Текст книги "Повести и рассказы"

Автор книги: Олесь Гончар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Когда катер ушел, Мария с болью в голосе обратилась к отцу:

– Ну как вы можете, папа? Ведь все там свои, заводские, сам директор с ними…

Старик с прояснившимся лицом насмешливо кивнул вслед катеру:

– Вот и директор… Подожди, я его еще на партактиве расчихвощу – будет ему «медок», будет и «ушица»! Такое судно в вертеп превратить!

– Что вы говорите, папа? Какой вертеп?

Мать тоже решительно встала на сторону отца.

– Это все он, тот ветрогон, их привел… Раз угостили медом, так его и в другой раз сюда, как трутня на сладкое, потянуло!..

Мария знала, что мать недолюбливает Вовика, но не ожидала, что ее непонятная антипатия могла зайти так далеко. Оскорбление, брошенное ему вслед, девушка целиком приняла и на свой счет.

Хотелось ответить сейчас матери злым, колючим словом, сказать, что мать топчет ее чувства, что она и ее самое, наверное, никогда по-настоящему не любила, потому что для нее всегда на первом месте были сыновья – Мария имела в виду братьев, один из которых погиб во время войны в Новороссийске, а другой служит сейчас где-то на Крайнем Севере в морской авиации. Им отдавала мать щедрую свою любовь, а Марию с детства считала дикаркой, нелюдимой, больше боцмановой, чем своей дочкой. Так, по крайней мере, казалось Марии сейчас, когда ей хотелось как-нибудь пообиднее донять мать. Но трогать братьев ей и самой было больно, да и мысли ее все время кружились больше вокруг Вовика.

– Какими словами вы бросаетесь… А спросить вас, мама, что он вам плохого сделал?

– До худого дело еще не дошло, а только сердце мое не лежит к нему. Чует, чует оно, что не тот это человек… И тут меня не переубедишь, дочка.

– Я и не собираюсь вас переубеждать. Да и к чему? Вовик пока еще не подсудимый, вины на нем нет и адвокатов ему не нужно!

Выпалила одним духом и, повернувшись, медленно пошла вдоль берега – подальше от маяка. Не туда, где еще едва виднелся катер, где призывно вздымались в небо высокие мачты радиостанции, а прочь – совсем в противоположную сторону.

Мать не спускала глаз с Марии до тех пор, пока она, уйдя далеко-далеко, не села на песок и не склонилась над книжкой. Лишь тогда боцманша, облегченно вздохнув, вернулась к своим делам.

IV

Звать Марию к обеду пошел Дема Коронай. Из всех парней только он один оставался в этот день на маяке. Как и подобало будущему олимпийцу, он тренировался даже в выходной – метал диски и выжимал двухпудовые гири возле сарая, а когда Евдокия Филипповна предложила ему сходить за Марией, охотно принял на себя эту миссию.

Девушка сидела, склонившись над раскрытой книжкой, молчаливая, неподвижная, и читала и не читала.

– Ты что, Мария?

Она подняла на Дему колючий, раздосадованный взгляд.

– А что?

– Ты как будто заплаканная…

– А тебе что до этого?

– Да ничего.

Дема с его «олимпийским» спокойствием и упрямыми «олимпийскими» мечтами нравился Марии больше всех других ребят, но сейчас он был ей неприятен, почти нестерпим. Может быть, именно потому, что к нему благоволила мать и как-то в разговоре шутя назвала Дему зятем.

Играя львиной мускулатурой, «зять» растянулся перед Марией на песке, могучий, обожженный солнцем, белобровый. Какие у него ручищи! Беспричинно расплываясь в улыбке до ушей, он берет у Марии с колен книжку.

– Что читаешь?

Мария молчит.

– «Но разве мы не знаем, что белые люди убивают? – стал читать вслух Дема. – Разве мы забыли великую битву при Нуклукието, в которой трое белых убили двадцать человек из племени тоцикакатов? И неужели ты думаешь, что мы не помним тех трех из племени тана-нау, которых убил белый Меклрот?..» И неужели ты забыла, – в тон прочитанному продолжал Дема, – что нам пора обедать, что стол уже накрыт и шеф-кок нервничает?..

Мария поднялась. Мягко плескалось море у ее ног, с шелестом разворачивая на песке свои слепящие кружева. Чайки-хохотуньи, большие, белые, тревожно вились поблизости и то смеялись, то плакали, совсем как люди.

