Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 38 страниц)
Таис передали письмо Леонида. «Таис в случае моей смерти». Она подавила рыдание, и начала читать: «Помнишь, ты сказала когда-то, что раньше ты могла любить всех, а теперь нет?» Конечно, она помнила тот разговор, как если бы он произошел вчера. «Мне стыдно и жалко, – делилась она с ним, – мне бы хотелось своей любовью уметь делать счастливыми всех. Как раньше, когда я любила все – жизнь – не что-то конкретное, а все подряд». А он ответил: «Это то, что ты обычно называешь – вас много, а я одна?» Так он все переводил в шутку. Вечно ее смешил, мог развеселить вмиг, одним своим присутствием. Таис продолжила чтение. Буквы расплывались, зато из небытия возникал его голос: «Я думаю, ты по-прежнему продолжаешь любить всех, весь белый свет, жизнь, всех приятных тебе людей. Просто в твоей жизни есть еще один мир, который затмевает все остальное. Но это очень хорошо. Очень. Будь счастлива бесконечно и вечно. Я всегда чувствовал твою любовь и считаю огромным счастьем и незаслуженным везением знать тебя. Поверь, тебе не в чем себя упрекать. Я есть счастливейший из смертных (сейчас, когда ты это читаешь, правильнее сказать „был“). И после смерти попаду на Елисейские поля, „где пробегают светло беспечальные дни человека“, потому что жил праведником. Вот, моя милая, как хорошо уметь устраиваться в жизни. А любовь? Ты научила меня ей! Когда любить означает не желать любимую, а желать ей счастья. Спасибо. И еще одно: не вспоминай обо мне с печалью, тогда уж лучше забудь совсем».
Таис слабо улыбнулась сквозь слезы. Какой добрый, светлый человек. Ах, Леонид, как же осиротела без тебя земля.
Таис в своей печали невольно искала встреч с природой, которая раньше всегда поддерживала ее. Здесь же Таис не могла отлучиться от лагеря дальше сторожевых постов, не могла ускакать в пески, да и не хотела. Насколько она любила пустыню в Египте, настолько ненавидела здешнюю. Хотя, чем виновата природа?
Солончаки издалека казались островками нерастаявшего снега. От широкого, с едва видимыми берегами Политимета отходили многочисленные каналы-арыки, густо поросшие камышом. Вся земля была «выписана» в одной цветовой гамме – унылость серожелтого камыша дополняла серость воды и желтизна песка. Довольно скучная палитра. За линией камыша до самого горизонта простиралась мертвая пустыня. Не зря существовала у местных жителей поговорка: «Где кончается вода – кончается земля». Было холодно. Небо, все в серых бороздах, походило на вспаханное поле. Таис обернулась и присмотрелась: к воротам лагеря, оставляя за собой пыльный след, приближался небольшой отряд всадников. По розоватым плащам и фригийским шлемам Таис узнала «бегунов»-разведчиков и невольно пересчитала их. Все вернулись, слава богам. Устали, бедные, сейчас повалятся спать, не раздеваясь.
Таис оглянулась на поселение, нашла взглядом свое жилище – глинобитный серо-желтый, как все в этом мире, домик, окруженный полузавалившейся камышевой оградой. Такой же, как все остальные дома в пригороде Мараканда, рядом с которым был разбит македонский лагерь. Большой город с кривыми узкими улочками, с громоздившимися ступенями крышами, глухими стенами, скрывавшими всякую жизнь, неприветливо и враждебно глядел издалека. Смеркалось, кое-где начали подвывать спутники ночи шакалы. Поднялся ветер. Таис знала, как быстро он может перейти в неприятную песчаную бурю, и повернула обратно.
Дома ее ждал паж с запиской от Александра:
«А. желает здоровья… Ты не поверишь, но я получил яблоки и виноград с ионийского побережья. Каким-то чудом они остались свежими. Или же торговец врет, что он так издалека, но как-то хочется верить… В любом случае как нельзя кстати, чтобы принести жертву Дионису. Ты не забыла, что сегодня праздник осхофобии, и надо почтить Диониса кистью винограда? Приходи на вечеринку. Это не настоящий симпосион – не то настроение, чтобы вести умные разговоры о философии и поэзии. Может быть, тебя это развлечет. Решай сама. Хотелось бы видеть тебя нарядной, танцующей».
