Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"

Автор книги: Ольга Эрлер

Александр припомнил тот бурный вечер, когда, после признания Таис в любви, он пришел к Гефестиону, стал на колени и умолял его, чтобы тот освободилего от клятвы. Сколько эмоций было выплеснуто, сколько слез пролито с обеих сторон! Такое второй раз не пережить. Как пришлось Александру превзойти себя в искусстве уговоров и обольщения, чтобы Гефестион не думал, будто их отношения исчерпали себя, и он ищет себе новую любовь взамен старой. «Она – радость для меня, а ты – моя жизнь!» Не обошлось и без воззваний к жалости: «Почему я не могу сделать счастливыми тех, кого я люблю? Или это мой рок – причинять боль моим любимым?» И уж совсем наглостью со стороны Александра было желание, чтобы Гефестион не просто терпел Таис, в душе ее тихо ненавидя, но полюбил, потому что она «такая хорошая».

– Я все понял, хорошо, все будет по-твоему, она действительно замечательная. Я был не прав, я понял, – сдался наконец измученный Гефестион.

Но Александр не верил ему, успокоение не приходило. Он напряженно всматривался в лицо друга:

– Я не верю. Не уходит тяжесть с души!.. – воскликнул царь в отчаянии.

– Ты не веришь мне?

– А ты себе веришь?

Теперь Гефестиону надо было оправдываться и защищаться.

– Хорошо. Дай мне еще время. Я смирюсь, я буду стараться, имей терпение. Все быстро произошло… Все перемелется, все будет хорошо, – бормотал Гефестион, убеждая и себя самого, а потом вскинул голову и с чувством признался: – Я много думал и знаю, что я не вправе требовать от тебя отказа от любви… Любовь дается богами, а противиться их воле – большой грех. И потом, любовь – это такой подарок… Я все понимаю головой, я смирюсь… Я знаю, что она замечательная, я же не слепой. Меня и так совесть замучила, последним негодяем себя чувствую…

– Вот теперь я тебе верю. Но только не вздумай считать себя виноватым. Ты ни в чем не виноват, никто ни в чем не виноват. Так распорядилась судьба. Я благодарю тебя, любимый, спасибо за любовь.

Гефестион сдержал свое обещание. Да, ему понадобилось много времени. И лишь на Ниле он окончательно сбросил тяжесть с души и совести и… расцвел. Во время Дионисий, когда он целовал Таис на глазах у изумленной толпы, сердце Александра возликовало от радости, ибо он достиг очень важной победы: там, где по всем законам жизни должны были царить соперничество и ненависть, он добился мира и дружбы.

Александр улыбнулся. Он в Египте, о котором мечтал с детства, с ним его любимые, друзья. Ему все удастся, он хозяин жизни. Впереди масса неизвестного, манящего и интересного. Скорей бы завтра, так много надо успеть, так хочется жить, рисковать, придумывать, играть. И он – самый счастливый человек, ибо имеет то, о чем другие и мечтать не смеют. Он улыбнулся, казалось, всем телом от избытка радости жизни, обнял Гефестиона и уснул быстро и сладко.

Как сбитый колесницей пес, отлежавшись в канаве, приходит в себя, отряхивается и бежит дальше, так и Александр быстренько управился со своим кризисом, чтобы заняться чем-то поинтереснее. Сейчас ему было интересно играть в фараона. Он подчинил игре на какое-то время свою непоседливость и принял участие в ритуале «утреннего туалета фараона». Знатнейшие люди страны, жрецы, сановники и военачальники считали за честь присутствовать при этом обряде: пока рабы обслуживали царя, чиновники отчитывались о проделанной работе, и писцы записывали приказы фараона.

