Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 38 страниц)
– Я рада тебя видеть, любимый мой, – сказала она вслух, улыбаясь от счастья. – Я люблю тебя, я живу! – Она тихонько рассмеялась.
– Что, детка, я не слышу, вода шумит. Посмотри, какой я водопад сделал.
Таис встала с земли и, закусив губу, сдерживая улыбку, пошла к нему.
– Будешь корабли пускать?
– Хорошая идея… про корабли. – Он поднял к ней лицо и невольно засмотрелся.
В венке из розовых колокольчиков, с развевающимися кудрями, в лёгкой тунике, гибкая, ладная, с блестящими щечками и носиком, она нежно улыбалась ему.
– Что, моя прекрасная Геба [49]49
Богиня вечной юности.
[Закрыть], что ты сказала?
– Я люблю тебя.
– …Эта новость не нова, но чрезвычайно приятна.
Он вышел из воды, не касаясь руками, поцеловал ее в лобик, одновременно понюхал колокольчики и ее волосы.
– Обними меня. – Она даже качнулась к нему, притянутая его магнитом.
– У меня руки холодные…
Таис сама обвила его руками, прижалась всем телом и в перерывах между поцелуями шептала: «Я… хочу… тебя… хочу… чтобы ты… меня… любил…»
Холодные руки сдавили ее тело, ноги оторвались от травы, он закружил ее.
– Во мне уже начал просыпаться Силен с его страстью гоняться за нимфами.
– Как же я прогневила богов, если они послали мне такое ужасное наказание – мучить тебя.
– Танталовы муки!.. Я буду очень осторожен… – успел сказать Александр, и они упали на траву, распугивая бабочек и мотыльков…
У Таис было чувство, что она заново родилась. Ни много, ни мало. Не просто пробудилась или ожила, а именно родилась еще раз. Так она чувствовала себя, как бы патетически это ни звучало. С одной стороны, как бы «свежим», «перворожденным», но одновременно знающим, развитым телом взрослой женщины, Таис еще раз открыла для себя непередаваемую прелесть его ласк, неземной восторг и блаженство от его любви.
– Как ты заставила себя ждать, но как это ожидание окупилось! Это стоило всяких ожиданий, – сказал Александр, когда из своего полета в мир любви они вернулись на землю, на мягкий живой ковер цветущего луга.
– Я так счастлива!
– Спасибо за любовь.
– Спасибо за мою жизнь, – эхом отозвалась Таис.
– Это моя десятая весна в Азии, – после некоторого раздумья заметил Александр.
Это была его предпоследняя весна.
…Когда Таис, прекрасная, как нимфа, с охапкой тюльпанов в руках вернулась из похода по окрестным склонам, радостная, с порхающей душой и таким же легким телом, она застала Александра, лежащим на траве в глубокой задумчивости.
– Что ты, милый? – осторожно спросила Таис.
– Да, вот… сам не знаю. – Он виновато улыбнулся. – Такой день чудесный, а я думаю… – Он пожал плечами.
– Клянусь Афиной, это я виновата. Вылечилась сама, но заразила тебя своей меланхолией.
– Этот трюк я знаю, – улыбнулся Александр и притянул ее к себе на грудь. – Когда я был маленький и расшибал себе коленку, Ланика, чтобы я не плакал, отвлекала меня таким образом: «Смотри, мышка пробежала!» – Он сказал это так правдоподобно, что Таис невольно повернула голову туда, куда он указывал глазами. Александр рассмеялся и потянул ее за нос. – Видишь, действует безотказно. – Они рассмеялись оба, пока Александр не закашлялся; Таис быстро отстранилась. – Вот видишь, каким я стал. Не могу даже как следует прижать тебя к груди.
– Зато это открывает прекрасные возможности для меня. – И Таис притянула его к себе.
Он поцеловал ее, потом провел пальцами по ее губам, по подбородку – вверх-вниз, до шеи и обратно. Так он делал всегда. Как это важно, чтобы было так, как всегда.
– Я напугал тебя…
– Я в состоянии выдержать больше, чем можно от меня ожидать.
– Да, я на это очень надеюсь, – тихо сказал он и снова поцеловал ее мягкие губы.