Таис повернула голову в сторону алтаря, на котором из-за отсутствия винограда стояла пелика с густым местным вином. Ее серьги – подарок Леонида – привычно зазвенели. «Это все, что у меня осталось от него», – подумала Таис, и на глаза снова навернулись слезы.
Она села к столу и написала ответ Александру: «Спасибо, но 1. У меня траур, мне не до праздников. 2. Вы так быстро упьетесь, что ты отошлешь меня через десять минут после начала. 3. Своим унылым видом я никого не порадую. 4. Извини за тон».
Таким образом, Таис не присутствовала на этой злополучной вечеринке, обернувшейся страшной трагедией. Кто знает, будь она там, быть может, все бы сложилось иначе?
Клит. Мараканд. Осень 328 г. до н. э.
«…Отец, поднявший на меня меч, по воле Диониса упал, и это сохранило мне жизнь. Я же, будучи не менее пьяным, чем отец, не упал и не промахнулся. Я не промахнулся! – Тоже по воле Диониса? Случайность или судьба-необходимость? Или все же одна моя вина, и мне одному нести ответственность. Я склоняюсь к последнему…»
Клит, по прозвищу Черный, назначенный сатрапом Согдианы, был убит Александром ударом копья в приступе гнева на пиру. Так звучало это страшное известие в двух словах. Подробности же были следующие: как и предполагала Таис, все сильно выпили, а пили густое персидское с добавками коры коричневого лавра, бензоя, миры и имбиря, так что мозги отшибло скоро и у всех. Клиту не понравились песни, в которых, как ему показалось, высмеивалась трусость македонцев. На это он заметил, что не пристало в кругу варваров (которые тоже сидели за столом) высмеивать македонцев, которые и при неудаче ведут себя мужественней, чем те, кто их высмеивает.
– Уж не говоришь ты о себе, называя трусость несчастьем, – спросил Александр.
– Этой трусости ты обязан жизнью, – напомнил ему Клит.
Это было справедливо. Если бы он замолчал, все бы кончилось мирно. Но Клита понесла какая-то злая сила. Он стал обвинять Александра в добывании собственной славы кровью простых македонцев, в попытке возвыситься над ними, в отказе от собственного отца. Это было несправедливо, походило на удары ниже пояса, неуместные в разговоре с собственным царем и болезненные для него. Александр по праву возмутился:
– Сколько ты еще собираешься испытывать мое терпение и поносить меня безнаказанно?!
– Все македонцы уже наказаны тем, что персы приобрели большее влияние при дворе, чем они сами.
Все стали утихомиривать Клита, призывали его к благоразумию, желая погасить взрывоопасную ситуацию. Александр же обратился к грекам-гостям за своим столом:
– Вы должны чувствовать себя среди диких македонцев, как полубоги среди зверей.
Но тут Клита опять разобрало:
– Если ты не хочешь, чтоб за твоим столом сидели настоящие мужчины, которые не боятся говорить то, что думают, то довольствуйся обществом рабов, которые падают ниц при виде твоего персидского кушака!
Это заявление взбесило Александра, и он запустил в Клита яблоком, которое держал в руках, и уже хотел схватиться за меч, но телохранители его предусмотрительно убрали. Разъяренный Александр, расталкивая гетайров, которые его держали, по-македонски приказал трубить тревогу. Птолемей и другие поспешили вывести Клита на воздух, надеясь, что он образумится, протрезвеет и успокоится. Но судьба оказалась неумолима к Клиту; он еще больше разошелся и вернулся в шатер, декламируя Еврипида:
Как ложен суд толпы! Когда трофей
У эллинов победный ставит войско
Между врагов лежащих, то не те
Прославлены, которые трудились,
А вождь одинсебе хвалу берет.
