Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"

Автор книги: Ольга Эрлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)

– Я думал, что люблю видеть тебя усталой, с опухшими глазами, растрепанную, нахмуренную, – чтобы хоть что-то в тебе было несовершенно. Твое совершенство выбивало меня из седла, сводило с ума. Мне казалось, такого не может быть.

Таис открыла рот от удивления, а Александр посмотрел вдаль, на сочную зеленую траву, на ивы у воды. Эти зеленые своды… Он вздохнул тяжелее, чем хотелось, и перевел взгляд на Таис:

– Ты меня никогда не подводила и не разочаровывала. Гефестион прав, я большей частью развлекал себя сам. Ставил новые задачи, брал новую высоту, потому что повторение уже не удовлетворяло меня. Не волновало мою кровь. Придумывал, что бы меня порадовало, и делал это. Хочу в Египет, хочу в Индию. – Пожалуйста, Александр. Люблю горы, их удивительный воздух, простор и величие; люблю стоять на вершине, где достаточно поднять руку, чтобы коснуться неба. Люблю смотреть на мир под своими ногами и чувствовать себя богу равным – пожалуйста, Александр. Ах, скала Аорн! Никто не мог взять ее, даже Дионис, мой любимый ненавистный Дионис! Переплюну Диониса, это сделает меня счастливым, – он замолчал, застыл снова, подумав про себя: «Парменион всю жизнь думал, что я борюсь с тенью отца, а я боролся с соперниками посерьезней – с божественными тенями Геракла и Диониса…»

– Говори, говори дальше, Александр.

– Ты одна была и осталась для меня вечно желанной, неразгаданной тайной. Радовала меня собою… Но как же я тебя помучил!

– Ну, что ты! – воскликнула она. Ее очень смущало, что он говорил большей частью в прошедшем времени. – Я счастлива, если ты счастлив. Мир велик и ждет тебя. Мы поплывем на юг, на восток, к новым горизонтам, к новым берегам, куда захочешь. Мы будем двигаться дальше и дальше…

Таис когда-то, во время их первого пребывания в Вавилоне, просила Александра отпустить зверей из вавилонского зверинца на волю, а он объяснил ей, что они погибнут там, привыкнув к неволе. Да, иногда лучше ничего не менять, даже если жизнь кажется ошибкой. Надо продолжать все, как было, надо… двигаться в новый поход. Вот так все оказалось.

И Александру независимо от нее подумалось почти то же. «Я, видимо, человек-факел. Огонь – моя стихия, гореть – моя жизнь. Бегу, охваченный огнем, ветер сбивает его, остужает меня, и мне легче. Мне нельзя останавливаться. А Таис – вода… Она заливает этот огонь, потому мне с ней хорошо».

– Знаешь, у фараона – то есть у меня, есть знак власти – Анк. Он якобы дает жизненную энергию. Неплохо было бы. Подержал и наполнился новой энергией.

– Ты в это не веришь? – спросила Таис.

– Верю, если надо… – неопределенно сказал царь и опять задумался о своем.

Таис смущало то, что в последнее время она стала испытывать к Египту двойственные чувства. Если раньше он был страной ее мечты, то сейчас мысль о нем почему-то пугала ее, – она как будто начала предчувствовать его особую, замыкающую, неотвратимую роль. «В моей жизни все решено», – сказал он тогда, и эти слова отпечатались огненными буквами в ее душе.

– Тебя что-то беспокоит? – напрямую спросила Таис.

– Проклятые мысли в голове – сами возникают, не поддаваясь контролю. – Он помотал головой, пытаясь прогнать их. – Что за глупая особенность сожалеть о том, чего нет, и совершенно не замечать то прекрасное, что есть? Ведь есть же, есть.

Рой мыслей вытолкнул очередное воспоминание – странные слова отца. Отец, этот оптимист и жизнелюб, как-то обронил их без всякой связи с темой разговора. Случилось это накануне его женитьбы на Клеопатре. Она сначала вешалась на Александра, но, ничего не добившись, переключилась на Филиппа. Сейчас Александр был рад, что тогда и не поведал отцу об этом – молодость так же глупа, как жестока. «В жизни взрослого человека мало радости», – вот что сказал Филипп. Почему Александр так запомнил эту фразу? Ведь он никогда не соглашался с отцом, потому что его собственная жизнь становилась с годами только счастливее. Но лишь до той поры, пока не умер Гефестион. С его уходом жизнь не просто стала невыносимой, она испарилась вмиг, оставив вместо себя одно горе.