– Чего они кружат над нами? – показал Дема вверх, на белую метелицу чаек.

Девушка не ответила.

Молча возвратились на маяк, молча пообедали. За столом все чувствовали какую-то неловкость.

После обеда Дема собрался в поселок, к рыбакам на волейбол. Мария вдруг решила, что и она пойдет с ним: ей, оказывается, нужно поменять в библиотеке книжку. Отец не стал возражать.

Девушка быстро переоделась, нарядившись в модельные туфли на высоком каблуке, в любимую свою белую батистовую блузочку, что так шла к черной юбке. Заколебалась было – брать или не брать с собой голубую сумочку, которую она привезла из города, и, постояв минуту в раздумье, решила, что можно не брать. Накинула на плечи легонькую газовую косынку и выбежала к Деме.

– А книжка? – вдогонку окликнула мать.

– Да, еще ж книжка!

Взяв из рук матери потертый, зачитанный томик, девушка кивнула Деме:

– Идем!

Очутившись на тропинке, что, извиваясь вдоль берега, бежала в далекий поселок, Мария заметно оживилась. Легко, мелкими шажками шла впереди юноши, сверкая на солнце загорелыми тугими икрами.

– Ты когда возвращаешься, Дема?

– Как всегда… Зажигать приду.

– Не бросай меня там одну. Я с тобой.

– Идет… А что до библиотеки, так она, между прочим, сегодня выходная…

– Ах да! Ну ничего! Попрошу Любку, она мне откроет…

Полыхал зной, прозрачное марево струилось над травами, золотисто искрились пески побережья.

Вскоре Мария вынуждена была снять свои модельные туфельки, взяла их в руки.

– Прямо пальцы горят… Были как будто ничего, а теперь тесноваты…

– Растешь!

– Расту? Может, просто усохли, давно не надевала…

– Давай понесу, – предложил Дема свои услуги.

Девушка отрицательно мотнула головой:

– Нетяжелые.

Млеет в солнечной дымке поселок, растут, становятся все более четкими мачты радиостанции.

Собираясь в путь, Мария и сама была убеждена, что идет только в библиотеку и никуда больше, что внезапное ее решение пойти в поселок вовсе не связано с выразительным жестом Вовика, которым он, уже отплывая, словно приглашал ее на свидание…

Да еще хоть был бы он один, без посторонних… Встретиться с ним наедине было бы счастьем, а что это будет за встреча на людях, на виду у всех этих дам, не в меру любопытных! Таким только попади на язык! Все, что волнует тебя, разгадают, все, что зреет в душе для одного, увидит каждый… Не хочет она такой встречи. Никому, ни одному постороннему взгляду не откроет она свое заветное чувство, свою девичью тайну! Птица и та бросает гнездо, если чужой глаз в него заглянет, а ей, Марии, там заглядывали бы в самую душу… Нет, лучше она потерпит, лучше дождется Вовика на маяке!

Так она решила, но сощурившиеся от изобилия света глаза ее сами все время искали чего-то, искали напряженно, беспокойно. Когда же наконец увидела в заливе знакомый силуэт «Боцмана Лелеки», Мария сразу остановилась и, весело сжимая зубы, смеясь от боли, снова надела свои тесные туфельки.

– Пускай жмут!

V

Рыбозаводцы расположились невдалеке от поселка, на диком пляже, и Мария не могла обойти их стороной: тропка стлалась вдоль берега как раз мимо их стоянки. На открытых просторах острова человек виден за километры, и там, на пляже, наверное, еще издали заметили Марию и Дему, приближавшихся со стороны маяка.

Как и надеялась девушка, Вовик перехватил их на тропинке. Отделившись от своей компании, он легко взбежал на песчаный холмик и остановился, поджидая, с охотничьим ружьем на плече. Был он в белых, тщательно отутюженных брюках, без кителя, в одной лишь шелковой майке, золотой от загара… Когда Мария с Демой приблизились к нему на расстояние какого-нибудь десятка шагов, Вовик с притворно свирепым выражением лица перекинул ружье с плеча на руку, точь-в-точь так, как проделал это отец Марии, выпроваживая непрошеных гостей из запретной зоны маяка.

– Стой! Зона! Кто такие? – выкрикнул Вовик, вызвав громкий хохот внизу, на пляже.