Еще быстрее, чем он успел подумать, взбешенный царь выхватил копье у пажа и пронзил Клита наповал. Пока другие осознавали случившееся, Александр направил то же копье на себя. Но его успели удержать, скрутить и увести в его покои, где он провел следующие три дня в стенаниях и раскаянии о содеянном, никого не допуская к себе.
Шок в лагере сменился бурным обсуждением трагических событий и ожиданием, что же будет теперь. Первой реакцией Таис тоже был шок. Потом ее посетило чувство, которого она не знала ни до, ни после, никогда по отношению к Александру – осуждение. Она чувствовала его, может быть, одну минуту, но испугалась тому отчуждению, которое оно вызвало. И устыдилась.
А где же любовь?!
Любовь не осуждает, она старается понять, пожалеть, простить. Ведь достаточно того, что Александр сам себя наказал тем, что лишился друга и соратника, взял на себя грех убийства, растоптал собственную аретэ – стремление к доблестной, справедливой и благородной жизни. Как терзают сейчас его совесть старухи-эринии! Как же она посмела осудить? Где же любовь?..
Птолемей, Геро и Неарх собрались у Таис, в беде ища общества и поддержки друг друга.
– У Клита всегда был длинный язык и короткий ум, и он безбожно злоупотреблял любовью Александра, считая, что ему все простится. Чуть что – я тебе спас жизнь. Как будто это дает ему право садиться царю на голову, – говорил Птолемей.
– Как можно было обвинять Александра в трусости и присвоении чужой славы? – возмущенно добавил Неарх, который вообще удивлялся вольностям македонских нравов. Там, откуда он происходил, можно было поплатиться за сотую долю того, что высказывал Клит. – Еще упрекают Александра в жестокости, в несдержанности. А я считаю, что он был к Клиту невероятно терпеливый, и размах его гнева свидетельствует о том, как долго он сдерживался, и как много в нем накопилось раздражения. Ты прав, Птолемей, Клит зарвался и позволял себе недопустимые вещи.
– Но Птолемей прав и в том, что Александр его любил… – заметила Геро.
– Конечно, любил, никто не спорит. И, конечно же, жалко Клита… – вздохнул Неарх.
Таис слушала все это, бессмысленно вперив взгляд в глиняное изображение птички, клюющей зерно, – типичное зороастрийское украшение над очагом. Что так разъярило царя? Мог Клит говорить правду? И почему государь приказал трубить тревогу? Его держали и отняли у него оружие! Ему почудился мятеж? Привиделся отец, убитый собственным телохранителем?
Уже три дня Александр один, обрек себя на одиночество, наказал себя им. Он раскаивается, но еще не готов к публичному покаянию, к тому, чтобы посмотреть людям в глаза полными вины и сожаления глазами и отдать себя на их суд. А свой суд он вершит сам. Кто знает, что значит жить с обагренными кровью руками и тяжестью греха убийства на душе. Преступившему грань достаточное наказание – его злодеяние, потому что нет судьи страшней, чем угрызения совести.
Клит после казни Филоты принял вместе с Гефестионом командование конницей гетайров, а после того как Артабаз по нездоровью отказался от сатрапства в Согдиане, Александр передал ее Клиту, и единоправным хилиархом стал Гефестион. Может, удаление из армии, от центра всех событий так негативно настроили сначала Пармениона, потом Клита – старых вояк? А не хотел ли царь убрать Клита от греха подальше? Кто знает…
На четвертый день ожидания к Александру вошел Каллисфен и в долгой речи развил мысль своего гениального родственника Аристотеля, что всесильнейший из владык не должен ограничиваться никакими законами. Говорил он красиво и убедительно и в тот момент сам верил в свои слова. Анаксарх-философ вторил ему, что Александр один является мерилом добра и зла. А Аристандр-прорицатель объяснил случившееся местью оскорбленного бога Диониса, наславшего злое опьянение и помутнение разума на всех участников этой драмы. Но самым драгоценным успокоением стали речи делегатов от солдат о том, что в этом несчастном случае виноват сам Клит, хоть и жалко его, но Клит – один из многих военачальников, Александр же – их единственный и незаменимый вождь.