«…Жизнь возвращается ко мне от любви к тебе…»
Пусть будет так всегда.
Поглядев на небо глазами цвета неба, а небо можно было увидеть, даже не поднимая глаз, Александр стал рассуждать прозаическим, слегка насмешливым тоном:
– Когда я успокоюсь, остепенюсь и стану важным и скучным, я устрою в Александрии Египетской ученый центр. Соберу мудрых и нудных ученых, философов, капризных литераторов и тщеславных художников. Пусть работают в довольстве и сытости на благо людей – сочиняют, творят и изобретают, обмениваются знаниями и идеями и учат всех, кто к этому стремится. Соберу свои любимые книги, вообще, все стоящие книги и устрою огромную библиотеку – хранилище человеческой мудрости или… глупости. Пусть читают все, чтение – великая вещь! Над всем поставлю верховодить Аристотеля как самого умного из умных и назову этот кладезь знаний музейоном.
– Мне нравится твоя идея, – восхищенно сказала Таис, которая совершенно игнорировала иронию в его тоне. – Музейон – обитель муз, здорово!
– Будешь там живой музой?
– Я буду там, где будешь ты.
– Я тебе сейчас скажу одну странную вещь, только ты не смейся, – попросил Александр.
Таис заинтригованно подняла брови.
– Я ведь тебя знаю хорошо – как ты выглядишь, как ты прекрасна. Но каждый раз, когда я тебя вижу, раньше всех других меня пронзает мысль: «Какая красивая женщина». Меня это так бесит! Я говорю себе: «Сейчас придет Таис, не надо удивляться, как будто ты видишь ее в первый раз» – и пытаюсь за собой следить. И что происходит? Я поднимаю глаза, и моя первая мысль: «Какая красивая женщина». Ну, не глупо ли?
– Мне кажется, нет. Красиво то, на что смотришь с любовью. Для меня ведь тоже нет никого прекрасней тебя, любимый, – улыбнулась Таис.
– Но согласись, что это странно.
– А что же будет дальше? Ведь я не становлюсь ни моложе, ни красивее.
– Я не вижу никакого «ухудшения». Что в тебе стало менее красиво, скажи?
– Не знаю, – призналась Таис, – наверное, свежесть пропала, округлость в лице…
– Ничего не пропало. Наоборот, что-то все время появляется.
– Что, морщины?
– Нет, новая прелесть, одухотворенность, женственность. – Александр улыбнулся, и его улыбка осветила мир. – Хотела меня поймать?
– Да, как зайца…
– Голыми руками…
Они рассмеялись оба: заяц и его ловчиха, полная новых прелестей.
– Хорошо с тобой. Молчать, говорить. О важном, о неважном. Мне хорошо с тобой всегда.
– Я рада, – неопределенно заметила Таис.
– Даже если тебя нет рядом, и я только думаю о тебе или ты мне приснилась… Мне так хорошо во сне, а потом весь день так спокойно…
– Тепло?
– Да, тепло, – Александр вскинул на нее лучистые глаза. – Раньше мне снились странные сны. Ты на трапеции качаешься, как циркачка, причем одета в накидку, голова покрыта капюшоном, лица не видно, а я знаю, что это ты, потому что чувствую… любовь.
– Я поняла тебя, я чувствую то же. Хотя, может, твои сны не странные, а вещие? Я часто качалась на качелях, мимо качели пройти не могла. Летала и уносилась мечтой в свои полеты. – Она погрузилась в себя. – А ты мне редко снишься, хотя я думаю о тебе всегда. Но зато это те сны, которые помнишь всю жизнь. Во время зимнего похода во Фригии приснилось, что ты меня целуешь, да так, будто душу мою забираешь. Я проснулась от горя, любви и тоски; тогда можно было ставить знак равенства между этими понятиями. С трудом продышалась, проплакалась, насилу успокоила смятение. Рядом Птолемей спит на самом краешке, чтоб только мне не мешать… Я не могла оставаться в кровати, знала, что не усну, потому что в этот сон возврата больше не будет. Вышла из палатки. Восток едва посерел, все в густом тумане. Влажная трава, деревья, воздух, мир неуютный окутал меня, как мокрый, прилипший к телу плащ. И чувствовала одно безграничное сиротство. Думалось тогда: «Когда же кончится проклятая ночь, пусть скорее наступит день, чтобы я смогла его увидеть. Я не могу без него». – Таис задумалась, потом прибавила с усмешкой: – А потом стала ненавидеть дни, которые отодвигали мои ночи с тобой. И молила уже об одной нескончаемой ночи, длиною в жизнь. И все та же мысль: «Я не могу без него…»
Таис вздохнула. Оба вздохнули. Пролетел жук и с сухим треском плюхнулся на траву.