– Извини, милая, я что-то не очень весел. – Александр вышел из задумчивости и виновато взглянул на Таис. – Поцелуй меня…

Таис стала целовать его «больные места» – глаза, грустные-прегрустные, лоб, напряженный от навязчивых раздумий. Он действительно не мог расслабиться и успокоиться, и это так изводило его! «Я буду не я, если не смогу справиться с проклятым „роем“. Пусть лучше он думает обо мне, и пусть эти мысли будут ему приятны».

– Как тростник шумит, как будто сотни свирелей поют. Какой хороший день. Хорошо, что мы здесь, Александр.

– Если бы еще не комары, – усмехнулся намного спокойнее Александр. – Зато мы с Неархом хорошо поохотились утром – устроим сегодня славный утиный ужин.

– И все же одного я не поняла: почему я должна быть растрепанной?

…Доброе солнце грело, шелестел камыш, посвистывали птицы, им писком отвечали птенцы. Изредка ныряющие в воду лягушки или пролетающие шмели нарушали тихую, убаюкивающую музыку теплого майского полудня. Где-то в лесу пел сладкозвучный соловей. Таис, расслабленная ласками солнца и Александра, лежала на дурманящей своей свежестью траве, глядела в синее небо или в синие глаза Александра и со сладкой истомой в сердце и слезами счастья на глазах понимала, что время остановилось, мир замер, наступила вечность.

– Хорошо тебе, девочка?..

– Да…

* * *

– Хорошая охота, птицы много, но не так, как в Индии, – заметил Неарх, закончив свою утку и запив ее вином. – Помнишь эти деревья, буквально облепленные белыми пеликанами? А гомон! Собственного голоса не слышно.

– Да, это было приблизительно в это же время три года назад, – подтвердил Александр.

– А два года назад мы были в дельте Инда. Помните этих флегматичных крокодилов? – улыбнулась Геро.

– Да, Калан еще ноги Таис массировал, – вставил Неарх.

– А Гефестион говорит: «Губа не дура у аскета. Знал, чьи ноги взять. Сорок лет воздержания в лесу в нем мужика не убили», – рассмеялась Геро, а за ней все. – В Индии мне нравилось, как их конники украшали лошадей… – добавила Геро.

– … да, надевали им шапки со слоновьими хоботами, – договорил за нее Неарх. – Индусы помешаны на слонах.

– И все любят украшать, любят цветы. Все у них такое яркое, сочное, пряное, – кивнула Геро.

– В Согдиане тоже, – заметила Таис.

– В Согдиане мы были шесть лет назад. Сидели за полисадами и носа не казали из лагеря, – отозвалась Геро, – зато наелись дынь и арбузов на жизнь вперед.

– И ни один праздник у них не обходился без канатоходцев. Но какая у них противная музыка – эти воющие трубы до земли! А дыни там были что надо. И груши, и персики, – согласился Неарх.

Таис и Александр переглянулись. У них были свои ассоциации с персиками и их нектаром.

– Странно, я в последнее время часто вспоминаю детство, что-то неважное, давно забытое: глиняная лошадка без ноги – моя любимая игрушка, головастики в реке, из которой я пил, невзирая на запрет… Или себя в 13–14 лет. Школу в лесу, родники, заросшие цветущей мятой в человеческий рост, озеро с зелеными сводами… А какой ты была в 14 лет, Таис? – спросил Александр.

– Меня не было. Моя жизнь началась в Эфесе, в двадцать один, – не задумываясь, ответила она.

Повисла тишина. Не тягостная, неловкая, нет. Другая… Тишина вечности? Настоящего, самого главного, которое всегда грустно? Александр улыбнулся, и жизнь пошла дальше.

Когда подстреленные утки были съедены, рассказы рассказаны, песни спеты, гости обслужены и выпровожены, а лилии уже в одиночестве плавали в ванне, Александр начал разговор, к которому подбирался в последнее время.

– Детка, у меня к тебе просьба.

