Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 38 страниц)
Глава 18
Сказочное путешествие к морю.
Апрель – май 324 г. до н. э.
Александр торопился закончить свои дела в Сузах, чтобы отправиться к Персидскому заливу, как обещал Таис. Он, как всегда, планировал совместить приятное с полезным, а именно, обследовать дельты Тигра и Евфрата и позаботиться об их судоходности. В мыслях и на деле он начал готовиться к новым походам: на запад, по морю вокруг Аравии, вдоль североафриканских берегов до богатого Карфагена, а, может быть, и дальше – вдоль всего побережья Внутреннего моря. Эти мысли он пока держал при себе, но приказ строить флот в 1000 кораблей разного размера и назначения уже был отдан.
Сейчас, после пятилетнего обучения на греческий манер, в Сузы со всех концов империи подходили новые контингенты из уроженцев восточных сатрапий. Царь, довольный их выправкой и умениями, называл их «эпигонами» – наследниками. Они пополнили не только гиппархию, но и фалангу. Даже в агеме – отряде царских телохранителей, появились персидские аристократы. Во всей армии из 70 тысяч человек почти две трети были азиаты, вторыми по численности стояли греческие наемники, македонские ветераны составляли меньшинство. Желая увеличить их число и сгладить дисгармонию, бывшую не по душе македонским ветеранам, Александр еще зимой 328/27 годов потребовал подготовить и прислать из Македонии подкрепления, но первые подразделения всадников ожидались не ранее следующей весны. Несмотря на неустанные усилия царя, македонцы не очень приветствовали изменения, произошедшие в жизни, и не хотели мириться с увеличением роли азиатов в армии и при дворе.
Чтобы разрядить обстановку, а более того, из любви к своим «орлам» и желания сделать им добро, Александр объявил, что берет на себя уплату долгов, сделанных его солдатами. Он решил поступить благородно. Благородство неблагоразумно, зато красиво, а он любил красивое. Царь немало удивился, узнав, что его благие намерения были истолкованы совершенно превратно. Солдаты испугались, что Александр хочет выведать, кто из них живет не по средствам, проматывая немалое жалованье, которое он им платил. И лишь после того, как Александр объявил об анонимности процедуры, солдаты стали предъявлять свои долговые обязательства. Эта курьезная акция человеколюбия, воспринятая поначалу с таким недоверием, обошлась Александру в 20 тысяч талантов и вызвала в нем очередное недоумение по поводу странностей человеческой натуры.
– Люди, как видно, могут быть или идиотами, или негодяями. – Александр прошел по покоям Таис, раздеваясь на ходу: отстегнул кривой меч-ксифос, снял свой пурпурный плащ, льняной панцирь и бросил, куда пришлось. Таис привычно шла следом, собирая и раскладывая вещи по своим местам.
– Что, совсем замучили тебя твои бараны? – посочувствовала она.
– Чему нет предела, так это человеческий подлости и глупости! Разгребаешь эти авгиевы конюшни, как приговоренный, и все без толку. Затопить их, что ли?
– Вот бы правда! – мечтательно, не в тон мрачно-насмешливому Александру, отозвалась Таис. – И остались бы мы с тобой одни, как Пирра и Девкалион. Моя вечная мечта! И чтобы не создавать новых людей… ну их!
Александр с интересом глянул на Таис, забыв о раздражении.
– Хотя тебе ведь нужны твои негодяи и идиоты, иначе, чью породу ты будешь исправлять, – улыбнулась Таис. Эта улыбка, как ветерок, развеяла остатки его недовольства. Он положил свою ладонь ей на затылок, под теплые волосы, поцеловал мягкие губы.
– Знаешь историю Гесиода? Он до старости странствовал по Греции, желая научить людей справедливости, однако успеха не добился. Для того чтобы он продолжил свое благое дело, боги дали ему еще одну жизнь, молодость, а с ней и красоту. Она его и погубила. Хотя, нет, красота не губит, погубили люди – идиоты и негодяи, братья одной красотки, которая не смогла добиться его любви. Они убили великого поэта, который хотел улучшить мир и людей, и бросили в море, как собаку. Вот так… Он старался уговорами, а я – силой. Результат один – никакого, – в его голосе снова прозвучали горькие ноты.