– Знаешь, каким я дураком был! Я уверял себя, что ты вполне довольна жизнью с Птолемеем.
– И верил?
– Хотел себя уверить. Не хотел чувствовать себя палачом.
– Это было вчера или в далеком прошлом? – с чувством спросила Таис.
– Я не знаю, – честно признался Александр. – Не знаю… Прошли ли годы, изменяя жизнь и нас, или ничего не прошло, не изменилось, и все осталось в нас? Наверное, однозначного ответа нет.
Он так же ответил, когда восемь лет назад в Тире признался ей в любви. Он не знал, правильно ли, что все между ними произошло так и не иначе. Тогда Таис озадачилась его незнанием, а сейчас и сама поняла, что на самые простые и важные вопросы часто нет ответов. Прошло столько лет – какими они были, какими стали, что было правильно, что нет, что потеряли они, что приобрели? Так много вопросов и так мало ответов.
– Мудрый ответ, сократовский, – признала Таис.
Пифия назвала Сократа мудрейшим человеком, так как он признался, что знает лишь то, что ничего не знает. Абсолютное знание – прерогатива богов.
– Это я тебе могу в этом признаться, тебе да Гефестиону. А больше – никому. Я действительно иногда не знаю, как жить, как поступать, как решать, хотя именно этого от меня все ждут – чтобы я знал каждую минуту и знал, как правильно. Попробуй скажи им что-нибудь подобное, – они тебя с потрохами сожрут. Этот охлос, люди то есть, – Александр усмехнулся. – Да и не дождутся…
– Хороших мало, вспомни дельфийскую мудрость.
– Да уж как-то совсем мало. Потому трудно порой любить людей, хотя – надо! Хочется иной раз, как Сократ, зажечь факел средь бела дня и кричать в толпу: «Ищу человека». Земля для сорняка – родная мать, а полезные для жизни овощи вырастить очень трудно, правильно сказал Эзоп. Зато иногда и в сорняке встречаются такие красивые цветы! Это уже я сказал, имея в виду людей, которых я люблю, – бодро прибавил он.
Солнце исчезло за горами, позолотило горизонт, а небо окрасилось в легкий сиреневатый тон, какая картина – глаз не оторвать. Александр рассматривал это обыкновенное чудо с удивлением и благодарностью – за чудо и за ежедневность. Он отметил про себя, что без Таис видит мир, большой, сложный, а красоту мира – только с ней.
– Детка, спой, давно ты мне не пела.
Таис не надо было повторять дважды. Конечно, милый мой, от всего сердца, если хочешь…
Весь в росе благовонный дымится луг,
Розы пышно раскрылись;
Льет сладкий запах анис и медуница…
Александр смотрел на нее, целуя глазами.
– Пифагор Самосский – чародей чисел, говорил, что музыка приближает нас к миру богов. Да-да. Это он тебя не знал, – прибавил Александр, смеясь.
– Что бы он тогда сказал?
– Ничего. Ему бы некогда было не то что говорить, но думать. Хоть о числах, хоть о гармонии. Одна бы мысль владела его существом, одно желание – носить тебя на руках, посвятить всю жизнь тебе.
Опять было непонятно, да какой степени он шутит.
– Ах, неужели бы я стала на пути знания? Мне приятней было бы стать вдохновительницей, чем помехой в поисках истины. Я, что ли, тебе помеха? – поинтересовалась Таис.
