Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 38 страниц)
– Ты смешная была тогда.
– Смешная? – Таис приподняла брови.
– Трогательная… помимо прочего.
– Какого прочего? – Таис снова подняла брови.
Александр усмехнулся, намотал ее пояс себе на палец:
– Для меня тогда было новостью… Физическая любовь без физического контакта.
Таис открыла не только глаза, но и рот.
– … если за ужином мы сидели рядом, стоило мне ненароком коснуться тебя коленом или локтем, я каждый раз… – запинаясь, произнес он, – ты ничего не замечала?
– Нет! Я вообще мало что замечала, потому что пребывала в полубессознательном состоянии. Ты был мил со мной, внимателен, суверенен. Ты мне совершенно не показался в смятении, в котором была я.
– О, нет, – усмехнулся он, – в совершенно раздвоенном состоянии. Я чуть не умирал, так я тебя хотел…
– Скажи мне, – Таис пришла на ум неожиданная мысль, – сейчас, когда пора весны любви, первых трепетных прикосновений позади, мое присутствие тебя больше так не волнует?
– Как же не волнует?! Твое присутствие и даже отсутствие, мысль о тебе меня, конечно, волнует, а как же. Это мое нормальное состояние!
– Но ведь что-то изменилось? Ведь нет этого интереса новизны, тяги к незнакомому. Ведь сейчас же ты не будешь «раздваиваться», если мы рядом сидим?
– Я понял тебя. Ты думаешь, я привык к тебе, как привыкают ко всему хорошему и перестают его ценить. Нет, это не так, – уверенно сказал он. – То, что я тебя люблю, это – как дышать. Не роскошь и не удовольствие, а необходимость. А стоит задержать дыхание, как ты сразу понимаешь, что это, во-первых, жизненно важно, во-вторых, – роскошь и удовольствие наипервейшие. Пора первых прикосновений… – задумчиво повторил он. – Я думаю, она не прошла. К ней добавились какие-то другие чувства, глубина, осознание… Именно добавились, а не сменили ее. Или ты настаиваешь, что все течет, все изменяется? Все имеет свое начало и свой конец? Что касается моей любви, то я сторонник теории огня Гераклита: «Мир, вечный, ниоткуда не появившийся и никуда не исчезающий, а горящий, как вечный огонь…» Да, моя милая, ты воспламеняешь меня снова и снова. Вечный огонь. Божественный. Мое везение.
– И не перегоришь? – Ее голос становился все выше, а его – все ниже.
– Я – нет. Ты же знаешь, у меня все немножко по-другому, чем у всех. Но ты, моя детка, боишься, что твой огонь потухнет. – Он сказал это так неожиданно и посмотрел так проникновенно, что Таис растерялась.
– С чего ты взял? – пробормотала она.
– Меня трудно любить. Я бездушный, неуправляемый, непредсказуемый, размноженный, – сказал он мрачно, и Таис было странно слушать его.
– Ты – лучший в мире, самый гармоничный, добрый и благородный человек. Кому нужны эти простые?! Ты же лучше всех!.. Самых достойных!.. Вместе взятых! Рядом с тобой все меркнет! – взволнованно говорила Таис, и в глазах ее блеснули слезы, а когда он коснулся ее руки, она вздрогнула. Александр придвинулся к ней поближе и шепнул: «А как же ушедшая в прошлое пора первых трепетных прикосновений?»
Но лукавство во взгляде быстро сменилось нежностью, потом обеспокоенной растерянностью, потом обреченной покорностью, потом закрылись совсем – перестали глядеть на мир внешний, обернулись внутрь души, в бесконечный океан любви и нежности, посреди которого на острове блаженных лежали они, одни, в объятиях друг друга.
