Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"

Автор книги: Ольга Эрлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 38 страниц)

Бедная девочка! Это и есть плата за счастье? Грозовая туча над безоблачным счастьем…

Но вот появилась его нимфа, и душа Александра улыбнулась.

– Я вижу по твоему лицу, – начала Таис издалека с улыбкой, – что богиня мгновенного безумия коварная Атэ отпустила тебя.

– Ты права, только посланным ею умопомрачением можно объяснить мою сумасшедшую записку. – Он постучал пальцем по своей голове.

Таис положила ему руки на плечи и опустилась перед ним. Он был рад, что она как будто в хорошем расположении духа.

– Один? Или в обществе Диановых ланей и Афродитиных зайцев?

– Их давно истребили Александровы воины. Остались одни несъедобные Аполлоновы ящерицы. – Он шутил ей в тон, но все же внимательно всматривался в ее глаза. Она выдержала его взгляд, сохранив беззаботную улыбку на лице.

– Мне правится твое настроение. Я в тебе не ошиблась, – сказала Таис нежно и игриво.

Они ласкали друг друга улыбками, взглядами. Через минуту этих безмолвных, одними глазами, разговоров Александру начало казаться, что ничего не произошло и все хорошо, как всегда.

– Ты в порядке? – все же напрямую спросил Александр.

Она кивнула и подытожила с лучистой улыбкой:

– Какие мы молодцы! (Только бы с беспечностью в тоне не переборщить!)

Солнце садилось, и скоро не осталось на полянке ни одного уголочка, освещенного его лучами.

– Вот и настал тот самый момент, которого я ждала. Я хочу петь сегодня. И не просто петь. Я спою тебе мою любимую песню, – сказала Таис многозначительно.

– О! Вот это подарок! Я обожаю, когда ты поешь. Это каждый раз новое открытие для меня и новая страница в книге нашей жизни.

Она прислушалась к его словам, замерла, скосила свои чудесные ланьи глаза и закусила губу. Александр задержал дыхание.

– Ну, пой же!

И она запела, как всегда, без всякого перехода, едва он договорил.

Это была сентиментальная, меланхоличная песня о том, как багряный закат льет свой последний свет на кувшинки в воде, на поющий камыш, на перекликающихся в тростнике уток. Мимо бредет одинокий человек и чувствует себя частью этого печального туманного мира, олицетворяющею его грусть.

Александр ожидал чуда, и оно произошло. Как она пела! Как будто и не она, а что-то в ней, больше чем она, не подвластное ей – какая-то сила. Он слыхал в своей жизни голоса лучше и сильней, но они не трогали его так. Зато у него проходил мороз по коже и останавливалось дыхание, когда пела Таис. Может, потому, что это был ее голос, и пела она о том, что чувствовала ее душа?

– Таис в любви сродни Таис в песне, это так? – спросил после долгого молчания Александр.

– Да! – она изумленно подняла голову. – Да! Когда я пою, я в том же мире, в который я попадаю, когда ты меня любишь. – Она рассеянно смотрела перед собой, а потом вскинула ресницы: – Откуда ты знаешь?

– Это невозможно не почувствовать.

– Ах, вот почему мне все петь хочется? – осторожно пошутила Таис.

– А я-то думаю, что это я так люблю, когда она поет! Почему я раньше не знал этой любимой песни?

– Она новая… Я сочинила ее в Египте, – с трепетом ответила Таис.

– Мы когда-то вернемся туда, раз так…

– Навсегда?

Он не ответил. Они не предполагали, насколько близки к истине их слова. И слава богам, что не предполагали.

– У меня нет слов, а у тебя всегда находятся.

– Спасибо, мой дорогой, только я чуть с ума не сошла, пока искала эти слова. А толчком был ты, так что без тебя и не было бы ничего. Ты был в оазисе Шивы, и я страшно скучала по тебе, одна, на нильских берегах.

– Под пересвисты диких уток? – Он погладил ее по подбородку, по губам, по зубам. Поцеловал. – Ты правда успокоилась?