Девушка простила ему эту шутку, а Дема вдруг насупился. Исподлобья глядя на капитана, он шел прямо на него.

– Ты снова с ружьем на остров? Сезон, к твоему сведению, еще не открыт!

– Для хорошего стрелка всегда сезон, когда дичь есть!

– Думаешь, для директорских сынков законы не писаны?

– Что ты к нему привязался, Дема? – не вытерпев, вступилась за капитана Мария. – Он же птицу не бьет!..

– А почему с ружьем?

– А почему бы мне не быть с ружьем? – спокойно улыбнулся Вовик. – Может, я на дуэль тебя вызвать хочу?

– Слишком ты легок в весе, хлопче, для дуэли со мной…

Почувствовав, что назревает ссора, Мария подтолкнула Дему к тропинке.

– Иди, я сейчас тебя догоню… Постой, на вот, книжку мою переменишь…

– Что тебе взять?

– «Сын рыбака»… или еще что-нибудь…

– Ладно, – буркнул «олимпиец» и зашагал своей дорогой, а Мария с улыбкой обернулась к капитану. В глаза ей бросилась вытатуированная у него на груди голубая русалка с распущенными косами и такая же голубая надпись под нею: «Кого люблю – того целую». Чувство, похожее на ревность к этой голубой русалке, на миг шевельнулось в душе Марии и растаяло.

– Это что, девиз?

Вовик весело тряхнул своей черной, кудрявой, еще мокрой после купания головой.

– Может, и девиз…

Как небо, как море, никогда не утомляющее взор, – таким был сейчас для нее этот долгожданный капитан. Ничего, кроме Вовика, не существовало для нее в эту минуту, – вернее, все, что было вокруг, существовало только для того, чтобы дополнять его, – и небо и море. Подойдя совсем близко к Марии, он улыбнулся, и такой нежностью повеяло от него, что, казалось, скажи он слово – она бросится ему в объятия, прильнет, как та русалка, к его груди.

Опомнившись, девушка заметила, что стоит с Вовиком на холме, на виду у всех. Приехавшие – кто плескаясь в море, кто растянувшись на песке – с почти нескрываемым любопытством поглядывали сюда, на этот счастливый, видный, как казалось девушке, всему острову холмик. Мария не узнавала себя: при всей своей природной застенчивости она не испытывала сейчас никакого смущения. Никакого! Стояла, свободно выпрямившись, и было ей только радостно, была только гордость, что она рядом с ним, любимым своим капитаном.

И правда, чего ей стыдиться, что скрывать?

Пусть сколько угодно смотрят, как ласкает она его взглядом, как радуется этой встрече, – сияющая улыбка не сходила с ее разгоревшегося лица… Не то что на виду у пляжа – на виду у всего мира она готова была сейчас встать со светлым своим чувством, первой своей любовью!..

На пляже тем временем, видимо, говорили о них. Краем уха Мария услышала сказанное кем-то из женщин: «Смотрите, какая славная девчушка! Вовику нашему во всем везет!..» Приятно это было слышать Марии, и люди на пляже сразу стали приятны ей, потому что все они, наверно, тоже любили Вовика… Одни, встав в кружок, перебрасываются мячом, другие заводят на коврике патефон, а сам директор, товарищ Гопкало, в подтяжках, в натянутой на лысину женской панаме, сидит над корзинкой, потрошит рыбу для ухи. Директорша кричит ему, чтобы он набросил что-нибудь на плечи, а то совсем сожжется, но он и в ус не дует, хотя непривычные к солнцу плечи его стали уже розовыми, как у младенца.

Поймав на себе взгляд Марии, товарищ Гопкало приветливо помахал ей зажатым в руке ножом.

– Как там старик твой? Громы на меня мечет?

– Да было…

– Наверно, и с трибуны грозился ославить?

– А разве не стоит?

– Конечно, сами виноваты… Распоясались, зашли не в свои воды, он и вытурил…

– Вовик, – долетело из группы сидевших на песке женщин, – долго ты будешь там держать свою полонянку? Веди ее сюда!

Вовик неохотно предложил девушке:

– Пойдем к нашим?

– А тебе очень хочется?

– Не очень.

– Ну, тогда лучше пойдем, проводишь меня немного…

Они медленно пошли тропинкой по направлению к рыбацкому поселку.