– Помеха? – Александр задумчиво посмотрел вдаль. – Я пришел к себе и принял свою судьбу. Знаешь поговорку: идущего судьба ведет, упирающегося – тянет. Поэтому глупо упираться. – Он усмехнулся. – А судьба моя – разрушать старое и создавать новое. Я живу своюжизнь. Иногда, очень редко, как сейчас, у меня возникают сомнения: Удивительно, что так редко, если учесть, что во мне не только божественного много, но и демонического не меньше. Но я человек долга и сознательно несу ответственность. Нет, я так хочу. Мне правится быть хозяином жизни, преодолевать себя и обстоятельства, пытаться менять что-то в этом мире… или не менять. И я тешу себя надеждой, что ты не очень несчастна со мной таким. Хотя характер у меня плохой, вспыльчивый.
– Зато отходчивый.
– Но со мной ведь нелегко, я бываю неуправляемым, бешеным, как Гефестион говорит.
– У тебя сильные чувства, и их непросто удерживать. Пылкому человеку трудно сохранять хладнокровие. Но я-то знаю, чего от тебя ждать, так что… мне все нравится! Ах, любимый, любимый, будь таким, какой ты есть, только будь!!!
Глава 17
Свадьба в Сузах.
Март 324 г. до н. э.
Поток дел снова захватил Александра. «Я пленяю только твои взгляды, а дела пленяют все остальное», – шутила Таис. Приятные и неприятные события чередовались. Огорчило Александра ограбление могилы основателя персидской державы Кира Великого. Он приказал восстановить гробницу. Кир, как будто предвидя судьбу своего праха, повелел написать на надгробье: «О, человек, не завидуй мне, что у меня этот памятник». Зависть переживает века, а почтение чужих заслуг – нет. А вот Александр имел редкий дар ценить чужие заслуги. Кир с детства был одним из его героев. Мирская слава проходит, если ей позволяют проходить и предают ее забвению.
Да разве только это? Орксина, сатрапа Персии, опустившегося до ограбления персидских храмов и творившего беззакония над жителями сатрапии, Александр приказал казнить, а сатрапом назначил Певкеста, который выучил персидский язык, надел индийскую одежду, перенял обычаи вверенной ему страны и управлял сатрапией справедливо и достойно, к удовлетворению Александра и самих персов.
Александр по-прежнему упрямо преследовал свою трудную цель – сблизить персов и эллинов, приучить их к мысли жить в мире и дружбе на одной земле без границ. Он надеялся, что войны закончатся тогда, когда все земли будут объединены под единой справедливой властью, и у людей не останется причин ненавидеть и воевать друг с другом.
Новая эра Александра должна ознаменоваться новыми человеческими отношениями, иначе зачем все было: весь поход, все жертвы? Старые обиды отомщены, надо наконец поставить точку и начать новую жизнь, не отягощенную враждой, презрением, суждением о людях по национальному, а не человеческому признаку. Не кто ты – перс-варвар или эллин, а каков ты – порядочный, терпимый к другим человек или узколобый националист и фанатик своей веры. На это благое дело тратил он все свои силы и всю свою власть. Это было как раз то, что Александр хотел «изменить в мире», как он это называл.
Но удел гения – остаться непонятым своими современниками. К сожалению, далеко не все откликались на его идеи, опередившие не только время, но и уровень развития человеческой натуры. Каждый понимает лишь то, что доступно его пониманию. Новые взгляды с трудом пробивают дорогу через заслоны держателей старых устоев с закостенелыми мозгами; люди боятся терять привычное, страшатся всяких изменений, особенно если они происходят так быстро. Но Александр шел на этот риск. «Мечтатель», – называл его Гефестион. – «Или провидец», – улыбался в ответ Александр.
Свой следующий шаг в деле слияния народов в одну семью Александр собирался предпринять в Сузах. Он задумал переженить представителей македонской верхушки с девушками из знатных персидских семей и узаконить существующие союзы тысяч македонских солдат с персиянками. И все это обставить с размахом – как праздник народов. Герои его любимой «Илиады», разрушив Трою, превратили княжеских и царских дочерей в рабынь и наложниц. Александр позаботился о том, чтобы персиянки стали законными женами, а не невольницами победителей. Пусть это была капля добра в море того горя, что принесла война поверженным народам, но это был жест сожаления и примирения, и потому – хорошее начало.
