Текст книги "Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры"

Автор книги: Ольга Эрлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 38 страниц)

– О, боги, жизнь продолжается, – заплакала Таис.

Геро, наконец, заключила ее в свои объятия:

– Ты не представляешь, как я рада, что тебе лучше.

А была ли этому рада Таис?

Так состоялось ее возвращение в мир живущих дальше!

Таис много читала, чтобы занять едва текущее и бессмысленное в ее глазах время. Занималась детьми, но их неугомонные натуры быстро утомляли ее. Все то немногое, что она делала, она делала в десять раз медленнее и неувереннее, чем раньше. По-прежнему основным ее времяпрепровождением был сон. Она мало говорила, стремилась к уединению и одиночеству. И думала только об Александре – как всю свою сознательную жизнь, начиная с того святого летнего дня, когда она впервые узнала свою любовь, жизнь и судьбу.

Это произошло не вчера, а тринадцать лет назад, очень давно. Тогда она безответно полюбила его. И этим же замыкался ее жизненный путь, с тем только различием, что ее возлюбленного больше не было в этом мире.

А где он? Есть ли он где-то? Или его нет? Нигде? Только в ее воспоминаниях, которые живее жизни? В ее мечтаниях? В ее снах? Это он? «Александр, ты – это ты или ты – это я? – молила она об ответе, отчаявшись, столько раз. – Дай мне знать!»

«Что же мне делать со своею любовью? Убить я ее не могу, не убив себя, а себя я убить не смею. Я не знаю, как мне жить. Как мне пережить этот день и следующий? Еще целых бесконечных три года? Он верил в меня, хотел, чтобы я была счастлива, считал, что я сильная, что я не подведу его. А я даю горю уничтожить себя, у меня нет сил и достоинства вынести несчастье. Ах, Александр!»

Обессиленная от слез и бесплодных размышлений, она забывалась сном или грезой наяву. Она представляла его рядом, совсем-совсем близко, казалось, его образ обволакивал ее и проникал в нее, успокаивая ее тело и истомленную душу.

– Хорошо тебе, девочка?

– Как только с тобой.

– Не бойся ничего и не плачь, я всегда с тобой… – И его светящийся силуэт медленно поднимался над землей и отлетал прочь.

– Возьми меня с собой, мне плохо без тебя! – кричала она с ужасом и мольбой.

– Нет, детка, нет…

…Неарх будит ее, плачущую, дрожащую от рыданий, берет в свои из плоти и крови руки.

– Ну, тихо, тихо. Что тебе приснилось, страшное?

Она, все еще во власти смятения и горя, долго не отвечает, беспокойно двигает головой, руками, не зная, отстранить эти живые мужские руки, как святотатство после божественных объятий привидевшеюся Александра, или принять помощь человека, который, наверное, является ее другом.

– Что тебе приснилось? Страшное?

– Нет, грустное, – отстраняет она Неарха.

Геро в ночной рубашке несет ей питье, которое должно ее успокоить, а на самом деле – вышибить сознание, убить воспоминание и способность чувствовать, сделав из нее – человека, безмозглую креатуру, животное. Сколько этой гадости выпила она за последние годы. Но даже килограммы отравы не убили ее. Непостижимо! Как же он хранит ее! Почему, Александр?

– Нет, я не буду пить, у меня от него болит голова, – отстранила Таис Геро, продолжая глядеть в глаза Неарха, пока он виновато не опустил их.

Таис заметила, что если она пила свои зелья, Александр не приходил к ней ни во сне, ни в видениях. Будучи человеком любознательным и любопытным, он перепробовал все сам и знал, как легко мир иллюзий, вызванный травами, может перейти в непрекращающийся мир кошмаров. Кошмары мучили ее и без варева, а эфемерное успокоение приносили лишь грезы о нем. И она грезила – вспоминала и проживала еще раз события ушедшей сказочной жизни.

…Таис читала Сократа: «Человек не достигает счастья потому, что не знает, в чем оно состоит». Таис знала, в чем оно состоит, и была счастлива как, что Сократ и представить себе не мог. Бедный Сократ. Ее счастье… Вечно веселый, с задорным блеском в разноцветных глазах. Весь такой солнечный, как летний погожий день, ловкий и быстрый, как ветер; а голос – как играл он им, мог убаюкать-растопить, мог зажечь-воспламенить. Хотел всего и мог все. Что хотел, то и делал. Все мог, что хотел. Кому еще доставалось такое счастье? Ни-ко-му.