– Как много ты знаешь, мой милый, – Таис попыталась увести его от грустных мыслей.
– Еще бы не знать. Меня шесть лет Аристотель нагружал знаниями, как баржу камнями. Лет в 13 родители решили, что я отбиваюсь от рук, и стали думать, на что бы я мог тратить свою неуемную энергию. Папа решил, что мне надо девку хорошую, мама возмутилась, что он хочет сделать из меня такого же кобеля, как он сам, – царь рассмеялся.
– Ты что, был при этом разговоре?
– Да. Так меня оригинально воспитывали. Сошлись на Аристотеле. Но я и его помучил. Я был правда ужасный, я это только сейчас понимаю. – Александр поднял глаза к небу. – Если я чего-то не понимал, например, в математике, я спрашивал, нет ли другого, королевского, пути объяснения, – Александр рассмеялся. – Ему это нравилось. И когда не понимал, и когда так говорил.
– Видимо, не часто случалось? – догадалась Таис.
Таис была рада, что он забыл о своем недавнем «разочаровании в людях» и вовсю иронизировал над собой.
– Да, это было большое везение. Мы нашли друг друга. Мне было интересно учиться, ему – учить. Сначала три года в Миезе, в нашей чудесной пещерной школе у священных источников, потом, когда надо было помогать отцу, – в Пелле. Иногда в уроках по политике принимали участие родители. Мне особенно запомнилась оценка демократии мудреца Анахарсиса – бывшего раба-скифа. Он удивлялся, что на народных собраниях предложения вносят люди умные, а их обсуждают и принимают люди глупые. Вот мы и вернулись к началу разговора, – усмехнулся Александр.
– Я хоть и воспитана в демократии, но не могу не согласиться…
– Да и в монархии не иначе: несмотря на то, что я сам вношу и сам принимаю, все равно приходится убеждать…
– …идиотов и негодяев, – закончила за него Таис.
– Недопустимо идти против требований времени, не замечать тех изменений, которые назрели в жизни. А еще лучше – опережать их. Но не зря говорят: если хочешь нажить врагов, попробуй что-то изменить. Люди инертны и не понимают того, что я уже понял. Потому-то и приходится убеждать или… заставлять. Ты права, что в демократии, что в монархии приходится иметь дело с одними и теми же людьми. Хотя в монархии есть свои преимущества. Политику в демократии, тому же Демосфену, приходится врать, что его предложение нужно в первую очередь народу, что для него на первом месте благо народа, а собственные амбиции… вообще ни на каком. Я же могу сказать, что то, что я хочу, в первую очередь нужно мне. Но мне важно благо народа, так как оно в конечном итоге – мое благо. Но немножко честней получается…
Он задержал взгляд на Таис: разделенные на прямой пробор и связанные в простой хвост волосы как черный шелк облегали ее головку и рассыпались в пышные волны, заканчивающиеся локонами. Ясные серые глаза нежно смотрели из-под длинных ресниц. «Странно, – подумал он совершенно не к месту, – с Гефестионом я мысленно всегда разговариваю, слышу его, а Таис – вижу…»
– Вот, к слову, – продолжил Александр, – любимый анекдот моего отца тоже про демократию: «В народном собрании идет суд черепков об изгнании Аристида Справедливого. (Великий афинский политик.) Один неграмотный гражданин, не зная Аристида в лицо, просит его написать собственное имя на остраконе. – Аристид пишет и спрашивает: „А ты знаешь Аристида?“ – „Нет, но уж больно надоело вечно слышать о нем – справедливый, да справедливый“.» Я ничего не имею против демократии, ты знаешь, я за многообразие и разнообразие во всем. Но опыт истории учит, что чего-то полезного и прогрессивного можно добиться только очень крепкой властью.
– Скажи, почему люди стремятся к власти? – спросила афинянка.