К сожалению, об этих планах Таис узнала не из первых рук, а от Птолемея. Так получилось, что Александр был слишком занят разбором дел о беззакониях правителей Сузианы, отчетами, проверкой жалоб и судом, и не видел Таис несколько дней. Таис же занималась выполнением своего долга – воспитанием сыновей. Эта работа приносила ей удовлетворение, счастье ей приносил один Александр. Она радовалась, что дети хорошо развиваются, здоровы и веселы, что все идет без сбоев, своим чередом, благодаря ее добросовестным усилиям. Но сердце мало участвовало в этих заботах, оно было отдано другому мальчику – с золотыми кудрями, строящему крепости из мокрого песка у моря «в солнечных бликах и дружных дельфинах». Это была ее настоящая жизнь, с ним и для него, все остальное – выполнение долга.
Птолемей, едва скрывая любопытство, спросил, знает ли она о планах Александра жениться на дочке Дария и переженить гетайров на персиянках. Таис, вечной улыбкой защищая себя от влияний мира, чаще вредных, чем приятных, подняла спокойные глаза и ответила «нет». Про себя же продолжила: «Нет, дорогой Птолемей, ты не дождешься от меня ни растерянности, ни смятения».
– Ну и кто же достанется тебе? – поинтересовалась Таис с той же улыбкой.
– Дочь Артабаза Артакама. Через нее я породнюсь с Евменом, который женится на ее сестре Артониде. А Гефестион породнится с Александром, женившись на Дрипетиде.
– Ну, что ж. Пусть даруют боги счастье всем участникам этой большой свадьбы.
– Думаешь, я хочу жениться? – стал оправдываться Птолемей.
– Это не освобождает тебя от выполнения долга по отношению к твоей новой жене, – перебила его Таис.
– Какого долга?
– Сделать Артакаму счастливой.
– Если она не будет этому противиться, – сказал он, и это была первая честная фраза во всем разговоре.
– Что с Абулитом? (Сатрап Сузианы)
– Казнен…
– А Атропат? (Сатрап Мидии)
– Оправдался.
– Сколько нам пришлось пережить за последние месяцы, сколько испытаний и потерь подбрасывала нам жизнь – поневоле падешь духом… Хватит! Самое время нам подбросить жизни что-нибудь приятное. Она нам – гадости, а мы ей – радости. Лучше свадебное веселье, чем плаха или погребальный костер Калана, – примирительно сказала Таис.
Старый Калан, пришедший с Александром из Индии, стал болеть, слабеть и все чаще заговаривал о добровольном уходе из жизни, о самосожжении. Александр сначала и слушать его не хотел, так полюбил он этого чужого по культуре, но близкого по духу человека. И все же настойчивость Калана победила. Он, всю жизнь боровшийся с плотью, не мог вынести мысли, что она все же победит его дух, и ему, как всем, придется окончить жизнь в полной немощи и страданиях. В конце концов царю пришлось уступить силе убеждений удивительного индуса. Армия, вооруженная как на парад, отдала боевым кличем честь взошедшему на костер Калану. Он и в огне остался неподвижным и невозмутимым. Говорили, последними словами Калана были: «Встретимся в Вавилоне», значение которых никто не понял. Александра этот акт самосожжения потряс.
Мысль о Калане в голове Таис сменилась мыслью о другом необычном друге Александра – Сисигамбис. Вот уж удивительная пара – духовные отец и мать Александра. Какое странное переплетение судеб! Таис только сейчас поняла тот странный взгляд Сисигамбис в храме Афродиты-Астарты, где они случайно встретились. Персиянка как будто просила прощения за то, что ее внучка претендует на место, принадлежащее одной Таис. Ах, милая Сисигамбис! Как будто я не знаю, что все мы – и ты, и я, и твоя внучка – не более, чем игрушки в руках Александра. Да и он сам – лишь пешка в сложной игре, которую играет с ним непредсказуемая судьба. Даже бессмертные бессильны перед ней. Наши возможности так иллюзорны!
Не зря написал Александр когда-то: «…я люблю представлятьсебя свободным человеком…» Написал в одном из многочисленных любовных писем, существование которых давало право Таис чувствовать себя избранницей судьбы, счастливицей, каких нет на свете!