– Все, что угодно, – беспечно отозвалась Таис.

– Пообещай мне, что ты ее выполнишь.

– Конечно, выполню, милый. – Она улыбалась в свете свечей и гладила его лицо.

– Это очень серьезно, поклянись мне.

– Клянусь.

– Поклянись мною.

Улыбка сошла с лица Таис, а в глазах появились растерянность и вопрос.

– Мне это очень важно, поклянись, – настаивал Александр.

– Да, я клянусь, раз тебе это важно… Я все сделаю для тебя, ты же знаешь.

– Хорошо, – тихо сказал Александр, смерив ее долгим пристальным взглядом, – ты с собой ничего не сделаешь, если я умру. Ты останешься жить!

– Ах! – вскрикнула она. – Александр! – Таис замотала головой в ужасе.

– Ты пообещала…

– Александр!

– Тише-тише-тише. – Он поймал ее и прижал к себе.

Она в совершеннейшей панике только повторяла: «Александр…»

– Детка, мне это очень-очень важно, – настойчиво внушал ей Александр, но она вырывалась и мотала головой. Он сжал ее крепко за плечи, встряхнул. – Смотри мне в глаза. Я хочу, чтобы ты жила и была счастлива, – начал он, но Таис опять забеспокоилась, и он снова встряхнул ее. Таис застонала и уронила голову. Он обнял ее и зашептал: – Я так хочу, мне это очень важно. Ты поклялась, не подведи меня. Ты ничего с собой не сделаешь! Хорошо… – уступил он, – пять лет. Пять лет! Детка, мне это очень важно. Будь же умницей. Не думай об этом сейчас…

Таис оторвала голову и посмотрела ему в глаза:

– А если ты ошибаешься?! Ты распоряжаешься моею жизнью и теперь хочешь распорядиться моею смертью.

– А разве я плохо распорядился твоею жизнью? – справедливо возразил он. – И разве ты сама не распорядилась моею смертью? Ради кого я остался жить? Только ради тебя, родная моя, потому, что я тебя люблю. Вот и ты живи ради меня, – с чувством, но настойчиво закончил он.

– Но как же безтебя?! Как? И зачем? – Таис прижала руки к груди.

Он только отрицательно качал головой.

– А если ты ошибаешься? – повторила Таис.

– Какой сегодня день хороший был. Солнце, утята с лапами, кувшинки, стрекозы, друзья на ужин, кифара, стихи. Хорошая еда, хорошее вино, хорошая беседа. Закат, восход…

– … а ты замечал закаты и восходы, когда умер Гефестион?..

– Ты сильная девочка, ты – умница. Я всю жизнь учился у тебя мужеству! Пять лет, детка. А сейчас хватит об этом. «Мы перейдем эту реку, когда подойдем к ней».

– Ах, Александр…

– Ну, иди ко мне, моя девочка, – сказал он совсем другим тоном и обнял ее.

– Ах, зачем ты говоришь о таких ужасных вещах?

– Ну, все-все. Ты пахнешь лилиями.

– Ты тоже.

– Уже не фиалками?

– Ах, Александр…

– Я люблю тебя, родная.

Глава 21
«Пять лет…».
Египет 321–320 гг. до н. э.

Прошло два года. Два года из пяти, которые она должна была прожить после его смерти. Два мучительных, бесконечных, кошмарных года. Она пообещала, поклялась. Им. И опять она не подвела его, держала слово. Жила как-то…

Первые полгода она как будто лишилась рассудка. Наверное, это ее и спасло. Она спала день и ночь, впав в странное полулетаргическое состояние – как медведи спят в берлоге под снегом, чтобы сохранить жизнь и силы до будущей весны. Только для Таис не наступило больше весны – они кончились поздней весной 323 на ассирийских озерах перед злополучным возвращением в Вавилон, где в начале июня Александр неожиданно и скоропостижно умер, сгорел за десять дней, и никакая самая сильная и преданная любовь не смогла удержать его в этом мире.

Она «спала» и никто не знал, были ли эти сны отдыхом или беспробудной мукой для ее больного мозга. А когда приходила в себя – в оцепенении сидела, раскачиваясь, пока не приходило осознание того, что произошло, а с ним – новое отчаяние, слезы, истерики, которые так вымучивали ее, что она снова застывала или засыпала. Или умирала? И не могла умереть окончательно, превращалась в душу умершей, по ошибке оказавшейся не в Аиде, а на Земле.