– Власть – это сила, возможность. Что может бессильный человек? – Ничего. Но, если ты хочешь совершить в жизни что-то важное, оставить в мире след, тебе нужны люди. А так как люди по собственной воле редко вершат великие дела, то нужно их вдохновить, показать путь. Для этого нужна власть. А она, как и все на земле, имеет хорошую и плохую стороны. Поэтому важно следить за тем, чтобы она, во-первых, служила добру и, во-вторых, не испортила тебя самого. Папа мой после Херонеи так возгордился собой, что приказал рабу трижды в день напоминать ему: «Ты только человек!» – Александр рассмеялся воспоминаниям. – Да, папа у меня был с юмором.
Он опять шутил, слава богам.
– А слава?
– Платон хорошо сказал о жажде славы: человек стремится избежать смерти, и лишь слава дает ему бессмертие. Какие ты мне сегодня вопросы задаешь! – усмехнулся он, потянул ее к себе и посадил на колени, лицом к лицу. – Слава – это любовь людей. А любому человек важно уважение и любовь современников и потомков. Если тебя поминают добрым словом, значит, ты не напрасно прожил жизнь. То есть, пока о человеке помнят – он жив.
– Все хотят славы и власти?
– Не знаю, не забывай, что я царь, и рассуждаю, как царь. Вот Калан, например, считал, что власть, слава – все это суета сует, и главное в жизни – найти внутренний покой, когда у тебя нет ни мыслей, ни желаний, и ты бесстрастно наблюдаешь мир и себя, ничего не оценивая. В такие моменты в человеке пробуждается божественное, и если человек в гармонии с собой, ему вообще ничего не надо. Что ж, каждый вправе думать так, как он хочет. Может быть, есть люди, которые хотят прожить жизнь безвестной серой мышью. – Александр улыбнулся. – А ты-то сама? Разве ты не хотела власти надо мной? Еще как хотела!
Они замолчали, испытывающе глядя друг другу в глаза.
– Значит, ты в моей власти? – улыбнулась Таис.
– С огромным удовольствием твой раб! – И он шутливо потянул ее за нос.
Таис убрала прядку волос Александру за ухо.
– Пора тебе меня стричь, – заметил он.
– Ой, не надо! Я так люблю твои локоны. Знаешь, «кудри делают любовника милее…»
– «…а разбойника страшнее», – закончил Александр. – Я сейчас уже привык, а в детстве ненавидел: чтобы распрямить кудри, надевал на мокрые волосы фригийскую шапку, а Ланика восхищалась: «Ну чем не Парис-Александр!» Я злился. Это я – Парис, я, который хотел быть Ахиллом. (Парис-Александр, виновник Троянской войны, украл Елену, убил Ахилла.)
– Сейчас не злишься, если я восхищаюсь твоей красотой?
– Кстати, новая легенда о моей неземной красоте, – оживился Александр. – Оказывается, я брею лицо, чтобы ничего не скрывало моей красоты! – Александр выразительно поднял бровь. – А не потому, чтобы ты не исцарапала о мою щетину свою нежную кожу.
– А мне нравится новая легенда. Есть в этом что-то… романтическое. А вот я еще хотела спросить…
– Имей совесть, – перебил он. – Сколько можно разговаривать. Подумай и о моих простых мужских потребностях… Ну, так что?
– Что ты скажешь про легенду о том, что твоя мать зачала тебя от божества?
– От божества, – уверенно кивнул Александр. – Ибо я был зачат в любви, а любовь обожествляет людей, разве не так? С таким объяснением легенды я согласен. А с другим? Отвечу словами великого Еврипида:
«…такого не помню, чтоб счастье венчало
рожденного девой от союза с бессмертным…»
(«Ион»).
А я человек счастливый, моя милая, ведь так же?