Таис читала Демокрита: «Цель жизни – хорошее расположение духа, которое не равно удовольствию, по когда душа живет безмятежно и спокойно, не возмущенная никаким страхом, ни страстью». Последние два слова отчеркнуты в свитке Неарха рукой Александра. Неарх давал ему почитать в свое время, но и без этого Таис узнала бы не только руку Александра, но и ход его мысли, не согласной с Демокритом. Страх и страсть… Александр знал и то и другое, причем они сливались для него в одно целое, это был единственный страх в его жизни – страх за страстно любимых. Демокрит рассуждал о счастье, как мудрец, а Александр был счастлив, ибо жил, как мудрец.

Таис читала новых философов: «Проживи незаметно». Счастье – в уходе от треволнений мира, в воздержанности желаний, в перенесении всего внимания на семью, друзей. И атараксия – высшее счастье человека, равное полному душевному покою – создается лишь в уединенности жизни. Совершенно невозможный путь для Александра. Но, может быть, в этой странной жизни, которая «продолжилась» и в которой Таис не могла найти себе места, эта философия укажет ей путь?

– Не думай, – не желай, – не чувствуй, – ничем не возмущай своей души.

В противоположность той жизни, которой она жила с ним, – думай, желай, чувствуй, живи душой широкой, открытой миру. Так по-новому стали жить Неарх и Геро. У них это получилось – они были вместе, их было двое.

Все эти философии, религии, боги, понятие слепой беспристрастной судьбы – все это не более чем фантазии слабых, беспомощных людей, придуманные ими же, чтобы приспособиться к хаосу жизни. Стремление объяснить-нарисовать структуру мира, его причинно-следственные связи, закономерности, чтобы не было так страшно, непонятно и горько. Попытки найти спасительную логику там, где нет никакой логики. Ибо жизнь – это хаос, и ничего другого. Нет в ней никакого смысла, ни высшего, ни низшего – никакого. В-жизни-нет-смысла. Нет.

Потому не помогали философы, ничего не помогало, и ни о чем не хотелось думать. Только о нем. Вспоминать и воображать, пытаться увидеть мысленным взором, каким был он и «в какое одет был платье». Это все, на что она была способна. В прошлой жизни она могла все, в той – настоящей, когда они были вместе и рядом. А что сейчас? Где она и где он? И только в мыслях – вместе и рядом. «Александр, ты – это ты, или ты – это я?»

Зима на Ликийском побережье. Их самая первая в Азии. Лагерь недалеко от Фаселиса – чудесного городка с тремя бухтами, окруженного сосновым лесом. Живописнейшие места между морем и горами! День пасмурный, ветреный. Таис смотрит на серое небо, волнующееся море, мокрую гальку и пинии, под которыми был разбит лагерь, и находит все это прекрасным. Странно, тогда ей еще подумалось, что она непременно запомнит Ликию такой: холодный величественный пейзаж – неуютный и прекрасный.

Александр в пределах видения и слышания. Отдает распоряжения, окружен адъютантами. «Гефестион, проследи!» – бросает напоследок и, оставив всех, неожиданно направляется к Таис.

– Погуляй со мной, – говорит он ей, едва взглянув, и идет, не дожидаясь ее ответа, к морю.

Три секунды, чтобы прийти в сознание.

Они молча спустились к морю, сели на камни. Александр смотрел вдаль и долго молчал, как будто забыв о ней. Она же смотрела как бы на море, а на самом деле рассматривала его и надеялась, что он не замечает ее жадного взгляда.

– Не холодно?

– Нет… да.

– Так «нет» или «да»? – Он обернулся, и один глаз смотрел внимательно, другой – с усмешкой.

– Нет, – обреченно ответила она.

– Смотри, краб. – Он указал ей под ноги, и Таис поджала их.

Александр перебрался к ее камню, присел на корточки, оперся рукой на ее колени, другой поднял краба и рассматривал его со всех сторон, прищурив глаза. Таис тоже смотрела, как завороженная, только не на краба, а на Александра (не было сил не делать этого). Он весь был в гамме сумеречного дня – глаза посерели и потемнели как море, волосы потеряли свой летний блеск, стали из золотых серебряными, и их трепал ветер. Он потянулся вперед и посадил краба в воду у соседнего валуна.

