Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 38 страниц)
Что еще? Честолюбив, властолюбив? Славы жаждет? – Любой человек хочет быть скорее хозяином жизни, чем униженным рабом. И желание, чтобы твое имя осталось жить после смерти, вполне понятно. О малом и жалком легенды не слагают. Какой царь не стремится возвысить и обогатить свой народ, расширить свое царство, умножить его могущество, вершить справедливость, остаться в доброй памяти потомков? Разве что никуда не годный… Да, у Александра власть, но она же и ответственность, тяжкий труд. Его многим одарили боги, но любой дар – всегда и бремя. С этими мыслями Таис протянула руки, желая снять щит со стены и рассмотреть его поближе. Но он оказался таким тяжелым, что Таис еле удержала его и произвела шум. Сердце ушло в пятки.
– Это, видно, кошка, – услышала она объяснение Гефестиона из соседнего помещения и чуть не прыснула, одной рукой зажимая рот, а другой удерживая злополучный щит.
Вошел Александр, показал ей кулак, но ее вид так насмешил его, что он не сдержал улыбки и шепнул: «Брысь». Остаток совещания Таис провела в муках борьбы со смехом и с желанием для пущей убедительности помяукать. Наконец Александр распустил людей, и они нахохотались вдвоем, казалось, на жизнь вперед.
Кошкой иногда называл ее Александр за ее мягкость, ласковость, самостоятельность и несомненное внешнее сходство, а также в память об этом происшествии. А Таис действительно походила на кошку: разрезом глаз, скулами, треугольным лицом. А так как Александра было принято сравнивать с огненнооким львом, это в глазах Таис сближало их как членов одной звериной семьи. Его сравнивали, конечно, за храбрость, силу, царское достоинство, но и чисто внешне было в нем что-то от льва – в основном благодаря русым кудрям.
Наступило лето 332 года. Мол был готов, и в результате долгой и серьезной работы условия для решающего штурма Тира созрели. Специальные суда расчистили фарватер под стенами крепости. Корабли Александра успешно прорывали заграждения в обеих гаванях города.
Александр уже повел флот к мощному штурму, и город был бы наверняка взят, если бы не помешало странное событие – появление у мола морского чудовища, напугавшего всех. Обе стороны попытались истолковать это происшествие как омен в свою пользу. И хотя македонцам удалось разрушить часть городской стены и они попытались проникнуть в город, их атака была отбита. Александр подосадовал, но не долго. «Значит, чудовище было на стороне тирян», – без особых эмоций подытожил он.
Через несколько дней начался новый штурм. Александру удалось осуществить весьма дерзкий и технически сложный замысел разрушить городские стены с помощью машин, стоявших на кораблях. На специальных плотах подвозили тараны, осадные башни в 50 метров высотой и снаряды для катапульт с вращающимися пружинами и гигантских арбалетов, метавших пучки стрел на расстояние 400 метров. Связанные вместе два грузовых корабля подходили к стене и пробивали стоящими на них таранами бреши или бурили их специальными огромными дрелями. Потом они освобождали место кораблям с абордажными мостами, по которым штурмовые подразделения проникали в проломы. Обстреливая стены со всех сторон, македонцы одновременно стремились прорваться к гаваням.
Наконец под ударами орудий стена Тира рухнула, воины Александра захватили башни и через проломы ворвались в город. Сам Александр сражался на осадной башне и, рискуя жизнью, первым вскочил на стену. Первый во всем! Ну, как же еще! В гаванях никто не решился оказать сопротивление, когда македонский флот вошел в них. А в городе шли ожесточенные уличные бои. После стольких месяцев сопротивления тиряне не рассчитывали на милость победителя. Александр дал волю ярости по отношению к упрямому противнику, так потрепавшему его армию, он понимал, что ему не удастся удержать своих людей. Штурм завершился кровавой бойней. Пало около 6 тысяч защитников, 13 тысяч жителей были проданы в рабство, но город не был уничтожен.
Александр заселил его окрестными финикийцами, и вскоре Тир оправился от потрясения, хотя своего прежнего положения хозяина средиземноморской торговли больше не вернул. Им стал новый город – Александрия Египетская, – которого еще не существовало на земле. (А только в мечтах Александра, не знавших границ.) Александру, единственному за всю 300-летнюю историю Тира, удалось взять город, и он считал, что ему как полководцу есть чем гордиться.