Забыв о Птолемее, она пошла к своим заветным шкатулкам, где хранилась летопись ее жизни, неопровержимые доказательства их принадлежности друг к другу, его письма, где каждое слово от сердца и чистая правда – его голос, его душа, его любовь. Безошибочно открыла нужную шкатулку, нашла искомое. Вот, здесь…
«Я люблю представлять себя свободным человеком. Как будто я могу поступать по своему разумению и чувству. Представлять, что я не зависим ни от воли богов, ни от жизненной необходимости. Это обман, но я люблю так искренне думать. Что в жизни не обман? Надо просто уметь убедительно обманывать(ся). Представляя себя свободным, я становлюсь счастливым (и свободным?). Одинок ли я? Да, в той степени, в какой одинок любой. Хотя есть пара человек, которые меня радуют, которыми я важен сам по себе, которые меня не предадут. Это много. В моем положении это просто роскошь, подарок судьбы! Я очень счастлив этим. А остальное окружение – чем ближе, тем ненадежней. Посмотри, Гарпал, друг детства, какой хитрый да алчный стал, все норовит меня обмануть. Но я ему прощаю, потому что он – друг, да еще детства (как можно!), потому что знаю о его алчности, знаю, чего ждать. А назначь на его место человека, который покажется тебе верным, он тебя предаст точно так же, так как быть возле денег и остаться честным не удавалось еще никому. Так вот, предаст, жалко будет, удар, разочарование. Лишний раз берегу себя от разочарования. Все это – суета. Все это – неважно. Пустое, пустота. Нельзя ставить свою жизнь в зависимость от этого. Жизни жалко. Суету надо терпеть. В ее потоке иногда случаются интересные моменты. Что-то прекрасное, как всплеск или вспышка. Вдруг вижу картину – мама с Клеопатрой в саду на скамейке, болтают, как подруги. Ты от мышки на стул заскочила, верещишь, как поросенок. Гефестион с Буцефалом разговаривают… И мое сердце расцветает. Не грусти. Все пройдет – останемся мы. Не грусти, все еще будет…»
Таис закрыла глаза, из которых катились слезы, и опустила голову на ладонь. Птолемей, невольный свидетель этой чужой, запретной жизни, смутившись за свое преступное подглядывание, понуро вышел из комнаты. Таис вздохнула тяжело, вытерла слезы и дочитала это, написаное в Согдиане, письмо.
«Я не могу себе представить, как бедна и пуста была бы моя жизнь без тебя. И, знаешь, что? Тебя не могло не быть в моей жизни. Моя жизнь с тобой – это самая свободная из всех моих жизней, самая счастливая. Я благодарю тебя, мое сокровище. За понимание, терпение, любовь, счастье бесконечное и незаслуженное. За то, что ты принимаешь меня со всеми моими недостатками и сложностями и отдаешь мне себя. Навеки твой, бесконечно любящий Александр».
Бесконечно любящий, а в данный момент снова жених, появился еще в тот же вечер.
Войдя в ее красную комнату (стены были обтянуты драгоценной тирийской алой тканью), он застал Таис сидящей в ожидании за накрытым для ужина столом. Задержавшись в дверях, он попытался издалека в полумраке разглядеть выражение ее лица. Она сидела, подперев голову рукой, и спокойно смотрела на него.
– Ты уже в курсе… – не то спросил, не то сказал он.
Она промолчала.
– Судя по тому, что ты не встречаешь меня со скалкой в руках, я смею надеяться… – Он медленно улыбнулся и протянул к ней руки.
Таис, задохнувшись от счастья, как подхваченная порывом ветра былинка, понеслась к нему, не чувствуя ни себя, ни мира вокруг. Он закружил ее, смеясь, и они повалились на кровать, обрывая ширмы алькова и опрокидывая стоящие вокруг фрукты и цветы. Бурно и радостно утолив любовный голод, они постепенно обрели дар речи, зрения, слуха, чувство земного притяжения и ориентации в пространстве.
– Ты, наверное, голоден, мой милый. Ты ел сегодня?
– Утром, да, ел, точно.
– Что же ты вечно такой беспризорный – голодный, усталый. Совсем себя не жалеешь.
– Да я занят был… Хотел побыстрее переделать все неприятные дела. Но их не переделаешь.