Позже Таис думала о том, что люди, щедро одаренные, особенные, выдающиеся люди, в какой-то степени обречены на одиночество. Избранным непросто найти достойное окружение. Гениальности трудно с посредственностью. Сам Александр любил людей необычных, не вписывающихся в привычные рамки, имеющих мужество жить по-другому, экстремальных, наделенных богами особенными талантами, таких, как Диоген или Калан. Он считал, что их надо поддерживать особо, так как людям обыкновенным легче добиться успеха, – они знают жизнь и людей, являясь органичной частью мира. Люди же необычные менее приспособлены к жизни, живя большей частью в своем особом мире. Но зато какой же это дар – иметь свой собственный мир! И как здорово, если тебя туда допускают!
Александр, глубоко осознавая несовершенство человеческой натуры, любил людей. Благородство его души заставляло его относиться к другим лучше, чем они того заслуживали. Он был строг к себе, но снисходителен к друзьям. Иногда, устав от человеческой глупости, эгоизма, подлости и неблагодарности, он переживал кризис, уходил от мира, в одиночестве испытывая боль своего умирания и возрождения. В менее серьезных случаях он ограничивался безобидным ворчанием по поводу «этих баранов». Жизнелюбие и убежденный оптимизм выручали его в трудные минуты. И еще: Таис считала, что большим везением Александра было то, что он уже по своему рождению и положению стоял надлюдьми, и с детства привык быть другим, повелевать и никому не подчиняться.
Флот прибыл в Сузиану, и Александр решил сам спуститься к Персидскому заливу, одновременно отослать большую часть армии с Гефестионом на север. По реке Эвлею Александр намеревался добраться до моря, по нему – до устья Тигра и уничтожить шлюзы и плотины, делавшие Тигр в его нижнем течении несудоходным. Затем он собирался подняться вверх по Тигру и соединиться с Гефестионом в районе города Описа.
В конце апреля они добрались до долгожданного моря! Насколько долгожданным и желанным оно было для Таис, она поняла, когда с радостным криком понеслась в его соленые объятия, слилась с ними и пробыла в них час, пока злой Александр самолично не вытащил ее оттуда после безрезультатных призывов с берега.
– Ты совсем голову потеряла?! Ты забыла, какая ты была больная и слабая? Я не забыл, – строго отчитывал он ее, но Таис, стуча зубами и дрожа всем телом, только хлопала счастливыми глазами. – Все в меру. Да-да, – подтвердил он упрямо, когда она удивленно распахнула глаза – уж кому говорить про меру, да только не ему. – Ты похожа на кошку, свалившуюся в бочку с дождевой водой, – наконец смягчился он.
Таис с энтузиазмом закивала и заскулила от радости, потому что говорить у нее не получалось – не слушался язык, все время попадая между челюстями. Александр на глазах у всех сам растер ее, укутал в покрывало, усадил к костру и не сводил подозрительных глаз.
– Ты ненормальная, апрель, вода холодная, зачем так перетягивать тетиву?
Благоразумия самого Александра хватило ненадолго, в последующие дни они оба проводили часы в воде. Море и солнце делали чудеса; казалось, с каждой минутой в Таис прибывали силы. Ее обнаженная фигура притягивала взгляды не только Александра. Да и немудрено: она была сама женственность, которая представляется в идеале и редко втречается воочию, видение художника и поэта, мечта любого мужчины, воплощенная в жизнь.
Таис была в своей стихии и счастлива. Видя ее счастье, Александр решил углубить его. Однажды поздним утром, когда она, потягиваясь, вышла из своего шатра, вместо лагеря Таис нашла пустынный берег. Она закричала, все поняв, и услышала смех Александра.
– Доброе утро, Пирра!
– Александр! – Она кинулась со слезами радости к нему на шею.
Так начались десять дней их полного, абсолютного счастья – они остались одни на земле! Александр устроил ей этот праздник, хотя поначалу у него были другие планы – работа, как всегда, бесконечная работа. Часть людей, получив от него задания, ушла по морю к устью Тигра, часть он раскидал по окрестностям. На внушительном расстоянии расставил посты, которые оградили их от нежелательных встреч.