Казалось, Александр действительно собирается сдержать слово и задержаться в Персеполе. По крайней мере, они уже несколько декад были здесь, и он почти не «рвался» дальше и не выказывал желания узнать, что там, за горизонтом. Он много времени проводил «дома», с Таис. (Исключением был поход на полунезависимое горное племя мардов и принятие покорения Кармании.) Афинянка познавала его с доселе неизвестных сторон и в небывалой обстановке – в быту, в буднях, в обилии досуга. Их любовь от этого не зачахла, не вошла в губительную привычку, совсем наоборот, обогатилась и углубилась. Наконец у них появилось время друг для друга. Александр не торопился, не разрывался между миллионом дел, и Таис не казалось, что своими «пустыми» заботами и разговорами она отрывает его от работы. Да и Александр как будто испытывал себя: способен ли он на оседлую, размеренную жизнь? Они целых четыре месяца наслаждались роскошью покоя, обилием времени, возможностью быть наедине.
– Я тебе еще не надоел? – иногда с надеждой в голосе в шутку спрашивал Александр, когда они разговаривали часами, а темы по-прежнему не иссякали, и все им было интересно вдвоем – говорить и молчать.
– И не надейся.
– Когда же я тебе надоем?
– Ни-ког-да! – решительно отвечала Таис.
Они не приелись друг другу, как раз наоборот, вошли во вкус, пристрастились друг к другу, как пропойца к вину или мудрец к поиску истины! О надоедании не могло быть и речи; отнюдь, если Александр уходил на день-два, занимался делами, встречался с людьми, проводил время в палестре или в частях, а потом возвращался к ней, им казалось, что они не виделись полвечности.
Это было время зрелой, осознанной любви и осознанной страсти. Таис казалось, будто пелена упала с ее глаз или появился между ними еще один, третий глаз, видящий миры, невидимые старыми глазами. Вообще, все ее чувства как-то усилились: она и слышала, как дикий зверь, каждый отдаленный шорох, нюхом, подобно собаке, улавливала запахи, недоступные человеческому обонянию. Она мгновенно соображала, как-то поумнела. Ей казалось, что даже голос ее изменился, что она, подобно Одиссею, тронутому богиней, стала выше ростом, кудрявей волосом, прекрасней лицом.
Дочь светлоокая Зевса Афина тогда Одиссея
Станом возвысила, сделала телом полней и густыми
Кольцами кудри, как цвет гиацинта, ему закрутила,
Так красотою главу облекла Одиссея богиня.
Таис поделилась этими мыслями с Александром, чем очень рассмешила его.
– Не знаю, как насчет выше ростом, а вот «телом полней» ты стала. – И он с видимым удовольствием поцеловал ее крохотный живот. – Наконец ты такая, как я хочу, – ладная, мягкая.
– Толстая! – И Таис с ужасом осмотрела себя.
– Круглая.
– Я не хочу быть толстой. – Таис наконец высвободилась из его рук.
– Ты не толстая, ты – в самый раз, все на своих местах…
– Насмотрелся на этих персепольских коров, – в сердцах оборвала его Таис.
Она намекала на вчерашних танцовщиц, едва прикрытых пестрыми шарфами, и так усиленно трясущих своими формами, что мужчины забывали дышать от перевозбуждения.
– Значит, ты тоже любитель внушительных форм и излишнего веса?
Таис испугала мысль, что она поправилась и ее «тело перестало отражать внутреннюю красоту», как злорадно шутили гетеры над своими потерявшими форму товарками. Александр в своей мужской наивности не понимал этих ясных каждой женщине страхов и затронул больную тему. Он повернулся на бок, подставил руку под голову и, после долгого лукавого взгляда, решил подразнить Таис еще.
– Ну, кто же не любитель! Как у нас в Македонии говорят: «На мягком – не на жестком».
Таис крутилась перед зеркалом, критически рассматривая свои совершенные бока. Александр сел на кровати, притянутый взглядом, как канатом. Они переглянулись. «Ну, кто был прав? Разве ты не хороша?» – говорил взгляд Александра.
– Я не хочу быть, как эти толстозадые телки, которые сидя кажутся выше, чем стоя, – капризным голосом начала Таис.
– Да ты никогда не будешь толстой, у тебя сложение не то, – примирительно ответил Александр.
– Дойду до такой жизни, что придется оголяться, чтобы привлекать к себе внимание.
