Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"
Автор книги: Ольга Эрлер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 38 страниц)
Глава 16
Возвращение в Персию.
Осень – зима 325 г. до н. э.
Патала, которую Таис предстояло покинуть через три дня, за последние месяцы приобрела некоторые черты эллинского города благодаря новым постройкам в благородном греческом стиле. Эти сооружения соседствовали с вычурными индийскими храмами и тесными грязными жилыми кварталами. На рынке окрестные жители – худые, обожженные солнцем, покорные жизни и одновременно жизнерадостные люди – продавали свои продукты македонцам и персам, ставшим в последнее время основным населением города. Пестрая многонациональная жизнь, казалось, протекала без проблем: люди научились не только объясняться на пальцах, но и освоили необходимый минимум греко-арамейско-персидско-индийской речи. Можно жить в ладу, главное – захотеть. А ведь поначалу население Паталы в страхе разбежалось, и македонцы вступили в пустой город. Пришлось рассылать гонцов с обещанием, что индийцам ничего не грозит, и они могут дальше жить своей жизнью – чтить своих богов и соблюдать местные традиции. А к традициям привыкли даже македонцы. Уже никто не показывал пальцем на факиров с их танцующими кобрами, странствующих аскетов, худых и жилистых, с проткнутыми через кожу иглами и стрелами, простаивающих часами на голове. Македонцы уже не порывались использовать по назначению, то есть на ужин, бродячих священных коров, но даже подкармливали их на всяких случай. Не отворачивались в отвращении, видя, как люди едят из одной миски с храмовыми крысами, в которых якобы живут души предков. Научились танцевать под загадочные, тоскливые звуки индийского ситара, оценили своеобразие местной кухни, богатой пряностями.
К одному Таис, насмотревшаяся в последние девять лет на разные народы, тяжелые условия их жизни и подчас дикие и странные обычаи, не могла привыкнуть – к отвратительному отношению к женщинам везде, куда худшему, чем в Элладе, тоже далеко не идеальной. Особенно удручающим оно было в Индии, где, казалось, к крысам относились лучше! Стоило женщине стать вдовой, она теряла всякие права. Ее просто-напросто выбрасывали на улицу, от нее отворачивались все – семья мужа, собственностью, практически рабыней которой она считалась со времени весьма раннего замужества, соседи-друзья, родные дети! Тощие до предела, голодные и забитые, они сидели вдоль дорог в ожидании милостыни, безропотные и покорные своей карме. Таис не могла понять этой покорности и жестокости родственников, не всегда бедных и нищих, и по мере возможностей старалась помочь несчастным: каждый день приносила им еду, давала одежду, ночлег и возможность заработать тем, у кого были на то силы. Ее усилия оставались каплей в море, и слух о странной беременной чужачке привлекал в город новых вдов и вызывал, как это ни странно, неприязнь и протест у местных жителей, вековые, а значит, правильные обычаи которых она посмела поставить под сомнение.
Тогда Таис на свои деньги приобрела землю и дом на окраине, в котором решила организовать что-то вроде приюта для вдов, наняла людей для ремонта. А за день до официального открытия дом просто-напросто ночью спалили. Чудом никто не пострадал. Таис была поражена. Пришлось вмешаться Александру. Новый приют был отдан под попечительство местной богатой семьи из высшей касты, обязанной Александру своим положением и потому вынужденной принять на себя эту обязанность вопреки собственному желанию и, конечно, только на то время, пока их работу можно будет контролировать. Александр понимал, что приют исчезнет с лица Паталы, как только македонцы покинут ее, но не хотел огорчать Таис.