– Считай, что все позади, все будет хорошо, не волнуйся, я все устрою. Наша полянка, эти цветы и стрекозы видят нас в последний раз. Наши сообщники и свидетели наших тайных встреч. – Она отвлекала его от больной темы. – Тебе не жаль?

– Я никогда не оборачиваюсь назад, ты же знаешь. И ты смотри вперед, причем не под ноги, а вдаль. Я тебе обещаю, что у тебя впереди будет столько полян, сколько захочется твоей душе.

– Не знаю, почему я так устроена. Я все время… коплю это все. Меня мучают любые прощания, разлуки, уход в прошлое – и я это все не отпускаю. Почему?

– Потому, что ты – девочка, а они любят постоянство, чтоб всегда было «как всегда». И будет, детка. Мы всегда будем вместе.

– Ты прав, как всегда. – Она вздохнула. – И нам надо возвращаться.

Глава 8
Решающая победа. Гавгамеллы.
1 октября 331 г. до н. э.

Так прошли эти бурные, насыщенные разными чувствами три дня. А еще через пару дней, в июле 331-го, незадолго до своего двадцатипятилетия, Александр выступил на восток, в Месопотамию, где за Тигром с огромной армией его ожидал Дарий. Наступили другие времена, другая жизнь и заботы захватили Александра.

Из греческих наемников – лучших частей Дария – у него оставалось около четырех тысяч. Но вместо них Дарий получил пусть менее дисциплинированных, но диких и выносливых бактрийцев и согдийцев. Ими управлял Бесс – сатрап Бактрии и двоюродный брат Дария. Новым оружием, на которое возлагал большие надежды персидский царь, являлись колесницы с острыми серпами на колесах. Конница Дария по численности и умению также превосходила македонскую. Огромными нисейскими жеребцами, по сравнению с которыми македонские кони казались крохотными, управляли всадники, если не родившиеся, то уж точно выросшие в седле. Дарий учел свои ошибки на Иссе, где он не смог разыграть количественного превосходства своих войск из-за неудачно выбранного места сражения. Он долго искал подходящую местность и нашел ее неподалеку от города Арбелы. На огромной равнине были срыты или засыпаны все неровности, способные помешать действиям серпоносных колесниц или движению пехоты и конницы. Казалось, все было предусмотрено и подготовлено Дарием к решающему сражению. Превосходящая по меньшей мере в пять раз армия должна была раздавить Александра. Должна была…

Александр гнал своих солдат так, как умел он один: тридцатикилометровые марши в полном вооружении и с пайком на 10 дней за плечами были нормальным делом для его закаленных, выносливых «орлов». Из-за невыносимой жары до 65 градусов на солнце, а тени там не было вообще, приходилось двигаться ночами. Две тысячи колесниц везли провиант. Высланные вперед строители и разведчики как раз строили мосты через Евфрат, когда к реке с внушительным войском подошел Мазай, сатрап Месопотамии. Однако, стоило у Евфрата появиться Александру, Мазай неожиданно повернул свои войска и без боя отдал переправу. Александр мысленно поблагодарил Мазая и богов за такую услугу Затем Александр по броду перешел следующую преграду – Тигр. Царь первым выбрался на восточный берег и не потерял в быстрой реке ни одного человека. (Тигр означает «стрела».) В пойме Тигра очнувшийся Мазай применил тактику выжженной земли, поэтому Александру пришлось вести свою армию другой, горной, дорогой.

Во время марша в южном направлении произошло затмение луны. Александр не стал смущать своих солдат научными объяснениями этого явления, но подсказал прорицателям объяснить все следующим образом: Луна – это Персия, и ее затмение означает ее конец. Знание астрономии сочеталось в Александре с искренней верой в божественность не всегда понятных, но могучих сил природы, и он прилежно принес жертвы Солнцу, Луне и Земле.