С задержкой на семь месяцев он принес жертвы Гераклу Мелькарту, устроил в его честьторжественную процессию, гимнасические состязания и бег с факелами, а себе и армии позволил заслуженный отдых на несколько дней после долгих и изнурительных ратных трудов.
Когда жизнь в лице Александра повернулась к Таис лицом и над ней засияло солнце, ей казалось, что все на свете теперь только для нее – избранницы судьбы. Она счастлива и любима, о чем можно еще мечтать? Она долго ждала и терпеливо надеялась, и вот ей воздалось. Все стало другим: солнце – ярче, деревья – зеленее, воздух – свежее, люди – добрее. Ей даже казалось, что она понимает, о чем поют птицы, и слышит, как распускаются цветы. И Таис от души благодарила богов за свое счастье, особенно Афродиту, по-финикийски – Астарту, в храме которой они иногда встречались с Александром.
Очищенная и одетая в белый пеплос, как и полагалось для общения с богами, с колотящимся сердцем и затуманенным взором Таис прибежала в старый храм Астарты. Александр сидел в его прохладе, облокотясь на колени и свесив голову, серьезный и задумчивый по двум причинам: от воспоминания, какой несчастной он видел Таис здесь когда-то, и от того, что был в храме, в особой атмосфере присутствия лунного божества.
Таис тихо остановилась перед ним – появилась, как богиня, ниоткуда. Александр повел глазами, а потом руками по ее стройным ногам и бедрам, обнял ее, прижался головой к животу. Таис закрыла глаза на земной цветущий мир в предвкушении увидеть другой – дивный мир любви, известный ей одной. И мир затих и задержал дыхание; слышался лишь шелест молодой листвы под легким дуновением ветра и их собственное взволнованное дыхание…
Они прославили богиню любви своей любовью, принесли ей лучший из возможных даров, вознесли чистейшую и восторженнейшую молитву, отблагодарили за прекраснейшее из доступных человеку чувств…
– Ее так не любили за всю ее бессмертную жизнь, как я люблю тебя, – Александр кивнул в сторону изображения Астарты.
– Я чувствую себя жрицей, исполняющей свой священный долг по отношению к богине.
– Ты не жрица, детка. Ты – богиня и есть. И любить – не твой долг, а твоя суть, твоя природа. – Он поцеловал ее мокрые ресницы и тихонько гладил пальцем ее подбородок, потом совсем не в тон прибавил: – Тебе надо как следует поправиться, иначе я тебя переломлю когда-нибудь ненароком.
Он действительно в пылу чувств и страсти забывал себя и свою силу и сжимал ее так крепко, что у нее останавливалось дыхание. Он вел себя в любви так же властно, смело и непредсказуемо, как и во всем остальном. Но как это было божественно!
Как-то раз Александр взял Таис с собой на ужин в отличившийся при осаде таксис педзетайров [16]16
Пехотный полк, в таксис входило три лоха по 500 педзетайров – «пеших товарищей», вооруженных пятиметровыми копьями-сариссами. Их боевым порядком была фаланга. В отличие от греческих гоплитов, педзетайры не имели ни панциря, ни дротика, ни большого щита. Левое плечо прикрывал небольшой щит-пельта, висевший на шее, обе руки оставались свободными для сариссы – длинной пики, в 2 раза превышавшей длину греческих и персидских. Ее железные острия выступали за линию фронта фаланги и пронзали врага.
[Закрыть]. Александр старался поддерживать тесные отношения со своими солдатами, любил их, и они обожали своего дерзкого, удалого, веселого царя.
Сидя за большим костром, ожидая, когда на вертеле зажарится дичь, Александр – свой парень – расспрашивал солдат, как они сражались, хвалил храбрых, интересовался их повседневными заботами и желаниями, шутил с ними, как с равными. Люди ценили его демократический тон. Да и чисто внешне он мало отличался от них: одевался скромно в македонское платье – македонцы носили хитон выше колеи круглый год – занимался с ними в одной палестре, ел из одного котла. Таис поразило, что он знал почти всех по имени и помнил, кто в каком бою отличился или выделился чем-то примечательным. Людей это очень подкупало. Вот и сейчас Таис слушала, прикусив язык, как Александр восхищался пожилым лохагом Демадом и убитым им некогда оленем.