Он и сам помучился, решив привести грязный город в относительный порядок. Пришлось с большим трудом, ломая отчаянное сопротивление местных жителей, налаживать санитарные службы. Индийцы имели привычку выкидывать мусор из окон и выливать помои на улицу под ноги прохожим. Поэтому неудивительно, что город кишел паразитами, мухами и всякой нечистью. Нужду справляли там, где она их заставала. А самым любимым местом справлять нужду, как и мыться, была река. Причем одна и та же. Строить сливные туалеты, привычные македонцам, не было времени, поэтому рыли специальные канавы, как это было принято в лагере. Больших усилий требовало объяснять местным их назначение и убедить их в преимуществах одного особого отхожего места по сравнению с отхожими местами в любой точке города. Люди также не понимали, зачем собирать мусор и отходы в доме, а потом относить его в специальное место, где их компостировали и делали ценное удобрение для их же истощенных полей. Глупости и косности людей нет предела, Александр это знал уже давно, поэтому особо не впечатлялся и гнул свою линию. Зловонья действительно стало немного меньше.
Жара позднего лета, шум, пыль, тучи назойливых мух, вонь переполненного города, смешанные с удушливыми ароматами курильниц, без которых не обходился ни один храм или алтарь, раздражали Таис и вызывали головную боль. Поэтому Александр в свободные минуты водил ее на прогулки по окрестностям. Зелень и роскошь весеннего цветения лесов давно отошли в прошлое, многие деревья стояли высохшие, трава, давно желтая, во многих местах была полностью съедена скотом. И все же воздух, наполненный птичьими голосами, был свежее, и жара в сухом лесу переносилась легче, чем в сутолоке города. В местах водопоя можно было увидеть диких животных. Озеро, к которому они обычно ходили, высохло почти наполовину. Землю, обнажившуюся вокруг него, испещряли глубокие трещины, из которых, как по волшебству, пробивалась зеленая трава. Из своей засады на холме, под тенистой акацией, Таис и Александр разглядывали водяных цапель, которые длинными клювами вылавливали рыбешек и лягушек из мелководья. Распаханная земля на склоне пологого холма издалека казалась не бурой, а розовой. Крестьяне пахали на белых худых буйволах, а семья редких в этих краях слонов, гонимых безводьем издалека, общипывала хоботами последнюю траву и освежалась в мутной воде озера. Иногда к водопою подходили рыжие дикие собаки или такие же рыжие пятнистые олени. Враги в жизни – они и здесь внимательно следили за тем, чтобы не стать добычей соседа по водопою.
Таис, обычно такая любительница лесов, птах и братьев меньших, сейчас не удостаивала природу и полувзглядом, все свое внимание, слух и зрение обратив к Александру.
– Будь умницей, любимая, следи за своим здоровьем, слушай Геро, береги себя и не волнуйся, только не это, – говорил он, крутя в руке веточку базилика, которым в Индии лечили малярию. – Вспомни Будду – живи настоящим днем, старайся извлечь лучшее из него, ни о чем не печалься в прошлом и не ожидай много от будущего. Не скучай – любуйся окрестностями или небом, если ничего достойного внимания больше не найдется. Закаты и рассветы хороши всегда и везде. Будь довольна и радостна, я тебе этого очень желаю. Знай, я всегда думаю о тебе и люблю, как бы далеко ты ни была.
– Пока я тебя слушаю, я знаю, что ты тысячу раз прав. Но когда я думаю о том, что через три дня я отъеду от Паталы на 300 стадий, а ты останешься здесь, и нас будут разделять только эти 300 стадий, я понимаю, что это заставит меня ночью прибежать к тебе обратно.
– Я тоже боюсь за тебя… – признался Александр. – Ты меня все же заразила страхом. Какой тут простор… В Индии, – неожиданно закончил Александр.
Таис подняла на него глаза, и они усмехнулись нелепости разговора.
– Правда, я такой запомню Индию: так много воздуха, и весь он наполнен жизнью, звуками, красками. И время здесь так медленно движется.
– Действительно, не только люди здесь ни к чему не стремятся и не торопятся, но и животные, – согласилась Таис, глянув на слонов, которые почти два часа неподвижно лежали в воде.
– Да, а мне надо торопиться. Этот ритм был мне интересен, но он – не для меня. Я могу какое-то время неподвижно сидеть под сикоморой, наблюдать жизнь или углубляться в себя. Но не семь же лет, как Будда!