– На уху мы вернемся! – крикнул на ходу Вовик своим. – Без нас не начинайте.

– Да, ты на готовое любишь… – прогудел ему вслед отец. – Смотри, стрелять там не вздумай!

– Есть, товарищ контр-адмирал! – бодро откликнулся Вовик и, засмеявшись, подхватил девушку под руку.

Рыбозаводцы скоро исчезли за пригорком, и Мария осталась с Вовиком с глазу на глаз.

– Куда мы идем? – с удивлением спросила она, когда высокая, по колено, трава зашумела у нее под ногами. Лишь теперь Мария заметила, что они, свернув с тропинки, идут куда-то в открытую степь. – Куда ты меня ведешь, капитан?

– А ты боишься?

– Нет, не боюсь… Веди куда хочешь!

– Вот это я люблю, – засмеялся Вовик, уводя Марию в глубь острова.

– А в самом деле, зачем ты ружье взял? – спросила немного погодя Мария.

– Как зачем? – удивленно поднял тонкие свои брови Вовик. – Может, я какую-нибудь жар-птицу там для тебя подстрелю! Хочешь, чтоб я жар-птицу к твоим ногам положил?

– Разве на жар-птиц сезон уже открылся?

– На жар-птиц, Марийка, сезона не бывает: летит – хватай!..

VI

Сухим пахучим воздухом дышала на них степь. Отцветали травы, красовались последние дни перед тем, как вступить в пору красного лета и сразу пожухнуть на солнце. Встревоженный ветром ковыль серебристо волновался вокруг, задумчиво, тихо звенел, как и в седую старину, при каких-нибудь скифах.

Там, где они проходили, вспугнутые птицы тучами поднимались из трав, с пронзительным криком кружась в воздухе. Все тут смешалось: морские и степные чайки, кулики и жаворонки, бакланы и аисты. Все клекотало, все выражало беспокойство.

– Ага, почуяли, что браконьер идет! – весело шутил Вовик.

Несколько раз он порывался выстрелить, но Мария каждый раз хватала его за руку:

– Прошу тебя, не надо… Это они за свои гнезда тревожатся!..

В степи почти не было людей. Едва виднелись где-то на самом горизонте две девичьи фигуры, и Мария, удовлетворяя любопытство Вовика, объяснила, что это, наверное, снова приехали в степь студентки на практику по ботанике.

Кое-где маячили фигуры колхозных пасечников, одиноко хлопотавших возле своих ульев, раскрашенные кровельки которых едва виднелись из травы. Проходя мимо одного из таких пчелиных поселений, Вовик громко окликнул пасечника, спросил, богатый ли нынче сбор. Пасечник обернулся к нему в своей парандже, смешной, страшный.

– Проходи, проходи… – подал он голос. – Мои пчелы духу твоего не выносят…

– Вот дракон! – засмеялся, взглянув на Марию, Вовик. – А еще знакомый: на моем катере сюда переправлялся…

Вскоре впереди стеной встал камыш. Издалека он едва темнел, разбросанный отдельными крапинками по степи, а вблизи был как лес. Высокий – всадник спрячется, густой – мышь не пролезет. Каждый год косили его жители острова на топливо, но никогда не могли выкосить и наполовину.

– Добре черту в дудку грати, сидя в очеретi [9]9
  Камыш (укр.).


[Закрыть], – смеясь, вспомнила Мария любимую поговорку отца. – Одну зломить, другу вирiже!..

– Да там же полно оленей! – воскликнул Вовик, настороженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из зарослей. – Но разве туда проберешься!

– Бывает, они и в степь выскакивают, но редко, – сказала Мария, тоже вслушиваясь в таинственный шорох камышей. – Говорят, что отсюда после акклиматизации наши олени по всей Украине пойдут.

– Уж и по всей!..

– Ну, хоть по югу…

– Смотри! – вдруг исступленно закричал Вовик, хватаясь за ружье..

– Не стреляй! – загородила ему дорогу Мария.

Что-то пышное, яркое, похожее и вправду на сказочную жар-птицу, внезапно мелькнуло в камышах, вспыхнуло на солнце и пропало в траве. Вовик, приготовившись для выстрела с колена, ждал, бледный, напряженный, пока оно появится снова.

– Ты куда это целишься? – неожиданно раздалось почти рядом. – Варвар ты, дикарь, убери ружье.