Наконец, настал момент, когда Таис вошла в покои Александра. В красивом нарядном платье, с тщательно уложенными волосами, украшенная драгоценностями – ослепительная и великолепная, такая, какой он хотел ее видеть. Подошла к нему, посмотрела в страдающие, потухшие глаза с любовью и сопереживанием.
– Ах, Таис, что бы я отдал за то, чтобы случившееся оказалось неслучившимся! Как страшно, что ничего нельзя исправить… Мне нет прощения! Не получается у меня жить праведно и безгрешно.
Она молчала, не хватало мудрости найти слова. Приходили только слезы. Таис прижала его голову к груди и заплакала вместе с ним. Мы становимся людьми страдая, ошибаясь, греша. «Патейн матейн» – страдание учит. Самые важные уроки в жизни – самые болезненные.
«Со мною что-то происходит» – сказал когда-то Александр. «И со мною, со всеми нами…» – подумала Таис, вспомнив то чувство осуждения, наполнившее ее сердце ядом, который убивает любовь.
Под влиянием ли злого рока, Диониса или по другим причинам, да только их испытания-злосчастья на этом не закончились.
Зимой Александр находился в Наутаке, когда Спитамен во главе массагетских всадников, тех самых, что пили кровь своих врагов, чтоб перенять их силу, снова появился в Согдиане. Новая тактика, разработанная Александром в ответ на «летучие атаки», стала приносить плоды. Скифские отряды имели обыкновение окружать противника, расстреливать все стрелы и тут же рассеиваться, пресекая всякую попытку контратаки. Александр придумал посылать вперед конный отряд, который позволял себя окружить, затем легкую пехоту для стягивания кольца, потом тяжелую конницу, которая брала в окружение окружающих. Несмотря на участившиеся поражения, потрепанному Спитамену и на этот раз удалось ускользнуть. Разозленный Александр даже всерьез подумывал о вторжении в пустыню, чтобы там попытаться захватить упорного врага. Радовало то, что македонцы начали одерживать победы. Лиха беда начало, а в любом начале самое главное – продолжение.
Отношения Александра и Таис оставались неустойчивыми. Таис казалось, что Александр не извлек урока из трагедии с Клитом, так как не перестал пить. Таис не могла выносить его мрачным, циничным, хвастливым в зависимости от того, сколько он выпил. Если он не пил, то без меры – как он делал все в своей жизни – одурманивал себя другими способами, стремясь хотя бы на время уйти из того мира, который вышел из-под его контроля.
Таис знала, что рано или поздно Александр найдет способ победить врага, она верила в его военную гениальность, поэтому даже не упорное сопротивление азиатов так пугало Таис, а собственное бессилие, в котором она боялась признаться себе в полной мере. Таис катастрофически не знала, что ей делать; она потеряла самое важное и прекрасное в своей жизни – связь с Александром, который перестал быть собой, превратившись в чужого, опасного человека, управляемого посторонней силой – дурманом.
Таис терялась в его присутствии и боялась его.
Но если он приходил к ней в нормальном состоянии, у нее не хватало хладнокровия, да и мудрости, жестко разговаривать с ним. Она жалела его, измученного, боялась за его жизнь и здоровье, ведь опасность подстерегала его на каждом шагу. Смерть Леонида многому научила Таис. Хотелось верить, что Александр поймет все сам и возьмет себя в руки. В ее глазах – уж верно это было или нет – именно пьянство, злоупотребление зельями являлось причиной всех зол, причиной, а не следствием. Один Гефестион знал, что Александр не простил себе Клита, и жуткие Эринии [35]35
Богини мести и проклятия.
[Закрыть]стали постоянными участницами его кошмарных снов.
Глава 13
«С нами что-то происходит…». Бактрия.
Зима – весна 327 г. до н. э.
Гром грянул, и буря разразилась, когда Александр появился однажды у Таис в особенно отвратительном настроении, которое не смог или не счел нужным скрывать. Разве позволял он себе подобное раньше?! Он раздраженно отвечал на ее вопросы, считая их, видимо, идиотскими, сидел, будто на иголках, нервно притоптывая ногой. Таис, как привороженная, смотрела на эту ногу и не знала, в каком злом сне она пребывает. Она не узнавала его всего. Кто этот человек со стеклянными глазами? А где Александр?