В их дюнном царстве минуты и часы перестали играть роль, были только рассветы и закаты, рассветы и закаты, делившие время на день и ночь. Александр никуда не торопился, но и не тяготился праздностью и ничегонеделанием. В первый раз в жизни он жил другим ритмом, без цели и планов, просто так, как жилось. Он не знал, что так можно жить и был приятноудивлен тем, что такая жизнь ему нравится. Они заплывали на лодке далеко в море, ныряли за ракушками на обед, ловили рыбу на ужин, просто рассматривали жизнь моря сквозь толщу воды. Или проводили время на берегу, гуляли по окрестностям, собирали хворост для костра, не встречая на пути никого крупнее черепашек, мышек и ужей. Неужели это было то самое состояние, о котором ему толковал Калан? Просто наблюдать небо, игру волн, ленивое движение облаков, танец колышущейся травы. Быть и ничего более?
Они лежали на дюне подобно двум ящерицам, греющимся на солнце.
– Спасибо, что ты позаботился о том, что мы здесь одни – в нашем царстве роскоши, неги и покоя, – сказала Таис и поцеловала его пахнущий солнцем, запачканный песком локоть.
Александр перевел на нее свои разноцветные коричнево-синие глаза. Карие глаза встречались у каждого второго, синие – у каждого третьего. А такие – необыкновенные и неповторимые – только у него одного.
– В каких только местах, в каких, подчас, необычных условиях я тебя не любил, но не помню, чтоб я раньше при этом так «наедался» песком и солью. – Он рассмеялся.
– Главное, чтоб ты не пресытился мною.
– Ты не из тех женщин, которые насыщают, ты из тех, которые только усиливают голод, – усмехнулся он и перевернулся на спину. После своего ужасного ранения в Индии, он не мог долго лежать на груди. – В воду? – предложил он.
– Охладиться? Или смыть песок? – кокетливо поинтересовалась Таис.
– Мне песок с твоего тела, что амброзия для богов.
Их зубы ударились друг о друга, а вкус его поцелуя напомнил Таис вкус парного молока из детства, молока, пропитанного сладкими ароматами цветущего луга, где паслась бабушкина корова. Парное молоко, пахнущее лугом, луг, пахнущий чертополохом, цветами лимонного дерева и свежим деревенским утром, утро, пахнущее свободой, легкостью и радостью первой жизни маленькой Таис, – вкус святого и вечного детства. Вот так замыкался круг – его поцелуем.
– Ты знаешь, о чем я сейчас подумала? О парном молоке. И о корове.
– Есть хочешь?
– Нет, запах твоих губ напомнил мне…
– … корову? Хорошо, не козла, – рассмеялся Александр.
– Эй! – с укором начала Таис.
– Нет, нет, я тебя понял. Я знаю, о чем ты… – с каждой фразой он говорил все спокойней и медленней. – Я и сам это заметил, но боялся сравнить тебя с… коровой, – он снова рассмеялся.
– Александр, ты невыносим.
– Нет-нет, я знаю… Есть такие вещи, вдруг появляется картина перед глазами, что-то такое забытое и ушедшее, и диву даешься, что это был ты и твоя жизнь, что и этобыло в твоей жизни! Тогда – незначительное, а сейчас вдруг всплывает из глубины твоей памяти и облекается новым, глубинным смыслом, и ты понимаешь, что… Что? Что неправильно живешь? Что упустил главное? Что светлого будущего нет, а есть светлое прошлое? Что развития нет – его действительно нет… Ты же знаешь, я не люблю вспоминать… почему-то.
– А мне так хочется знать о тебе все. И то, что было до меня, что прошло.
– Прошло ли? Жизнь не проходит, она дополняется, накапливается, иногда наваливается тебе на плечи непосильным грузом. – Он опять усмехнулся, давая понять, что тема исчерпана. – Давай-ка, милая, пока мы здесь, – мы здесь. Начнем сначала: поцелуй меня…
Итак, они были там и были счастливы. Ровно десять дней – декаду, в конце которой Таис поняла, что Александру для полного счастья не хватает, помимо прочего, Гефестиона. Она догадалась об этом по тому, что он перестал смотреть только на нее и видеть только ее, куда бы ни смотрел. Он стал задумываться, взгляд его рассеивался, как сейчас, когда он глядел на заход солнца в голубое перламутровое море. Он думал о Гефестионе, о том, что соскучился по нему, и как было бы славно, если бы он был здесь и они вместе могли наблюдать это чудо природы.
