, как опасно купаться одной. А если бы меня не оказалось рядом…

– Но ты оказался рядом.

Стражник отвёл глаза.

– Я молилась, и Великая Хатор послала тебя ко мне, чтобы ты спас меня во второй раз, – она благодарным жестом коснулась его плеча. – Я никогда не забуду этого.

– Никто не посылал меня. Я следил за тобой. Вместо того, чтобы работать.

Стражник отвернулся к спокойным теперь водам.

– Не говори так. Нас всех посылают друг другу Великие Боги. Однажды Великий Пта послал к реке своего жреца, чтобы вытащить из реки младенца. Сейчас меня спас ты, и я хочу знать для кого просить милости у Великого Пта.

– Проси её для Кекемура, хотя он и так уже наградил меня встречей с тобой. Как зовут тебя?

– Нен-Нуфер.

– Я не видел тебя раньше на работах, иначе бы запомнил твои волосы.

Нен-Нуфер опустила глаза, вновь пожалев, что Великие Боги не одарили её чёрными волосами и миндалевидными глазами, а заключили её кеметскую душу в чужеродную плоть.

– Я здесь впервые. И если мы будем продолжать вот так сидеть, то я не успею собрать и колоска, и Великий Пта подумает, что зря позволил тебе сохранить мне жизнь.

Слова и улыбка давались с трудом – Великая Богиня явно прогневалась на неё за царевича и нежелание возвращаться в храм.

Кекемур поднялся и, взглянув поверх тростника на поле, сообщил:

– Мы точно рискуем остаться без хлеба и пива, если не поторопимся.

Нен-Нуфер потянулась к воде, и стражник нагнулся вместе с ней, чтобы омыть налипшую на её чёлку и нос грязь, затем подал руку, чтобы вывести на берег.

– Из-за меня ты осталась босой, – он глядел на её почерневшие от мокрого ила пальцы. – Но я не смею предложить…

– Я дойду, – уверенно перебила его Нен-Нуфер.

Поначалу раскалённая земля не жгла мокрые стопы в полную силу, а потом Кекемур, который шёл поодаль, догнал её и без спроса подхватил на руки.

– Я не мыслю ничего дурного, Нен-Нуфер, – сказал он быстро, стараясь не прижимать её к груди. – Иначе ты сожжёшь ноги, и Боги меня точно покарают.