– Дай мне выпить… дай мне вина! – сказал он нетерпеливым тоном.
– Ты же знаешь, как я не хочу, чтобы ты пил, тем более в моем доме.
– Почему бы мне не пить, если хочется? В чем здесь преступление? Что ты вообще хочешь сказать? – он повышал тон.
– Что ты пьешь и уже не можешь остановиться. И тебе это совсем ни к чему!
– И тысчитаешь, что я ничего не могу? Ты, значит, лучше знаешь, что мне надо? Я, значит, совсем выжил из ума и ничего не соображаю? Мне три года, да? А ты мне нянька?
– Не нянька, но и не собака, чтобы ты на меня кричал.
– Ах, вот как, ты меня учить вздумала, как мне жить и что мне делать! – он действительно кричал, и глаза его налились бешенством.
«Это сон! Мне снится кошмарный сон!» – пронеслось в голове Таис.
– Ты еще не пил, а уже не владеешь собой. – Таис сама еле сдерживалась.
Как отвратительна и унизительна была эта сцена! Но стало еще ужасней, когда он схватил ее за платье, притянул к себе и зашипел с угрозой: «Ты замолчишь у меня?!» Таис захлебнулась гневом и ударила его по лицу. И в тот же момент отлетела в сторону и упала на пол.
Александр смотрел на нее дикими глазами, но уже с проблесками осознания того, что он делает. Зато ошеломленная Таис больше ничего не понимала.
– Нет под рукой копья?.. – горько, с презрением бросила она ему в лицо.
– Вот ты все-таки и сказала… – выдохнул он и стремительно вышел из комнаты.
Он вскочил на коня и с места галопом, кипя от гнева и раздражения, поскакал прочь. Но, проскакав сто метров, резко поднял коня на дыбы и повернул к ее дому.
Таис сидела там же, куда он ее отшвырнул, и остановившимся взглядом смотрела в пустоту. Александр с силой сжал виски, стукнул себя ладонью по лбу, выдохнул со стоном, опустился на колени и стал просить прощения: целовал ее руки и каялся в содеянном. Придя в себя после шока, Таис с ужасом взглянула на Александра и попыталась его отстранить.
– Не отталкивай меня…
После этих его слов, она, наконец, решилась посмотреть ему в глаза. Он жалел о содеянном и страдал из-за того, что оказался способным на такую дикость. Это было какое-то наваждение. Как иначе можно все это объяснить и понять? Это были не они, и это было не с ними.
Таис посмотрела в глаза Александра, которого любила, Александра с раненой, страдающей душой. «Со мною что-то происходит…» И со с мною что-то происходит. Что с нами? Они смотрели друг на друга любящими глазами. «Девочка, прости меня, я так виноват, я не хотел, я был не в себе…» – услышало ее сердце. Он обнял ее руками, которые она всегда желала. Таис закрыла глаза, чтобы оттуда не текли слезы и… забыла то, что произошло несколько минут назад. Волна любви, как цунами, накрыла и поглотила ее, вмиг смыла грязь неприязни, растворила ее в океане любви. В этом море – теплом, радостном и безмятежном – она была дома, была его хозяйкой и повелительницей. Хотелось бесконечно долго скользить и качаться на его волнах – в его объятиях, в его тепле, свете и блаженстве. Александр…
Она пришла в себя, открыла глаза. Александр – ее жизнь – склонялся над ней: «Да, я с тобой…» – и взгляд его был глубок и нежен, полон любви и страдания.
– Ты уже давно не теряла сознания от любви… А помнишь, когда в первый раз… Я испугался ужасно и подумал, что если это будет продолжаться, то я потеряю потенцию.
Он шутил, как раньше, он гладил пальцем ее подбородок, сверху вниз, до шеи и обратно до губ. Она закрыла глаза и следила за этими движениями и своими ощущениями, за тем, как менялись они в зависимости от движения его пальца. Она зависела от этого пальца – могла быть счастливой или несчастной по его воле. Ей было блаженно и жутко.