Во время этого похода под палящим солнцем по пустыням и степям умерла Статейра, жена Дария, о чем Александр искренне сожалел. Он остановил свое стремительное продвижение на день и похоронил ее по персидскому зороастрийскому обычаю, пышно, как подобает ее рангу. По обычаю, труп не мог касаться земли и не смел осквернять священного огня, поэтому их не погребали и не сжигали, а оставляли на круглых «башнях молчания» на съедение грифам. Несмотря на то что царь довольно часто виделся с Сисигамбис, Статейру он избегал, как и объявил сразу, демонстрируя всему свету свою «сдержанность» и уважение к чести жены своего врага. Считалось, что Статейра была самой красивой женщиной Азии, но Александр даже не пожелал это проверить – ведь он уже обладал самой красивой женщиной всех времен и преданий.

Она же в это время переживала не лучшие времена. К беспокойству об исходе битвы и дальнейшей судьбе эллинов в Персии прибавилась тяжелая задача убить собственного ребенка – именно так понимала Таис то бесчеловечное преступление, которое ей предстояло совершить. Когда-то в Афинах она уже столкнулась с необходимостью прерывать беременность. Но тогда эта процедура не доставила ей таких моральных мучений – так, досадная неудача, оплошность. Новая жизнь, росшая в ней сейчас, не казалась ей безликим эмбрионом. Это был замечательный, желанный и уже любимый ребенок, его плоть и кровь. Сначала, пока позволяло время, она пряталась за мысли об Александре, исходе битвы, от которой теперь зависело все. Днем она понимала решение Александра, мирилась с ним, но ночью муки совести и сомнения овладевали ею, как кошмар. Какое злодеяние! Никакая Медея не идет в сравнение.

Что сделает с ними это общее преступление: свяжет или разведет? Видимо, нельзя прожить жизнь, не причинив никому горя, обид, даже самым любимым людям. «Он не виноват, это чудовище, он такая же жертва обстоятельств, как и я. Любовь двух людей не бывает безоблачным счастьем. Ради любви идут на все, даже на убийство плода этой любви… Какой ужас, боги, кто-нибудь, помогите мне! Почему все это? Что я должна понять и не понимаю?»

Не только Таис ужасалась своим действиям, сама природа, казалось, препятствовала убийству – у Таис ничего не получилось, хотя она испробовала почти все известные ей способы. Однажды она пришла к Геро и, потупив глаза, спросила:

– У тебя есть сера?

– Сера? Тебе нужен фторион? [22]22
  Средство для прерывания беременности.


[Закрыть]– воскликнула Геро.

Таис обреченно кивнула.

– А что сразу такое сильное средство? Тебе же раньше помогали средства побезопаснее.

– Раньше был нежелательный ребенок, которого не должно было быть. А этот – плод любви, сильный – есть в кого, и он… не хочет умирать.

– О, Таис! – Лицо Геро исказилось состраданием.

– Я даже не заметила ничего, никакого недомогания. Наоборот, как будто новая энергия влилась в меня. Конечно – знакомая энергия. Ах, зачем этот отвратительный саркастический тон! – воскликнула она, хотя тон был не саркастическим, а горьким.

– Ах, Таис! – только и могла сказать Геро и обняла ее. Чем тут поможешь? – Конечно, я отдам тебе все свое… И серу и кедровую смолку, гранатовые корки, листья вербы. Мне, видимо, это уже никогда не пригодится. Слишком злоупотребляла раньше, а сейчас, когда была бы рада… Не могу… Так что – кому что!

– Ах! – Теперь уже Таис подняла на подругу полные жалости глаза, и они разрыдались обе, каждая о своем горе, в очередной раз столкнувшись с тем, какой несправедливой и жестокой может быть жизнь. С этим так трудно смириться.

Наконец экзекуция «удалась», и обессилевшая от кровотечения, депрессии и одиночества Таис утешала себя одним – Геро рядом. А Александр? Он занят тяжелой мужской работой. Он сражается с противником, уничтожает армию врага. Она уничтожила их ребенка.