– Чье? – парировал Александр, но Таис уже надула губы. – Моя девочка, да ты, закутанная в кожаный корабельный парус, возбуждаешь сильней, чем сотня полуодетых пышнотелых персиянок.
Таис усмехнулась недоверчиво, а Александр добавил: «Иди сюда и убедись».
Не всегда их разговоры бывали такими беззаботными, нередко они затрагивали серьезные темы, и Таис очень ценила доверие Александра, ведь в любви нет ничего важнее, чем доверие.
– Как мало на свете людей, которые на меня действительно произвели сильное впечатление, вызвали устойчивый интерес, не говоря уже о том, что потрясли… Которых я люблю, то есть которые по-прежнему интересуют и восхищают меня. Считанные единицы. А как бы хотелось любить всех! Некоторых я уже перестал любить искренне, но продолжаю любить из вежливости.
– Например? – осторожно спросила Таис.
Александр серьезно посмотрел ей в глаза, как будто поставил гриф секретности:
– Например, Аристотель. Каким небожителем представлялся он мне когда-то: кладезем знаний, мудрецом, знавшим, казалось, ответы на все вопросы. – Он усмехнулся. – Мне было 13 лет. Хотя всегда хочется иметь что-то больше себя. Но я не забуду своей любви и восхищения. Он не кажется мне сейчас таким умным, – я стал умнее его, – но я помню его добро, радость учения и познания. Тогда, по сравнению с моим отцом, он выглядел образцом культуры, чести, порядочности. Человеком из другого теста. Сейчас я вижу, что он далек от моего детского идеала, вижу его тщеславие, маленькие человеческие слабости, и все же… Он достойнее абсолютного большинства серых, самовлюбленных людей.
Таис кивнула. Ей уже пришлось столкнуться с тем, что потерь и разочарований в жизни куда больше, чем приобретений и очарований. После некоторого раздумия Александр продолжил:
– Я вот все думаю, что важнее – каковы люди или то, насколько я себя настрою думать о них хорошо. Я чересчур добрый или наивный?
– Ты добрый не от наивности, а от благородства, от того, что ты лучше других. Куда хуже, когда человек, превосходящий остальных, начинает их презирать.
– У меня бывают моменты, когда я презираю, – мрачно признался Александр, – не далее, чем сегодня, смотрю на Клита и думаю: «Как можно быть таким прямолинейным, рубит в лицо правду-матку, как будто я ее сам не знаю; есть же предел человеческой глупости!» Или на Каллисфена: «Чем ты кичишься, что ты себе цены сложить не можешь?» Критик всего и всех, один он непогрешимый, а гордиться-то нечем! Нет в нем ни ума его дяди Аристотеля, ни его размаха. Так, тявкает и кусает по мелочам, комар, возомнивший себя львом. И думает, я буду это вечно терпеть. Я заметил, чем бездарнее человек, тем он непримиримее. Всех учит жить, сам ничего не умея. Что-то меня сегодня все раздражает, – заметил с досадой Александр. – Ты права, – добавил он, хотя Таис ничего не сказала, – так нельзя, люди такие, какие они есть, и моя задача делать их лучше.
– О! Заявление вполне в твоем духе. А что ты хочешь переделать во мне?
– В тебе, божественная, все безупречно.
– Хочешь сказать, что я тебя никогда не разочаровывала?
– Нет, никогда. Ты – как цветок, как весенний ветер, как вода в жаркий день. Тут ничего нельзя улучшить, и ничем нельзя разочароваться. Как может разочаровать, например, пион в лесу? Это как раз тот случай, когда важнее сам человек, а не мое отношение к нему… И хотя не каждую тайну стоит разгадывать, я разгадал твою тайну, моя сладкая девочка. Ты лучше меня! – сказал он вдруг радостно и удивленно.
– Ах, как можно сравнивать, – попыталась протестовать смущенная сладкая девочка.
– Ты меня прекрасно поняла, – рассмеялся Александр и заключил ее в объятия. – Я счастлив, что мне не удалось остановить колесо судьбы, и не смог не полюбить тебя.