– Зачем ты отправил его с армией? – спросила Таис безо всякого предисловия.
– Он сам захотел. – Александр не удивился, что Таис читает его мысли. – Ему наверное, хотелось побыть «хозяином». Насладиться положением самого-самого главного, и чтобы я – подальше. – Он усмехнулся иронично, но добродушно. – Пусть поиграет.
– Да, эта такая любимая мальчиками игра.
– Тебе все кажутся мальчиками? – Александр смотрел опять на нее и только на нее. Она задумалась.
– Ты – нет. И никогда не казался, даже когда был мальчиком. Мне наоборот казалось, что ты видишь меня насквозь и понимаешь вещи, мне недоступные.
– Это не так, но я рад, что производил на тебя это впечатление. Именно этого я и хотел. Это так иногда выручает – произвести нужное впечатление. – Он опять рассмеялся.
– Что сейчас хочет мой мальчик? Поиграть в мяч с другими мальчиками?
– Да, если ты не против.
– Я никогда не против того, чтобы тебе было хорошо.
В последние дни перед возвращением он стал отлучаться на несколько часов в ставку Неарха поговорить с ним и Онесекритом о предстоящих делах, поиграть в тригон или фенинд, поохотиться – захотелось мясного. Его натура – жадная до всего на свете, требовала действия, занятости, осуществления идей. Ему нужен был мир – шумный, запутанный, полный задач, беспрерывно возникающих и требующих своего разрешения. Ему нужны были его люди. А Таис? Его сладкая девочка? Но и мед от избытка сладок. Сладким не наешься. Сладкое и подается на сладкое, после еды, как последнее удовольствие вкуса.
Последней ночью Александр проснулся от ее рыданий.
– Что случилось?
– Это было наше самое хорошее время, лучше уже не будет, – плакала Таис.
– Да что ты такое говоришь?
– Лучше быть не может. И это уже в прошлом. Так хорошо не может быть еще раз.
– Не бойся, детка. Я обещаю тебе, у нас будет множество прекрасных времен.
– Никогда раньше не принадлежал ты мне одной – только мне и никому и ничему в мире.
– Я буду и впредь проводить время с тобой одной, раз тебе так хочется, только не убивайся. – Он испугался ее истерики. – Ведь ничего плохого не произошло, все хорошо.
– Ты любишь меня?
– Да, милая, да.
– Ты не тяготишься мною?
– Ну, что ты… Ты несправедлива ко мне. Я с ума схожу по тебе, боюсь…
– Боишься? Чего?
– Боюсь тебе не понравиться, сделать что-то не так, быть тебя недостойным, потому что ты… совершенна, безупречна…
Удивление ее было так велико, что она перестала плакать.
– Ты шутишь? – наконец испуганно спросила она.
Александр рассмеялся. И она тоже. Точно так он когда-то спросил ее: «Ты пошутила про Афины?» Так же испуганно, честно, не скрываясь за маской притворных чувств. Как давно это было и как хорошо, что это длится до сих пор. Он, наверное, прав, – ничего не проходит.
Да, жизнь не проходит, но она кончается…
– Спасибо за любовь, Александр. Спасибо за мою жизнь.
Она прижала его к своей груди, гладила по волосам: «Спи, мой милый…»
В раскрытый полог шатра Таис видела край звездного неба и падающую звезду, что показалось ей удивительным для этого времени года. Море размеренно, медленно и гулко катило массы воды, изгибая их волнами, и шум их казался олицетворением вечности, таким же, как бездонная чернота неба.
«Он будет вечно, и я буду любить его вечно, потому что ничего не проходит».