Сказка-притча о двух горбатых, рассказанная Леонидом

«Жили-были два горбатых. Жили они в лесу, подальше от людей, которые издевались над убогими, ведь унижая других, они возвышались в собственных глазах. Однажды один горбатый пришел в город, но люди гнали и обижали его, и он спрятался в развалинах у городской стены. Неожиданно раздался таинственный голос свыше: „Сейчас мимо тебя пройдет процессия. Когда люди будут говорить: „и раз, и два“, подскажи им: „и три“. Вскоре после этого горбатый действительно увидел процессию. Люди произносили: „И раз, и два…“ и, не зная, что следует дальше, ссорились и начинали все сначала. Тогда горбатый подсказал им: „И три!“ Люди стали благодарить его и на радостях волшебством избавили от горба. Его счастью не было предела! Вернувшись в лес, он рассказал обо всем своему товарищу по несчастью и направил его в город, чтобы тот сделал все точно так, и тоже был избавлен от горба.

Второй горбатый в точности исполнил наказ первого. Он также подсказал процессии решающие слова: „И три“, да только люди почему-то не обрадовались, а, наоборот, разозлились, избили его и в довершение всего волшебным путем наградили его еще одним – вторым горбом. Проклиная свою судьбу, несчастный вернулся в лес. „Теперь я стал еще уродливей, и ты, исцеленный, покинешь меня и уйдешь в город“, – жаловался он своему другу. Да только излеченный товарищ не оставил дважды горбуна, и они прожили в лесу всю жизнь, помогая друг другу во всем“.»

Леонид еще в Египте рассказал эту притчу именно так: скупо, без всяких прикрас и объяснений. Таис поразила эта странная сказка без хорошего конца. Где же еще, как не в сказке, дающей нам надежду, правда побеждает ложь, добро торжествует над злом, и герои получают по справедливости? Горбуны все делали правильно, однако один был награжден счастьем, а другой – еще большим несчастьем.

«Эта сказка в свое время раскрыла мне глаза на жизнь, – усмехнулся Леонид. – В чем ее мораль? Ты можешь делать все, что угодно, и не добьешся успеха. Или – добьешься. Этого не знает никто. Но при желании и у этой сказки можно разглядеть хороший конец. Они ведь остались в лесу вместе. Разве это не сказочное утешение? Или еще более неожиданная мысль: может быть, получить два горба – иногда большее благо, чем лишиться одного? – рассмеялся Леонид. – В жизни нет никакого смысла. Никакой справедливости… Или есть!»

Не раз приходилось Таис вспоминать эту притчу, когда она сталкивалась с парадоксами бессмысленной, удивительной, жестокой, прекрасной, несправедливой, единственной жизни.

Разведчики Александра наконец натолкнулись на дозоры Дария и выяснили, где точно располагается армия противника. Александр разбил свой лагерь недалеко от вылизанного и выметенного поля будущей битвы, рядом с деревней Гавгамеллы и укрепил его рвами и палисадами [23]23
  Впервые в военной истории.


[Закрыть]. На военном совете Александр по македонскому обычаю и по собственному обыкновению сначала выслушал мнение всех, прежде чем принял свое решение или высказал его вслух. Наблюдая море вечерних костров в лагере Дария, он не мог не заметить огромного численного превосходства врага. Но оно его не удивило и не смутило – Александр его ожидал.

Александр прекрасно понимал важность и опасность предстоящего сражения, в котором ни много ни мало решалась его судьба и судьба его людей. Мысль его работала в полную силу, неотступно и упрямо. Но он помнил перепуганные глаза Дария и нюхом чувствовал свой шанс, виделсебя победителем, и это давало ему уверенность и силу. Кроме того, тот факт, что его не попытались разбить на переправе – два раза! – казался оменом в его пользу. С поджатым ртом, полными высокомерного холода глазами, он осматривал окрестности и молчал. Окружение только переглядывалось, ожидая его решения. Парменион попытался внести свое предложение: надо начинать ночью.

– Нет, – медленно сказал Александр. – Я побед не краду. Я побеждаю храбростью, а не хитростью. Кроме того, в темноте легко запутаться самим и дать возможность врагу перестроиться.