– Да, ты скорее созидатель, чем созерцатель.
– А прежде всего разрушитель, потому что для созидания нового, лучшего, соответствующего требованиям времени, надо сначала сломать отжившее и расчистить место…
– А нельзя это делать постепенно?
– Нет – жизни не хватит. Для успеха важны две вещи: распознать правильный момент – не раньше и не позже, и не упустить время… А Индия, – вернулся он к теме, – я был здесь счастлив, я доволен исполнением моей мечты. Хотя умные люди говорят, что наличие мечты важнее, чем ее осуществление. Не знаю, пока что я наслаждался и тем и другим. Надеюсь, время, когда мне ничего не захочется, никогда не настанет. По крайней мере, тебя я буду желать всегда. А если в один прекрасный момент не пожелаю, это будет означать, что я умер, – пошутил он все же. – А о чем ты сейчас мечтаешь?
Таис не хотелось снова затягивать свою бесполезную песню.
– Я мечтаю о кусочке куриного мяса с керри и всякими чудесными приправами…
– …которые мы возьмем с собой в Персию, чтобы было чем приправлять персидскую баранину. Я рад, что у тебя появился аппетит.
– На двоих, – Таис засмеялась, чтобы задавить слезы, и протянула ему руку.
Ей совсем не хотелось возвращаться в жизнь. Но время шло, хоть медленней, по-индийски, но шло – неумолимо. Солнце катилось к закату, впуская в мир сумерки, и надо было выбираться из леса, пока не стемнело. Молча держась за руки, они шли через величественную колоннаду леса, от дерева к дереву, кроны которых сплетались в вышине. В вечерней прохладе, чувствуя приближение ночи, темноты и опасности, все резче и тревожней кричали птицы, и рука Александра все крепче сжимала ладонь Таис. Их взгляды становились все продолжительнее, а молчание все красноречивей. В призрачном свете сумерек Таис сердцем всматривалась в его ненаглядное, таинственное лицо и запечатлела его облик так ясно и живо, что позже, во время перехода в Карманию, могла без усилий вызывать его в своем воображении. Александр действительно являлся ей, и она видела его и разговаривала с ним, как наяву…
…Разговаривая с Геро, которая все же решила сопровождать Таис, или с кем-то еще, Таис видела рядом Александра, отмечала меняющийся взгляд его прекрасных глаз, незримых никому, кроме нее, видела его одобрение, удивление или несогласие. Была ли это игра воображения или нарушение сознания, какая разница! Главное, эти видения помогали ей жить и переносить разлуку.
По совету Александра Таис рассматривала ландшафты сначала Индии, потом Арахозии и Дрангианы, по которым двигался их караван. Суровая грандиозная природа была хороша – плохой она просто не бывает. Высокие причудливые горы громоздились в несколько рядов; тени ложились на холмы и горы, на широкие долины и каждую минуту расцвечивали их по-новому, меняя картину, как в гигантском калейдоскопе. Простор отнимал дыхание – земля как будто соревновалась в неохватности с небом.
И хотя мир прекрасен сам по себе, все же мы видим его своими глазами. Потому, пребывая в подавленном настроении, Таис видела не грандиозный суровый пейзаж, а лишь пыльную равнину без единой травинки или деревца, вымершую и безрадостную. Пустое небо отражалось в ее пустой душе. Мир без любимого теряет свои краски.
Особенно угнетающее впечатление производили деревни Арахозии (Южный Афганистан). Гнет бедности ощущался почти физически. Вид грязных худых детей, ободранных осликов и коз вызывал жалость и тоску. Нищие, но гордые (чем?) мужчины делали кирпичи из глины и соломы или обрабатывали хлопковые поля. Забитые женщины, которых Таис особенно жалела, пекли хлеб в тандырах на улице перед своими нищими глинобитными домами, а иногда просто шалашами из камышовых циновок. Их лица выражали одну покорность и усталость от вечной заботы о насущном хлебе.