Сначала слуги умастили тело Александра благовонными маслами и разрисовывали глаза краской из малахитового и галенитового порошка. Потом его одевали: поверх короткой набедренной повязки с передником, расшитым драгоценными камнями, надели гофрированную длинную юбку. На голову повязали царский платок «немес» с золотыми и синими полосами, закрепили его золотой лентой с уреями (змеи), а поверх надели «атеф» – сложное сооружение-корону Верхнего Египта с двумя высокими перьями, помещенными на рога барана. Между ними сверкал золотой диск, символизирующий Амона, сыном которого был фараон Александр. Золотые сандалии почему-то не принято было надевать, их держал в руках специальный человек. Много позже Александр шутил, если не сразу находил свою обувь, закинутую в спешке в комнате Таис: «Хожу тут босой, как фараон».

Пока же фараон, великолепный двадцатичетырехлетний бог, приносил жертвы богам Египта – воду, вино, молоко, статуэтки богини истины Маат и возносил им свою молитву: «Слава вам, боги и богини, владыки неба, земли и вод. Широки ваши шаги на ладье миллионов лет рядом с вашим отцом Ра, чье сердце ликует, когда он видит ваше совершенство, ниспосылающее счастье стране Та-Мери. Я ваш сын, сотворенный вашими руками. Вы меня сделали властелином, да будет он жив, невредим и здоров, всей земли. Вы сотворили для меня совершенство на земле. Я исполню свой долг с миром. Сердце мое без устали ищет, что сделать нужного и полезного для вас».

Ритуалы, молитвы, прием послов плавно перешли в пир до ночи. В зале с колоннами в виде цветов лотоса расставили маленькие столики и заполнили их всевозможной едой: мясом, дичью пустыни, диковинной птицей. Многообразная свежая, соленая и вяленая рыба отвечала всем вкусам. Из овощей особенной любовью македонцев пользовался салат-латук – растение бога Мина. Ему приписывалось феноменальное влияние на половую силу мужчин, поэтому неудивительно, что на него в основном и налегали, да так, что повсюду только и слышался дружный хруст.

Таис старалась не переедать, что было непросто при таком изобилии. Ей это удавалось с помощью уловки – она надела обтягивающее египетское платье, оставляющее открытой грудь, плечи и ноги, и это дисциплинировало ее. Она знала, что выглядит потрясающе – красноречивые взгляды мужчин кричали об этом. Ей нравилось быть лучше всех, и она была лучше всех, хотя надо отдать должное египтянкам, – они отличались хорошим ростом, стройностью, прекрасной осанкой. Она вырабатывалась привычкой во время пиров и церемоний носить на голове плохо закрепленную шапочку с масляными благовониями. Но куда им было до афинянки; все у них казалось каким-то смазанным, вытянутым по сравнению с упругими, крутыми формами Таис. Вон как косится на нее своим накрашенным глазом Александр.

Под конец пира, когда публика достаточно напилась вина, пива и ликера, столь любимого египтянами и столь непривычного для македонцев и греков, царь дал знак Таис, чтобы она шла спать, то есть ждать его. И она ждала его в роскошной кровати за газовыми, расшитыми золотой нитью и драгоценными камешками, драпировками…

– Что это ты меня дразнишь? – начал он издалека, снимая многочисленные украшения и раздеваясь.

Таис невинно похлопала ресницами, о чем, мол, речь?

– Хочешь всем показать, что ты красивее всех? Я это и так знаю. А, неджем (сладкая)?

Таис не отзывалась, молча улыбаясь со своего великолепного ложа.

– Я и злополучного салата не ел, а тяжело мне было. Спасибо, передник меня спасал, тяжелый, из чистого золота. Колокольного звона не слышала? – рассмеялся Александр.

– Ты меня упрекаешь?

– Нет, что ты, как можно… Ну, наконец!.. – Он лег на нее, вздрогнул и застонал от оглушившей, раздавившей его страсти и продолжил свою мысль только после того, как утолил нетерпеливую жажду близости и снова обрел способность соображать и внятно разговаривать.

– Как можно тебя упрекать в том, что ты прекрасна, что сводишь меня с ума, что я не могу оторвать от тебя ни глаз, ни рук. Я же так счастлив с тобой! – и без всякого перехода: – Но еще раз я не дам себя втянуть в эти церемонии; отдал дань традиции и ладно. Если меня каждый день часами брить будут, что я вообще успею в жизни? Навесили на меня золота полталанта, тяжелей, чем доспехи. Разули, накрасили, как женщину. – Он рассмеялся своим низким, волнующим смехом. – Завтра – на охоту в пустыню, на антилоп, с колесницей. Разомну кости.