– Но, царь, – не унимался первый генерал, – их численное превосходство не оставляет нам ничего другого, кроме ночной атаки! По всем законам войны…

– Вот именно! – сверкнул глазами Александр. – Ты прав, Парменион, любой полководец предпринял бы в данном случае ночную атаку. Именно ее и будут ожидать. Дарий думает так же, как ты. Приказ: поужинать, лечь рано спать, с утра как следует позавтракать и на рассвете в бой.

Все возможные варианты хода битвы были обговорены и проиграны, решения приняты, исход лежал в руках богов. А они были на стороне Александра, он это чувствовал. Свет в палатке Александра потух, и он заснул глубоким сном. Парменион на рассвете еле добудился его: «Как ты можешь так спокойно спать, как будто победа уже у тебя в кармане?»

– Все будет хорошо, все идет как надо, – Александр пребывал в прекрасном настроении.

Своим офицерам он сказал, что не будет произносить пламенных речей, чтобы зажечь в воинах боевой дух, для этого достаточно их собственного мужества и гордости. Они сражаются сейчас не за Малую Азию или Египет, но за господство над всей Азией. Каждый в момент опасности должен соблюдать строгую дисциплину, сохранять молчание, если приказано, поддерживать боевой клич, если приказано, быстро выполнять и передавать приказы. Это все.

Простые македонские солдаты не знали, что станут участниками величайшей битвы античности, обозначившей поворотный пункт в мировой истории. Но они знали, что в этом сражении решался не только вопрос о мировом господстве, но вопрос об их жизни и смерти.

Армия построилась. Александр в серебряном вооружении, в знаменитом шлеме с перьями принес у них на глазах первый и единственный раз жертву Фобосу – богу страха – памятуя о полных страха глазах Дария в сражении при Иссе. Его наглость вызвала вздох восхищения у солдат. Взошло солнце, и с первыми его лучами Александр повел свои войска в долину.

Как и предполагал Александр, армия персов провела ночь в полном вооружении и боевой готовности без сна. Люди устали. Психическая атака продолжилась, когда Александр в молчании и тишине, четко и слаженно, как на параде, стал перестраивать свою армию, растягивать фронт вправо, строить каре, чтобы защититься от обходного маневра персов [24]24
  Впервые в военной истории.


[Закрыть]. Дарий зорко следил за действиями Александра, пытаясь понять его планы. Его надежды, что Александр предпримет фронтальную атаку, как при Иссе, не оправдывались. Без всякой логики Александр рысью медленно уводил свою конницу вправо и вышел уже почти за пределы подготовленного поля битвы. Дарий посылал все новые контингенты своих конников вслед за ним, чтобы воспрепятствовать обходу своего левого фланга. Выходила интересная картина – обе кавалерии двигались параллельно друг другу все дальше от центра четырехкилометрового фронта персов.

Македонские фаланги расположились уступообразной линией, прикрытой с флангов отрядами всадников. За первой линией на большом расстоянии встала еще одна линия фаланг, готовая в случае окружения развернуться, создав каре. Пустота между двумя линиями и едва прикрытые конницей фланги манили Дария. На первой линии персов, как всегда, выстроились 10 тысяч бессмертных, и Дарий дал им приказ к наступлению. Главный удар персов был направлен на левый фланг под командой Пармениона.

Что касается странного маневра гетайров Александра, у Дария сдали нервы и он приказал Бессу атаковать их. Александр серией маневров добился того, чтобы как можно больше подразделений Бесса увязли в сражении. Только теперь Бесс увидел, что за конницей Александра, скрытая густой пылью и расстоянием, бежала легкая пехота пелтастов, вооруженная пращами, луками и дротиками, подвижная и неуловимая. Они своими действиями успешно мешали Бессу атаковать македонских гетайров.

В это время македонские фаланги выдерживали натиск за натиском. Дарий послал в бой 200 колесниц с приделанными к колесам острыми серпами, но воины Александра были подготовлены к этому ходу. Они дрались, как львы; обстреливали колесницы, смело перехватывали управление конями, стягивали возниц или же дружно расступались, давая им дорогу проехать. Горячий бой на правом фланге Дария требовал новых сил, и это привело к ослаблению его центра. В этом-то и был план Александра.