Таис не видела в Элладе такой отсталости и жутчайшей бедности, а главное, такого ее принятия. В Афинах неимущие получали помощь от полиса – плату за участие в народных собраниях, деньги на посещение театра. Даже в Спарте, отличающейся суровыми нравами, никто не голодал – люди худо-бедно питались за счет государства. И хотя природа Эллады – горы, малое количество плодородной земли, необходимость ввозить зерно из Понта или Египта – не благоприятствовала зажиточной жизни, люди каким-то образом смогли построить прекрасные города, флот, научились торговать со всем миром, придумали театр, школы, спорт, философию, искусства. А что создал этот народ, занятый каждодневной борьбой за выживание? Сколько же трудов, средств и времени придется вложить Александру в эти земли, чтобы вытащить несчастных людей из нищеты, научить работать производительно и жить лучше. Случится ли это когда-то? Возможно ли это вообще? Или бедность, неблагополучие, с одной стороны, и достаток, развитие, с другой, являются нормальным делением мира, угодным богам? Как без черного не бывает белого, без тени – солнца и без несчастья – счастья?
Размышляя над этим, Таис зябко ежилась в тряской повозке, провожала взглядом коз, карабкавшихся по отвесных скалам в поисках корма, арбы, груженные дровами, или обвешанных тюками верблюдов, которые сходили с дороги, давая проход их каравану. Даже снег, выпавший в пустыне, и непривычный вид запорошенных верблюдов не умилил и не взбодрил ее. Она закрыла свою душу, прятала ее, как лицо от всесущей пыли, и старалась ни о чем не думать и ничего не чувствовать, перетерпеть, дождаться лучших времен. Хотелось самых простых вещей – добраться до какого-нибудь поселения и очутиться в жилище с крышей. Пусть грязь, клопы, черные закопченные стены, но хотелось вдохнуть древний запах очага, или – проще: погреться, помыться теплой водой, поспать в тепле.
Возвращение в Персию через Арахозию и Карманию проходило без особых сложностей, к большому удовлетворению Кратера. Они благополучно перешли через Боланский перевал, миновали Александрию в Арахозии (Кандагар), где уже были пять лет назад, прошли вдоль реки Этимандр через Дрангиану южнее города Фрады, который Александр после раскрытия там заговора Филоты перезвал в Профтазию – «предупреждение». Кратер принял активное участие в разоблачении Филоты и Пармениона и был отблагодарен Александром тем, что получил пост и привилегии последнего.
Таис относилась к Кратеру с симпатией, хотя по личностным качествам они были далеки друг от друга и вряд ли могли стать близкими друзьями. Кратер и Александр дружили с ранней юности, однако Кратер никогда не входил в число соматофилаксов – семи личных охранников Александра, его главнейших приближенных. Таис много общалась с гетайрами, вела себя ровно и дружелюбно со всеми, но никогда не вникала и, конечно, не вмешивалась ни в какие интриги, царившие в их среде. Лучшее средство спастись от интриг – вовсе о них не знать. Но и от нее не укрылась вражда между Кратером и Гефестионом. О ней знали все.
Александр часто повторял, что Гефестион – друг Александра, а Кратер – друг царя, показывая, что у каждого своя роль и соперничеству нет места. Однажды в Индии ссора между ними дошла до того, что они схватились за оружие. Царь объявил обоим, что если подобное повторится, зачинщику не сносить головы, несмотря на любовь царя к обоим. (Птолемей считал, что Гефестион в конце концов «сожрет» Кратера, и тот факт, что Александр отправил его другой дорогой, удалил от себя, намекало на подспудно проделанную Гефестионом работу.) После этой ссоры тайные враги при царе вели себя вежливо, и человек посторонний ни за что бы не догадался, какие страсти кипят в их груди. Но от проницательных глаз Таис не укрывалось, как деревенело лицо Гефестиона, когда Александр обнимал Кратера и их русые головы прижимались друг к другу. Она представляла, как шевелится змея ревности в сердце Гефестиона, как отключает разум желание быть единственным обнимаемым. Это негативная, черная, эгоистическая сторона любви. Ничего не бывает без оборотной стороны.
