Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"

Автор книги: Ольга Эрлер

– У родителей? Бурная ругань в то время кончалась у них не менее бурной любовью…

– А с тобой как кончилось?

– Переупрямил всех. Отец извинился.

– А если бы не извинился?

– Я бы умер голодной смертью. У меня отец был умный, он знал, что меня надо сохранить для будущих подвигов, – пошутил Александр. – Надо признать, я ужасным ребенком был. Бабушка меня иначе, как «стихийное бедствие», не называла. Как я вообще не полным уродом вырос при таком противоречивом воспитании! Хотя, какая бы тоска из меня получилась, будь я послушным и рассудительным.

Со времен Исса прошло более полутора лет, за которые его армия, за вычетом мелких столкновений, не участвовала в крупных операциях. Царь прекрасно знал, насколько опасна праздность для морального духа армии и взаимоотношений людей, вынужденных жить скученно и бездеятельно долгое время. Он пытался бороться с этим. Он заставлял их разыгрывать сражения, устраивал спортивные состязания, привлекал к восстановлению города, заботился об их развлечениях. Самыми любимыми были театральные постановки – пошлые и разнузданные, вызывавшие грубый хохот, который был хорош уже тем, что высвобождал их эмоции и очищал души не хуже, чем утонченная трагедия.

Александр почти все время проводил в частях, лично наблюдая обучение армии, особенно новых контингентов и наемников; он требовал отличной выучки и железной дисциплины. Победы должны быть бескровными, гласила военная мудрость, а чтобы этого добиться, армия во всех отношениях должна превосходить противника. А так как царь считал, что лучший способ воспитания – личный пример, то и демонстрировал его своим солдатам. Его честолюбие не позволяло ему хоть в чем-то быть не на высоте, потому он стрелял, метал, рубил, колол, скакал, боролся с ними и перед ними и так замучил муштрой своих солдат, что те мечтали поскорее уйти на марш, разбить Дария и почить на лаврах.

Каждый день начинался прославлением богов, молитвой хранить его народ, послать удачу и успех его армии. С утра царь занимался вопросами правления, принимал послов и посетителей, обсуждал на совете текущие дела, диктовал деловые письма, приказы, просматривал донесения. Особенно тяжело ему было управляться с матерью Олимпиадой, которая жаловалась и интриговала против Антипатра, оставленного наместником в Македонии. Александр, писал ей часто и осыпал подарками, хотя иногда с горечью замечал, что мать требует слишком большой платы за те девять месяцев, которые она носила его в чреве. Отдыхал же он на охоте, которую любил и знал, и за чтением книг, которые любил и знал, на пирах. Будучи гостеприимным и щедрым человеком, он часто приглашал гостей на ужин или симпосион, причем не только друзей-соратников, но музыкантов, артистов, купцов, философов, персов, греков, македонцев, обсуждал меню и программу. Любил хорошее застолье, увлекательную беседу, любил посмеяться, устроить праздник жизни. Любил жить хорошо, и жил хорошо.

Иногда на пару дней он отлучался в Сидон или на юг, где Пердикка строил новые крепости-города, основное же время был на месте, так что Таис не могла нарадоваться на свою жизнь. Они много времени проводили вместе: гуляли по лугам, лесам, часто ездили к водопаду с небольшим чистым озерцом, навещали заветный храм Астарты-Афродиты, благодарили ее цветами и любовью за то, что она помогла им соединиться. «Никто никогда не любил богиню так, как я люблю тебя».

От лазутчиков и перебежчиков оба царя прекрасно знали о месторасположении и намерениях друг друга. Разведчики, наконец, сообщили, что Дарий собрал свою армию, и Александр начал готовиться к маршу. Поход через степи и пустыни в глубь персидской империи был назначен через полдекады, а первые части и саперы уже отправились в Дамаск. Саперы должны были навести понтоны на Евфрате у Тапсака, в 600 километрах от Тира.