«Я – Персефона», – думала она про себя и мечтала сойти в подземный мир хотя бы на время, желала с такой тоской и страстью, с какой настоящая Персефона мечтала о возвращении к жизни.

Она видела себя Персефоной-Таис. Вот она спускается в мрачную преисподнюю. Чем темнее становится вокруг, тем радостней бьется ее сердце и убыстряется шаг. Впереди она видит магический свет – это не страшный бог Аид, это Александр. Он – подземный бог, он правит иным миром так же, как он правил этим. «Я иду к тебе, возлюбленный мой». Она чувствует его тепло, притяжение и слышит его голос: «Нет, Таис, нет!» Какая-то сила бьет ее в грудь, отбрасывает назад в мир, в жизнь. Она просыпается, задыхаясь, с холодным потом на лице и полуостановившимся сердцем, – отвергнутая Аидом-Александром. Все изменилось, все стало наоборот…

И все же это был ее любимый сон, ибо она чувствовала присутствие Александра, видела его силуэт. Все остальные сны были обыкновенными кошмарами, без него, но она продолжала спать, каждый раз надеясь, что снова увидит Александра-Аида, а ради этого стоило выдерживать все кошмары во сне и наяву.

Птолемей совершенно обоснованно боялся, что рассудок не вернется к ней, и она не поправится никогда. Он не оставлял ее без присмотра, опасаясь, чтобы в этом состоянии она не покончила с собой. Геро – верная душа, была постоянно рядом, и детей Птолемей иногда пускал к ней, чтобы они не забывали свою несчастную маму. Однажды это кончилось печально. Прошло года полтора с тех пор, как Александр… нет, не умер, – он же бессмертен, он бог… – стал править в подземном царстве. Александр пришел к ней во сне, но не в виде грозного Аида из любимого кошмарного сна, а в первый раз живым, любящим, каким был с ней всегда.

– Александр, это ты!!!

– Да, я с тобой, моя умница.

– Хорошо ли тебе там?

– Не беспокойся обо мне. – Он теплой рукой вытер ее слезы.

– Ты не забыл меня?

– Нет, я же обещал, и ты помни свое обещание – живи и будь счастлива.

– Ты придешь еще?

– Я всегда с тобой.

– Может, ты ошибся, наказав мне жить?

Но она не успела услышать ответ. Лаг разбудил ее плаксивым испуганным голосом: «Мама, что ты плачешь, проснись, мама…» Александр ушел, ушел! Этот гаденыш прервал ее сон. Таис во вневменяемом состоянии набросилась на сына с кулаками: «Как ты смел разбудить меня!» На крики сбежались люди – нянька, Птолемей. Он ударом кулака сшиб с ног истерически визжавшую няньку: «Почему оставила ребенка без присмотра?»

– Господин, госпожа спала, я лишь отвернулась на минутку… – оправдывалась та.

Таис пришла в себя и, увидев окровавленного ребенка, ужаснулась своему поступку. Она протянула к мальчику руки, но тот отпрянул и спрятался за подоспевшей Геро. Леонтиск выглядывал из-за двери, плача за компанию и завидуя герою дня Лагу.

– О, Афина, что я наделала?! – шептала Таис дрожащим голосом.

– Поди сюда, иди, не бойся, Лагусик, расскажи папе, что произошло.

– Мама кричала и плакала во сне. Я ее разбудил, мне страшно было, – всхлипывал малыш.

Птолемей утер ему сопли, слезы и кровь, поцеловал и ласковым голосом сказал:

– Мама больна, ты же знаешь. Ты хороший, большой и смелый мальчик. Мама не понимает, что она делает. Но она тебя любит. Не бойся маму, больше такого не случится.

Таис, которую душили слезы, наконец обняла ребенка:

– Маленький мой, извини, мой птенчик, мой бедный малыш!

Ребенок с перекошенным от плача ртом и натянутым носом очень походил на плачущую мать.