Кратер, узнав Таис поближе, понял, что с ее стороны нет никакой предвзятости к нему как нет прогефестионовых настроений. Через пару дней с его губ слетел первый комплимент:
– Ты напоминаешь мне мою жену.
– Филу? Чем же я похожа на благородную дочь Антипатра? – Таис вскинула ресницы и улыбнулась. (Птолемей и Кратер были женаты на сестрах. Почти все в македонской верхушке были крепко связаны между собой узами брака или родства.)
– Она очень умная женщина, дипломатка – не я!
Кратер был действительно больше воином, чем царедворцем. Во всех вопросах военного дела он разбирался отлично и подходил к ним неординарно. Таис поняла, о чем Александр беседовал с ним часами, ведь армия и война интересовали царя больше всего на свете. Сейчас же часами беседовали они. Таис хотелось говорить об Александре. Заодно у нее появилась возможность пополнить свои знания в военных вопросах и увидеть гениальность Александра-полководца еще и глазами Кратера. Александр не любил говорить с Таис о «делах», считая, что ей не стоит забивать голову подобными вещами. У них хватало своих тем для обсуждения. Приходя к ней, Александр настраивался толькона нее, а все остальные заботы старался оставлять за порогом ее дома, не желал тратить драгоценное время не по назначению. Его вечное: «Давай я буду думать о плохом, а ты о хорошем».
Таис с улыбкой вспоминала времена, когда не могла отличить гипасписта от петзетайра, не знала, в чем заключается их боевая задача в строю бронированной, ощитиненной сариссами фаланги. Неудивительно, что враги приходили в ужас и бежали уже от одного устрашающего вида фаланги [46]46
Гипасписты-«щитоносцы», легковооруженная элита пехоты, быстрее, маневреннее, чем педзетайры – тяжеловооруженные фалангисты, державшие в руках 6-метровые копья-сариссы. Фаланга – боевой строй от 8 до 50 щитов в глубину.
[Закрыть]. Птолемей – ее основной консультант, в свое время подшучивал над ее расспросами: «Ты что, в армию вступить собралась? В качестве кого?» Сейчас по цвету плащей и изображениям на щитах Таис без труда определяла, к какому подразделению относится тот или иной солдат, по штандартам узнавала, перед чьим лагерем она находится, и где будут расположены штаб, кухня, склад, лазарет, различала все сигналы трубы, барабанов или флейт. Знала, какая машина и для чего применяется при осаде, какую роль играют агриане, пэоны, «бегуны», почему появились конные пехотинцы и лучники. Но по-прежнему для нее оставалось загадкой, какая сила несет конницу на выставленные копья вражеской пехоты, как не боятся кони и люди? Вернее, она знала, что они боятся, но как они преодолевают свой страх?
Кратер, открыв в Таис заинтересованную слушательницу, рассказывал ей о тактике и стратегии времен Филиппа и Александровых новшествах, о необходимости проведенной реорганизации и той пользе, которую она принесла, о сражениях – битве за битвой, восхищаясь гениальностью решений и находок Александра и не находя достойных сравнений в истории.
– Не знаю, есть ли в нем Зевс – Амон, наверное, есть, а вот боги войны – Арес и Афина присутствуют точно, – с горячностью говорил он. – Я не первый день в армии и скажу, что никто, включая Филиппа и Пармениона, не был в состоянии придумать и делать вещи, которые делает он. Например, при Гранике. Все в один голос говорили – не атакуй с ходу. Или при Гавгамелах – не атакуй там, где сосредоточены главные силы врага, не оголяй фланги. А он знал, что внезапность, прорыв в самом центре, на главном участке, даже если есть опасность, что на флангах могут прорвать тебя, принесут успех. Всегда атаковал первым, дробил силы противника и брал в кольцо, пока враг не очнулся, непременно преследовал. Ведь мы же были всегда в меньшинстве, но всегда побеждали! И в этом его заслуга, такой науки не найдешь ни в одной книге по военному искусству. Как персы хорошо стояли при Иссе – идеальное расположение войск! Я, честно, подумал, что наши дела плохи. А Александр с такой легкостью подходит к сложному и с такой серьезностью к простому, что всегда добивается успеха. Не знает ни страха, ни усталости, и нас заражает сиянием своего героизма. Я понимаю, что нет ему равных, и горд служить под его началом. А Парменион не мог пережить, что Александр переплюнул его уже в 18 лет, уже при Херонее, не хотел согласиться, что царь с его новыми, небывалыми идеями – на правильном пути. Ретроград не желал признать, что его время прошло, все его поучал. Не могут люди смириться, что с ними рядом человек выдающийся, чувствуют свою убогость и ненавидят его за то, что он – лучше.