– Опять в пустыню, – жалобно пролепетала Таис. – Ты месяц провел в пустыне!

– Но я же не охотился, – резонно возразил Александр.

– Возьмешь меня?

– Возьму, моя кошечка. Как же кошка по-египетски?

– Тамит.

– Я не ошибусь, если скажу, что эта богиня с кошачей головой наверняка здешняя богиня любви?

– Да, Баст, Бастет. Сначала она почиталась богиней лекарственных мазей, потом – любви и женской ласки.

– Интересная связь, точно подмечено… Это ты потому в лекарствах разбираешься. Как много я узнаю о египетской религии… в постели с тобой. – Александр улыбнулся.

– Есть у них еще одна богиня любви – Хатхор, это та, что с коровьими рогами. Она одновременно еще и богиня веселья, музыки, танцев, вообще, всех наслаждений. – Таис и сама рассмеялась таким совпадениям.

– Меня уже ничего не удивляет, мое наслаждение.

– Хатхор еще называют «владычицей опьянения», а пить я совсем не умею. Тут пили мы без тебя это сладенькое – шедех. Я и не заметила, как опьянела этим медком. Голова вроде ясная, а встала, не могла на ногах удержаться. Леонид меня спать понес – идти не могла! Ты можешь себе вообразить?!

– Могу вообразить, как Леонид рад был! – засмеялся Александр. Он был в лучшем расположении духа.

– Просто позорище, – продолжала о своем Таис, – пила, остановиться не могла, такое невинное, сладенькое…

– Мне это хорошо знакомо, моя сладкая неджем. Я тоже остановиться не могу. – Он снова заключил ее в объятия.

– …так что пить я не могу и не люблю, – закончила все же Таис через время свою мысль. – И никакая я не «владычица опьянения».

– Детка, ты и не должна уметь пить сама, ты – опьяняешь! – пояснил ей с улыбкой Александр. – А что ты еще делала без меня?

– Я скучала без тебя, с ума сходила, без тебя ведь нет ничего… Извини, что я это сказала, – спохватилась она.

– Плохо тебе без меня, да? А со мной – хорошо. Значит, сделаем тебе хорошо.

На следующее утро по дороге на охоту по Александру нисколько не было видно, что он полночи не спал, «делая Таис хорошо», чего нельзя было сказать о Таис – она чуть не засыпала в седле.

– Леонид, поезжай рядом с Таис, она вчера, видимо, перепила, не дай ей упасть с коня. Подхвати, я слыхал, у тебя имеется опыт по этой части, – пошутил Александр.

Птолемей при этом удивленно перевел глаза с Александра на Таис и Леонида. Что там еще, чего он не знает? Таис же показала Александру кулак и притворно нахмурилась.

Жизнь, замиравшая обычно, когда Александр отлучался, приходила в движение, стоило ему вернуться. Так и Мемфис-Меннефер с появлением Александра проснулся и на глазах превратился из древнего старца в добра молодца. В который раз Таис удивилась феномену времени и феномену Александра и их своеобразным взаимоотношениям. Как медленно тянулось время без него, и как быстро пронеслись последние декады в Египте с ним. А царь и за развлечениями не забывал дел, которые не прекращались, и везде он успевал, все горело в его руках. Таис поражалась его расторопности, а Александр со смехом рассказал: «Отец, если просил меня помочь, говорил: „Ну-ка, сына, мотнись!“ Мотнись, так он это называл».

Многочисленные посольства из Эллады и присланные Антипатром подкрепления отдавали дань удивления Египту, тогда как старые контингенты за три зимних месяца уже давно обжились, привыкли и чувствовали себя здесь как дома. В преддверии скорого прощания с Египтом, Александр принес жертвы Зевсу-Амону, устроил в его честь торжественное шествие и военный парад, гимнастические и мусические состязания, посмотреть на которые съехались любопытные со всего Египта.