– Почему мне нельзя умереть, разве лучше сойти с ума? – рыдала Таис и не могла прийти в себя, пока ей не дали успокоительного, от которого она отупела, но затихла. Потом, когда все разошлись, и Геро решила, что Таис сейчас уснет, та неожиданно спросила:

– А где Александр?

– Александр, – поперхнулась Геро, не зная, что сказать.

– Да. Он только что был здесь. Куда он делся?

– Он умер.

– Какая ерунда. Что вы все заладили. Он никогда не оставит меня, я его знаю… Но как болит голова! – Таис охватила голову руками и терла виски, тяжело вздыхая. – Ах, как же мне плохо! – простонала она, отвернулась к стенке, свернувшись костлявым клубочком и дрожа всем телом.

Геро с тяжелым сердцем вышла из ее комнаты.

Иногда больное сознание Таис проявляло неожиданную изворотливость. Один раз ей удалось обмануть всех и через крохотное оконце убежать в пустыню, да так, что ее кинулись искать только утром. Адонис – кто же еще – первый забеспокоился, лая всю ночь. Он же нашел ее в песках, оцепеневшую не столько от холода, сколько от досады, что ни змеи, ни скорпионы не покусились на нее и не принесли долгожданной смерти.

«Нет, Таис, нет». Он по-прежнему распоряжался ее жизнью.

Пребывая в темнице своей болезни, она едва воспринимала жизнь. К тому же, ее тщательно оберегали от травмирующих новостей о том хаосе и кошмаре, который наступил после неожиданной смерти Александра в Вавилоне 10 июня 323. [54]54
  Александр умер день в день спустя 7 месяцев после смерти Гефестиона.


[Закрыть]«Мой труп еще не успеет остыть, а они перегрызутся между собой», – прозорливо заметил как-то Александр. Именно так и случилось, слово в слово.

Сознание стерло из памяти Таис его смерть. Вернее, она просто теряла сознание, если вдруг какие-то вспышки памяти на мгновение высвечивали картины тех страшных десяти дней. Лишь годы спустя она научилась выдерживать эти воспоминания, но немедленно гнала их прочь, замещая на прекрасные картины из тех трех тысяч счастливых дней, которые они прожили вместе.

Проклятый Вавилон, проклятая малярия (если это была она), проклятая зависть богов, наказывающих тех дерзких смертных, которые уподобляются им. Проклятая жестокость жизни, которая ломает тех, кого не может согнуть. Проклятая несправедливость судьбы, сначала любившей, а потом возненавидевшей Александра, подобно оскорбленной брошенной женщине. А ведь нет, судьба, ты – не женщина, как принято думать. Если бы ты была женщиной, даже самой жестокой и злой, не могла бы ты его разлюбить, нет, потому что таких не перестают любить никогда.

…Его изменившееся лицо, неутолимая жажда, приступы лихорадки, сотрясающие любимое, исцелованное ею тысячи раз вдоль и поперек тело. Его глаза, по которым она читала его мысли, когда на седьмой день болезни речь отказала ему.

– Он хочет видеть своих солдат, – переводила Таис подобно пифии волю своего умирающего бога, не решаясь сказать «желает проститься…»

И боялась моргнуть, чтобы не оборвалась ниточка связи между ними. Потом, когда он потерял сознание, Таис твердила про себя как заклинание «нет, нет, нет…» – без перерыва, страшась, что, если она запнется, то в образовавшуюся брешь тут же проникнет железная рука бессердечного Танатоса и схватит его, унесет навсегда в никуда, в страну без возврата. Но боги сильнее смертных, Танатос победил…

Она пыталась «жить» дальше, потому что он так пожелал. С засохшей, превратившейся в мертвую пустыню душой, с кровоточащим сердцем, с полуразрушенными мозгами. Несмотря на ее честные усилия что-то возродить в себе, посеять жизнь хотя бы в небольшом уголке своей души – любовью или заботой о детях и близких, отчаянными попытками нового начала – у нее ничего не получилось, ничего не смогло заменить ей хотя бы в миллионной доле его – любимого и единственного.

Жизнь закончилась, с этим Таис примирилась, но она не смогла примириться с тем, что он умер.

 
Короткий срок нам угождать живым,
Но вечность, чтобы умерших любить.
 