Таис же подумала о том, как важно Александру знать, что есть на свете люди «лучше него», и он не одинок в своих заоблачных высях, над толпами обыкновенных-нормальных. Что может быть печальнее осознания, что ты – лучше всех.
В Персеполе в их жизнь вмешался случай и увеличил, вопреки желанию Александра, число посвященных в тайну их любви. А случилась следующая банальность: Неарх, выходя на рассвете от Геро, столкнулся нос к носу с Александром, выходившим от Таис. (Подруги жили в дальнем углу стокомнатного дворца в соседних комнатах.)
Неарх был ошарашен и изумлен без меры! Александр? От Таис? – Никогда в жизни! Между ними что-то есть? В это он никогда бы не поверил, даже если бы увидел своими глазами! И увидев – не поверил. Потому так и вытаращил глаза, как всевидящий бог Мардук. Наверное, над его глупым видом можно было посмеяться, но Александр не смеялся. Наоборот, смотрел серьезно. Никто, кроме Гефестиона, не выдерживал его пронизывающего взгляда. Неарху хотелось провалиться сквозь землю. Александр не стал врать, не пытался замять ситуацию. Он сделал единственно правильное: подошел к Неарху, обнял его за плечи и усмехнулся: «Какое у нас одинаковое чувство времени». Они поняли друг друга.
Это был хороший, незабываемый момент, сблизивший их. Александр доверилсяНеарху, и Неарх оценил это. Это было проявление дружбы, печать, скрепившая ее.
Целый день Неарх раздумывал над случившимся, поражаясь двум вещам. Во-первых, себе. Тесно общаясь с Александром в течение многих лет, он считал, что хорошо изучил его многогранную, непростую натуру. Поначалу Неарх удивлялся, как уживаются в Александре противоположные качества: например необузданность и скромность, расчет и великодушие, вера в лучшее в людях и осознание их эгоизма; терпимость, доброта, и непримиримость, жесткость. Позже Неарх понял, что это типично для человека широкого, наделенного богами так многим, что среди этого многообразия встречались взаимоисключающие качества. Впрочем, все люди слагаются в какой-то мере из противоположностей. Но Александр никогда не казался Неарху человеком, раздираемым противоречиями, наоборот, его разноликие, на первый взгляд несоединимые качества сплетались в богатый, законченный узор. Он был человеком гармоничным, понимающим себя и верным себе. Он был способен настоять на своем в столкновении с судьбой, а также вынести ее неотвратимые удары.
А больше всего Неарха восхищало в Александре то, с какой легкостью и смелостью он осуществлял свое человеческое призвание и превратил свою жизнь в дерзкое увлекательное приключение! Такого качества он не встречал больше ни в ком.
Часто, чем человек талантливей, масштабней, успешней, тем вероятней, что в нем существует какой-то скрытый изъян, ущербность, компенсирующая его победу над судьбой. Примером можно назвать гениального мыслителя Сократа. Одаренный судьбой великой мудростью, он был обделен красотой и счастьем.
Иногда великие люди добровольно лишали себя многих удовольствий, чтобы полностью отдаться делу своей жизни. Вот и Неарх считал, что Александр как раз из таких людей и сознательно ограничивает свою личную жизнь, предупреждая ход неумолимой судьбы, непременно потребующей дани за свои дары, заставящей рано или поздно жестоко страдать. Ведь успех и неуспех, счастье и несчастье – все взаимосвязано в мире, где царит всеединство и часто непостижимое для нас равновесие добра и зла. И вдруг оказалось, что его личная жизнь не так уж и обделена. Оказывается, он скрывает Таис, и не от судьбы, а от людей. Значит, наряду с подкупающей открытостью, царь поразительно скрытный. Какой же он хитрец, какой лицедей! Это было второе открытие, поразившее Неарха.