Они возвращались из своего сказочного путешествия по рукавам Тигра. Низовья Евфрата были илистыми и мелководными из-за того, что вода уходила по множеству каналов. На более полноводном, с высокими берегами Тигре Александр приказал уничтожить все шлюзы и плотины, построенные персами с той целью, чтобы флот врага не мог проникнуть в страну с моря. Александр обосновал свое решение коротко и вполне в своем духе: кто силен оружием, не нуждается в подобных хитростях. В этом был весь он, каким он был, и каким его любила Таис.
Афинянка была счастлива, что ей удалось устроить Александру хороший отдых, в котором он так нуждался. Он очень устал. Прошли 12 лет его царствования – напряженные годы утомительных и опасных походов, войн, битв, лишений, ранений, болезней. 12 лет борьбы с миром и собой, разрушения старого и созидание нового мира, преодоления всех пределов. Заботы, дела, груз ответственности, необходимость думать за всех, обо всех и обо всем, все предвидеть, устранять все препятствия, все подчинять своей воле – непрекращающаяся круговерть.
Конечно, он устал, еще как! Особенно это бросалось в глаза после Гидросии. Что там произошло? Никто не хотел не только говорить о ней, но даже слышать это ужасное слово. Хотелось забыть ее, как кошмарный сон. Птолемей, к примеру, не мог после Гидросии переносить запах благовоний, так они напоминали ему пустыню – по иронии судьбы, этот ад был наполнен ароматами мирры.
На короткое время Александр отвлекся от своих многочисленных забот, отдавшись во власть забот Таис. Это был действительно первый отпуск, когда они были одни. Раньше Александр просто поворачивался спиной ко всему миру и приходил к ней на ночь или на день, чтобы потом вернуться в свою жизнь и снова окунуться в нее с головой. На этот раз его жизнь одновременно в несколькихизмерениях перешла на время в одно, в то, которое он сам назвал «моя самая свободная жизнь с Таис», и его жизнью стала Таис. Они впервые пребывали наедине не в воображаемом, но в самом что ни на есть реальном мире. Им было хорошо вдвоем – спокойно, легко, сладко.
После окончания работ флотилия Александра возвращалась по полузаболоченным землям дельты с ее живописными озерами и болотами. По пути им часто встречались стада водяных буйволов, которые целый день проводили в неподвижности в воде. Мальчики-пастушки спасались от жары рядом со своими огромными рогатыми подопечными. Они смело забирались им на спины и ныряли в воду, крутя сальто в воздухе, звонко крича на чужом языке, гордо демонстрируя свои умения. Серьезные женщины, одетые в черные одежды, безмолвно переправлялись по залитым лугам и протокам на своих длинных лодках, ловко отталкиваясь от дна жердью. Вдали виднелись бедные деревни, застроенные типичными домами из камыша с округлыми крышами. У деревенского арыка толпились любопытные дети и худые животные. В часы заката на серо-зеленом фоне пальм поднимался дым очагов, в вечерней тишине лаяли собаки. Всюду шла жизнь: чужая, разная, возможно, счастливая, такая, какая есть.
На ночевку остановились в поместье с ухоженными финиковыми плантациями, сочной зеленью и цветущими деревьями, обязанными своей жизнью канацу – глубокому подземному колодцу с чистейшей водой. Таис так обрадовалась его зовущим потокам, что прямо в одежде бросилась в озерцо под фонтаном, бьющим из-под земли. Наплескавшись под полными понимания взглядами спутников, она заметила восхищенные черные глаза красивого молодого иранца, стоявшего за пальмой. Он тут же исчез, стоило Таис улыбнулась ему. Таис увидела его еще раз вечером, когда он прислуживал за столом. Угощали на настилах с деревянными резными спинками, типичными для этих жарких мест. Для прохлады их ставили над каналами, по которым протекала вода. Парень оказался сыном князька этого поместья. Он был одет в типичную для этих мест одежду – штаны и длинную свободную рубаху, на голове был намотан платок.
– Ты тоже должен так повязать голову, – обратилась Таис к Александру.