– Ты простила меня? – Он вернул ее своим вопросом к «жизни» и к тому, что произошло. К тому Александру, которого она не хотела знать.
– Нам надо поговорить. – Таис тяжко, очень тяжко вздохнула. – Я должна, я должна, я должна… – Она зажмурила глаза, нахмурила лоб, закусила губы и снова тяжко, со стоном, вздохнула. – Мне надо, я должна сказать тебе… неприятное. Сейчас, иначе я не смогу сказать этого никогда. – Таис села, уронив голову на грудь.
– Хорошо, если считаешь, что надо, – настороженно согласился Александр.
– Я думаю, нам надо… расстаться!
– Что?! – воскликнул он от неожиданности по-македонски. Он выпрямился и ошарашенно уставился на Таис.
– Нам надо побыть в одиночестве.
– Мне не надо…
Она собрала силы, вздохнула тяжело и продолжала:
– Пожалуйста, выслушай меня. Ты изменился, я думаю, ты не будешь с этим спорить. – Александр сделал движение, видимо, желая поспорить, но Таис остановила его рукой, бросила на него умоляющий взгляд и тут же отвела глаза. – Пожалуйста, дай я скажу. Если я этого не сделаю сейчас, все вообще развалится на маленькие кусочки. Александр, ты пьешь… И это стоит между нами. Ты изменился так, что я тебя иногда просто не узнаю. И не хочу тебя такого знать. Ты стал другим человеком. И этот человек вызывает во мне жалость. О, Афина! Я могу жалеть… кого угодно, но не тебя! Ты этого не заслуживаешь. И мне жалко себя – тебя жалеть… Я знаю, что сыплю тебе соль на рану, но что было до Клита, то же продолжается и после. И я ничего не могу поделать. Только ты… Хотя, мне кажется, что это уже и не в твоих силах. Ты ведь осуждал своего отца за пьянство, и вот сам стоишь на этом пути. Ты скажешь, у тебя есть причины, конечно, ты измучен, тебе очень тяжело, но я знаю одно – это не выход. Это не новый разговор, а толку нет, все только хуже и хуже. Мы дошли до драки, куда дальше?! Я вообще многого не понимаю – на какой стороне добро, на какой зло, и где я, кто я? Меня ведь нет… Но я же когда-то была?! Мне нужно вернуться на свои круги… Ты затянешь меня в постель, и все как будто становится хорошо. На время. Но ведь проблемы остаются нерешенными. Случилось то, чего я всегда так боялась: я чувствую себя каким-то приложением к тебе – безвольным и бессмысленным существом, полностью от тебя зависящим. Я сама ничего не понимаю… – Она развела руками.
– Я тоже не понял, о чем ты говоришь, – с трудом, потому что от таких новостей не слушался язык, проговорил Александр, – но я понял, в чем дело. Ты не знаешь, любишь ли ты меня.
Таис ничего не сказала и опустила глаза. Это прожгло сознание Александра, как удар молнии. Вот оно – возмездие!
…Александр рыдал и тряс ее за плечи… Александр упал на спину, распахнув невидящие глаза… Александр рвал и метал, круша все, что попадалось под руку… Нет. Александр слушал свои слова, доносившиеся как будто откуда-то со стороны. Из другого мира?..
– Как легко, как сладко тебя любить, Таис, детка, ты – безупречна. А я… Полон пороков, демонов, страшных вещей. Стра-а-аш-ных… Меня трудно любить, – он уверенно покачал головой, как будто радуясь, что пришел к верному ответу, – если вообще возможно… Если ты считаешь, что тебе надо побыть одной, обдумать свою жизнь и разное другое… Конечно, это твое право. Надеюсь, ты знаешь, что ты делаешь. И не ошибаешься… Куда ты хочешь и когда?
– На юг, в Бактру.
– Да.
Александр был потрясен и убит таким поворотом событий. То, что казалось ему незыблемым и вечным – эта любовь – этот незаслуженныйдар, это безграничное счастье, – эта черненькая головка, эти опущенные ресницы, – он теряет ее… Она не любит его больше. Невозможное и немыслимое становится возможным и мыслимым. Он усмехнулся. Великий Александр оказался просто-напросто дураком.