Неарх хорошо запомнил то время, когда в их жизни появилась Таис. Что уж говорить – она смутила Неарха. Редко встретишь людей, которые хотят казаться тем, что они есть на самом деле. Вот и Таис – неожиданная, без тени напыщенности, свойственной успешным женщинам, без расчетливого кокетства, не боялась казаться смешной и наивной. (А ведь девушки очень страшатся оказаться в глупой ситуации, которую потом годами вспоминают с содраганием!) Неарх припомнил один эпизод: Александр, любивший всех разыгрывать, однажды еще в Ионии, на заре их знакомства, печально пожаловался Таис «Знаешь, у меня рога растут на голове». А когда Таис недоверчиво взглянула на него, царь для убедительности наклонил голову: «Потрогай!» Таис неуверенно погладила его по волосам и наивно призналась: «Я ничего не чувствую». – «Они растут вовнутрь и причиняют мне массу головной боли, – объяснил Александр. – Но еще у меня есть хвост, и он растет правильно». – «Тут я поверю тебе на слово», – парировала Таис ко всеобщему хохоту.
Но смеялись не над ней, а умиляясь ей. Она была какая-то другая: открытая, трогательная, а вот в трудную минуту умела проявлять удивительную твердость характера и мудрость. Ничего похожего Неарх еще не встречал, а на недостаток в женском обществе они все – молодые знатные мужчины из окружения царевича – не жаловались. И только когда появилась Геро – привычная, предсказуемая, владеющая своей ролью роковая красавица, – чувство смущения, неуверенности и собственной неполноценности отпустило Неарха. Он знал, как поведет себя с ней, что за чем последует и чем кончится.
Александр относился к мужчинам, которых женщины именуют непонятным и потому настораживающим словом «интересный». Что они имеют в виду, когда, задумчиво подняв глаза долу, нараспев произносят «он – интере-е-есный мужчина»? Неарх пытался добиться от Геро, чем отличается просто мужчина от мужчины интересного. Геро тоже затуманила взгляд, говорила долго и красиво и… без проблем ушла от ответа. Не могла же она признаться, что просто мужчина становится понятен женщине через пару минут, часов или дней общения (причем, в зависимости от ума женщины, а не мужчины), а интересный продолжает интересовать всю жизнь!
Итак, чем же Александр «заинтересовывал» женщин? Приятной внешностью и царским происхождением? Несомненно, но не только. Внешность мужчины, как известно, играет куда меньшую роль, чем красота женщины для мужчины. Однако это правило перестает действовать, если на горизонте появляется действительно красивый мужчина. Он обладает над женщиной магической, анималической властью. С помощью происхождения, положения, достатка тоже можно вызвать женский интерес и компенсировать многие недостатки. И достигнутый в жизни успех безусловно поднимает шансы мужчины. (Хотя случается, что женщины любят сложные случаи – закоренелых эгоистов, неудачников, подлецов и тиранов. Но это уже отдельный разговор.)
Что же было типично именно для Александра? Он знал, чего хотел, знал, как этого добиться, и излучал ту нахальную насмешливо-доброжелательную уверенность, которая так подкупает женщин. Было в нем ненавязчивое, но неоспоримое чувство превосходства, которое он одевал то в наряд раскованности, то легкой иронии, то нежной снисходительности. Женщин интриговал его слегка прохладный к ним интерес и льстило выказываемое им уважение; он изучал их и дружил, как с мужчинами! И вполне мог бы быть обвешан женщинами, если бы хотел этого. Но не хотел. Наоборот, оставался весьма постоянен в связях, в отличие от других, утверждающих себя количеством соблазненных, а не качеством и глубиной отношений. Видимо, его постоянство и сбило с толку Неарха. Таис не заняла места официальной подруги, а главное – не вытеснила Гефестиона, поэтому Неарх, как и все, воспринимал ее как близкую приятельницу царя, занимающую особое место в его общении, но никак не возлюбленную, да еще и тайную. Именно этого впечатления добивался Александр.
Хотя, надо отдать должное проницательности Неарха, редкой для мужчин: ему всегда казалось странным, что Таис живет с Птолемеем. Это не значит, что Неарх был нелестного мнения о нем, совсем наоборот, он считал Птолемея хотя и несколько педантичным, себе на уме, но вполне достойным человеком. Но Неарху всегда казалось, что если в одном месте, в одно время, в одном мире встретились такая женщина, как Таис, и такой мужчина, как Александр, то они не могут пройти мимо друг друга. Ибо они были другими. Лучшими.