Как ни хотелось царю поплыть к древней столице Фивам, времени не было, ведь надо было еще организовать управление новыми землями. Александр решил оставить контроль над номами тем номархам, которые убедили его в своей относительной честности, деловитости и лояльности. Таким образом, он выразил доверие египтянам и не оскорбил их национальных чувств (оскорбить которые – проще простого, даже если ты совершенно не намереваешься этого делать). Сбор податей был поручен греку Клеомену, он же правил Аравией. То, что Клеомен происходил из Навкратиса, греческого города на побережье Египта, было чрезвычайно на руку Александру. В ключевых пунктах страны Александр оставил гарнизоны под общим командованием Певкеста. С началом весны царь повел отдохнувшую и готовую к новым победам армию из Мемфиса обратно в Финикию.

Закончилась жизнь в роскоши, обилие досуга и развлечений: верховые прогулки по рассветным пескам, плавание на барках среди лотосовых «полей забвения», охоты на бесчисленных зимующих птиц… Прощай, прощай, Та-Мери, что означает «страна людей в льняных одеждах». Как счастливы мы были здесь, как жалко расставаться. Когда исчезли очертания последних египетских построек и впереди лежала только каменистая палестинская пустыня, Таис заплакала. Так плачут дети после прекрасного лета, проведенного с новыми друзьями в деревне, не зная, состоится их встреча следующим летом или не состоится никогда.

* * *

Александр пришел к Таис с пакетом в руках.

– Я принес тебе подарок. Наконец я могу что-то тебе подарить. Обычно другие оказываются быстрее. К сожалению, не я сделал это своими руками. Я хотел потом подарить, но глядя на тебя… такую печальную… – его речь выдавала некоторое смущение – чувство, весьма редкое для него.

Он сел напротив нее, поставил пакет на стол.

– Как здоровье, самая прекрасная?

Это его обращение к ней закрепилось еще со времен Эфеса, но обычно Александр говорил так в присутствии других людей: «Самая прекрасная женщина всех времен и преданий», – так звучало оно полностью.

– Хорошо, славнейший из царей, – ответила ему в тон Таис.

– Как настроение?

– Вполне… А что так издалека, как в той шутке, что Леонид рассказал вчера.

– Какой, я не знаю.

– Приходит один фалангист к другому: «Как здоровье, Главк?» – «Хорошо». – «Как здоровье отца?» – «Хорошо». – «Не болеет ли мать?» – «Нет». – «Займи триста драхм». А Главк отвечает: «Сначала поцелуй меня в шею». – «А почему в шею?» – «Ты же тоже издалека начал!»

Александр рассмеялся:

– Нет, не знал, случайное совпадение. Слушай, откуда Леонид их берет? Значит, не мне одному заметна твоя грусть.

– Вспоминаю Египет, страну Та-Мери, тебя в двойной короне, с ожерельем из бирюзы…

– А когда ты меня в двойной короне видела? – удивился Александр.

– На коронации, – в свою очередь удивилась Таис.

– Ты была на коронации?

– Рядом стояла.

– Так это была действительно ты?! – Александр открыл рот. – Невероятные вещи. Я, зная, что тебя там быть не может, решил, что ты мне чудишься. Решил, что жрецы мне так задурили голову, опоили, окурили во время посвящения, что ты мне привиделась. Откуда ты там взялась?

– Я – жрица Исиды, еще в Афинах прошла посвящение. Мне, как гетере, дальше первой ступени нельзя, да я и не стремилась. Я сама не поняла, почему жрецы пригласили меня на такое важное действо при моем низком ранге.

– Ну, это-то как раз понятно. Они решили, что ты Исида и есть, – сказал Александр абсолютно серьезно.

– Ах, глупости…

– Таис, ты недооцениваешь одной важной вещи. Ты не понимаешь силы своей красоты.

– Ах, глупости. На свете так много красивых женщин, куда красивее меня!