– Сегодняшняя охота была ерундовой, – делился Александр.
– Да, распугали зверье! – поддержали его бывалые.
– Одна паршивая косуля за все утро. Это не то, что твой олень, Демад.
– Да, олень был что надо! – согласился польщенный Демад.
– Олень знатный, я на своем веку такого вряд ли встречу, – кивнул царь.
– Да, уж твоя правда, царь. – У Демада от умиления и гордости чуть не выступали слезы.
– Не олень, а конь, не правда ли, Агеселай, ты ведь был при этом.
– Что правда, то правда, небывалой величины был олень, – подтвердил тот, – такого в жизни не забудешь.
Таис слушала и удивлялась, о чем и как могут разговаривать друг с другом мужчины. А еще обвиняют женщин в болтливости. Она покусывала кулачок и лукаво улыбалась.
Уже в темноте они шли назад; пахло сырой травой, ухали ночные птицы, бестолково носились летучие мыши. Солдаты выносили матрасы и располагались на ночлег перед палатками, чтобы продышаться после жаркого дня. Таис взглянула на небо и ахнула:
– Какие звезды! Наш мир – мешок, черный, душный, тесный, а лучи звезд – это свет космоса, он проникает вовнутрь и несет возвышенный покой.
– Дай руку, Фалес, а то свалишься в овраг, как он – в колодец, засмотревшись на звезды.
– Упал в колодец, засмотревшись на звезды!.. Какой счастливый человек!
Александр задохнулся радостью от ее ответа. А Таис, сжимая его руку, заметила, в свою очередь:
– А ты – редкая рыба. Ты можешь плавать как в пресной, так и в соленой воде!
– Да, я умею находить общий язык со всеми. Я люблю моих людей. Я вырос в лагере, у них на глазах, и у них всему учился. И именно поэтому я не могу поступать, как Дарий – класть людей сотнями и тысячами. Как будто это не живые люди, а материал для строительства оборонительного заслона. Я несу за них ответственность, и поэтому армия должна быть так хорошо вооружена, обучена и вышколена, чтобы победы доставались с наименьшими потерями.
– Ну, и так уж был на самом деле хорош злополучный олень Демада?
– О! Король-олень. Огромный, как троянский конь. Олень – мечта.
Таис расхохоталась до слез.
– Ну, что ты смеешься?
Таис схватилась за живот.
– Ненормальная…
Смех привлек внимание, и из-за кустов вышел дозорный, – они подошли к посту.
– Это я, Александр, – сказал Александр.
– Это всяк может сказать, пароль! – пригрозил часовой с сильным фракийским акцентом.
– Кентавр Херон.
– О! Царь, извини, не узнал в темноте, – совсем другим тоном проговорил фракиец. Представители этого дикого племени стояли особняком в армии Александра. Царь был «синеок и рус», как они, владел их диковинным языком, как своим, да еще и пил с ними на равных. Поэтому они, видимо, и признавали его за своего и слушались по большому счету только его. – Прикажешь дать тебе сопровождающего?
– Нет, дай лучше еще один факел. Сюда никого не пускать.
Таис взвизгнула от радости. Они шли к морю! Давно обещанное ночное купание!
Она взвизгнула еще не раз, пока они дошли. Вода была изумительно ласковой и теплой. А какие звезды – огромные, как тот олень! Они отплыли далеко от берега, пока воткнутые в песок как ориентиры факелы не превратились в маленькие огоньки. Вода успокаивала и бодрила одновременно. Хотелось плыть в черноту и таинственность ночного моря бесконечно. Рядом с Александром ничего не было страшно.
Утомленные и счастливые, они добрались до берега и любили друг друга в теплой воде. И потому, что это было так хорошо, они продолжили свои прекрасные занятия на берегу, где развели костер из огромной коряги. А потом долго лежали в его тепле и свете – разговаривали, наблюдая причудливый танец огня, слушая плеск воды, провожая глазами летящие в вечность черного неба искры.
– Я отнял у нас полтора года счастья, – вздохнул Александр.