«Прощайся с морем, – сказал Александр Таис, – неизвестно, когда ты увидишь его снова». Таис как-то сразу осознала серьезность его слов, и ей стало не по себе. Они покидали побережье внутреннего моря, так напоминавшего своими берегами родную Грецию, и шли в глубь Азии, в ее бескрайние степи, горы и каменистые пустыни – неизвестный, чужой, опасный край. Будет ли им сопутствовать удача? Получится ли у Александра разбить Дария? – Несомненно! Как сложится их жизнь на земле древней Месопотамии? Покорит ли она Таис так, как покорил своей магией Египет? Возможно ли повторение такого чуда?

Какая-то теплая меланхолия охватывала Таис, стоило ей вспомнить Александрию, сначала всю в разметках, потом в фундаментах, с быстро растущими стенами, позволяющими угадать ее будущий вид. Веселый город мечты возникал на глазах, как мираж в пустыне. Именно веселый город, что-то было в его атмосфере, что воодушевляло и раззадоривало людей. Как много она смеялась в то время! Какой-то прилив радости и хороших ожиданий охватил ее, да и всех. Вечера у костров – песни, шутки. Все – молодые, дружные, как одна семья. Как танцевала она с Леонидом смешной беотийский танец, когда надо было так высоко подпрыгнуть, чтобы перелететь через его плечо. Сначала она не верила, что это возможно, а потом распрыгалась, будто дрессированная обезьянка, к восторгу всех. А игры в фанты – они падали от смеха, когда Леоннату надо было кричать ишаком, а Марсию ползти змеей. Как они валяли дурака, невероятно.

Где еще на свете есть такое черное небо и такие яркие звезды? А этот шелест-шептание камыша на берегах Нила! Или этот особенный прозрачный свет и колышущийся воздух пустыни, создающий фантастические картины далеких всадников, морей и оазисов. Во всем ощущалось присутствие чего-то неповторимого, необыкновенного. И Александр – главный волшебник ее жизни…

Обо всем этом думала она, сидя на пустынном тирском берегу, ловя последние лучи заходящего солнца, любуясь серебристо-голубой рябью моря.

Подошел Леонид и долго стоял под деревом, за ее спиной. Таис сидела обнаженная, обняв колени и положив на них подбородок. Он любовался ее божественным загорелым телом, к которому он никогда больше не сможет прикоснуться, и тоже вспоминал Египет, их возвращение на корабле в Мемфис. Она тогда стояла на корме, опершись грудью на перила, и задумчиво наблюдала багрово-розовый закат, а он подошел к ней, принял ту же позу и выражение лица, и они, усмехаясь, переглядывались. Он был с ней наедине и счастлив украденным, урванным счастьем. Они много разговаривали в те дни, много хорошо молчали. Он смотрел на нее и не мог насмотреться, и иногда она, шутя, брала его лицо в свои руки и отворачивала в другую сторону.

 
Тяжело любви не ведать,
Тяжело любовь изведать,
Тяжелей всего не встретить
На любовь свою ответа…
 

Да, тяжело, но… У него осталось так много прекрасных воспоминаний: дождь в пустыне, ее умиление, когда они подсмотрели, как ежик пьет воду из лужи, детская радость, что ей удалось совсем близко увидеть белого лисенка с огромными смешными ушами. А ее досада и непередаваемая гримаска на лице, когда ее искусали клопы в расписанном фресками склепе древнего вельможи. И их совместные семейно-доверительные ужины, когда они говорили часами обо всем на свете и понимали друг друга с полуслова. Эти воспоминания принадлежали ему одному, это – его достояние и навсегда останется с ним. И это – немало. Этим можно быть счастливым, еще как!

– Не пугайся, – Леонид подошел сзади. – Ничего, что нарушил твой покой… уединение, – поправился он, так как покой нарушил не он, а Александр, Леонид это знал. А, может, он дал ей необходимый покой. И счастье, и все.

Таис вышла из своей задумчивости и медленно ему улыбнулась. Десятки чувств сменились на ее прелестном лице.

– Привет, садись…

Она поежилась от легкого ветра – красное солнце почти скрылось за горой – и накинула хитон. Его белая, слабого плетения ткань оттеняла блестящую загорелую кожу на плечах и груди, с которой она стряхивала высохший песок. Черные волосы были высоко заколоты, ветер норовил забросить выбившиеся прядки на лицо, и она тонкими пальцами укрепляла их в копне кудрей. Она была невыносимо хороша.

– На тебе знакомые серьги, – удивился Леонид.