– Ну, что ж, ты знаешь, что я тебе буду рад в любом случае. Здесь всеосталось в силе. Ты мне сообщишь, если найдешь нужным. Я буду двигаться… ну да ты знаешь мои планы. Будь счастлива, – прибавил он почти шепотом.
Таис сидела, опустив голову. Александр потянулся к ней, приподнял за подбородок ее лицо и поцеловал в лоб. Она так и не подняла больше глаз.
* * *
– Я так соскучилась по Таис! – Геро отстранилась от Неарха и, пристроив подушку повыше, села в кровати.
Они проводили свой долгожданный «отпуск» вдвоем, пользуясь мирной передышкой. Замирение Средней Азии, наконец, завершилось, но впереди ждала Индия. Александр занимался реорганизацией армии, подготовкой к индийскому походу, так что скорого и окончательного покоя ожидать не приходилось. Радовались передышке. Геро вообще не была уверена, что такое понятие, как покой, существует.
– Птолемей мне сегодня жаловался, что Таис не отвечает на письма, – сказал Неарх.
– И мне не отвечает. Она предупреждала об этом. Ей хотелось полного одиночества.
– А что вообще-то произошло?
– Она не сказала. Замкнулась в себе, что случается все чаще. Я человек как будто деликатный, не лезу в душу без спроса, но мне все же обидно, что она меня перестала посвящать в свои сокровенные мысли. Значит, не доверяет… Все что я знаю, это то, что она считает, будто Александр стал «другим человеком».
– Да-а? Мне так не показалось. Таис знает его с одной стороны, с лучшей. Может, открыла в нем черты, которых раньше не замечала?
– Она считает, что все – от чрезмерного пьянства.
– Да-а?
Геро удивилась удивлению Неарха, а тот продолжил:
– Последние полтора-два года были напряженными, может быть, и пили больше, но мне не показалось, что Александр как-то попал под власть зеленого змия. Он на это дело крепкий, перепьет кого угодно!
– Вот именно. Да ты и сам стал больше пить. – Геро строго глянула на него.
– Ну так есть с чего. Надо же как-то расслабиться.
– Вот видишь, как вы, мужчины, просто рассуждаете.
– Может, Таис все преувеличивает, и у нее самой расстроились нервы. Она ведь такая… нежная.
Геро скосила внимательный глаз на Неарха.
– …такая чувствительная, – продолжал он, – как прелестное загадочное дитя, которое надо всегда оберегать… Что ты и делаешь, моя красавица.
– Да, но как раз эта кажущаяся женская слабость так очаровывает в ней.
– Да, я могу себе представить, как Александр это любит. Его привлекает все сложное, необыкновенное. А Таис мне представляется чем-то таким… рассыпанным, как солнечные блики на волнах, разноцветным, многогранным, как бриллиант.
Геро опять взглянула на него:
– Да ты становишься поэтом…
– Но я люблю твою ясность, моя красавица, твою стабильность.
– Да-да, стабильность гранитной скалы, о которую бьется прибой. Уж лучше быть бриллиантом.
Они прыснули.
– Как редко мы смеялись в последнее время, тяжелое и грустное. И нет Леонида, который бы нас развеселил… – вздохнула Геро. – Да, проклятый Танатос (бог смерти) с железным сердцем уносит лучших. Какой был редкий человек, светлая душа. И поминать его надо с улыбкой, мне кажется. По крайней мере, мне хочется улыбаться, когда я думаю о нем. – Геро надолго задумалась. – Одни неожиданно уходят, другие так же неожиданно приходят. Кстати, как тебе эта новенькая девочка с шестнадцатью косичками, Роксана? Что это вообще за история со скоропалительной женитьбой Александра? – спросила Геро.
– Оксиарт, ее отец, был одним из важных организаторов сопротивления. Врагом, так сказать, номер два. Если бы Спитамену – врагу номер один – скифы не отрезали голову и не преподнесли государю, Александр, может быть, женился бы на его дочке Апаме. А так вот «повезло» Роксане.