Затрещал камыш, и из зарослей выбрался, обливаясь потом, худущий высокий юноша с рыжим, как огонь, ежиком на голове. Мария сразу узнала его: это был новый, недавно присланный сюда зоолог – младший научный сотрудник заповедника. На ходу надевая пенсне, взмахивая зажатым в руке блокнотом, он приближался к Вовику с такой свирепой решимостью, словно собирался проломить ему череп этим своим блокнотом.

– Убери ружье, говорю! А то… а то я с землей тебя тут смешаю!

Вовик поднялся, немного растерянный, но не испуганный. Перекинув ружье через плечо, ответил с достоинством:

– Камышового луня каждому разрешено бить: хищник!

– Сам ты хищник, хоть и бакенбарды отпустил. Тебе камышового луня позволили, а ты по кому стреляешь? Фазана от луня не отличишь?

– A-а, это ж фазан! – удивленно воскликнула Мария.

Зоолог, словно только теперь заметив девушку, стоявшую у камыша, круто повернулся к ней.

– Три дня как завезли, а тут уже и коршуны вьются!..

– Я не знал, что это фазан, – примирительно сказал Вовик.

Зоолог не пошел на мировую.

– Разговаривать с вами не хочу! Вот тут, при девушке, выражаю вам свое презрение! Убирайтесь отсюда прочь!

Сказал, поправил пенсне и, задумчиво вглядываясь в заросли, стал что-то записывать в свой блокнот.

Вовику ничего больше не оставалось, как распрощаться с этими неприветливыми камышами. Взяв Марию под руку, он двинулся с ней обратно. Молча брели они по тем самым травам, что так надежно спрятали сверкнувшую на солнце жар-птицу. Солнце клонилось к западу, и цветущая степь, играя красками, сама уже вся пылала, словно громадная фантастическая жар-птица, притаившаяся, распластавшаяся на земле.

Девушка не решалась первая нарушить молчание: чувствовала себя неловко после этой стычки, которая казалась ей чистым недоразумением. Ведь Вовик, может, и в самом деле не знал, а тот сразу набросился… Нехорошо все получилось! И как горько, наверное, сейчас Вовику, как неловко ему перед ней…

Вовик, однако, из-за всего этого, кажется, не слишком расстраивался.

– Это ты виновата, Мария, – вскоре заговорил он в своем обычном шутливом тоне. – Не надо было тебе вспоминать про того черта… А то, видишь, вспомнила как раз под руку, он и выскочил из камышей в своем пенсне!

Мария улыбнулась.

– Ты веришь в приметы, Вовик?

– Хочешь не хочешь – поверишь… День выдался какой-то невезучий! То твой «олимпиец» набросился, то пасечник жало выпустил, а тут этот накрыл… Куда ни подайся – отовсюду гонят, всюду улюлюкают, словно сговорились… Уж не старик ли твой, Марийка, такую облаву на меня организовал?

– Что ты! Папа этого зоолога еще и в глаза не видел!

– Так откуда же, по-твоему, все шишки на меня? За какие такие грехи? Почему я для всех такой… неприемлемый?

Он говорил как будто шутя, но за шутками, чувствовалось, кроется и неподдельное беспокойство.

– Не знают они еще тебя, Вовик, – утешала его Мария. – Если б знали – все полюбили бы!

Вовик остановился, испытующе посмотрел девушке в лицо.

– Ты это искренне?

– Искренне.

– А сама ты… Хорошо уже меня знаешь?

Мария задумалась.

– И правда, я тебя ведь еще мало знаю, Вовик, мы так редко встречаемся… – И, усмехнувшись, добавила: – Скажи мне сам… какой ты?

– А я… такой! – проговорил Вовик и, неожиданно обхватив Марию руками, крепко поцеловал в губы.

Сухой, горячий поцелуй ожег ее, опьянил… Так неожиданно, молниеносно все произошло, что закружилась голова…

В полузабытьи какое-то мгновение она лежала у него на груди, а очнувшись, освободилась из объятий, повернулась пылающим лицом к степи. Он ее поцеловал… Правда, не совсем таким представлялся ей этот первый поцелуй, что так внезапно опалил ее сухим огнем… Но он ее поцеловал!