– А эта расхожая мысль, что Александру везет? – осторожно спросила Таис.
– Судьба помогает только сильным, одержимым, только тем, кто трудится, не покладая рук.
Геро, присутствовавшая на этих ужинах – «заседаниях генерального штаба», зевала и удивлялась Таис, слушавшей затаив дыхание. Спартанку больше развлекали анекдоты о нравах в гареме, который тоже двигался с ними. Тема гарема с его 365 обитательницами и армией евнухов была предметом нездорового любопытства и шуток с того времени, когда после смерти Дария это беспокойное хозяйство перешло к Александру. На все шутки Александр отвечал неизменным: смеетесь над несчастьем другого, или вздыхал, что к самому приятному занятию на земле начинаешь испытывать отвращение. На предложение распустить гарем отвечал отказом, обосновывая его тем, что это традиция, святое, и он только теперь понял, почему на самом деле Кира прозвали Великим.
Воспоминания, разговоры и мысли об Александре отвлекали Таис от ее первостепенных тревог – что с ним, как он сейчас, жив ли, здоров, – но не успокаивали по-настоящему. Она очень волновалась о нем и каждые три минуты молилась о его благополучии. Ее собственное положение, отвратительное самочувствие, постоянные боли угнетали Таис и сильно беспокоили Геро, которая созывала свои «гинекологические» советы из опытных, неоднократно рожавших женщин и повивальных бабок. Живот удвоился в размере и болел, ребра разошлись и чуть не трещали, постоянно ломило спину. Точеные, стройные когда-то ноги, предмет гордости Таис и вожделения Александра, теперь отекали так, что она едва втискивалась в обувь и с трудом передвигалась.
Да, Таис чувствовала себя плохо, как физически так и душевно. Но… С какой гордостью носила бы она свой живот, как безропотно переносила бы боль и бесконечные удары изнутри, будь это ребенок Александра. Однако какой беспокойный ребенок! Может, потому, что так беспокойна мать? Мать… Ладно, Александр так хотел, значит, так надо. А как отвратительно Таис вела себя перед разлукой! Сила духа и разум совсем покинули ее. Александр даже процитировал в назидание любимого Еврипида:
«Ты прекрасна так, что не можешь
Не бытьнепременно и доброй и кроткой», —
выделяя интонацией важные слова.
Да, кротость ее частенько подводила. Чего только стоили ее дискуссии о том, чтобы он взял ее с собой в пустыню, от которых даже Александр потерял терпение.
– Ты не любишь меня так, как я тебя, – упрекала его Таис.
От такого обвинения Александр утратил дар речи, а когда обрел, рассерженно воскликнул:
– Как ты можешь так говорить! Ты обезумела. Ты что, действительно так думаешь? Ну-ка, смотри на меня. Ты зачем мне такие вещи бросаешь в лицо? Ты хочешь, чтобы я сознательно подвергал тебя опасностям, мучениям? Никогда этого не будет!
Таис уже раскаялась и плакала: «Я знаю, что ты прав…» и вдруг, будто очнувшись, испуганно спросила:
– Мы ссоримся с тобой?
– Нет-нет. – Он замотал головой. – Я понимаю тебя. По мере того как тебя становится больше, тебе требуется все большее внимание. – Он уже улыбался.