Это были времена, когда его прикосновения, редкие, случайные, а с высоты ее последующего знания, неслучайные, заставляли ее вздрагивать и напрягаться. Это было время, когда она тихо истекала кровью без его любви, и он также истекал кровью, не смея показать свою любовь.

Она смотрела на него и плакала без слез от любви и нежности. Он же, глядя вдаль, нащупал ее руку и проговорил бесцветно: «Тебе холодно, тебя надо погреть». – Сел рядом и обнял ее. Теперь она не видела больше его любимого лица, зато чувствовала его тело – теплое и сильное.

Было грустно и прекрасно.

Тогда было, и сейчас.

Но тогда он обнимал ее действительно. А кто обнимает сейчас? – Конечно, он.

Это неважно, что его нет на этом свете. Он есть где-то и всегда есть в ней. Он ведь сам сказал: «Я всегда с тобой». Мир тот, мир этот. Кто ведает, какие есть миры и каких нет. Но одно Таис знала наверняка: раз Александр сказал, что он всегда с ней, значит, так и есть. А миры? Она всегда чувствовала, что, помимо реального мира вещей, есть мир души и чувств, куда более реальный и важный, чем мир внешний! Сейчас он остался для Таис единственным существующим.

Однажды Александр назвал Таис необычно – «фантазерка». Она запомнила это слово, редкое в его речи и как будто несерьезное. Но Александр употребил его как комплимент, восхищаясь и удивляясь ее фантазии как большому и редкому дару.

– Фан-та-зер-ка, – произнесла Таис вслух и поблагодарила богов за то, что они наделили ее богатством проявлять фантазию в жизни и жить фантазиями; смотреть на мир особыми глазами и видеть то, чего не видят другие. Как сейчас, когда она видела ни для кого не зримого Александра на неуютном ликийском берегу с испуганным крабом в руках. Тогда она очень хотела, но не посмела взять в руки его прекрасное лицо, погладить румянец на холодных щеках, посмотреть прямо в глаза цвета штормового моря, глубокие и опасные, как штормовое море. А сейчас, в своей фантазии, она могла и делала это. И говорила ему то, что тогда говорила только в фантазии: «Я родилась, чтобы любить тебя, Александр. Я буду любить тебя, пока живу, и буду жить, чтобы любить тебя…»

В дверь ее темной спальни постучали. Оказывается, ночь уже прошла. Это Птолемей, вернулся недавно со своей первой войны. Пердикка – хилиарх Азии, видевший в Птолемее угрозу единства империи, напал на Египет, но безуспешно, и сам пал от руки заговорщиков – типичная судьба для неудачливого полководца. Зато среди диадохов авторитет Птолемея после этой победы сильно вырос. Ему даже предложили стать хиллиархом Азии вместо Пердикки, от чего он благоразумно отказался. Зато не отказался присоединить к себе Сирию, тем самым укрепив свою восточную границу.

Таис ничего не хотела знать об удачах своего содержателя и его самого не хотела ни видеть, ни слышать, и общалась с ним только из вежливости.

– Таис, ты проснулась? – спросил Птолемей из-за двери.

– Подожди, я сейчас выйду, – отозвалась она со вздохом досады.

Ей не хотелось, чтобы он видел ее в постели, да и вообще, ее комната – это все, что у нее осталось. Она вышла, воспаленными глазами щурясь на яркий свет. В ней трудно было узнать прежнюю красавицу. С растрепанными стрижеными волосами, измученная, исхудавшая, опухшая от сна и слез, она походила на битую жизнью, рано состарившуюся беспризорную девочку-подростка. Ее некогда живое лицо, прекрасное непосредственной игрой эмоций, застыло в скорбной неподвижности, превратившись в трагическую маску. Она села в кресло, поджала ноги, как будто спрятавшись за ними.

– Мы не дождались тебя к завтраку.

Она кивнула, не глядя на него.

– Я привез тебе новые книги. – Птолемей знал, что другие подарки не интересуют ее вообще.

– Спасибо, – вяло ответила она.

– В гавани стоит корабль. Если ты хочешь, можешь совершить путешествие по Нилу, хоть до самой Александрии.

Таис вздрогнула и напряглась:

– Нет никакой Александрии.

Птолемей надолго замолчал, глядя на нее и раздумывая.

– Это для тебя ничего нет. Потому что ты не хочешь ничего. Не хочешь сделать усилие… встречное. Отталкиваешь всякую протянутую руку.

Таис возмущенно вскинула глаза и тут же опустила. Откуда в нем такая дерзость?