– Ты считаешь, что ее роль быть заложницей лояльности согдийцев?
– Так прямо я бы не стал говорить… Александр наверняка окружит ее уважением, как и семью Дария.
– А какая бы тебе понравилась больше: дочь Спитамена Апама или Роксана?
– Хорошенькие обе, но не в моем вкусе. Я, как ты должна бы знать, люблю блондинок. – И Неарх поцеловал золотые волосы Геро.
– Мне показалось, что Селевк заинтересовался Апамой, – прозорливо заметила Геро. (Она оказалась права; несколько лет спустя они поженились, были счастливы и положили начало династии Селевкидов.)
– Александру понравится, если его примеру соединения с азиатами будут следовать другие. А если не будут по своей воле, так я думаю, все кончится тем, что он нас всех «ненавязчиво», как он это всегда делает, переженит.
– И получится, как в том анекдоте Леонида: «Мужчина плачет над могилой: „Ах, горе-горе, почему ты так рано умер?!“ Его спрашивают: „О ком вы так убиваетесь?“ – „О первом муже моей жены“.»
Письмо
«Моя дорогая девочка. Хотя, может, и не моя больше. Но я обращаюсь к тебе так по старой привычке и потому, что думаю, что это так. Другие мысли мне кажутся невозможными. Может, я трушу смотреть правде в глаза. И что такое правда вообще? Да это все пустое, не то, что я хочу сказать. А что хочу? – говорить с тобой. Чего не делал, когда надо было. За что теперь наказан. Пока я говорю только с собой. Это тоже привычка – думать, что это одно и то же. Что я и ты – одно. Это ошибка и глупость во многих отношениях: например, взваливать на тебя то, что полагается нести самому. Я должен один отвечать за все свои потери. Но тебя я терять не могу, ведь тебя никто не в состоянии заменить. Ты – важнее всего. Такая мелочь, один маленький человечек. И если его нет – все теряет всякий смысл, абсолютно все. Это не новое открытие, но это то, что я чувствую сейчас. Я признаюсь тебе в своей слабости и растерянности, и мое непомерное самолюбие при этом согласно молчит. И меня уже ничего не удивляет, ибо я знаю, что я – пустой звук, ничтожество. Но и это меня не удивляет и не беспокоит. Все так странно. И это письмо, которое я не отправлю, которое ты, может быть, никогда не прочтешь.
Когда я еще не был таким дураком, я думал: она такая прекрасная, чистая, такая, какими люди должны быть, но никогда не будут. Она – из другой жизни, и ее надо защищать от этого грубого и жестокого мира, чтобы он не поломал ее. И что сделал я? Я ткнул тебя головой в это зловонное болото и утопил тебя там. И это называется „Я люблю эту женщину!“. Я использовал тебя, как игрушку, чтобы отвлечься и успокоиться. Или как кошечку, которая должна быть мягкой, теплой и чтоб мурлыкала всегда. Даже если я выливал на тебя ведро помоев, ты должна была довольно мурлыкать… Может, я теперь так злюсь, потому что мне не на кого выливать? Нет других таких безропотных. Или потому, что страдает мое самолюбие „покинутого“? Ведь от меня всяких мыслей можно ждать, в том числе и очень недостойных. Ты права. Сначала грустно и стыдно делать недостойные вещи. Но ты оправдываешь себя, находя тысячи причин, которые превращают недостойное в достойное, чуть ли не в доблестное. „Такова жизнь, детка“ – знакомое тебе объяснение. А дело в том, что я позволяю жизни быть такой, так как мне это удобно. А ты себя не обманываешь.
Я люблю тебя.
Я снова обманываю себя, думая, что смогу все исправить и сделать тебя такой счастливой, каким делаешь меня ты. Но главное условие для этого – изменить себя, отказаться от себя. Хватит у меня для этого моего отчаяния? Или же я люблю себя все же больше? Хотя сейчас я себя ненавижу. Ты права, я сам не знаю, кто я, какой я. И только с тобой у меня иллюзия, что я могу быть хорошим. С тобой это легко. Ты даешь мне это чувство. Видишь, снова: ты даешь, а я беру…