– Никакие не глупости, – возразил Александр. – Да, есть разные красивые женщины. Но в тебе есть нечто, что выделяет тебя из толпы даже самых красивых женщин.

– И что это?

– Трудно сказать. Вот я все думаю и думаю… – он усмехнулся. – Но что-то такое чувствуется, – он даже потер пальцами, как бы ощупывая невидимую материю. – Ты обратила внимание, что люди в твоем присутствии стараются быть умнее и выше, проявляют себя с лучший стороны?

– Да-а-а? – протянула Таис свое афинское.

– Да, детка, да, – усмехнулся Александр.

Таис поняла, что Александр не скажет ей всей правды, и не стала его пытать. Несмотря на то что он был человеком общительным, любил поговорить, а иной раз и заговорить до смерти, из него нельзя было вытянуть то, что он хотел оставить для себя.

– Ну, ладно, что ты мне принес? – напомнила Таис с улыбкой.

Александр снова смутился. Таис заметила это по едва заметному движению век. Он развернул пакет и поставил перед ней египетский ларец с изумительным рельефом на крышке. Они сели рядом, и, почти касаясь лицами, рассматривали резьбу по дереву: сад, беседка из винограда, в ней молодой фараон и его прелестная жена, она протягивает ему букет лотосов. Они полными любви глазами смотрят друг на друга. Таис задохнулась от восхищения. Запечатленная в дереве любовь двух людей, живших много лет назад, а как это современно, вечно.

– Смотри, она похожа на тебя. Такие же руки, грация, глаза такие нежные. И платье такое у тебя есть. – Они поулыбались друг другу какое-то время молча. – А это, видимо, я. Внешнего сходства гораздо меньше, но зато чувство передано правильно. Видишь, как он на нее смотрит… И уреус у меня такой есть, – быстро перевел Александр разговор на второстепенное.

– Спасибо, твой подарок изумителен. Я буду любить эту шкатулку и положу туда мои египетские вещи, которые мне так дороги. Правда, нам там было хорошо, да?

– Да, нам хорошо вдвоем, – Александр ответил не совсем на ее вопрос, но сказал то, что чувствовал сейчас. – Но это еще не все. Открой.

Таким смущенным Таис его еще не видела. Она открыла крышку и нашла внутри папирус, исписанный его рукой.

– Это не я сочинил, я не могу, как ты… Но если бы я мог, то написал бы именно так.

Таис начала читать вслух:

 
Я люблю сладкое дыхание твоего рта,
Я каждый день восторгаюсь твоей красотой.
Мое желание – слышать твой прекрасный голос,
Звучащий, словно шелест северного ветра.
Жизнь возвращается ко мне от любви к тебе,
Дай мне твои руки, что держат твой дух,
Чтобы я мог принять его и жить им.
Называй меня моим именем вечно, а мне
Без тебя всегда будет чего-то не хватать.
 

Таис, растроганная и испуганная, читала все медленнее и тише, пока не перешла на шепот. Она как бы оказалась в самом сокровенном уголке чужой души и чувствовала себя переступившей запретную грань. Нет, это не так, он позволил ей зайти в святая святых. Ведь она не посторонняя, все это касается ее, обращено к ней. Слов у нее не было, а чувства были, больше, чем она могла удержать… Она обвила его шею руками, прижалась к теплой щеке, уткнулась носом в его волосы и изо всех сил сдерживала рыдания. От волнения и смятения сердце ее колотилось, и она почувствовала, что сердце Александра бьется так же быстро и громко, как и ее. Но самое удивительное, их сердца бились в такт, как одно. «Александр…»

Глава 7
Снова Тир.
331 г. до н. э.

И вот они снова, как год назад, в Финикии, в Тире, снова поют сладкогласые соловьи, снова миром правит красавица-весна – их вторая. Как странно и дико, что Таис хотела умереть от безответной, ненужной ему любви. А если бы действительно умерла, и жизнь бы кончилась, еще не начавшись по-настоящему? И она никогда не узнала б его любви, не прожила этого удивительного года, невероятного по счастью и близости двух сердец?! Год промелькнул, как один день, один счастливый вздох. Таис с уважением и удивлением своей выдержке вспоминала, что ей приходилось проживать месяцы без него, вдали от него. Как она смогла? Сейчас же она с трудом выдерживала несколько дней.