– Да, твой подарок, я их не снимаю. Бывают такие «удачные приобретения».

– Ты не грустишь?

– Есть немножко. Приказано прощаться с морем. А любое прощание – это возможное прощание навсегда. Я размышляю над тем, как странно устроен человек. Он всегда сожалеет об ушедшем. Вот и меня посетило чувство ностальгии.

– По Афинам?

– По Египту.

– Не может быть! И я только что думал об этом, – удивился Леонид.

– Он нас заразил своей тайной. Жизнь течет, как вода. Жизнь и есть вечное движение, изменение. А иногда хочется, чтобы она остановилась.

– …застоялась и превратилась в болото.

– Ах, ну ты со своей иронией… Прямо, как Александр, – с укором сказала Таис. – Болото! – повторила она и рассмеялась, оценив шутку.

– Видимо, и я, и Александр неосознанно боимся твоей грусти и на всякий случай пытаемся ее преобразовать в какое-то более спокойное чувство.

– Какое своеобразное объяснение, – подняла брови Таис.

– Мы говорили об Александре… – напомнил Леонид.

– Да, есть о чем, – Таис легла к нему на колени, лицом к морю. Ее грудь округлилась и обнажилась в вырезе хитона.

– Ты любишь его?

– Конечно, есть за что! Я от него одно добро вижу. Ты разве нет?

– Конечно, я его люблю…

Он не договорил, Таис перебила его:

– За тот же Египет, кому «спасибо» сказать?

Леонид рассматривал ее бархатную щечку и нежный профиль, когда неожиданно раздался лай Периты и свист Александра.

– Привет, легок на помине, – спокойно и приветливо сказала Таис и отстранилась от норовящей лизнуть ее Периты. Александр цыкнул на собаку, и та вмиг послушалась.

– У тебя в ушах не звенело? Мы как раз говорили о тебе, какой ты хороший, – сказал Леонид.

– О! За глаза говорили хорошее?! Ну, тогда это любовь, и это серьезно. – Царь опустился на песок у ног Таис.

– Как охота? Поймал кого? – вяло спросила Таис.

– Поймал… Это в Египте можно было ловить руками. Но кое-что взял.

– Луком, соколом? – продолжила Таис.

– Нет, соколом хорошо в песках; на юге с Пердиккой мы хорошо поохотились с соколом.

– Значит, понравилось?

– Сокол вроде легкий поначалу, а как потаскаешь его полдня, рука отваливается. Кстати, тебя Геро разыскивала с… чуть не сказал «собакой», с Адонисом твоим.

– Что ты имеешь против моей собаки?

– Это не собака, а непонятный зверь. Особый. Испортила ты его, избаловала, – ответил Александр.

– Ах, – махнула рукой Таис, – у нас с тобой могут быть хоть на что-то разные взгляды? Он мне не для охоты, а для дома, для души…

– Но он же пес, и его натура требует собачьей жизни – охоты, крепкой руки.

– Ты хочешь сказать, что ты к Перите применял когда-то крепкую руку! – вскинула брови Таис.

– Она меня и так понимает, моя умная девочка.

– Умная девочка – это сейчас я или она? Почему ты меня называешь, как собаку?

– Я ее уже всегда так называл и если вдруг начну называть по-другому, то она не поймет и обидится, – усмехнулся Александр.

– А какая охота была самой лучшей для тебя? – поинтересовалась Таис.

– Ты на ней присутствовала, – Александр лег на ноги Таис так, как она лежала на коленях Леонида. Обращаясь к нему, Александр стал рассказывать:

– Она меня замучила. Только прицелюсь, а она: «Ой, не стреляй. Он такой славненький!» Это о кабане! Потом хорошего оленя подстрелили, огромный был, почти как «знатный». – Александр кивнул Таис. – Потом еще отлично было с Кратером на льва. Геракл убил Немезийского льва, ну и нам, пацанам, захотелось попытать счастья.

– Никак не меньше, как Гераклы, – вставила Таис.

– Бродили два дня, отчаялись, ничего нет. А потом пантера попалась, тоже «славненькая».

– Это в Пелле изображено на мозаике? – догадался Леонид.

– Ага, увековечили удовольствие, – ответил царь и припомнил, что ему пришлось вытерпеть от Гефестиона за эту охоту с Кратером.