– Какую руку, мой милый? У тебя руки в крови.

– Да, чистые руки только у тебя, – спокойно и язвительно ответил Птолемей. – Ты одна – чистая, ты одна – преданная. Ты одна – любящая. Ты одна никому не сделала зла.

– Скажи еще, что я тебе испортила жизнь.

– Нет, ты мне не испортила жизнь. Я этого никогда не скажу, – устыдившись, совсем другим тоном продолжил он. – Но ты должна на что-то решиться. Ты… Посмотри, вокруг – мир и жизнь. Все – там. Ты должна это только увидеть… и захотеть в этом участвовать. Найти себе занятие по душе, новое содержание жизни, новые интересы. Все – там.

– Твой новый интерес – воевать с соратниками?

– Мой новый интерес – Египет, сильный, процветающий. Мой новый дом. Я принимаю новую жизнь. Как бы это ни было грустно, старой жизни больше нет.

– Как быстро все забыто.

– Поверь мне, это единственно правильный путь. Подумай, почему онне сказал – кому передать империю, а лишь с горькой усмешкой – «достойнейшему». Потому что некому. Нет достойного, нет, и я это понимаю. Нет никого, способного стать на его место, нет и не может быть. Ты что же думаешь, я совсем бесчувственный человек? Я любил его, очень, всегда. Я всю жизнь был рядом с ним – с удовольствием, с удовольствием… – По лицу Птолемея катились слезы. – Он давал мне чувство, что я участвую в великом деле, в творении истории, если хочешь. Годы с ним были лучшими в моей жизни, и как бы долго я ни прожил, они останутся лучшими, несравненными. Эти войны… Они, конечно, отодвинут все. Но люди такие инертные, они не способны воспринимать перемены так быстро, как мог Александр. Но я уверен, его посев даст плоды. Мы все еще здесь, и останемся здесь. Войны закончатся когда-то, и мы еще будем жить одним эллинским миром, восток и запад, так, как он этого хотел. – Птолемей отвернулся и вытер лицо. – Извини за грубые слова. Я понимаю, ты думаешь, я хочу очистить свою совесть. Конечно, тебе наплевать на мою запятнанную совесть. Все правильно… – Он снова утер слезы, которые не хотели прекращаться. – Может быть, я бы и хотел быть таким, как ты. Бескомпромиссным, стойким, бескорыстным… но – кишка тонка. (Так говорил Александр.) Я любил его, и я думаю – взаимно. – Он поднял не только интонацию голоса, отчего его высказывание оказалось похожим на вопрос, но и глаза.

Они в первый раз за долгое время посмотрели друг другу в глаза.

Великие боги, в его глазах эта несчастная сломленная женщина осталась такой же недоступной и желанной, какой была всегда.

– Извини за грубость, – проговорил Птолемей с раскаянием.

Таис едва заметно махнула рукой, и он покорно, как провинившийся раб, удалился из ее покоев.

Итак, Птолемей считал, что Александр любил его. Видимо, люди вкладывают в это понятие разное содержание.

Александр никого не любил так, как Гефестиона. В том числе и ее. Гефестион был его первой любовью, она – только второй… Все знали об этой любви, но, пока Гефестион не умер, никто даже не подозревал о ее глубине и силе. В том числе и она. Безмерная тоска Александра поразила всех, в том числе и ее. Вот так-то они все знали Александра, в том числе и она.

А любил ли царь Птолемея… По крайней мере, Александр относился к своим друзьям лучше, чем они того заслуживали. В этом был весь Александр – он не мелочился, он отдавал себя и свое хорошее отношение, не скупясь и не выясняя, стоит или нет. Стоит. Как царь – он был справедлив и великодушен. Как человек – щедр, благороден. Пытался сеять в душах своих соратников семена достоинства, братской любви и добра. Но успели ли они прорасти? Об этом не хотелось думать.

…Таис потерла лоб, виски. Посмотрела через окно на фонтан посреди двора, на увитый розами портик. Солнце стояло высоко и наполняло двор белым полуденным светом, который она когда-то любила. Сейчас солнцем, теплом и светом вместо Гелиоса стал Александр. Это новое солнце-Александр пришло к ней, зная, что она его любит.

Таис прошла босыми ногами по прохладным мраморным плитам гостиной, по теплым – портика и горячим – двора. Брызги воды в фонтане, преломляя солнечный свет, искрились, как тысячи бриллиантов. Она подставила руки под струи, полила себе на лицо, шею. Потом прошла по кружевной тени портика к столовой, где все еще сидели за неубранным столом Геро, Птолемей и чуть поодаль – Неарх. «Таис идет», – предупредил он и перебил разговор Птолемея и Геро.