Отныне перейдена межа, что разделяла их до сих пор, но больше разделять не будет. Отныне она вся принадлежит ему, а он ей. Повернулась пылающим лицом к своему капитану, и он показался ей теперь роднее всех на свете. Веселый, возбужденный стоял по колено в цветущих травах и, смеясь, шутливо целился ружьем в небо.

Прогремел выстрел; далеко по степи покатилось эхо…

Мария стояла в каком-то радостном оцепенении. По кому он стреляет, этот ошалевший от счастья парень? Не сказочная ли жар-птица померещилась ему в чистом высоком небе? Или, может, на радостях салютует самому небу, своей молодой победе?

Шальной Вовкин выстрел, видимо, услышали на пляже, потому что вслед за этим появилась на пригорке женская фигура и стала размахивать чем-то белым.

– Кажется, мамахен, – усмехнулся Вовик. – Наверно, уха готова… Пойдем быстрей!

На пригорке и в самом деле стояла мать Вовика. По ее злому, встревоженному взгляду Мария сразу догадалась, что случилось что-то неладное. Какая уж там уха, когда и огня не видно, и рыбозаводцы, уже собравшись, медленно под руки ведут кого-то берегом к катеру…

– Это только ты на такое способен! – набросилась директорша на сына. – У отца солнечный удар, нужно спешить на материк, а ненаглядный сынок тем временем бросил всех и шатается где-то на краю света!

Вовик помрачнел, стал оправдываться:

– Откуда ж я знал, что с ним будет удар…

– Быстрей, быстрей! – торопила мать. – Пусть бы уж нас, а то ведь и судно бросил на произвол судьбы: тоже мне капитан! В пожарники бы тебе, как ее отец сказал.

– Пожарники тоже дефицит.

– Разбаловали мы тебя – дальше некуда, до сих пор каюсь, что в нахимовское не отдала! Там бы тебя вышколили!

Из-за материнского нагоняя Вовик не успел даже оглянуться на Марию. Съежившись, словно пойманный на месте преступления нашаливший мальчишка, торопливо спускался к морю, а мать, не отставая ни на шаг, все что-то сердито выговаривала ему.

– Бессердечный ты, Вовик, эгоист! – это было последнее, что долетело до Марии.

VII

Дема, возвращаясь из поселка, застал Марию на том же месте, где оставил ее с напористым капитаном.

Теперь она стояла одна, держа туфли в руке, и ветерок слегка шевелил ее голубую газовую косынку, накинутую на плечи. Равнодушная к Деме, чья тельняшка рябила уже невдалеке, девушка все свое внимание обратила на море: из залива выходил «Боцман Лелека», сияющий, облитый вечерним солнцем… Глядя, как он удаляется, Мария вся даже потянулась ему вслед.

– Не помешаю? – ехидно спросил Дема, приближаясь.

– Кому?

– Да кому ж… тебе, твоему плачу на валу.

– Ой нет, ты как раз вовремя, Демочка: ни раньше ни позже.

– Такова уж моя судьба – являться вовремя… Я ведь вижу – «Боцман» с якоря снялся… Ну что, здорово вы тут покутили?

– Здорово… Глянь, вся затока пылает, будто красным вином налита!..

– То от неба, а я про землю спрашиваю… Ты что, и правда пьяная?

Мария покраснела. Потом вдруг встрепенулась всем телом, и что-то затаенно грешное блеснуло в ее глазах.

– Ой, пьяная я, пьяная, Демочка!

– Пора, пойдем уже. Солнце садится.

Пошли тропинкой к маяку: «олимпиец» размашисто вышагивал впереди, девушка едва поспевала за ним.

– Рекорд поставил, Дема?

– Может, и поставил, да зафиксировать некому было: судей подходящих не было.

– Это ты на меня намекаешь? Я не могла.

– Знаю, что не могла.

– А книжка, Дема?

– Любы не было, я матери оставил.

– Какие новости в поселке?

– В среду комсомольское собрание.

– Собрание? Это чудесно…

Все казалось сейчас Марии чудесным. И собрание, и море, и эта предвечерняя угасающая степь. Идти было легко, сами ноги несли…

 
Сонце заходить, Мiсяць iсходить,
Човен по морю тихо пливе…
 

– О, ты и поешь? – удивленно обернулся на ходу парень.

– Я? Пою? – Мария засмеялась. – Это тебе почудилось, Дема!