Он остановился, пересел на Буцефала, построил своих гетайров клином, медленно обернулся к ним и с сияющей улыбкой снял шлем. Что тут началось! Священная ярость и ненависть охватили его воинов, звериная жажда крови захлестнула их – на войне убивать называется не жестокостью, а героизмом, а погибнуть самому – доблестью. Невообразимый крик и грохот от ударов оружием о щиты перекрыл все остальные звуки сражения. Сделав неожиданный оборот в 160 градусов, гетайры вслед за своим неистовым и дерзким царем бросились в атаку в самый центр, туда, где стояла колесница Дария, не обращая внимания на слонов. Завязался отчаянный бой. Предсмертные стоны и крики жестокой сечи слились в сплошной ужасающий рев. Над равниной клубилось гигантское облако пыли, затруднявшее видимость. Вся надежда была на четкое выполнение устных приказов и сигналов труб. Битва накатывалась и откатывалась, сталкивалась и разбивалась, как волны бушующего кровавого моря.

Улыбка, с которой Александр проснулся в этот знаменательный день, так и не сходила с его уст, лишь менялось ее выражение: презрение, высокомерие, упрямство, восторг. Он продвигался к Дарию все ближе, и Дарий все явственней видел устрашающий божественный огонь в его глазах.

Дарий проиграл эту игру не на жизнь, а на смерть. Вырвав вожжи у раненого возницы, он в панике покинул поле сражения. Осознав, что колесница царя царей исчезла, его воины решили, что он погиб, и начали отступать. Центр оголился и растворился, Александр кинулся преследовать Дария, желая захватить его живьем. В это время от Пармениона пришло известие, что его серьезно теснят. Александр, испустив рык досады, повернул ему на помощь – свои люди прежде всего. На этом участке сражения македонцы столкнулись с серьезным сопротивлением, потеряли 60 гетайров, Гефестион получил ранение.

В это время небольшой отряд персов, посланный специально с целью освободить семью Дария, прорвался в лагерь Александра, который защищали несколько сот фракийцев. Персы-пленники, увидев издалека замешательство и борьбу охранников с персами, воспряли духом, одна Сисигамбис не двинулась с места. Вскоре охрана лагеря справилась с прорвавшимися.

Между делом, жарким делом, до Мазая дошло известие о бегстве Дария. Он приказал организованно отходить и таким образом спас большую часть своих войск. Александр удостоверился, что крылу Пармениона больше не угрожает опасность, и попытался продолжить преследование Дария, но время было безнадежно упущено. Проклятье, почему Парменион не выстоял? Если бы царь сразу помчался за Дарием и захватил его, все было бы кончено раз и навсегда!

Дарий ушел, бежал, бросив свое имущество, военную казну и двор на произвол судьбы. С наступлением темноты Александр прекратил погоню. Он решил, что Дарий не стоит его дальнейших усилий. Александр победил его, попрал, разбил и изничтожил. Он презирал царя царей, хозяина полумира, владельца несметных богатств и бесчисленных народов, человека, у которого были все возможности раздавить молодого выскочку с горсткой солдат уже три года назад и много раз в течение этих трех лет. Как можно было три раза проиграть сражения, для победы в которых у Дария имелись все условия и лишь единственное препятствие – его гениального противника звали Александр, македонский царь!

Дарий, потеряв 50 тысяч убитыми и раненными, то есть пятую часть своих сил, с остатками разбитой армии через горные проходы пробирался на восток в индийские Экбатаны – летнюю резиденцию персидских царей. Александр дал ему уйти – он перестал его интересовать. Сам он двинулся в противоположном, южном направлении, оно привлекало его больше, ведь там лежал чудо-город Вавилон, самый большой и чудесный город ойкумены. Хотелось посмотреть, так ли хороши висячие сады Семирамиды? Так ли красивы уходящие в небо храмы-зиккураты? Так ли мощны его якобы 100-метровые стены? Александр не торопился, останавливался на день-другой в понравившихся ему местах, в глубине души надеясь на прибытие послов от Мазая, правителя Вавилона.