– Она ненавидит меня, – жаловался ей Птолемей несколько минут назад.

– Ну почему же сразу ненавидит? – пыталась успокоить его спартанка.

– Всегда ненавидела.

– Нет, ненавидеть – никогда не было в ее правилах.

Птолемей сидел, повесив голову в состоянии полнейшего уныния. Он вообще-то редко показывал свои состояния, поэтому видеть его таким убитым было непривычно и жалко.

– Ты ожидаешь от нее слишком многого. Вспомни, как плоха она была еще несколько месяцев назад. Ты забыл, какой она была? – Геро положила руку ему на плечо.

Тот привалился к ней, как потерпевший кораблекрушение к спасительному обломку корабля. Геро бросила взгляд в сторону Неарха, ожидая от него помощи, но он молчал.

– Надо ждать и надеяться и благодарить судьбу, что она вообще в себя пришла. Как ты быстро привык к хорошему! Ты забыл, как она была в полубессознательном состоянии, не реагировала ни на что, не ела, не пила, кожа да кости? Или если приходила в себя, то так кричала, что это невозможно было выдержать?! Чудо, что вообще выжила! – рассерженно добавила она. – А ты – ненавидит… Чтоб ненавидеть, надо силы иметь, которых у нее нет. («Да и у меня их скоро не останется от такой жизни!» – подумала про себя Геро.)

– О, да, ты права. А во мне – один безмерный эгоизм!

– Таис идет, – перебил Птолемея Неарх.

«Доброе утро», – вяло приветствовала она всех. Не глядя ни на кого, она села за стол, поджала ноги и стала есть недоеденную Леонтиском кашу. Она медленно подносила ложку ко рту, снимала губами слой за слоем, в несколько приемов съедая ложку. Все молча смотрели на нее и думали об одном – некоторое время назад Леонтиск так же ел кашу и получил за это замечание.

Так сидела она, смотрела в никуда, задумчиво глотала холодную кашу. Мокрый хитон прилип к груди, худым плечам, короткие нечесаные волосы клубящейся тучей окружали ее осунувшееся, но, наперекор всем страданиям, все еще прекрасное трагической скорбной красотой лицо. Таис рассеянно обвела опухшими глазами молчаливую компанию.

– Что? – Ее взгляд остановился на Неархе.

– Отчего ты такая мокрая? – спросил он мирно.

– От воды…

– Сегодня хороший день, – продолжал он невозмутимо. – Хорошо провести его на воде.

– Я не плаваю.

– У воды, – спокойно уточнил он.

– Мне надо спать, я не спала ночью.

– Поспишь на траве, в тени ив, или в беседке в гамаке. Там посвежее.

Птолемей и Геро молча следили за этим странным разговором.

– А что будешь делать ты? – спросила Таис, глядя мимо него.

– Оберегать твой покой, – ответил Неарх.

– Мне не нужны такие жертвы.

– Это не жертва, а удовольствие.

– Я о другом… – рассеянно проговорила она, потом нахмурилась своим мыслям, не глядя, поставила тарелку почти мимо стола, невесомо встала и удалилась, как видение, пришелица из другого мира, оставив присутствующих в разных чувствах.

Неарх отошел от дел. От большой политики, от большой драки. На его веку, решил он, хватило честных драк. С врагом. Другое было неприемлемо. Как поначалу Птолемей ни пытался заинтересовать его совместной деятельностью, Неарх остался непреклонен. Но, как мужчина в лучших годах, привыкший к трудам, к наполненной жизни, он не мог сидеть без дела. Поэтому занялся тем, что привлекало его больше всего – морем. Пока что это была морская торговля. По-настоящему его интересовали исследовательские путешествия – поиск далеких неизведанных стран, открытие новых путей и испытание новых возможностей. То, что интересовало Александра. То, что они так увлеченно обсуждали в последний год его жизни и чему не суждено было случиться: не достиг Александр морским путем всех пределов ойкумены и не посмотрел на них своими глазами. Пока что Неарх не мог оставлять Геро одну, ведь на ней было все – два дома, больная Таис, дети, и в большом хозяйстве требовалась мужская рука. (Птолемей был часто в отлучке – то в Александрии, то на войне.)