Итак, в первые два года, погруженная во мрак и хаос своей больной души, Таис утратила способность помнить. Потом воспоминания вернулись к ней, и она стала жить ими. Она жила не прошлым, а в прошлом. Хотя, кто сказал, что время делится на прошлое, настоящее и будущее? Время едино и неделимо. «Есть я и ты, любимый, и мы вместе – в нашем времени». Ничто и никто не сможет отнять у нее эти воспоминания и никогда ничего не узнает о них. Это только ее достояние, тайна, богатство – это теперь ее мир, ее жизнь, ее «острова блаженных».

Иногда ей казалось, что она разгадала план Александра. «Пять лет…» Видимо, он хотел, чтобы Таис в воспоминаниях повторно прожила свою жизнь, еще раз насладилась прекрасным, разобралась в неправильно понятом. А такого – неувиденного и недопонятого, оказалось достаточно: и в мелочах, и в важном, в оценке его натуры, их отношений. Вдруг всплывали какие-то вскользь брошенные слова, взгляды и совершенно по-новому объясняли то или иное событие. Как будто находились недостающие части мозаики, без которых невозможно было понять целое.

В своем эгоизме желая видеть его все время рядом, Таис игнорировала непомерную ответственность, которая лежала на его плечах, жестокую необходимость, которая толкала его вперед. Жизнь вынуждала Александра подтверждать свой успех, побеждать, чтобы не оказаться побежденным. Как заблуждалась Таис, считая, что Александр только по собственному желанию устремляется к очередным трудностям. Есть прихоть, а есть необходимость. Жизненную необходимость Александр выставлял как собственную прихоть. А она верила. Когда-то он сказал, что ему нетрудно нести свою ношу, потому что это желанная ноша. Он считал себя счастливым человеком, ибо занимался тем, о чем всегда мечтал. Может быть… Но со временем эта ноша превратилась в бремя – бремя долга, власти, ответственности, бремя человечности, и оно давило, ломало кости, изматывало и обескровливало его.

Много прояснилось для Таис и в их личных отношениях. Ей припомнился один курьез. Александр удивился, узнав, что она не спит ни с кем, кроме него:

– Но меня же часто нет рядом? Кто-то же должен делать тебе хорошо.

– Ты с ума сошел? Если ты мне предлагаешь такие вещи, значит, ты меня не любишь.

– Как раз наоборот, – ответил он с невозмутимой улыбкой.

– Или хочешь оправдать, что ты себе все позволяешь.

– И ты должна позволять себе все, все, что ты хочешь.

– Но я не хочу.

– Это другое дело. Мне важно, чтобы тебе было хорошо всегда – рядом я или нет. Хотя ты права, так хорошо, как я, тебе никто не сделает. (Его вечная самоирония. Надо же, находились умники, считавшие ее хвастовством.)

Сейчас она поняла его, а тогда обиделась.

Властвуя над миром, он оставался ее покорным рабом. Он не сказал ей ни одного злого слова, зато не уставал восхищаться ею, повторять слова любви. Никогда не упрекал, даже если она бывала сто раз не права, лишь шутил по-доброму или посмеивался. В делах он был жестким, а с ней – только мягким, терпеливым, что было непросто при его вспыльчивом, крутом характере. А как любил ее – самозабвенно, нежно и страстно – и говорить не стоит!

И не надо. Никому не надо знать об этом – самом главном, сокровенном и прекрасном.

Только сейчас ей прояснился секрет того, почему он так чувствовал и понимал ее – ведь он же сам чувствовал то же. Даже его чудесное появление в Кармании, когда Таис рожала и он спас ее, никогда не удивляло ее. – Иначе просто не могло быть.

– Что будут знать обо мне потомки? – заметил он когда-то. – Он завоевал полмира. Именно это – внешнее. А о том, каким я был человеком, чем жила моя душа – не будет знать никто, да и не надо. А о тебе? В лучшем случае, что была красавицей. И ничего о твоей нежности, уникальном даре любить, наполнять жизнь высоким смыслом и бесконечным счастьем.

Желание Александра держать их отношения в тайне всегда смущало Таис. И только когда она узнала истинное лицо людей, ту мерзость и низость, на которую оказались способны бывшие друзья и соратники, она поняла, как хранил ее Александр, и на какие жертвы шел из любви к ней.