– Ну, что ты, мы же наверстываем потихоньку. И потом, мы успели за это время хорошо узнать друг друга, – бодро возразила она.
– О, Таис… Мы могли бы узнать друг друга еще лучше! Ну, да ты права. Во всем, видимо, есть свой смысл. «Любовь растет от ожиданья долгого и скоро гаснет, быстрополучив свое…» Вот она и выросла так, что душу разрывает. Но что несчастливо началось, счастливо кончается.
Она уснула в его руках и проснулась на рассвете в его руках. А проснувшись, укусила себя за руку, чтобы убедиться в том, что это не сон. Солнце – золотая колесница Гелиоса, «который все видит, все слышит, все знает», – поднялось и осветило спящий девственный мир. Свежий, звенящий от чистоты воздух медленно наполнялся звуками жизни. Птицы, проснувшись раньше всех, пересвистывались, желая друг другу хорошего дня. Деревья стояли еще сонные, зеркальная гладь моря была спокойной, а вода чистой и прозрачной. Каждая ракушка, сонные рыбки и поросшие водорослями камни просматривались, как на ладони.
Таис показалось, что они с Александром – первые и единственные люди на Земле. Да и сама Земля создана из хаоса только для того, чтобы приютить их – первых и единственных. Нет, она не сравнивала себя с легендарными Девкалионом и Пиррой – единственными людьми первого поколения, пережившими потоп. После того как люди получили в дар огонь от Прометея и уверовали в собственные силы, они перестали почитать богов. За гордыню боги наказали людей, наслав на них всемирный потоп. Уцелели только эти двое. Но и они были сломлены карой и чувствовали себя потерянными на опустевшей Земле. Им непременно хотелось создать новое поколение людей. А Таис была бы рада, если бы на Земле не существовало никого, кроме нее и Александра. Если бы ей не надо было ни с кем делить Александра! Какая сладкая мечта…
– Какой рассвет! Скажи, здесь уже всегда было так красиво, или это потому, что я с тобой?
– Это потому, что мы вместе, потому, что ты ко мне пришел, возлюбленный мой…
Александр улыбался ей в ответ, и его счастливые глаза были цвета моря.
…Они шли, обнявшись, в гору по остывшей тропинке, усыпанной хвоей. В роще еще царила прохлада, на траве обильно лежала роса, и ее капельки поблескивали на паутине, траве, цветах.
– Что ты сейчас будешь делать?
– Принесу жертвы богам, помолюсь, поблагодарю их за поддержку, за мою жизнь, за тебя…
– Разве они познакомили нас? Благодари Птолемея, это его заслуга.
Александр загадочно улыбнулся, но ничего не сказал.
– А потом что?
– У меня дел… хватает. Я вчера только одним глазом просмотрел донесения и отчеты от Антигона из Малой Азии. Флот мой отбил почти все острова Архипелага, Тенедос, Хиос. Милет снова наш. Все уладилось как надо, я рад. Надо поблагодарить богов, Антигона, наградить кого надо. Все текущие дела – поставить точку и перевернуть страницу. А потом Газа. Это самый большой город в Палестине, и он преграждает мне путь в Египет. Его правитель Батис набрал арабов-наемников, запасся продовольствием, приготовился к долгой осаде и думает, что он ее выдержит, – тут Александр не удержался, чтобы не усмехнуться. – Ну-ну… Значит, будем осаждать. Вот ты и вернула меня к действительности…
– А я для тебя не действительность?
– Это я о суровой действительности. А ты… – Он развел руками и улыбнулся ей так, как умел улыбаться он один.
– А небо такое голубое! – сказала Таис игриво от смущения.
– Иди через эти ворота, до вечера! – Он подтолкнул ее. А сам резко повернулся и пошел через южный пост.
– Какое небо голубое, какой хороший будет день!.. – повторяла Таис нараспев.
На удивленный оклик часовых она, смеясь, на разные лады произнесла: «Кентавр Хирон, Кентавр Хирон, Кентавр Хирон!» Взмахнула своим химатионом, как крыльями, и, кружась под аккомпанемент своего счастливого смеха, пропорхнула мимо изумленных, долго улыбавшихся ей во след часовых…
Конец лета принес Таис еще один подарок – Геро. Она снова, как год назад, приехала вместе с афинским посольством во главе с Фокионом. На этот раз афинский политик добился своего.