Так бывало всегда. Гнев угасал в зародыше под действием смеха или умиления, которое она вызывала в нем.
– Ах, я невыносима.
– Я ничего не сказал, – дипломатично ушел от комментариев Александр.
Александр, со своей стороны, выдумал следующую хитрость: дал ей с собой восемь писем с условием, что она прочтет их не сразу, а по одному в декаду, создавая иллюзию, что получает их. «Почтовые» дни Таис обставляла, как праздники: просыпалась в хорошем настроении, была весь день особенно бодрой и приветливой, а вечером, оставшись одна в своей палатке, начинала священнодействие общения с далеким возлюбленным.
«Письмо номер шесть.
Моя ненаглядная! (в любом состоянии.)
Я думаю, что за это время ты успокоилась и больше не злишься на меня за мои индийские забавы. Но я знал, что расскажу тебе о них. Как человек неревнивый, я не могу представить, что значит ревновать, отсюда мое „бездушие“. Но ты говорила мне, что будешь любить меня вечно, хотя я предупреждал тебя о своих многочисленных недостатках. Я исхожу из того, что „вечно“ еще не кончилось, и ты меня еще любишь, а, значит, понимаешь и прощаешь. „Индийская любовь“ мне была нужна, может быть, для того, чтобы опытным путем убедиться в том, что нет женщины лучше тебя. Вспомни Аспасию [47]47
Аспасия, гетера и жена Перикла, сама нашла ему молодую и красивую любовницу, чтобы тот убедился в превосходстве Аспасии.
[Закрыть].
А если серьезно, моя великолепная, если человек познал такую женщину, как ты, и такую любовь, как твоя, то ничто другое его не то что не поразит, но даже и не заинтересует. Эти механически-акробатические, надуманные игры в любовь не могут увлечь человека, знающего любовь, которая исходит не из его гениталий, но из всего существа в целом, из души. Даже не из собственной души, но из мировой. Любя тебя, я чувствую другой мир, в котором моя душа является частью чего-то еще большего, первозданного и непреходящего. Я не вижу этот мир ясно, но он представляется мне источником тепла, гармонии, блаженства, божественного света.
В лучшие минуты моей жизни я чувствую существование этого высшего мира, мою связь с ним. Оттуда мой потос – голос воли-неволи, мои видения, предчувствия, ощущение того, куда должна повернуть моя жизнь, что правильно и неправильно в ней. Сократ говорил о своем даймоне-гении – внутреннем голосе, предупреждавшем его, что не надо делать. Мой же голос души говорит мне, что надо делать, и тянет меня в этом направлении. Я предчувствую, что должно случиться, и почти не ошибаюсь. Но самое прекрасное, моя родная, что я попадаю в этот мир, любя тебя. В то время, когда ты уходишь в себя, у меня как будто происходит расширение сознания. Истомленный, но не утомленный любовью, я прозреваю и озаряюсь мощным светом любви, гармонии и абсолютного блаженства. Что можно поставить рядом?! Ничего, моя дорогая девочка. И уж никак не индийские хитрости.
Я вижу твое лицо в любви… Я знаю много о тебе такого, моя богиня, чего не знаешь ты. А жаль… Это бесподобное зрелище – твое прекрасное лицо в любви. Как меняется твой взгляд, темнеют и увлажняются глаза, которые ты силишься не закрывать, потому что я прошу тебя об этом, – мне нравится видеть тот момент, когда ты исчезаешь, когда ты уже не здесь! Наливается и раскрывается, как бутон розы, твой рот. Ты, мучимая желанием, как жаждой, облизываешь губы, пытаясь увлажнить их, если этого не делаю я. А потом ты уже не в состоянии сдерживать стоны, мучительно сводишь брови, слезы текут по твоему лицу, ты откидываешь голову, разбрасывая волосы. Волны освобождения проходят по твоему телу, и последний стон блаженства вырывается из твоей груди, к которой ты с удесятеренной силой прижимаешь меня (удивляюсь, как мы до сих пор не задушили друг друга). А потом ты долго приходишь в себя, – вдумайся в это выражение: ты покинула себя, была где-то, а потом вернулась к себе. Ты возвращаешься в этот мир, успокаиваешься, открываешь глаза, по которым я так соскучился, улыбаешься нежной улыбкой, которую я обожаю…
Я плохо это описал. Даже если бы я был великим поэтом, волшебником слова – Алкменом или Сафо, я не смог бы это описать так хорошо, как это прекрасно в жизни. Это не поддается описанию. Это неописуемо прекрасно. Это надо видеть. И я – тот самый счастливый человек на свете, который это видит.