– Я тоже мечтаю сделать мозаику. Вот в Пеллу Аравийскую ты меня не взял, – сказала Таис с укором.

– Во-первых, там еще до мозаик далеко, во-вторых, там песок, голо, тебе такой ландшафт надоест, еще насмотришься на него в Азии. А тут – море, будешь потом по нему вздыхать. Наслаждайся, пока возможно. Как, кстати, вода?

– Медуз нанесло.

– Да, ветер, – подтвердил Леонид.

– А что вы на лодке не поехали подальше?

– Да Леонид только что пришел, я одна была, – пояснила Таис.

– Одна среди медуз… Нет, – царь стал припоминать: – «одна среди подводных скал… ты, сидя на спине, держалась за шипы…» Не помню точно.

Таис приподнялась от удивления:

– Как ты вообще запомнил! Я когда-то один раз прочла это стихотворение, сто лет назад.

– Надо все хорошее помнить, – улыбнулся Александр и прибавил, как считалочку: – Плохое забывать, ошибки прощать.

– Сегодня какой-то ностальгический день, – удивилась Таис. – Я хочу вспомнить: «Наверное тебя принес морской конек…»

– «Дельфин или морской конек», – уточнил Александр.

Таис согласно кивнула:

– «Ты, сидя между крыл, держалась за шипы, за рыбьи острия колючей гривы…» Так было. – Она улыбнулась рассеянно. – Но как давно было, даже не в прошлой жизни, а в какой-то древней-предревней. Да и было ли это вообще? Да, он был очень талантлив. Он есть, почему был, он где-то есть… Странно все это.

Леонид не понимал, о чем речь, но ему нравилось наблюдать за ними.

– И я люблю Менандра. Мы были бы друзьями? – неожиданно спросил Александр.

– Нет, – честно призналась Таис, вспомнив, как Менандр в Афинах на вопрос, как ему показался царевич Александр, холодно ответил: «Хорош».

– О чем вообще речь? – нарушил Леонид установившееся молчание.

– Таис в ранней юности была его музой и вдохновляла на создание шедевров любовной лирики, – объяснил Александр.

– Откуда ты знаешь, что это шедевры? Ты ни Менандра, ни его стихов той поры не знаешь. – Таис была несколько смущена.

– Но я тебя знаю. Ты в состоянии из любого сделать Орфея, – рассмеялся Александр.

На это нечего было возразить.

– Хорошо, я вам почитаю немного из того времени, – сказала Таис, но, немного подумав, засомневалась, – о, это очень личное, мне неудобно, это чужое и обо мне! Хотя… Вот это:

 
Твои рисунки неземные,
Твои холсты. Они как ты.
На них – нигде не росшие цветы.
Их нет нигде,
Лишь под твоей рукою, вот тут —
На голубом холсте они растут.
И мы нигде. Где океан? Нигде.
Ни в озере, ни в сказочном саду
Таких цветов, как эти,
Не найду – нигде на свете,
Но они растут на синей нарисованной воде.
Как ты и я – вот рядом, вот нигде!
 

Повисла тишина. Что-то изменилось в воздухе. У Александра и Леонида было одинаковое выражение лиц. Море рябилось. Александр усмехнулся задумчиво:

– Я понимаю твою радость, что он сейчас пишет Сатаровы драмы. Надо его от души поздравить.

– Его счастье, что свои чувства он может выразить в словах, делает из одной действительности другую, – дополнил Леонид.

Таис переводила скептический взгляд с одного на другого, удивлялась мужской солидарности, покачала головой, фыркнула и решила, что всем пора в воду – освежиться.

Другой берег, другой ветер, другая жизнь, другая Таис.

Александр задумчиво смотрел на море: «Что может быть лучше раздумий в вечерних сумерках? – Купание в вечерних сумерках!» – ответил он сам себе и пошел-таки в воду.

Леонид присоединился к нему, а Таис лежала на остывающем песке, наблюдала, как они дурачатся в воде и понимала, что, несмотря на то что она сейчас несомненно и всей душой наслаждается этим моментом, осознавая его прелесть и уникальность, это не спасет ее от того, что наступит время, когда она с еще большей истомой и меланхолией в сердце будет вспоминать, любить и оплакивать этот финикийский летний вечер еще сильнее, чем сейчас.