– Как же откажешь, когда ты такое подкрепление привел, – сказал Александр, указывая глазами на подруг-красавиц.
Геро в первый же момент, как увидела Таис, поняла все. Она вопросительно вскинула брови, а Таис кивнула ей в ответ, на что Геро сокрушенно покачала головой, а Таис закрыла глаза от удовольствия. Они рассмеялись и бросились друг другу в объятия, Человек посторонний ничего бы не понял из их киваний на все лады, а они поняли без слов.
– Твое счастье написано у тебя на лице, – воскликнула Геро. – Ты изумительно похорошела! Хотя, куда уж больше!
Таис блаженно вздохнула.
– Ну, рассказывай!
Таис снова только вздохнула, открыла рот, как рыба, беспомощно подняла руки:
– Слова бессильны и пусты… – сказала она, сокрушенно улыбаясь.
– Я так рада за тебя! Уж кто, если не ты, заслуживает счастья. Пусть боги и слепые старухи мойры, что прядут нить твоей жизни, будут добры и независтливы к тебе.
Глава 5
«Мы так близки…». Газа.
Осень 332 г. до н. э.
Александр разбил лагерь на том месте, где стена палестинской Газы показалась ему наиболее доступной, и велел собирать машины. Инженеры считали, что из-за высоты вала стену приступом взять не удастся. А Александр считал, что именно поэтому ее и надо взять – по причине невозможности это сделать. Ему правились трудновыполнимые задачи. Он решил насыпать свой вал, равный по высоте городскому, по нему подводить машины и одновременно рыть подкопы под стены крепости. Александр был в своей стихии; полный идей, жажды деятельности и желания сделать невозможное возможным. Другими словами, Таис не видела его целую декаду, и когда он, наконец, появился в ее палатке, бросилась к нему на шею, залилась слезами и осыпала его поцелуями и упреками к его и своему великому удивлению.
– Я так соскучилась! А ты меня забыл!
– Ты же с Геро! Я посчитал, что у тебя есть приятное общество.
– Какое общество может мне заменить тебя?! Почему ты не дал о себе знать?
– Но ты же знаешь, где я и чем занят. Или ты думала, я шляюсь по кабакам и бабам? – Он рассмеялся.
Она в ответ еще сильнее расплакалась.
– Таис, детка, давай ты не будешь меня ругать, – сказал он примирительно, – давай мы вдвоем возьмем тебя в руки.
Таис силилась улыбнуться в ответ. Но у нее только дрожал подбородок и натянулся от плача нос. Александр не выдержал ее несчастного вида.
– О, Таис, детка моя родная! – Он обнял ее и качал как ребенка.
Она же вцепилась в него мертвой хваткой. Его мягкие волнистые волосы пахли солнцем.
– Ты меня, пожалуйста, не пугай.
– Ты забыл меня, – повторила она тихо.
– Если я занят, то и моя голова занята. Но это не значит, что я тебя забыл, – Александр говорил нежно-настойчивым тоном, стараясь убедить ее и себя.
Ибо она была права. Он действительно не думал о ней, думая о других вещах. Ведь не думать и забыть – это все-таки одно и то же.
Царь был счастлив своими заботами. Ему нравилось то, что он делал, – он увлекалсяэтим. О ней же он вспоминал только, когда его усталая, но довольная днем голова касалась подушки, чтоб в тот же миг уснуть и не думать ни о чем.
– Хорошо. – Он отнял ее голову от своего плеча, сжал руками и смотрел ей в глаза. – Что ты хочешь? Что мне надо сделать, чтоб ты была довольна?
– Ты со мной не гуля-я-ешь никогда… – И новые слезы подступили к ее глазам.
Александр очень удивился такой претензии.
– Но здесь же негде. Камни противные да песок вокруг; голь, пыль, ни деревца, ни рощицы… Но если хочешь, хоть сейчас: по темноте, по скорпионам и змеям. – Александр не удержался, чтоб не пошутить.