Таис быстро и органично вписалась в их мужскую компанию, чему способствовали ее веселый нрав, сердечность, удивительное чувство такта, и… рука Александра. Она была незаменима на всех симпосионах, за исключением явных мальчишников, куда порядочных женщин не приглашали. Она сразу начала помогать Александру в делах, так что не только общие развлечения и интересы связывали их. Таис боялась мышей, но не боялась крови и оказалась отличной медсестрой. Она ухаживала за Александром и за заболевшими или ранеными друзьями. Картина того, что она как-то все время рядом с царем, стала привычной и естественной. Он был добр, доверителен с ней всегда, но никто не сделал из этого вывода, что между ними существует тайная близость. Да и зачем предполагать нечто тайное, если его явные подруги были хорошо известны?
Вечером того дня, когда Неарх прозрел, ужинали у государя. Когда в зале появилась Геро, к ней навстречу встал не только Неарх, но и Александр. Царь подошел к ней и крепко поцеловал в рот, который она так долго держала на замке.
– Снимаю с тебя обет молчания, – пояснил он удивленной Геро и выразительно посмотрел на Неарха, как бы передавая этот обет ему. Парменион, наблюдавший эту сцену, наклонился через стол к Таис и спросил:
– Что это, день рождения у спартанки?
– Нет, видимо, угодила чем-то царю, – ответила Таис, которая еще сама ничего не знала.
– Она хорошая девочка, хоть и спартанка, – проворчал Парменион, который терпеть не мог рыжую Антигону, подругу своего сына.
Настал день, когда в воздухе опьяняюще повеяло весной, и зацвела степь! Зрелище, столь недолгое, сколь прекрасное, преобразило мир. Унылый серо-желтый цвет высохшей травы и потрескавшейся земли сменился сочной зеленью разнотравья и алым буйством маков. Какая красота! Прав Фалес Милетский – мир пронизан божественным.
Весна! Весна! Весна! И все рады ей: дикие верблюды с облезлой шерстью, ящерицы с тупой, похожей на лягушачью, мордочкой, ушастые ежики, охотящиеся на них. В травах бурлила своя жизнь: букашки, мышки, птицы воевали друг с другом за место под солнцем. А как великолепны серые журавли в своем любовном танце. Оранжевыми глазами они косятся на своих избранниц, прыгая и порхая в воздухе, привлекая их внимание к своим весенним чувствам.
Таис и Александр тихо лежали в траве и издалека наблюдали за толстым тушканчиком. Его кусали мошки и этим совершенно отвлекли его внимание от парящего над ним орла, который ждал подходящего момента, чтобы камнем кинуться на свою жертву. Таис раздосадованно вздохнула и взглянула на Александра. Он смотрел вдаль, на воздух, дрожащий над ковылем. Таис вздохнула еще раз: Александр смотрит вдаль. Значит, все, прощай покойная семейная жизнь.
Не хо-чу!!! Остановись, время! Пусть все останется так, как есть.
– Почему в жизни все проходит, – со стоном выдавила из себя Таис.
– Но ведь это же хорошо, – медленно отозвался Александр, она оторвала его от мыслей. – Это же здорово, – прибавил он с большим энтузиазмом. – Всегда можно попробовать что-то новое. Каждый новый день может принести неожиданное. И все в твоих руках. Жизнь начинается каждый день. Это же здорово. Жизнь означает вечное движение. Покой, праздность – это же скука, смерть.
– Я не о скуке, я о постоянстве, стабильности. – Таис слабо попыталась оправдаться.
– Но ведь я люблю тебя постоянно, я же всегда с тобой, стабильней некуда, клянусь Зевсом! – Александр повысил голос от раздражения.
Таис заплакала. Дико все это было. Такой день, всюду жизнь и радость, веселое солнце, безоблачное небо, а под ним молодая и прекрасная женщина обливается слезами от невозможности удержать это мгновение, остановить колесо времени, превратить миг в вечность.