Блестящая, неимоверная победа окрылила всех, наполнила армию новой гордостью и уверенностью. А как восхищались Александром за его военный талант, смелость решений, хладнокровие и личное мужество! А как счастлив был он сам, какая гора напряжения, неопределенности, ответственности свалилась с его плеч. Молодой прекрасный бог войны – грозный и дерзкий Арес – вел доблестных македонцев от победы к победе, к невиданной славе – главному достоинству в ряду моральных ценностей людей того времени. Стремление к славе, к военным подвигам – с ним в крови рождался любой эллин, его прививала семья и общество. Умереть на поле брани считалось самой прекрасной и достойной смертью. Получить от полиса государственное погребение считалось верхом признания геройства и оказанием высшей чести со стороны общества.

Какое же удовлетворение чувствовали македонцы; вот что значит – преодолеть свой страх! Они разбили огромную армию ценой минимальных потерь, уничтожили и захватили в плен массу противников, заполучили казну, вооружение, богатство, уничтожили врага не только физически, но и морально! Это дело надо было обмыть, и оно усердно обмывалось на всех уровнях. «Отдых после работы» – так именуют это мужчины-воины.

После одного из таких гуляний на пути в Вавилон Александр проснулся поздним утром со свинцовой головой. Все было ужасно, кроме одного – ему приснилась Таис и, видимо, только сейчас, ибо он еще помнил об этом. От этого волшебного сна он и проснулся. Он ощупал рукой лежащее рядом тело: женщина, но не Таис. У Таис здесь бы было мягко, здесь тонко, здесь гладко, а здесь – сладко. Он застонал от досады, постепенно вспоминая, что было вчера. О-о-о! Наконец, поднял пудовые веки, покряхтел, повернулся, увидел в своей кровати еще одну чужую женщину. «Конечно лучше втроем в постели, чем одному на смертном одре, но только не с перепою». Он позвал охрану: «Принеси мое питье, сам знаешь что, проводи девушек и приготовь ванну».

Помывшись и помолившись бессмертным – очистив тело и душу, он понял, что ему требуется еще одно очищение. Он свистнул Периту и пошел к Таис.

Таис была не одна, и он нюхом, как Перита, понял, что она в курсе вчерашних безобразий. Она улыбалась ему, но не так, как она улыбалась ему, и даже не так, как она улыбалась всем. Ей не понравилось едва заметное, но имевшее место выражение раскаяния и нечистой совести в припухших глазах Александра. Таис собиралась с художником Гегелохом рисовать натуру. Александр напросился пойти с ними.

– Хорошо, если не будешь много разговаривать и отвлекать на себя внимание, – сказала Таис.

Они пришли к месту, Гегелох дал Таис необходимые объяснения, и они расположились за мольбертами рисовать пейзаж с горой, песком, небом и кустом. Александр сначала поиграл с Перитой, в очередной раз удивляясь, как мало собакам надо для счастья. Она с вытаращенными от восторга и подобострастия глазами рьяно бегала за палкой, и это тупое занятие не надоедало ей никогда. Потом царь побродил по окрестностям, выветривая последний хмель и приходя в себя. Сев рядом с Таис, он долго ерзал на складной скамеечке, затем принялся наблюдать за работой сосредоточенной Таис, за ней самой. Он затих и просидел смирный, смирённый и смиренный битый час, не выпуская из рук края ее химатиона.

Таис закончила рисовать, оглядела свое «произведение». Ее картинка, конечно же, не была такой мастерской, как у того же Гегелоха. Но именно несовершенство делало ее прелестной. Так рисуют дети: не зная, как правильно, они рисуют, как умеют. Она создала какую-то другую, новую действительность; в ней присутствовали не только песок, небо и куст тамариска, но и сама Таис. Выразить себя является высшим мастерством настоящих художников. У Таис же это получилось скорее случайно – везение новичка в карточной игре. Она смогла схватить дух, чувство: грубая красота сурового сильного мира отразилась в пересиненном небе, почти коричневой земле и слабой фигурке тщательно прорисованного, диссонантно беззащитного растения, прекрасного своей невечной, смертной красотой.