Но вопреки его опасениям, нового приступа рыданий не последовало, наоборот, Таис рассмеялась. Александр не очень ломал себе голову над тем, что иной раз Таис непросто понять, и ее настроения не подчиняются известной ему логике Аристотеля. Его это не раздражало и не сбивало с толку – он это любил.
– Ну, так-то лучше, – облегченно улыбнулся он, – смеяться тебе идет больше, чем плакать.
– Да, ты прав, да и не с чего! Я просто соскучилась очень.
– И я соскучился, – сказал Александр простодушно и совершенно искренне.
Таис погладила его грудь и плечи. У нее не хватало рук, чтобы обнять его, и это приводило ее в восторг. Она обожала его тяжелое, сильное тело. Вот и сейчас она перебралась к нему на колени и пыталась обнять его так крепко, как это делал он, и при этом нашептывала:
– Пообещай мне, что не будешь оставлять меня одну больше пяти дней.
– Десяти, – начал торговаться Александр.
– Шести…
– Девяти…
– Семи…
– Десяти… По рукам, Таис? – спросил Александр между поцелуями.
– Да… – Таис, увлеченная ласками, не заметила, что сбилась с торга.
– Отлично, значит, десяти. – Он хитро улыбнулся и убрал ее волосы за ухо, которое целовал.
– Ты пользуешься моей слабостью. Это нечестно. За это останешься у меня на всю ночь.
– По рукам, – тут же согласился Александр.
– А завтра утром пойдешь со мной гулять по пескам.
– По рукам… Но где твои руки, детка, это тоже нечестная игра.
– О, Афина, я не видела тебя сто лет!
– Сейчас я понимаю, как это было глупо с моей стороны. – Александр бережно понес свою драгоценность на «острова блаженных», туда, где они вдвоем чувствовали себя блаженно.
Вообще-то так называли мифические острова, куда после смерти попадали избранные праведники и герои, своей достойной жизнью избежавшие безрадостного существования в царстве мрачного Аида. Жизнь там была прекрасной, светлой и вечной. Фукидид утверждал, что они расположены где-то на Понте Эвксинском (Черное море). Их же острова не имели постоянного места. Ими могла быть удобная кровать Таис или менее удобная – Александра, любое помещение или намек на него, леса, луга, море, озера и их берега. Даже сталактитовая пещера и водопад имели место в их любовной жизни.
Само же выражение они впервые употребили на одном из редких симпосионов в тирскую весну. Темой симпосиона был Ахилл. Ее предложил Неарх, бывший в тот раз симпосиархом – устроителем и ведущим. Разговор зашел о том, что после смерти герой был воскрешен на островах блаженных, где его женой стала то ли Медея, то ли Елена, то ли Ифигения, здесь единства в легендах не было.
– Нелюбимая тобой Медея стала-таки женой твоего любимого Ахилла, – обратилась Таис к царю.
– Нашла свое счастье, – усмехнулся он.
– Но путем каких страданий!
– Катарсис – очищение через страдание и страх! – развел руками Александр. – Может, счастье и состоит в борьбе, в страданиях за него. Не выстрадаешь – не оценишь!
– Я не согласна, – возразила Таис и все обернулись к ней. – Вспомните Гомера:
«Что же у нас, кратковечных людей, называется счастьем? – Жизнь без невзгод, услады без боли и смерть без страданий».
– Каждый говорит о себе… – заметил Александр.
– А что бы было твоим счастьем, Неарх? – спросила Таис.
– «Жизнь без невзгод, услады без боли и смерть без страданий», – рассмеялся Неарх. – Но вернемся к Медее, значит, она нашла счастье с Ахиллом? А он?
– Ну, конечно, он был счастлив, только стяжая воинскую славу, – иронично ответила Таис.
– А когда он вообще был счастлив? – очень к месту спросил Клит.
– Когда любил Патрокла, – уверенно ответил Неарх.
– Значит, счастье – в любви, – тут же нашлась Таис. – Но кому же мы отдадим предпочтение в качестве жены Ахилла? Все они с далеко небезупречным прошлым. Медею не любишь ты, – Таис кивнула Александру, – а Елену – я.
– Почему? Может, Елена тоже была жертвой, как и Медея, – возразил Александр.