 
…Дiвчина в човнi пiсню заводить,
А моряк чуе – серденько мре…
 

– Стоп! – вдруг остановился Дема. – Олени!

– Где? – Мария подбежала, прислонилась плечом к юноше. – Где ты их увидел, Дема?

– Вон у той полоски камышей.

– Ага, вижу, вижу!

На далеком пригорке, едва различимые на фоне камышей, стояли живописной группкой олени: олень с оленихой и олененком. Наверно, выскочили из чащи на простор, увидели перед собой огромный багровый шар солнца, лежавший уже почти на самой траве, да таки застыли в удивлении.

– С ветвистыми рогами – это олень, а рядом – олениха…

– Та самая, Дема? Та, что, помнишь, облетела тогда одним духом весь остров?

– Может, и та…

– И уже с олененком!

– Семейка, – невесело пошутил Дема и, все сильнее чувствуя упругое тепло Марийкиного плеча, слегка обнял ее рукой за талию. Девушка не отстранилась, как будто боялась малейшим движением спугнуть далеких оленей.

– Стоят, как на картине… Чем не символ, Мария, твоего будущего семейного счастья?

– Оно и тебе бы к лицу…

– Эх, что я… Мне, Мария, не светит…

Сказал будто в шутку, но и другие, горькие, нотки обиженно прозвучали в его голосе.

– Почему не светит? Такое, Дема, каждому светит, только пожелай…

– Только пожелай? – недоверчиво переспросил Дема, и девушка почувствовала, как крепкая рука его непроизвольно сжимает, медленно притягивает ее к себе.

– Дема, ты что? – изумленно подняла она глаза на юношу.

Дема не ответил. Словно захмелев, с перекошенным, как от боли, лицом вдруг сгреб ее своими ручищами и, сгибая, притягивал к себе.

– Ты с ума сошел, Дема!

– Мария! Мария! – шептал он, в каком-то исступленном отчаянии приближая к Марии лицо, как слепой. – Долго ты меня будешь мучить? С тем ты не так… тот, наверно, уже целовал тебя сегодня…

Изогнувшись, напрягшись изо всех сил, девушка выскользнула из его рук. Растрепанная, задыхающаяся, отскочила в сторону и стала поправлять волосы. Лицо ее пылало гневом.

– Целовал, ну и что? – выкрикнула она, чувствуя, что тот поцелуй еще и сейчас горит на ее губах. – Целовал и будет целовать.

Дема закрыл лицо руками.

– А ты не лезь, – уже спокойнее проговорила девушка. – Скажи спасибо, что туфлей вот этой не получил, явился бы на маяк меченый!

Не было уже оленей на далеком пригорке, словно и не стояли они там никогда. Может, метнулись в камыши, может, понеслись что есть духу по острову, осматривая свое диковинное степное царство, бескрайнее и в то же время замкнутое со всех сторон непреодолимой морской синевой… И наверно, только в самую суровую из зим (боится таких зим директор заповедника!), когда мороз скует море, вырвутся олени на вольную волю, бросятся напрямик через море куда глаза глядят: может, в Крым, может, на Кубань…

Придется, пожалуй, тогда и Марии добираться к милому по льду через замерзшее море: без ледокола Вовик на маяк не пробьется!

…Снова шли тропинкой. Теперь Мария шумела юбочкой впереди, а Дема, опустив свои широкие плечи, понуро плелся за ней.

Гаснет степь. Спадает жара. Тишина вокруг. Только море плещет вечным своим плеском и двое шагают тропинкой, словно один удирает от другого. Когда они подходили к маяку, знакомый огонек в вышине уже светился.

VIII

Сначала Мария, возмущенная поступком Демы, собиралась рассказать обо всем на маяке, но, представив себе, сколько насмешек посыпалось бы на бедного «олимпийца» за неудачное его ухаживание, решила промолчать. Хватит и того, что остался ни с чем. Зачем доставлять парню новые мучения?

Так и жили после той прогулки: внешне, на работе, будто близкие друзья, а на самом деле – более далекие друг другу, чем когда бы то ни было.

Дема больше не тревожил девушку своим неразделенным, загнанным вглубь чувством. Он стал серьезнее, замкнулся в себе и только еще упорнее, с каким-то мрачным вдохновением таскал по всему берегу свои гири, выбивая ими глубоченные ямы в песке.