 
«Твои рисунки неземные,
Твои холсты, они как ты…» —
 

вспомнились Александру впечатления Менандра.

– Мне правится моя картинка! – проворковала Таис.

– Ты не могла бы мне ее подарить? – тихо попросил Александр. – Она изумительна. Это твой портрет.

Таис спокойно и серьезно посмотрела на него. Они снова были на равных. В его опаловых глазах уже давно исчезло виноватое выражение. В них была одна лишь покорная нежность. Таис приложила свою холодную ладошку к его горячей, с неровными краями румянца щеке. Время остановилось. Наступила вечность. Невозможно и не нужно было разжимать окаменевший рот. Слову не было места. Пустой звук, уничтожающий то великое и необъяснимое, что он должен, но не может выражать, оставаясь пустым звуком.

 
Любовь не только слепа, она – нема.
Любовь – это тишина.
 

Вавилон. Осень – зима 331 г. до н. э.

Итак, перед глазами простирался Вавилон, мать всех городов, самый большой и красивый город в ойкумене [25]25
  Миллионный.


[Закрыть]. Вавилонские пленники назвали его городом-блудницей. Почему? Скорее всего, от ненависти, что они пленники в нем. Или от зависти, что у них нет такого – ненависть и зависть часто переплетаются и подпитываются друг другом, даже если мы не хотим этого признавать. Официальный повод называть Вавилон блудницей заключался в свободных нравах его жителей. Существовал древний обычай, по которому все вавилонские женщины хотя бы раз в жизни за гроши отдавались чужеземцам у храма богини Милиты Афродиты, служа ей. Обычай весьма распространенный во многих странах, который можно было толковать по-разному, например, как выполнение своего священного долга смирения перед могущественной богиней, а необязательно как признак распущенности нравов. Разные страны – разные боги, разное представление о богоугодном и противном богам. Вавилоняне, надо сказать к их чести, уважали право чужеземцев, в том числе и вавилонских пленников, исповедовать свою религию и жить по ней, не находя поклонение одному невидимому грозному богу странным, и не навязывали никому своей религии как единственно верной.

Город на Евфрате был действительно замечательный во всех отношениях: огромный, прекрасно спланированный, со многими мостами, многоэтажными домами и рынками на каждом углу, на которых кипела торговля всем со всеми. Многочисленные иностранные кварталы – в том числе греческие, финикийские, египетские, еврейские – превращали город как будто в маленькую модель мира. Особым украшением служили дворцы, окруженные садами и фонтанами, и знаменитые ступенчатые храмы-зиккураты с золотыми алтарями. И было в Вавилоне что-то женское, сладкое, Александру так тоже показалось. Может быть, в самом его воздухе, пропитанном запахами курильниц, где день и ночь жглись благовония. Да и сами вавилонцы, а особенно вавилонки, не жалели ароматных масел и мирры для натирания тела, так что в жару можно было задохнуться от этого буйства приторных, дурманящих ароматов.

Вавилон – не блудница, но определенно женщина. Неспроста женщинами были две самые знаменитые и мудрые правительницы Вавилонии – Семирамис и Нитокрис – строительницы и воительницы, укрепившие и украсившие свою страну. Нитокрис, помимо мудрости и силы, обладала еще и прекрасным чувством юмора и посмеялась над своими преемниками следующим образом. Построив свою гробницу над воротами города, она снабдила ее такой надписью: «Если кто-то из вавилонских царей после меня будет иметь нужду в деньгах, то пусть откроет гробницу и возьмет, сколько надо. Но лучше ее не открывать». И гробница оставалась нетронутой вплоть до Дария I, который первый ее открыл, но не нашел там ничего, кроме костей и следующей надписи: «Если бы ты был не столь жаден, то не разорял бы гробниц покойников». Типично женская шутка, не так ли?