– Девочка моя! – Александр смягчился. – Смирись, не сопротивляйся. Все правильно, все так, как должно быть. Слушайся меня. Тебе здесь было хорошо? Ты наслаждалась этим временем? А если бы мы остались в Египте, то ты бы не узнала этого всего и не была бы счастлива здесь.
– Наверное, ты прав, как всегда. Я понимаю это головой, рассудком, но только им. Я не знаю, что это вдруг со мной.
– Да это не вдруг, это всегда с тобой, если ты к чему-то привыкаешь.
Таис задумалась на мгновение. Действительно, он прав. Он знает ее лучше, чем она сама.
– Нехорошо привязываться. Это лишает свободы, держит, рвет сердце, а надо всегда оставаться свободным.
– Да, все свое ношу с собой, – как в полусне пробормотала Таис.
– Посмотри, детка, на этот прозрачный воздух, на этот волнующийся ковыль и возрадуйся жизни.
Итак, все было решено. Александр отдал приказ через пару дней сниматься с места. И только Таис это естественное решение казалось неожиданностью, громом среди ясного неба. Ища виноватого, она возненавидела Персеполь, шикарный город-дворец. Он с самого начала казался Таис театральной декорацией, и не только потому, что был выстроен на платформе, как на подмостках. Все в нем выглядело ненастоящим, иллюзорным, все. Такой же иллюзией оказалась и ее попытка свить семейное гнездышко, сделать из льва-Александра домашнего кота. Смешно и глупо, но как грустно!
Таис долго собиралась на последний пир, тщетно пыталась успокоить нервы. Долго меняла платья, швыряла их одно за другим на свое – их с Александром – ложе. Уже заходила Геро, уже Птолемей дважды присылал поторопить. Наконец, надела старинное, еще афинское платье, давно вышедшее из моды. Хотя, какое это имеет значение здесь, в Азии, за тысячи стадий от аттической моды… Белое, длинное, все в величественных складках, как у жриц. Долго сидела перед зеркалом, смотрела в свои застывшие, немигающие глаза. «Душа моя, что с тобой? Что теперь?» Заколола волосы высоко, перехватив тремя обручами, распустив по плечам и спине подобно черному траурному покрывалу. Глаза блестели то ли от внутреннего огня, то ли от сдерживаемых слез.
Она медленно шла через цветущий сад к дворцу, из которого доносились музыка и гомон пирующих людей. Красивое, обложенное цветными изразцами, украшенное барельефами и скульптурами здание «кричало» роскошью и чужеродством. По стенам тянулись вереницы львов, загрызающих антилоп, ряды воинов в длинных одеждах и высоких шапках; изображения венчал символ Ахура-Мазды – солнечный диск с орлиными крыльями. В темноте ночи, в мерцающем свете факелов этот чужой мир казался особенно враждебным и отталкивающим. Встречные люди узнавали Таис, приветствовали, а она молча проходила мимо, порождая удивленные взгляды.
Птолемей давно ждал и, завидя ее в дверях, поспешил навстречу: «Первый раз вижу, чтобы ты опаздывала». Она не увидела, а всей кожей почувствовала, что изрядно выпившие люди радостно возбуждены, но не выпитым, нет. Они возбуждены продолжением похода. Они рады идти за Александром, за своим обожаемым вождем и царем, в глубь Персии, захватывать новые земли, добывать богатство и славу. Странно, хотя Таис обожала Александра никак не меньше других, она не разделяла их радостного настроя. Она залпом выпила неразбавленное вино.
– Первый раз вижу, чтобы ты пила… – воскликнул Птолемей.
Александр, в венке, обернутый химатионом, возлежал с неизменной Барсиной. Афина! Почему?! Разговаривал с персом Тиридатесом, казначеем персепольской сокровищницы, с правителем Пасаргад Гобаресом. Стоят, наклонившись к нему, льстят, наверное, безбожно, на то они и персы. Александр принадлежит всем, даже персам, но только не ей. Как глупо было думать иначе, обманывать себя. Иллюзия семейного счастья расстаяла, как облако. Семейная жизнь… Игра, вранье, обман чувств, как все в этом иллюзорном, театральном городе. Вот совсем рядом, в соседнем дворце жила она, и Александр приходил к ней четыре прекрасных месяца, чтобы играть в семейную жизнь, в тайную увлекательную игру, он же такой игрок. Но всему приходит конец! Она осушила еще бокал, проглотив слезы с вином. Птолемей и Леонид, не сговариваясь, переглянулись.