В тот же день поздно вечером Александр, наконец, дошел до разбора накопившихся бумаг, собираясь посвятить этому мерзкому делу полночи, и был немало удивлен и встревожен, когда охранник подал ему странную записку от Таис «Если я не буду помехой, позволь мне к тебе». Он тут же вышел в коридор; Таис, потерянная и несчастная, виновато стояла в полумраке приемной. Александр подождал, пока охранник выйдет, быстро взял ее за руку, втянул в свою комнату и строго спросил: «Что случилось?» Она свела брови и молчала, опустив глаза. Он встряхнул ее за плечи и нетерпеливо повторил свой вопрос.

– Я так соскучилась по тебе, – выдавила она из себя, нос ее натянулся, и слезы брызнули из глаз, как по команде. – Мне так надо было тебя видеть, – еле выговорила она и зарыдав, упала ему на грудь.

– Клянусь Зевсом, как ты меня напугала! Тихо-тихо. Ничего не произошло, я с тобой. – Он обнял ее крепко-прекрепко, оградив от всех опасностей и несчастий.

– Мне так стыдно… – прошептала она.

Александр поднял ее лицо и долго всматривался в ее глаза, качал головой, целовал ее. «Открой глаза, – говорил он ей, и она открывала, пока могла. – Я хочу видеть тебя». Если она не могла открыть глаза, он тихонько встряхивал ее, целовал снова, зубами ударяясь о ее зубы. «Я выпью твой стыд, твой страх, его уже нет. – Он снова встряхивал ее: – Тебе хорошо?» – «Да. Александр…»

– Тебе нечего бояться, нечего стесняться. Нет ничего важнее, чем ты. И у тебя нет причин чувствовать себя несчастной.

– Нет причин, – повторяла она за ним, как в тумане.

– Ты же знаешь, как я тебя люблю.

– Меня такая тоска взяла, когда ты скрылся в темноте, так сердце сжалось…

– Это нервы, от солнца, все хорошо.

– Все хорошо, – повторила она.

Ее тело было каким-то другим – нервным, скованным, и он ласкал ее до тех пор, пока слезы напряжения не сменились слезами освобождения от него. Александр сразился и изгнал злого духа, который завладел ее телом, пугал и мучил ее душу. Таис еще изредка всхлипывала, последние редкие судороги рыданий проходили по ее телу. Она походила на ребенка, приходящего в себя после истерики, и Александр всматривался в ее грустное лицо, закрытые веки, опухший рот. Он осторожно вытер слезы с ее лица, и она поцеловала его руку.

– Тебе лучше? – нежно спросил он.

Она вздохнула утвердительно. Александр подумал, что любит ее ужасно, и это… ужасно. Два разных, чужих человека встречаются волей судьбы, потом что-то непонятное происходит с ними, и они становятся родными, не могут друг без друга, и жизнь превращается в сплошную тревогу, горячку, жажду, которую невозможно утолить, в пожар, который невозможно потушить. И этот постоянный страх и забота, чтобы другому было хорошо, радостно, спокойно. А если эту муку убрать, человек умирает. Просто какое-то сумасшествие, но как оно сладостно, как прекрасно!

– Почему ты такая другая в последние дни, что тебя беспокоит?

Таис виновато пожала плечами.

– Ты меня искусала всего, исцарапала.

– Извини.

Они обменялись взглядами, улыбнулись друг другу и в один голос рассмеялись: «Это от солнца».

– Я отняла у тебя целый час, ты хотел работать…

– Не отняла… Ты мне его подарила. Пожалуйста, не уходи.

Они почти никогда не возвращались в прошлое, в то время, когда они были рядом, но не вместе, и не предавались воспоминаниям. Но иногда его интонация или слово вызывали в ней воспоминание, ассоциацию, как сейчас. Его «не уходи» напомнило ей «полечи меня еще раз», когда он болел, лежал в горячке, и Таис остужала его горящий лоб далеко не ледяными поцелуями. Сейчас она может целовать его, сколько захочет. – «Спасибо, боги, за мою жизнь!»