Настоящая жизнь бывала только с ним. Таис и жизнь свою запомнила так странно – урывками: когда Александр рядом – остается яркое воспоминание, когда его нет – ничего не остается в памяти, одна пустота, как в мозаичной картине, от которой отвалились куски рисунка. Если Геро напоминала ей, что пару декад назад они встречались со старой знакомой из Афин, Таис этого совершенно не помнила, зато помнила все, касающееся Александра. Она мысленно общалась с ним всегда.

Александр принес жертвы Малькарту-Гераклу, чувствуя, что ему и его армии предстоят дела потруднее, чем те, которыми прославился его легендарный предок. Будучи большим поклонником театра, Александр устроил театральные состязания. В роли хорегов выступали критские цари, стремившиеся перещеголять друг друга в размахе и роскоши своих постановок со всеми театральными фокусами и эффектами: движущимися кораблями, прыгающими дельфинами, шумом бури, появлением богов среди громов и молний. Судьи присудили венок знаменитому афинскому актеру Афинодору, а не Фессалу, за которого тайно болел царь. Александр признался, что отдал бы полцарства за победу Фессала. Но и к победителю Афинодору он отнесся щедро – заплатил за него штраф, наложенный афинянами за его неявку на Дионисии.

Перед дальнейшим походом в глубь материка Александр хотел устроить все дела на побережье. Его волновала нестабильность в Греции, где Афины продолжали оставаться скрытым, а Спарта – открытым врагом. На Крите и в Пелопоннесе спартанцы воевали с приверженцами Александра. Им на помощь Александр отправил флот, поручив ему также очистить море от пиратов, этого вечного бича морской торговли.

На севере Заиорданья на краю пустыни Александр приказал Пердикке основать ряд городов и населить их колонистами из Македонии и Греции и ветеранами, не способными по состоянию здоровья участвовать в походе. Один из этих городов в честь македонской столицы назвали Пеллой. Как и в случае с Александрией на Ниле, царь хотел заселить необжитые территории, не вступая в конфликт с местным населением. Александр ожидал, что эти города станут не только богатеть от прибыльной торговли со страной пряностей Аравией и защищать Северную Палестину от кочевников, но также распространять эллинскую культуру и образ жизни в местах, где культура по сравнению с Элладой была менее развитой.

В Тир вернулся старый друг Александра Гарпал, который год назад растратил казенные деньги и из страха перед наказанием бежал в Грецию. Гарпал чистосердечно раскаялся и умолял Александра о прощении. Александр решил дать ему еще один шанс в жизни. Гарпал хромал от природы, и это отразилось на его характере. Он был образованным человеком, другом юности, одним из сосланных Филиппом, за якобы дурное влияние на Александра. (Был и такой эпизод в воспитательной деятельности Филиппа в кошмарное для любого родителя время переходного возраста, когда дети отбиваются от рук и восстают против родительского авторитета.) Из сосланных Филиппом друзей Александр не забыл никого: Птолемей был позже назначен телохранителем. Гарпал – казначеем, Эригий стал гиппархом (начальник конницы) союзников, брат его Лаомедонт, владевший двумя языками и персидским письмом, ведал пленными персами. Неарх одно время был сатрапом Лидии, но Александр любил иметь его при себе, так же как и Гефестиона, который выполнял всевозможные поручения то при штабе, то на флоте, то по дипломатической линии. Птолемей выбрал местом своего изгнания Афины, поэтому Таис и знала об этой истории. Надо сказать, что Птолемей тогда даже обрадовался своему наказанию, как будто предвидя, что эти два афинских месяца изгнания рядом с Таис окажутся самым счастливым временем его жизни.