Смерть Александра и все, что произошло потом, потрясли Неарха до глубины души и заставили по-новому задуматься над жизнью, ее смыслом и ценностями. Пережив шок, он стал искать выход. Своим умом он дошел до тех мыслей, которые отвергла Таис. Он принял философию «проживи незаметно», то есть тихо, спокойно, в своем тесном мирке с его маленькими радостями. Мир хаотичен, бессмыслен, жесток и несправедлив. Все в нем невечно и преходяще, все, кроме смерти. И любовь, даже самая большая, – не спасает от смерти. Вечная любовь не делает жизнь вечной. Неарх убедился в этом на примере Александра и Таис ему было тяжело умирать, оставляя ее, ей тяжело жить без него. Такая вот жестокая расплата за святую любовь. Что же из этого следует? Живи спокойно, пока живется, и радуйся тому, что есть. И это все? – И это все.

И все же…

– Мне приснился сегодня Александр, – нарушил Неарх долгое молчание. – Ничего не сказал, только смотрел своим непередаваемым взглядом. – Неарх закусил губу, пытаясь побороть прилив горечи и… нежности, сдавившей горло. – И так грустно улыбался, грустно и… ласково. Мне стало стыдно перед ним, но и радостно, что я его вижу… – Подбородок его задрожал, и он отвернулся, глянул на залитый солнцем сад с фонтаном, и глаза его заслезились. От солнца.

– Я вам не рассказывал, – заговорил после долгой паузы Птолемей, – помните, когда был пожар в комнате Таис?

Еще бы не помнить. Где-то год назад. Все обошлось паникой среди домочадцев, сгоревшими занавесками и попорченной мебелью в спальне Таис. Птолемей залил огонь, подбиравшийся к ее постели, и вынес Таис, до такой степени напичканную снотворным, что она не проснулась ни от огня, ни от криков вокруг.

– Я тогда сказал, что почувствовал запах дыма. Ничего я не почувствовал. Я сидел за столом, читал, ничего не видел и не слышал. И вдруг чувствую: пристальный взгляд, кто-то сидит передо мной и смотрит. Подымаю глаза – весь похолодел, чуть не умер на месте – сидит Александр!

– Ах! – воскликнула Геро.

Птолемей выдохнул шумно, потер лоб:

– Вот так, как ты, – обратился он к Геро. Птолемей покачал головой, представив тот жуткий момент и, собравшись с духом, продолжил: – И говорит так строго: «У Таис в комнате пожар. Следи за ней как следует, я ведь тебе ее доверил». И исчез, как облако растворилось. Клянусь Зевсом, я пока к жизни вернулся, выбежал в сад, смотрю, действительно пламя мерцает из ее комнаты…

– И каков он был? – спросила пораженная Геро.

– Как тебе сказать… – Птолемей поднял глаза и задумался на миг. – Знаешь, когда бревно прогорит, от него идет такое свечение. Так и от него как бы марево, свет исходил, а так – величественный. В белых одеждах. Я даже не столько пожаром был напуган, как этим полуночным визитом.

– Могу себе представить, – прошептала Геро.

«Значит, есть любовь, которая сильнее смерти», – поразился Неарх. Он снова вспомнил взгляд Александра во сне и то чувство вины, которое он пробудил в нем. Александр не осудил, а стало стыдно. «Почему, от того, что я жив, а он – нет, или от того, что жизнь так изменилась, а я ни во что не вмешиваюсь? Или от сожаления, от тоски по прежнему, по прекрасному невозвратному?.. Понимает ли Птолемей, все остальные, что мы всем обязаны ему? Не будь Александра с его дерзкими мечтами, уверенностью, что он победит Перса, перед которым трепетали и заискивали поколения греков, сидели бы все мы в Македонии по своим поместьям, а в перерывах между пьянками ходили бы в походики-грабежи на соседей. И в этих „геройствах“ состарились. Жили бы, как скоты, и не замечали бы этого. Вряд ли Птолемею снилось, что он станет хозяином Египта. А вот Александру снилось, и он претворил свои сны в жизнь. И нам всем перепало… Великие желания определяют великую судьбу. Настоящему мужчине нужно все – весь мир, и он добивается того, чего действительно хочет: самой громкой и заслуженной славы, самых доблестных подвигов, самой действенной власти, самой красивой женщины.

Но как же хорошо было его увидеть! Больно, но сладко… С каким человеком мне посчастливилось жить! Божественный Александр».