– Александр…

– Да? – Он наклонился над ней, улыбаясь.

– Александр, я люблю тебя.

Улыбка его сменилась на миг растерянностью, которую Таис сейчас умела понимать правильно, потом опять появилась, конечно, ее следовало ожидать, как и шутливый ответ: «Повезло же мне». Они рассматривали друг друга лучистыми, светящимися счастьем и любовью глазами. Как хорошо делиться своей радостью, обмениваться любовью, отдавать свою нежность, которой ты переполнен. Так цветок дарит свой аромат – радостно и просто. Ни за что. От избытка. Не ожидая ничего взамен. Любовь – как аромат цветка. Аромат любви… Запах счастья. Запах Александра.

– Так ли легко тебе и хорошо, как мне, любимый?

– Да, я весь легкий, как будто прозрачный, без желаний и забот [21]21
  И. Ефремов. «Таис Афинская».


[Закрыть].

– …без желаний и забот?

– Все мои желания сбылись и сбываются каждую минуту, и ничего меня не заботит, мне хорошо, как мне бывает хорошо только с тобой.

– Ты такой легкий, будто способен взлететь?

– Я уж лечу давно, – улыбнулся Александр.

– И прозрачный?

– Потому что мне нечего скрывать, я чист, открыт для тебя.

– Я всегда знала, что ты чист и высок.

Таис вспомнила их с Геро давний разговор об этом, и ее голос прозвучал так важно, что Александр заинтересованно скосил глаза и рассмеялся: «Ты смешная». Это означало на его языке: «Я люблю тебя».

На рассвете его разбудили птицы. Он подошел к окну. Из сада веяло свежей прохладой, ароматами цветущего жасмина, небо быстро светлело, но заходящая оранжевая луна еще виднелась на небе – непривычного цвета и с непривычной стороны. Тишину и покой спящего мира нарушали только голоса птиц, и Александр один поприветствовал спящий мир улыбкой.

А это чудо из чудес еще полностью в объятиях Гипноса, спит, само олицетворение покоя. Александр подумал, что если младенцы связаны с матерью пуповиной, то он связан с ней корабельным канатом в руку толщиной, который не разрубит никакой топор и не порвет никакая буря. Он даже посмотрел при этом на свою руку, какой толщины канат он имеет в виду, и усмехнулся своей глупости. Потом озадаченно подумал о том, что надо больше сдерживаться в своих страстях и не замучить ее своею любовью. Желать ее все время – дело напряженное, но как ее не желать? Он пробовал переключиться на других женщин, но быстро понял, что это ведет к обратному результату. Как мог Гефестион сказать, что он к ней привыкнет? После полутора лет дурацкого воздержания, избегания, притворства он так настрадался, что не может наверстать упущенное. Некоторые умники говорят, что любовь длится в лучшем случае полгода, затем наступает проза жизни. – Это не про них. Другие утверждают, что любовь – болезнь, которая со временем только усугубляется. Нет, болезнью было мучить ее и себя. «О, боги, сделайте так, чтобы она простила мне это когда-нибудь».

Какое чудо, что судьба одарила его счастьем знать и любить ее и быть любимым ею! И она – чудо, неизвестно откуда взявшееся на этой земле. Кто она? Не зря и Менандр ломал себе голову над этим. Почему она совершенна, безупречна? Он лег к ней, и она в полусне стала целовать его. Как замечательно засыпать в любви и просыпаться в любви, заканчивать и начинать свой день любовью. Только бы боги не позавидовали и не разрушили их неземного счастья. За все ведь, говорят, надо платить, все требует своего трибута. Пусть нам покровительствует судьба!

– По-жа-луй-ста…

На закате следующего дня они сидели с избранными друзьями у моря на их излюбленном месте и наслаждались последними спокойными днями перед походом в неизвестность. Таис отказалась от еды, ушла от всех и сидела одна у самой кромки моря. Александр ревновал ее к морю. «О чем она думает?»

– Таис, уйди с солнца, – позвал он, но она только кивнула, не оборачиваясь. «Что я несу? Какое солнце?» – с досадой подумал Александр, взглянув на длинные тени на песке.

Геро победоносно рассмеялась, она обыграла всех мужчин в кости.