Да, соратники. Какая метаморфоза! Александр своим поведением, примером подтягивал людей до своего уровня, заставлял их проявляться с лучшей стороны. Или держал свору в крепкой руке? А когда вожака не стало, свора позабыла о своем благородстве и бросилась перегрызать друг другу глотки.

Блаженны погибшие ранее, не дожившие до страшных времен, когда друзья-товарищи, сражавшиеся плечом к плечу, жившие одной жизнью, верившие в одни идеалы, стали врагами и начали братоубийственную сорокалетнюю войну за империю Александра, которая утонула в крови, слезах и пепле. Такой вышел погребальный костер великому Александру. И погибли-то почти все, то объединяясь в союзы, то снова становясь врагами – Пердикка, Кратер, Арридей, Евмен, Антигон, Лиссимах, Селевк.

Соратники… Кассандр, сын Антипатра, приказал побить камнями Олимпиаду, мать великого Александра, и она мужественно встретила свою смерть. В темнице в Амфиполе после многолетнего заключения с согласия всехдиадохов были уничтожены Роксана и ее двенадцатилетний сын Александр. Этой смертью Роксана заплатила за убийство Статиры, второй жены Александра, которую уничтожили по ее приказу вскоре после смерти Александра. На всякий случай лишили жизни Барсину и ее сына Геракла, сестру Клеопатру сожгли. Так расправились с женщинами, игравшими какую-то роль в жизни Александра, с его реальными и возможными детьми. Сисигамбис ушла из жизни по своей воле, предупредив события. На Таис – подругу генерала Птолемея и мать его детей, не пало никаких подозрений, никто не догадался, что она была единственной любимой женщиной великого царя. Ей не перерезали горло, не всадили нож в сердце, ее не побили камнями, не удавили, не заморили голодом в темнице. Александр сохранил ей жизнь.

У Таис не было ни сил, ни желания вникать в грязную свару под названием борьба за единство империи, борьба за раздел империи, за идеи, за наследие, за имя великого… Мерзко и противно. Лицемерие, предательство, подлость – вот как это все называется. Если бы она была в состоянии здраво воспринимать Птолемея, она бы ненавидела его за то, что он принимал в этом участие. Но она воспринимала его не более чем слабую тень, поэтому и ненависть ее держалась в рамках.

Еще до начала открытой войны всех со всеми, сатрапии были поделены между генералами, и Птолемею, предложившему этот раздел, досталась самая богатая и географически почти независимая сатрапия – Египет. Туда-то, в Мемфис, переехал Птолемей вместе в больной Таис, прихватив заодно саркофаг с телом Александра. Легенда, а они начали слагаться еще при жизни Александра, гласила, что богатство и благополучие посетит ту страну, где будут находиться останки «счастливого Александра». Вот так она все-таки оказалась в Египте, в Мемфисе. Приплыла не на корабле через Аравию с Александром, как планировал он незадолго до своего конца, а сухопутным путем с живым Александром в душе и мертвым его телом в золотом саркофаге. Так печально замкнулся круг ее жизни.

Итак, прошли два года.

Таис проснулась рано для себя. Светило солнце, но почему-то шел дождь. Дождь при солнце – необычно, а дождь в Египте – необычно вдвойне. Помимо шума дождя, она услышала голоса людей, смех, хлопанье дверей – звуки жизни за окном ее затемненной комнаты, и удивилась этим звукам. В соседней комнате Геро объясняла рабу, что купить на рынке, отсчитывала деньги. Таис удивилась ее деловому тону. Послышалось шлепанье босых ног.

– Что ты здесь хочешь, Лаг?

– Я кошку ищу, убежала куда-то. Адониса испугалась, – ответил мальчишеский голос со смехом. Таис удивилась тому, как бойко разговаривал ребенок.

– Не бегай здесь, разбудишь маму, – строгим шепотом ответила Геро. – А наследил как!

Когда все стихло, Таис медленно, держась за стены, вышла из своей спальни и огляделась вокруг. О ее ноги потерлась откуда-то взявшаяся кошка. На столе стоял раскрытый ларец, полный золотых и серебряных монет, и на каждой из них был изображен Александр.