– Несомненно. Жертвой обмана, обстоятельств, своей красоты, мужского вожделения. Еще вопрос, так ли мечтал Менелай вернуть себе стареющую жену или грекам просто хотелось разграбить богатую Трою, и Елена оказалась удобным поводом для войны, а не ее причиной?
Таис говорила в шутку. Но все же осторожный Птолемей следил за реакцией Александра. Тот только улыбнулся:
– Ну не любишь же ты нашего брата, воина-героя.
– Значит, лучший вариант – Ифигения? – подытожил Неарх. – Она и моложе и с чистым прошлым…
– Хотя и ей пришлось страху натерпеться: то ее принес в жертву родной отец, то она чуть не принесла на алтарь Артемиды собственного брата, – заметил Гефестион.
– Но уж больно она положительная, правильная, – опять на редкость к месту, к общему смеху заключил Черный Клит. – Женщин любят за их недостатки.
Таис же, когда не слышал никто, нашептывала на ушко Александру: «Видишь, мой дорогой, тебе повезло в жизни больше, чем твоему прародителю Ахиллу: Патрокл твой жив, никакому Агамемнону ты не должен подчиняться, любимую пленницу Бресеиду у тебя не отнимают, над тобой не довлеет страшное пророчество о смерти в молодом возрасте. И я есть у тебя уже сейчас, в этом мире, и наши острова блаженных здесь, с нами. И я лучше „их“ всех, ибо сочетаю в себе ум Медеи, красоту Елены и чистоту Ифигении».
Александр покачал головой в знак того, что у него нет слов, а Таис продолжила уже серьезно: «А ты лучше всех Ахиллов, ты лучше всех, вместе взятых, бывших и будущих, смертных и бессмертных…»
…Царь и царица блаженно спали на их сегодняшнем острове блаженных в тепле постели Таис, которая непременно под утро перенимала запах фиалок. Для Таис это был запах жизни, все Александрово доминировало в ее мире.
«…Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос», взошла утренняя заря.
Когда-то Афродита, в отместку за связь Эос со своим мужем Аресом, весьма своеобразно покарала богиню зари. Она вселила во владычицу жемчужных высей ненасытную утреннюю страсть, которая распространялась на всех влюбленных. Не избежал этой прекрасной участи, в которой как-то трудно увидеть наказание, и Александр. Он действительно просыпался на рассвете от желания любви. Еще наполовину во власти сна, полный вялой томной неги, он любил такую же сонную, нежную и теплую Таис. Так и не выходя из особого мира «сна-яви», в котором прекрасные сны переплетались с такой же прекрасной явью, она засыпала опять. Александр же, весьма довольный началом дня, отправлялся по своим многочисленным делам, по пути не забывая проверить посты. Солдаты ворчали на его привередливость, а в душе уважали – ишь, не ленится сам выполнять работу младших командиров.
Сегодня после некоторой борьбы с собой, Александр на рассвете все же разбудил Таис.
Миновав спящий, забитый палатками оазис и унылую каменистую равнину, они ускакали далеко от лагеря – к началу пустыни, туда, где угадывалась неповторимая красота, тайна и одиночество песков. Им не терпелось прикоснуться к ним. Ночью прошел дождь и прибил белый песок дюн, закрепив сотворенный ветром филигранный причудливый рисунок. Восходящее солнце расцветило эти узоры тончайшими оттенками серо-желтого. Зрелище необыкновенное.
– Кто бы мог подумать, что сочетание таких малоинтересных цветов, как серый и желтый, может быть таким красивым. А свет какой, как будто сумерки, а не рассвет! И дождь в пустыне – подумать только! Это изумительно, и это потому, что ты со мной, любимый. Какой удивительный мир открылся мне благодаря тебе. Как я рада, что мы видим его вместе.
– Благодаря мне потому, что мы здесь?
– Да. И потому, что у меня раскрылись глаза. Я родилась, стала жить, я наполнилась силами, о которых не подозревала… Я люблю пустыню… – Таис опустила глаза.
– Я тоже иногда задаюсь вопросом, почему меня так тянет в Египет, манит пустыня, почему я это люблю, еще не зная? А ты спала так хорошо, не хотелось будить.