– Что-то тут нечисто, – возмутился Неарх, – шесть «Афродит» (лучший бросок) подряд! Что-то я не припомню, чтоб такое кому-то удавалось.

Геро только выразительно подняла бровь, не опускаясь до комментариев.

– Мне один раз выпало пять «собак». Это мой печальный рекорд, – признался Птолемей.

– Еще одна игра, моя красавица, другими астрагалами! – Неарх не мог успокоить задетое самолюбие.

Птолемей и Гефестион лениво обсуждали достоинства иранского потника по сравнению со спартанским. Сытый Кратер был доволен всем в жизни, кроме нагревшегося вина, о чем громко оповестил всех. Леонид не принимал участия в игре «все против Геро», лишь наблюдал за игровыми страстями. Он думал о том, что при Таис Александр становится другим со всеми, и отношение окружающих к нему тоже невольно меняется. Несмотря на дружелюбие и демократический тон Александра, между ним и его друзьями-гетайрами не было и не могло быть равенства даже вне службы. Царь для всех оставался царем-повелителем всегда, в том числе в непринужденной обстановке свободного времени. Но стоило появиться Таис, происходило маленькое чудо: барьеры в сознании разрушались, и всем хотелось быть просто друзьями, без оглядки на чины и положение, а Александр воспринимался – как бы это сказать? – как старший брат, самый важный, уважаемый, но не противостоящий остальным.

Александр же хотел видеть Таис близко и слышать ее голос. Он сам не замечал, как мало отличается от капризного ребенка, требующего любимую игрушку. Он опять позвал ее:

– Почему не слушаешься с первого раза? Солнце тебе не на пользу. И не ела ничего целый день. Смотри, какая худая стала, вместо живота – яма.

– Я всегда такая была, – буркнула подошедшая Таис без особой игривости.

– Неправда, раньше была ладная-справная (Александр иногда вставлял ради шутки македонские словечки в свою речь), пухляшка.

– Я – пухляшка? Ты меня с кем-то спутал.

– Я на других женщин не смотрю и ни с кем тебя не путаю.

– Когда это? Гефестион, я раньше была толще?

– Да, в Эфесе, – подтвердил Гефестион. Они разыгрывали ее на пару. – Круглее, конечно, не как беременная на сносях, но в теле, – прибавил Гефестион.

Вдруг Таис вмигпобледнела как полотно.

– Не злись, мы шутим, – сказал Александр. – Но слушайся меня с первого раза и не возражай, ты подаешь дурной пример моим орлам. – Он перешел на ироничный тон. – Вообрази, они перестанут меня слушать. Я – им, а они мне: «Да пошел ты…» А? Как тебе такая картина?

– Ну не так уж глупы твои орлы. Они же не самоубийцы, – ответила Таис рассеянно Птолемей озабоченно взглянул на нее.

– Значит, не так уж глупы, но глуповаты? – продолжал Александр.

– Это я тут единственная глупая, что связалась с вами, – оборвала она неожиданно для всех.

Все оторопели. А Александр с изумлением воскликнул:

– Таинька?! Я тебя первый раз злой вижу!

– Дайте мне быть злой! – Она резко поднялась.

Птолемей попытался ее образумить: «Таис, ты что?»

– Я должна быть всегда хорошей! Всегда! И только хорошей… И ну вас всех! – воскликнула она почти со слезами в голосе. – Проживу одна. – Она обиженно отвернулась и быстро пошла прочь.

Это было странно, смешно и непонятно. «О-о!» – только и смог сказать Александр, и развел руками в знак того, что он ничего не понял, как и все остальные, и это было написано на их лицах. Геро вмешалась:

– Ну что ты, действительно, не в настроении человек.

– А что я такого сказал?! – произнес он эту типично мужскую фразу и посмотрел на нее глазами невиннейшего ребенка.

– Ну, иди следом, что сидишь, иди выясняй! – Геро даже подтолкнула его.

Александр пошел догонять Таис, а компания наблюдала развитие событий издалека. Таис выворачивалась и убегала от него, потом они сели на песок и разговаривали долго, пока не село солнце.

– …То-то ты нервная такая была вчера. Теперь все понятно стало, – Александр закрыл глаза, и по его лицу пробежала гримаса страдания, как при зубной боли.