Александр…

Таис стала перебирать монеты, поднесла к глазам серебряную тетрадрахму, пригляделась: Александр с рогами Амона. Взяла в руки золотой статер с изображением Зевса на троне работы Фидия, перевернула ее и… заплакала. Александр в поднятом шлеме, с длинными локонами и сосредоточенным, почти грозным взглядом. Это его лицо, его перья на шлеме, его серьга в правом ухе, но не его монета. Это новая монета, отчеканенная после его смерти.

– Значит, жизнь продолжается?.. – прошептала Таис.

– Таис, Таис, о, Таис! Ты встала! Тебе лучше! – В дверях застыла Геро, в волнении прижимая руки к груди.

– Жизнь продолжается? – спросила Таис и посмотрела на Геро почти таким же грозным взглядом, как Александр на монете.

Улыбка сошла с лица спартанки, а в глазах появилось смятение.

– Это другая жизнь… – тихо ответила она. – И ты должна жить, – она вдруг не знала, что ей говорить дальше.

– И я должна предать его? – уточнила Таис.

– Это не предательство. Это его желание… – неуверенно начала смущенная Геро и по вспыхнувшим глазам Таис поняла, что случайно попала в точку.

«Сделай это ради меня!»

Таис почувствовала, как она ослабела от долгой неподвижности, как плохо держат ее ноги и тяжело дышится, и со стоном опустилась в кресло. Подлокотники его были украшены головами львов. Это было ее старое кресло, так же как и стол на изогнутых ножках с ляпис-лазуревой инкрустацией сцены охоты. Вдоль стены стояли ее высокие медные светильники, украшенные свежими цветами, ветками вьющихся растений. Их украсила Геро, но так, как это всегда делала Таис. Ее же стараниями были развешаны шелкотканые гобелены и легкие драпировки, повсюду в вазах стояли розы. Кошка снова потерлась о ноги Таис. Кошка была новая, египетская, серого цвета, какую всегда мечтала иметь Таис, – цвета своих глаз и со своим профилем. Александр иногда называл ее кошкой. Александр, отпечатанный на монетах и в ее сердце – навсегда.

– Я вижу, что тебе лучше, я чувствую это, – сказала Геро срывающимся на рыдания голосом и подошла к ней. – Как я рада!

– Ты рада, что я не умерла? Почему? – спросила Таис с иронией, а может быть, с неприязнью.

– Потому, что я тебя люблю.

– Значит, когда любят, хотят, чтобы жил…

– Да! – ответила Геро.

– Все равно какой жизнью?

– Счастливой жизнью… – Лицо Геро заливали слезы.

– Счастливой жизни нет. Она закончилась.

– Все еще может быть. Надо надеяться и стараться.

– Ради чего?

– Ради тех, кто тебя любит.

– Какая изуверская логика! – Но тут Таис вспомнила, что это было желание Александра, а слово «изуверская» она никак не могла связать с его именем и устыдилась. – Нет, извини меня, я просто тебя не понимаю, – продолжила она свой разговор с Александром, но Геро приняла его на свой счет и ответила:

– Ты отдохнешь, ты придешь в себя, и многое прояснится для тебя. Самое важное, что тебе лучше. Это такое счастье, мы почти потеряли надежду.

– Кто мы?

– Я, Птолемей, Неарх, дети, домочадцы, все люди, которые тебя любят, а тебя ведь любят все. Все, кто за тобой ухаживал, кто каждый день молился за тебя эти два года.

– Неарх? Где он?

– Он здесь, он все время был рядом.

– Я ничего не помню, – сказала Таис.

– Ты очень болела, очень. Но сейчас, я чувствую, тебе будет лучше. Птолемей приглашал лучших врачей со всего мира. Все тебя лечили, даже Креон, помнишь, из Эпидавра твоего ментора? Он был здесь и очень переживал, что не может помочь.

– Я ничего не помню.

– Может, это и лучше. Это было… печальное время. Но я верю, что теперь оно позади. Дети, – Геро повернулась к окну, в проеме которого Таис только сейчас увидела мордашки своих выросших, притихших детей, – позовите Неарха.

Те пустились бежать через двор, крича на ходу звонкими голосами: «Дядя Неарх! Мама проснулась!»