Дружба сама по себе не была для Александра основанием для раздачи должностей. Способности, опыт, усердие играли для Александра главную роль. Именно поэтому его правой рукой и вторым человеком в армии по-прежнему оставался Парменион – старый генерал и соратник Филиппа. Нравилось это Александру или не очень, но пока что никто из молодых гетайров не тянул на его должность, с которой он, кстати сказать, отлично справлялся. Его три сына также занимали ключевые посты в армии. Филота возглавлял тяжелую конницу – гордость и главную ударную силу Александра. Никанор возглавлял гипаспистов – тяжелых пехотинцев, а Асандр – легкую кавалерию. Клан Пармениона был силен и опасен, поэтому Александр зорко следил, чтобы такое количество власти не ослабило их преданности.

Пока что Александр был уверен в них. Иногда Парменион по старой привычке, забывая, что Александр уже не мальчик, каким он его живо помнил, делал ему замечания и давал советы, неприятные для Александра. Но царь всегда так обыгрывал ситуацию, что сохранял и свое лицо, и не унижал своего первого генерала. Так было, когда Дарий полгода назад в своем втором письме к Александру предлагал выкуп за семью: мириад [20]20
  10 тысяч талантов.


[Закрыть]серебра, дочь и полцарства в придачу (которые уже и так принадлежали Александру). Просто как в сказке! Парменион советовал принять предложение, прекратить войну и не подвергать себя дальнейшим испытаниям. Будь он на месте Александра, он поступил бы так. Тогда Александр ответил ему фразой, ставшей крылатой: «И я принял бы это предложение, будь я Парменионом. Но я – Александр и поступлю иначе». Содержание этой фразы было жестким и недвусмысленным, однако то, как Александр ее сказал, с какой обезоруживающей улыбкой, совершенно разрядило взрывоопасность ситуации. Александр, если надо, мог быть неотразим и умел расположить к себе любого человека.

Под страшным секретом Птолемей сообщил Таис, что наложница Филоты Антигона, с которой Таис зналась, доносит царю на Филоту. По ее словам, Филота считал себя и отца главными виновниками успехов и завоеваний, а Александра называл мальчишкой, который присваивает себе их славу и заслуги. Птолемей посоветовал Таис при Антигоне вести себя осторожно.

– Александр ко мне прекрасно относится, как и я к нему – всем это известно. Ты что же думаешь, я позволю себе какую-то критику в адрес Александра? За его спиной? С какой стати? – удивилась Таис.

– Конечно, нет. Но мало ли что может наплести глупая баба.

– Ты преувеличиваешь, мой дорогой, – усомнилась Таис.

– Ты приукрашиваешь людей! Ты знать не знаешь, какие плетутся интриги… что, пожалуй, и к лучшему. Если б все были такими, как ты… Или такими, за каких себя выдают.

Это убедило Таис. Ибо и она сама выдавала кое-что, чего не было, и скрывала то, что было.

Из всего клана Пармениона Александр больше всего любил младшего сына Гектора, и надо же было такому случиться, что именно он умер молодым и так нелепо – утонул в Ниле. Александр очень сожалел об этой потере и устроил ему пышные похороны.

Всю весну и начало лета Таис провела в Тире – ее цветущая, благоухающая, жужжащая пчелами вторая финикийская весна! Она жила не в лагере, а в городе, Александр – тоже. Таким образом, им было удобно встречаться, не привлекая внимания, ибо Александр по-прежнему настаивал на том, чтобы их отношения оставались тайной.

– Детка, что мы склонны скрывать? – спросил Александр в ответ на ее надутые губы.

– Стыдное, – с вызовом бросила Таис.

– А еще? – усмехнулся Александр.

– Важное, самое дорогое… – призналась она.

– И почему?

– Чтобы не отняли и не разрушили плохие люди. Их на свете больше?

– Даже если больше порядочных, часто случается так, что и они поступают недостойно. Даже жестоко и подло.