Таис молчала, потрясенная своим открытием.

– Мне очень жаль, детка, мне так жаль…

Это был приговор. Хотя Таис знала, что он будет таким, понимала, что он не может быть другим, он ранил ее – как же быстро он это сказал!

– А я-то думал, солнце. А солнце – это я, идиот! Девочка моя родная, мне очень жаль… – Он сжал ее руку и смотрел на ее опущенные ресницы с жалким видом побитой собаки.

Таис с тяжелым вздохом наконец подняла глаза на Александра, сокрушенно качавшего головой: «Я так виноват, мало я тебе гадостей сделал…»

– Ты мне делал хорошо, – медленно проговорила Таис. – Я сейчас даже знаю, когда это произошло. На водопаде. Среди лилий. Я почувствовала тогда что-то… необыкновенное. Я почувствовала что-то и вот теперь знаю, что.

– Я ничего не почувствовал. Я голову теряю, когда я с тобой. Мозги последние отшибает.

– Александр, ничего не должно было произойти, и если произошло, это не твоя вина. Прекрати. – Она замолчала на время. – Сейчас я приду в себя… Но до чего глупо, до чего обидно… – Она заплакала. – Я так сильно тебя люблю, что зачинаю вопреки самой сильной отраве, которая только есть.

– Радость моя, ты знаешь, если бы я… Если бы я, – начал он снова, – имел другую жизнь, я бы жил с тобой тихо и счастливо где-нибудь на берегу моря, пас волов, ловил сетью рыбу, и день и ночь делал тебе детей – таких же прелестных, как ты… – Он горько усмехался и сжимал ее пальцы. – Но ведь мы с тобой и в этойжизни счастливы, не так?

– Да, конечно, мы счастливы с тобой в этой жизни, – повторила она и внимательно слушала свой голос. – Просто… я немножко обрадовалась.

– Я тоже немножко обрадовался.

Таис закрыла глаза, и слезы в три ручья потекли по ее щекам.

– Я все понимаю, я сейчас успокоюсь, все правильно. – Она предупредила его движение к ней и примирительным жестом выставила руку вперед. Она знала все, что ей мог сказать Александр, она знала, как он готов изничтожить себя. – Я сейчас успокоюсь, я уже спокойна… Просто все так неожиданно, глупо выяснилось, выбило меня из колеи. Все правильно.

Он все же обнял ее, и на секунду она отдала ему свой дух.

«Если это случится еще раз… не надо ему знать, он так беспощаден к себе. Да, он безжалостен, но прежде всего к себе. Все это, милая Таис, дело житейское. Это – житейское дело. Не надо возводить его в ранг судьбоносных, вселенских событий».

Для убедительности она поцеловала его в губы.

– Ты меня правда не ненавидишь? – спросил он с тем неподражаемым выражением, как когда-то: «Ты пошутила про Афины?»

– Я тебя о-бо-жа-ю!!! – искренне улыбнулась она ему и получила в ответ такую улыбку, от которой можно было зачать еще раз.

На следующий день Таис принесли от Александра записку следующего содержания: «Я решил, что мне необходимо обуздать свою неуемную похотливость, сравнимую разве что с похотливостью кентавров. Я решил наказать себя и не видеть тебя так часто, пока не научусь себя вести».

Ну, замечательно! Этого еще не хватало. Таис поняла, что одинокие ночные рассуждения явно повредили здравому рассудку Александра, и ответила ему следующим: «Этим ты накажешь меня. Разве я заслужила наказание? Если ты не придешь сегодня вечером на наше место, я обижусь навсегда и уйду к другому».

Он ждал ее на их месте – маленькой полянке, как ковром устланной мхом и травой, поросшей ромашками, кашкой, чертополохом, нежно-сладкий запах которого так любила Таис, и огромными цветущими кустами конопли, запах которой любил Александр. Над фиолетовыми цветами-пушками чертополоха кружили шмели и бабочки. Такая мирная картина летнего дня – маленький островок солнца и тепла посреди тенистого, прохладного леса, неподалеку от злополучного озерца с небольшим водопадом, где все произошло. Почему он называл озеро злополучным? При чем тут озеро? Это очень хорошее озеро, и все, что там произошло, было очень хорошо.