Таис принесла ему еду в постель; перепелок, которых он особенно любил, овощи, напитки на золотом подносе. Села напротив, скрестив ноги, и смотрела, улыбаясь, как он ест.
– Кто тебе сказал, Птолемей?
Таис кивнула.
– Извини, детка, моя вина, мне надо было найти время поговорить с тобой. Ты очень расстроилась?
– Я плакала сегодня, но не из-за этого.
– Плакала?
– Я понимаю тебя, Александр. И, конечно, не ревную. Ревность – это привилегия Гефестиона. Я не имею ни права, ни основания. Я понимаю тебя и поддерживаю во всем. Видишь, какая я стала благоразумная? Я перечитала твое письмо «Я люблю представлять себя свободным человеком». Потому я плакала.
Александр кивнул:
– Я помню это письмо. Оно писано не в лучшие времена. Тогда мне приходилось «представлять» больше, чем обычно. И еще кое-что связано с этим письмом, о чем ты не знаешь, – сказал он после некоторого раздумья и серьезно посмотрел ей в глаза. – Я написал его и отправил, а ночью мне снится сон: Леонид, такой странный… говорит мне во сне: «Береги Таис, ты у нее один». А мне удивительна его серьезность, и я пытаюсь шутить: «Конечно, а как же ты, Леонид?» А он отвечает: «А меня больше нет среди живых». Я проснулся и не мог больше спать. А утром узнал, что его отряд попал в засаду, и Леонид погиб смертью героя. Его последняя забота была о тебе.
– И о тебе… – прибавила пораженная Таис и прижалась к Александру.
– Золотой был человек, редкий. Редкие люди и встречаются редко. Я часто думаю о нем… – они замолчали надолго, крепко обнявшись.
– Ну, а теперь о хорошем, – оживился-таки Александр. – Поедем летом к морю, детка.
– О!
– Надо заняться дельтой Тигра и Евфрата, выходом в залив. Судоходны ли они до конца и, если нет, что можно сделать для этого. Я думаю, надо пересаживаться на корабли.
– О! Далеко идущие, то есть далеко плывущие планы?
– Водные пути… Им принадлежит будущее. Торговля, заморские страны… Да и ты любишь воду.
– Это, конечно, аргумент, – усмехнулась Таис.
– Гораздо больший, чем тебе кажется! Есть ли море в ойкумене, в котором ты еще не искупалась? Не освятила своим пребыванием. Так что, освятим тобою все возможные моря, – улыбнулся Александр.
– А как же свадебное путешествие с новой женой?
– Нет, скорее, бегство от новой, да и от старой. Кстати, по пути к тебе шел мимо окон Роксаны, хотел прошмыгнуть, тихо, но не вышло. Она меня увидела и так взглядом испепелила, просто как Медея, я спиной чувствовал. Думал, одежда загорится. – Александр потряс головой. – Хоро-о-ший я муж! Надо бы зайти… когда-то.
– Она знает о разрастании семьи?
– Конечно, у них своя система оповещения.
– Что же делать? Она же знает, что царь царей может взять себе новую жену, если нет детей.
– Ну, так она и знает, почему их нет. Откуда им взяться, если я каждую свободную минуту у тебя. Испытываю к тебе сильную слабость. И после тебя… – Он рассмеялся. – Но не будем терять время на разговоры о постороннем. Расскажи мне лучше, как ты жила это время? – лукаво улыбнулся Александр и придвинулся к ней поближе.
Но, как правильно показалось Таис, не для того, чтобы лучше слышать ее рассказ. Поэтому она уложила его в два предложения и, в свою очередь, придвинулась к Александру. Когда двигаться дальше стало некуда, они почувствовали себя совсем-совсем хорошо…
– Спасибо, что у тебя хватает терпения и сил десять лет сопровождать меня в моем скитании по земле, утомительном и трудном. Я знаю, что это не то, чего бы ты хотела в жизни…
– Любимый! Что ты!
– Ты заслуживаешь лучшей доли.