От глаз боцманши, конечно, не скрылось, что между Демой и Марией пробежала какая-то кошка, однако в ответ на ее приставанье дочка только удивленно пожимала плечами.

– Откуда вы взяли, мама? Какая кошка? Да между нами не то что кошка, олень с оленихой проскочат – и то не поссорят…

Евдокия Филипповна ничего не понимала. Чувствовала, что молодежь выходит из-под опеки, но изменить ничего не могла: не знаешь, с какой стороны к ним и подступиться.

Мария теперь и ложилась и вставала с мыслью о нем, далеком своем капитане. Не баловала судьба девушку частыми встречами с милым. Только и видела его, что в море, когда «Боцман Лелека» проходил мимо на Керчь. Правда, видеть Вовика на расстоянии, кажется, было ей не менее приятно, чем вблизи. Проплывая стороной, далеко в море, он, юный ее капитан, казался ей особенно привлекательным, недостижимым, овеянным чарующей таинственностью, таким, каким его не раз рисовало щедрое девичье воображение… Как долгожданный витязь, внезапно появлялся он из моря на сверкающей своей каравелле и снова исчезал в морской дали в ореоле ее собственной девичьей мечты.

Как-то Марии удалось отпроситься у отца на материк. Набирались всякие хозяйственные дела, нужно было послать кого-нибудь в райцентр, и боцман, хотя и не без скрипа, вынужден был дать ей визу на выезд. Пока не отплыла от берега, все боялась Мария, что отец передумает и вернет ее обратно, догадавшись, что не так дела, как страстная надежда на свидание с милым неотступно гонит ее в далекий порт.

Добиралась на материк рыбацким парусником. Ветер был попутный, и белый натянутый парус летел вперед с легкостью птицы, и Марию охватывало все большее волнение.

Городок быстро приближался, вырастал на глазах. Вот виден уже порт, корпуса рыбозавода, элеватор… Выше, поднимаясь террасами, блестят на солнце рыбачьи мазанки, темнеют акации городского парка, а на самом высоком месте, повернутая лицом к морю, белеет колоннами школа-десятилетка, словно греческий Парфенон…

Там Мария училась, казалось, совсем недавно оттуда с аттестатом зрелости вышла в жизнь, как вот и эти молодые ребята-рыбаки, что возвращаются на берег молчаливые, усталые после бессонной ночи… Еще, кажется, вчера беззаботно носились по школьному двору да дергали Марию за ленты, а сейчас выросли, повзрослели, уверенно развернули свой высокий, трудовой, наполненный ветром парус.

Через какой-нибудь час Мария была уже в порту. С радостным трепетом вступила на берег: казалось, вот-вот, с первого же шага, откуда ни возьмись окликнет ее Вовик, хотя она хорошо знала, что Вовик сейчас в рейсе – утром «Боцман Лелека» прошел мимо маяка курсом на юг. Вернуться он должен только к вечеру, а пока Марии лишь может чудиться голос Вовика из-за каждого угла, из-за каждой занавески распахнутых на улицу окон.

Громыхали по мостовой подводы, гром стоял в мастерских, раскаленным камнем дышала на девушку узенькая кривая улочка, по которой она медленно поднималась в гору, к центру. После бескрайней тишины острова городок поразил Марию своим оглушительным грохотом и духотой, но сегодня даже это ей было приятно.

Все тут такое близкое и родное… В годы революции отец был в числе первых, кто устанавливал в городе Советскую власть, а много позже сама она, Мария, носила со школьными подругами воду вот под эти жилистые, просоленные морским ветром акации. А там, возле районного Дома культуры, уезжая на курсы, она впервые увидела самого заметного среди всех, тогда еще не знакомого ей Вовика-капитана…

Где он сейчас? Успеет ли к вечеру вернуться?

Хотя они не договаривались заранее о встрече, это беспокоило Марию меньше всего: она знает, где ей искать своего капитана. Если не в порту, так в парке, на танцах, где он неизменно бывает вечерами…

До вечера было еще далеко, и Мария, чтобы развязать себе руки, решила заняться делами немедля. Обошла магазины, сделала необходимые покупки, побывала в Обществе Красного Креста – сдала собранные на маяке взносы. Остаток дня – самый зной – скоротала в гостеприимном доме своих родственников-рыбаков, у которых намерена была и переночевать.