На всех официальных приемах царя сопровождала Барсина, Таис же по-прежнему появлялась с Птолемеем. Внешне все выглядело по-старому, хотя в корне изменилось по сути. Несмотря на то что Таис больше не хотела быть его возлюбленной, Птолемей пошел на все, чтобы не терять ее дружбы. Выяснение отношений год назад было страшно тягостным и неприятным и для Таис, и для Птолемея. Таис пришлось врать в ответ на бессмысленный вопрос «почему», Птолемею пришлось унижаться, задавая этот бессмысленный вопрос. Но нанести удар в сердце все же легче, чем вынести его. Как ни страдало мужское самолюбие Птолемея, но он ни за что не хотел терять ее совсем. Таис из жалости уступила. А Птолемей убедил себя, что не из жалости, а из сострадания.

 
Знаю, не дано полноте желаний
Сбыться на земле, но и доля дружбы
От былой любви – утоленье сердцу
Лучше забвенья…
 

Вот и Птолемей утолял сердце долей дружбы по совету великой Сафо. Была еще одна довольно тщеславная причина: ему ни за что не хотелось превращаться из объекта зависти в объект жалости или злорадства. Она моя, она со мной, а вы облизывайтесь дальше! И продолжал тискать ее на людях и душить своими заботами, создав миф о ее житейской непрактичности. Таис не развенчивала его, понимая, насколько Птолемею важно думать именно так. У каждого своя легенда, своя спасительная ложь. Таис щадила людей, искала и находила в них хорошее. А если не находила, то не обличала, а просто отходила в сторону.

Иногда, сидя с Птолемеем и бросая укромные взгляды на Александра, разговаривая наяву с Птолемеем, а в мыслях с Александром, Таис по-хорошему завидовала Геро, которой не надо было скрывать свои отношения с Неархом. А отношения были прекрасные – ровные, добрые, без излишних страстей, но при этом достаточно нежные. Юмор Неарха и ирония Геро дополняли и подпитывали друг друга, да и внешне они были красивой парой и умели создавать вокруг себя атмосферу довольства и гармонии. Геро обронила как-то, что решила на все времена связать свою жизнь с Неархом.

– А он об этом знает? – поинтересовалась афинянка.

– Зачем? – удивилась Геро. – Если бы знал, бежал бы уже от меня куда подальше. Ты же знаешь, как они боятся «оков». Пусть лучше не догадывается, что я его уже оковала. Мужчины все равно что собаки: если хочешь привязать их к себе, нельзя держать их на привязи.

Таис была рада за подругу и рада ей, тому, что их дружба устояла перед разлуками и расстояниями, и судьба свела их снова, пусть бы навсегда. А Александр любил Геро уже только за то, что ее любила Таис. Мудрая Геро была единственной поверенной и помощницей в их любви, выручала их, брала на себя бытовую сторону их отношений. Александр селил подруг в самом глухом углу лагеря, насколько в этом муравейнике вообще можно было найти укромный угол. Ему нравились эти тайные игры, как и игры вообще. Видимо, он не наигрался в прятки в детстве, решила Таис про себя. Мужчины подчас те же мальчики, а Александр был типичным мальчиком. Однажды Таис в шутку стала рассказывать-фантазировать, каким Александр был ребенком: первый заводила, первый драчун, точил самые острые палочки, лазал на самые высокие деревья, был самым ловким игроком в мяч, самым метким стрелком, непослушным и своевольным, Гефестион кивал и посмеивался.

– Один раз отец меня даже выдрал, – признался Александр.

– Да, это когда тебе Кербер жизнь спас. Вот уж точно ужасное сочетание: отчаянный и бестолковый по малолетству, – покачал головой Гефестион.

И Александр рассказал малоизвестную историю, как лет в 12 решил пойти на волков с одной-единственной собакой Кербером и Гефестионом в придачу. Собака была одна, а волков много. Пес погиб, дети спаслись на дереве, просидев там всю ночь в окружении волков. Их нашли под утро, узнав от друзей об этом испытании мужества, столь типичном для Александра.

– Отец меня то бил, то плакал от радости, что я жив. Я же уперся, не ел три дня в знак протеста, даже решил уйти из дома. Родители жутко ругались: «Вот, твой сынок!» – «Вот, твое воспитание!» – «Не ребенок, а наказание…»

– Чем же кончилось? – спросила Таис.