– Нет лучшей доли. И нет женщины, счастливее меня! Ты делаешь все возможное и невозможное, чтобы мне было хорошо. Я ни за что не променяю свою сумасшедшую жизнь с тобой на какую-то другую! Я хочу только, чтобы она длилась вечно. Леонид прав. – Таис виновато взглянула на Александра полными слез глазами. – Ты все, что у меня есть в жизни; я вошла в тебя и живу в тебе, все в моей жизни – ты, и ты – во всем. И мне хочется удержать все это, схватить и держать руками, зубами. Я знаю, что я без тебя умру. Это не значит, что я боюсь умереть. Нет, я не хочу быть, боюсь быть без тебя. Это ужасно, извини меня. Ты хочешь видеть меня танцующей, счастливой и веселой, а не плачущей. Я только мучаю тебя. Гефестион – ревностью, я – слезами, нервами. Что за дурацкая натура у меня!
Александр медленно улыбнулся:
– Я обожаю твою дурацкую натуру. Надеюсь, и тебя больше не шокируют тайные закоулки моей души? Хотя одно меня все же удивляет, – сказал он с ухмылочкой, без которой у него ничего не обходилось, – то, что я тебя люблю, как в первый день. Нет, сильнее. Так вообще-то не бывает, если подумать… Что-то здесь нечисто. – Он покачал головой. – Думаешь, мне не хочется умереть в твоих объятиях, потому что я не выдерживаю этой сладкой муки? Тоже рыдал бы да рыдал, представляешь картину?
– Ах, ты! – Таис, улыбаясь сквозь слезы, прижалась к нему. – Мне нравится идея провести время у моря, – вздохнула она вполне счастливо, – «у теплого, синего моря…» Хорошо, что у нас общие песни… – А потом рассмеялась, вскинув голову; – Ура, мы поедем к морю!
Итак, все по велению Александра энергично готовились к событию событий, празднику праздников, свадьбе свадеб. В водовороте подготовки, в ожидании очередной небывалости забылись начальные сомнения по поводу целесообразности грядущего мероприятия. Все невесты получили приданое из щедрых рук Александра, со всех краев съезжались гости, для грандиозного представления собирались лучшие артисты и музыканты. Царь, его 80 гетайров и 10 тысяч солдат праздновали за одним столом, как равные, свои свадьбы. Да, такое могло прийти в голову одному Александру.
«Муравейник» в огромном лагере напоминал Таис времена перед грандиозными битвами прошлых лет или запарку перед выступлениями в поход – все были охвачены одним движением, заражены Александром – натурой увлекающейся, быстро возгорающейся и способной воспламенить других. Таис, как ни странно, нравилась эта идея. Не тем, что Александр «приобретет себе на шею», как выражался Гефестион (а он любил коверкать поговорки), новую жену, а гетайры, в большей части против своей воли, жен-персиянок. Ей нравилось ее скрытое глубинное содержание. Люди, недавние враги, собираются за общим столом, протягивают друг другу руки, в которых нет оружия, пусть даже таким спорным, механическим способом, пытаются жить вместе, сосуществовать. Это начало!
Таис казалось, что умные люди тоже поняли это не головой, а чувствами, и восхитились тем, как замысел Александра на их глазах и при их участии претворялся в жизнь, теряя свою нелепость и приобретая черты необыкновенного события. Люди как будто осознали, что они свидетели и участники того, как на их глазах изменяется мир, как делается история. Ах, Александр! Океан фантазии, рождающий желание, потос-тягу, иррациональное, противоречащее логике, свобода делать все, что хочется, и энергия добиваться этого. Отсутствие страха, абсолютная уверенность в своей особой миссии. Непрекращающийся жгучий интерес жить, играть.
Пройдя через лабиринт узких безлюдных улочек Сузы, мимо засыпанных белым цветом садов пригорода, Таис и Геро выбрались на край города, где на огромной площадке прямо на земле были разостланы сотни ковров. Их долго мыли, смывая остатки краски, оставляли на несколько дней сушиться на солнце, а потом на тачках увозили на склад или на рынок для продажи. Куда ни кинь взгляд, вся земля была устлана красно-синими с традиционными персидскими мотивами коврами, снискавшими себе славу по всей ойкумене. Подругам нравилось бродить по огромному полю и рассматривать эти плоды человеческого мастерства и усердия. Один шелковый коврик с жасминовым орнаментом так приглянулся Таис, что она решила его приобрести.