– Хорошо, что разбудил. Как бы я пропустила такой восход! Мне хорошо с тобой. У тебя такое покойное лицо, в жизни не подумаешь, что ты спал три часа. Мне кажется, я умирая, буду вспоминать тебя сейчас: серое небо на краю Сирии, песочные узоры на дюнах, это игру теней и света, твое лицо… У меня так много картин в памяти, которые я буду вспоминать перед смертью, что я и не умру никогда, вспоминая и вспоминая… – Она нежно улыбнулась и взяла руки Александра в свои. – Ты мне так близок…
– С чего начнутся твои воспоминания?
– С самого начала! Когда я тебя увидела, меня пронзила не стрела Эроса, а мощнейшая молния, равная по силе той, что рассоединила землю и небо, Гею и Урана. И этот огонь во мне… «не потухнет и не угаснет», – прибавила она детскую шутку, стесняясь своей патетики.
– А что ты думала тогда?
– С каким-то спокойствием обреченности я сказала себе: «Ах, вот это, значит, ОН. Значит, он – это он!» – она улыбнулась и прибавила от смущения: – Любишь о себе слушать?
– Теперь и в моем списке «воспоминаний перед смертью» прибавилось: «Он – это он».
Они долго глядели друг другу в душу. «Мы так близки». Серое небо, мокрая пустыня и бесконечная нежность в глазах, белый диск солнца за плотными облаками, затихший мир, два смертных существа – мужчина и женщина, любовь и вечный мир.
* * *
«То, что меня раньше так мучило, сейчас переполняет блаженством. Я чувствую себя самым состоявшимся человеком на земле. Мои силы и возможности безграничны, я не знаю страха и преград ни в чем. Я чувствую себя равной богам, я счастлива счастьем неземного размаха. Как будто мне открыты все тайны мира!» Геро долго раздумывала над этими словами Таис, и собственная жизнь показалась ей скучной и серой, а сама она – скучной и серой. Малоутешительный вывод и вредный. Геро, конечно, постарается, не принижая жизни Таис, найти и в своем существовании нечто, достойное гордости. Но пока что, в эту самую минуту, эта задача казалась ей не из легких. Ладно, не будем паниковать, надо просто отложить решение на потом. Жизнь всегда подскажет совет, не к чему горячиться, это не ее стихия.
А за Таис Геро радовалась безмерно. Она ведь так намучилась! Да еще неизвестно, как сложатся их отношения – никто не знает своей судьбы. А жизнь может быть беспощадной, причем ни за что… Конечно, Александр отличается от других мужчин, как орел от воробьев. Геро это уяснила с одного взгляда или… нюха? Это только кажется, что он – как все, один из всех, похож на всех, да только на него-то как раз никто и не похож.
Геро бросились в глаза его подкупающая дерзость, обаяние удали, которая делает симпатичным даже отпетого разбойника. Он, несомненно, достойнейший человек, но одним добрым сердцем не добьешься в жизни того, чего добился он, и одной лаской не подчинишь людей своей воле. Для властвования необходима тонкая смесь любви и страха. Богов ведь тоже не столько любят, сколько боятся. Таис видит его своими глазами, может, видит недоступное остальным, такие глубины, которых он сам в себе не подозревает. Но она и не представляет, что царь может быть не таким, каков он с ней. Милостивые боги, пусть она никогда не окажется разочарована своим сказочным принцем – македонским царем. Жизнь бьет и корежит даже таких сильных людей, как он. Пусть они будут счастливы! Таис просто излучает нежность и сердечность, видимо, это и есть любовь.
Неужели есть на свете любовь? Раз в миллион лет… И это как раз тот самый раз! Геро вытерла слезы, удивляясь себе.
Таис писала ей, что жизнь рядом с Александром подчинена совсем другому ритму. Теперь, окончательно переехав из Афин в македонский лагерь, Геро на своей шкуре убедилась в ее правоте. О скуке афинского существования, а Афины с уходом греков на восток действительно напоминали заштатный город, Геро быстренько забыла. Тут за день происходило столько, сколько в Афинах – за месяц. Даже если они оставались в лагере, приходилось иметь дело со столькими разными людьми, что впечатлений за день хватало, чтобы ночью упасть в постель и забыть, как тебя зовут. А если оказывались на марше, то изматывала дорога, чаще всего пешком или на тряской повозке.