Нельзя сказать, что Таис сотни раз не видела подобных платков на иранцах, но эта мысль пришла ей почему-то только сейчас. Александр глянул на нее с интересом и ожиданием. Таис же подозвала стесняющегося парня и на своем ломаном персидском, а больше жестами, объяснила ему, что хочет знать секрет, как тот повязывает свой головной платок. Парень быстро глянул на отца, и по его подобострастно-напряженному лицу пробежал приказ: «Угождай госпоже, что бы она ни пожелала». Парень развязал платок, обнажив коротко остриженные волосы, и повязал его снова.
– Как тебя зовут? – ласково, чтобы приободрить сбитого с толку юношу, спросила Таис.
– Хейдар, царица, – ответил он, не подымая глаз.
Таис рассмеялась:
– Я не царица.
– Она больше, чем царица, она – богиня, – услышала она голос Александра, – Иштар, – прибавил он по-персидски, чтобы все поняли. Таис рассмеялась и отмахнулась.
Оазис при ближайшем рассмотрении был заселен массой обитателей: забавными полосатыми пальмовыми белочками, проворно взбиравшимися за финиками, совами – вечным напоминанием родных Афин, мангустами, которые здесь предпочитали змеям те же финики, бесчисленными поющими и щебечущими птичками, сверчками, не дававшими Таис спать полночи.
Но не только они лишали ее сна. Главный сверчок угомонился почти под утро. Небо на востоке посерело, в слабом свете проступили силуэты спящих пальм и кустов, воздух посвежел. Таис пошире откинула полог походного шатра, чтобы впустить прохладный воздух и слабый свет. Долго рассматривала спящего Александра – зрелище наипрекраснейшее, наиважнейшее и наилюбимейшее в ее жизни, – никакие другие красоты мира не оспаривали его первенства.
Он плохо дышал, даже постанывал во сне. Конечно, он никому не показывал, что раздробленное ребро причиняет ему постоянную боль. Но ночью, не будучи в своей власти, он ничего не мог скрыть от Таис и Гефестиона, вряд ли кто-то еще знал об этом. Таис тихонько поцеловала шрам на его груди. Как она могла еще помочь? Поцеловала след от раны на плече, полученной в Газе, шрам на бедре – со времен Исса, два шрама от ранений в Мараканде и Кирополе, еще два на другом бедре и на груди – это в войне с аспасиями, в начале индийского похода. Но самая свежая и тяжелая рана была им получена в сражении с маллами. Земля и боги, он едва не умер! Как он страдал тогда, а она только молилась – убейте, мучайте меня, только не его… Она с чувством, но осторожно, стараясь не разбудить, несколько раз поцеловала злополучный рубец.
К редким одиноким голосам птиц добавились новые, и образовался изумительный хор, поющий приветственный гимн светлому Гелиосу, новому дню и вечному продолжению жизни. У Таис сжалось сердце от осознания неповторимости и конечности, бренности этого момента. Она еще раз наклонилась к лицу Александра и поцеловала своим взглядом каждую его черточку. Она испытывала к нему не просто чувство всепоглащающей любви – восхищения, страсти, нежности. Новая грань присоединилась к этому богатому оттенками и тонами чувству, что-то сродни умилению, материнскому обожанию, которое испытывают молодые мамы к своим ненаглядным малышам. Ее собственные дети вызывали в ней разве что сотую долю того чувства, которое рождал в этот момент спящий Александр. Он был для нее всем на свете – возлюбленным, мужем, другом, отцом, а теперь и ребенком. «Видимо, я могу любить только его… Спасибо, судьба, что я могу его любить!!!» – в который раз подумала Таис, переполненная чувствами, которые искали своего выхода в слезах.
Она выбралась из палатки и медленно, оступаясь на незнакомых дорожках, пошла на шум к колодцу-фонтану – освежиться, попить и прийти в себя. Между кустами сверкнули огоньки-глаза, испугали ее и мгновенно исчезли. «Лисенок», – догадалась Таис, вспомнив пугливых ушастых лис, водившихся в этих краях.
– Стой, пароль, – услышала она приглушенный, но решительный окрик.
– Ой!.. Вчера был «Посейдон», а сегодня – не знаю, – честно призналась она.