Я заканчиваю мое письмо тебе, любимая моя. Спи спокойно и прекрати лить слезы. Можешь плакать только со мной, чтобы я имел возможность тебя утешить. А я уже скоро буду с тобой. Ибо большая часть времени прошла – с чем я нас и поздравляю. Ждать осталось все меньше и меньше. Будь умницей, мое сокровище. Целую тебя так долго, пока ты не уснешь, и всю ночь до утра, пока не проснешься. Спокойной тебе ночи и удачной, здоровой декады. Твой любимый Александр».
* * *
Декада самого Александра и его двадцати тысяч, затерянных в Гидрозийской пустыне, не оказалась ни удачной, ни благополучной. Поход стоял под несчастливой звездой. Как по велению недоброй силы все получалось не так, как задумывалось, и вылилось в подлинную катастрофу. Казалось, судьба начала требовать платы по счетам, отсрочка кончилась.
Из-за палящего зноя люди могли идти только ночью. Колодцев не оказалось, в поисках воды приходилось преодолевать большие расстояния и, когда люди достигали, наконец, колодца или ручья, они пили слишком много и умирали от этого. Из-за отсутствия воды пришлось забивать тягловых животных, которые везли слабых и больных. К жажде прибавился голод, физическое истощение, люди падали, увязая в горячем песке и уже не поднимались. Наиболее слабая часть обоза – женщины, дети погибали. Те, кто не умер от жажды и усталости, утонули в водах реки, появившейся из ничего после невидимых глазу дождей, когда лагерь стоял на берегу полупересохшего ручья, неожиданно разлившегося в бурный поток. Люди теряли человеческий облик и рассудок, выходили из повиновения, грабили те склады продовольствия, которые Александр оставлял для моряков Неарха.
Царь делил лишения и тяготы со всеми, пытаясь своим примером и участием поддержать в людях человечность, присутствие духа, надежду. Ко всем прочим несчастьям, проводники сбились с пути к морю, от которого караван отдалился в поисках воды. Александр с пятью спутниками и последними конями наудачу, по звездам, направился на юг, действительно через трое суток вышел к морю, нашел там пресную воду, привел туда войско и семь дней оно шло вдоль берега, пока проводники не нашли дорогу и не привели армию к Пуре, столице Гидрозии. Почти на подходах к ней им повстречался караван с продовольствием, посланный местным сатрапом им навстречу.
Так после двухмесячных мучений, не идущих ни в какое сравнение со всеми тяготами, выпавшими армии за все время азиатского похода, закончился этот проклятый переход через Гидрозию, и люди – половина, которая осталась в живых, – вышли к границам плодородной Кармании.
В Пуре Александр дал своим солдатам две недели отдыха, в котором они срочно нуждались, соединился с 8-тысячным корпусом Леонната, сместил сатрапа Гидрозии за невыполнение приказов, и реорганизовал южные сатрапии. Выйдя из Пуры в январе 324 года, Александр за три недели преодолел 300 километров до Кармании. Там Александр встретился с Кратером, который благополучно привел вверенную ему часть армии, обоз и слонов своим маршрутом.
Наскоро переговорив с ним, Александр кинулся искать Таис. Оказалось, что торопился он не зря, ибо ее состояние было критическим. Она мучилась запоздалыми родами уже вторые сутки. Подходя к ее жилищу, Александр издали увидел Птолемея, метавшегося перед ее палаткой. Завидя царя, Птолемей бросился к нему.