– Я хочу сказать… – Таис как будто со стороны услышала свой голос.
Шум стих неожиданно быстро. Александр удивленно глянул в ее сторону, а все обернулись к Александру – что он скажет. Царь быстро надел обычную маску и проговорил покровительственно-ласковым тоном, каким он обычно говорил с ней: «Конечно, прекрасная афинянка».
– Да, я – афинянка и из Афин вместе с вами, за тобой, божественный Александр, я прошла многие страны, испытала много лишений за эти трудные и счастливые годы. И вот я в Персии, я – афинянка. Вы все знаете знаменитые слова Аристида: «Пока солнце движется по своему пути, афиняне не перестанут сражаться с персами, мстя за оскверненные святыни, за нашу разоренную страну». И вот мы в Персиде, в самом сердце ее, во дворце Ахеменидов, в этих надменных чертогах празднуем победу над ними. Здесь я чувствую себя вознагражденной за все лишения. Но еще более удовлетворенной я буду чувствовать себя, если подожгу тронный зал Ксеркса и этим отомщу за сожженные им родные Афины. И пусть скажут люди, что женщины, сопровождающие непобедимого Александра, сумели лучше отомстить персам за унижение Эллады, чем его доблестные полководцы и воины-мужи.
Народ одобрительно закричал. Александр же удивился ее словам, ибо в ура-патриотизме она никогда не была замечена, потом его осенило… Он обернулся к Гефестиону и растерянно пробормотал: «Это же не то, что она думает». Потом приблизился к ней, всмотрелся в лихорадочно горящие глаза и дальше них, в потайные уголки души.
– Александр сам не раз говорил, что он царь прежде всего, а не завоеватель. Зачем разрушать то, что теперь принадлежит ему? – недовольно возразил Парменион.
Александр метнул на него взгляд, но не гневный, а ироничный, мол, да, я говорил так, когда надо было говорить. Люди стали кричать, что надо проучить персов и показать, что их империи пришел конец, а новый правитель – божественный Александр, создаст новую империю с новыми столицами и дворцами.
– Что ты хочешь? – Александр наклонился к Таис и даже встряхнул ее за плечи.
– Я хочу сжечь это все! – ответила Таис.
– Хорошо… Да свершится возмездие! – и Александр, блеснув глазами, как когда-то в Гордионе, медленно, с улыбкой обвел глазами присутствующих и подал Таис факел.
Что тут началось: все стали кричать в исступлении, прославлять своего царя и его счастливый жребий, а заодно и свой – возможность и счастье следовать за ним и исполнять его волю.
Запылали занавеси и драпировки, скатерти и ложа, деревянная мебель и кедровые перекрытия. Огонь плясал весело и опьянял, возбуждал сильнее, чем вино. Языки пламени метались, возносились ввысь, гудя, подобно военным трубам. Колдовское зрелище дикого танца огня, его завораживающий вой и треск вызывали восторг и ужас. Когда стало жарко, все вышли на улицу, в прохладу и благоухание сада, которые еще больше подчеркивали жуткую красоту зловещего вихря, взметавшего свои искры высоко в черное небо. Огонь, подарок Прометея людям, сделавший их равными богам, огонь отражался в глазах присутствующих, в многочисленных и очень разных глазах, высвечивая мысли и чувства, вызванные этим зрелищем.
– Был дворец Кира – нет дворца Кира! Ха-ха-ха! – стояло в карих глазах Клита.
– Так и жизнь пройдет, сгорит, как в мгновение, – стояло в черных глазах Леонида.
– Ну уж отомстили персам их монетой, теперь уж скоро домой, – стояло в глазах старого Пармениона.
