Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

– Кажется, вода – не твоя стихия. – сказала она.

– Наверняка, я был похож на бегемота, – мрачно пошутил Борис.

– Открою маленький секрет: перед тобой чемпион школы по плаванию. Я регулярно ходила в бассейн с четырех лет.

Борис посмотрел на нее с сомнением. Обычно у пловчих всегда переразвиты плечи, а у Ники все было пропорционально красиво.

– У тебя прекрасная фигура, – заметил Борис.

– Все хорошо в меру, – сказала Ника. – Правда, я забыла сказать, что была чемпионкой среди пятых классов, – засмеялась она. – Мне нравится, как ты на меня смотришь.

– А как я на тебя смотрю? – спросил Борис.

– Так, как будто ты меня хочешь поцеловать и не знаешь, как тебе это сделать.

Борис вышел из воды и вплотную подошел к Нике. Это наваждение какое-то, мелькнуло у него в голове.

– Это было бы аморально, – сказал он через силу. – Я почти вдвое старше тебя, и твоя мама считает, что я приударил за тобой только за тем, чтобы отомстить ей за то, что она меня бросила.

– А это не так? – спросила Ника.

– Это не так, – ответил Борис.

Ее поцелуй Борис ощутил как короткое прикосновение крыла бабочки, которую вдруг унесло мощным порывом ветра. На горизонте сверкнула яркая зеленая вспышка, и Борис почувствовал, как кожа на плечах Ники моментально покрылась пупырышками. Ее передернуло так, как будто она попыталась откусить лимон.

– Ты слышал? – спросила Ника. – Опять этот жуткий звук. Сегодня уже второй раз. Ничего противнее не слышала. Что может издавать такие звуки?

– Не знаю, – ответил Борис. – Но узнаю.

Романтическое настроение улетучилось. Как Зорька языком слизала. Вечер был испорчен.

– Поехали отсюда, – сказала Ника.

Обратно Борис поехал не спеша. По дороге обратно Борис с Никой молчали, но на этот раз в этом молчании было свое единство, какая-то интимная близость, которую они боялись разрушить неосторожным словом или движением. Остановив машину неподалеку от ее дома, они еще некоторое время не могли расстаться, и на этот раз их поцелуи были ощутимы для них обоих. Когда Ника ушла, Борис еще некоторое время оставался на месте. Ему необходимо было справиться с тем, что было у него внутри. Он просто обязан был все осмыслить, разложить по полочкам, иначе он чувствовал, что от распирающих чувств его просто разорвет. Подкуривая, неизвестно какую по счету сигарету и глядя в звездное небо, Борис со всей ясностью понял, что он, тридцатишестилетний циник и ловелас, влюбился. Город спал, поделиться этой новостью Борису было не с кем – ни здесь, ни где-либо еще. Сделав глубокую затяжку, он выпустил кольцо дыма и посмотрел, как оно растворяется в густом ночном воздухе.

– Такие дела, фратер, – сказал он себе.

Глава восьмая

Борис поехал в бар, чтобы вернуть Роджеру машину. Как обычно, бар был полон посетителей, пытающихся хоть как-то освежиться. Роджер, как добрая кавалеристская лошадь, был весь в мыле.

– Спасибо, фратер, – сказал Борис, положив ключи на стойку. – С меня магарыч.

– What is magarich? – спросил Роджер, обливаясь потом.

Перед стойкой стояло человек десять жаждущих пива. Борис щелкнул себя по горлу. В отличие от самого слова этот жест в двадцать первом веке стал поистине интернационален.

– Ты очень щедр, – бросил Роджер Борису. – У меня этого добра, как снега зимой, – он кивнул на полки c бутылками, висящие над стойкой. Быстро обслужив назойливых клиентов, он вернулся к Борису.

– Да ты уже где-то надергался, фратер, – сказал он, взглянув на Бориса. – Изменяешь моему гостеприимному заведению?

– С чего ты взял? – сказал Борис. – Я трезв как стекло.

Посверлив его подозрительным взглядом, Роджер поставил перед Борисом большую стопку и до краев наполнил ее водкой.

– Тогда пей, – сказал он.

– Зачем? – спросил Борис.

– Если бы я тебя не знал, то сказал бы, что ты недавно обкололся наркотиками. У меня всего два раза в жизни было такое обалдевшее выражение лица. В первый раз – когда я сделал Кэтрин предложение, и во второй раз – когда застукал ее с сантехником. Пей!

– Да ты прямо-таки знаток человеческих душ, – улыбнулся Борис.

– В армии чего только не насмотришься, – заметил Роджер. – Чтобы не свихнуться, поневоле станешь философом. Выпью и я с тобой, – сказал он.

Роджер взял второю стопку и, плеснув в нее на палец виски, долил ее содовой.

– Мне еще работать, – объяснил он.

– Ну, за что выпьем? – спросил Борис.

– За нее, конечно, – сказал Роджер немного торжественно, – за любовь. Хоть мы гоним ее от себя и боимся ее, но кем мы были бы без любви? Сборищем неумных циников и рефлексирующих педантов. Что бы не говорил старик Фрейд, но именно любовь правит миром. Будь здрав, фратер.

Роджер одним махом опрокинул в себя стопку. Борис изумленно смотрел на него: за вторую неделю их знакомства таким Роджера он видел в первый раз. Роджер поймал его взгляд.

– Да, я знаю, что ты думаешь: он постарел и стал сентиментален. Я говорю банальности, но все настоящее всегда банально. Не надо бояться чувствовать, фратер. В нормальное время любовь мужчины и женщины – это попытка хоть немного сойти с ума. В нашем сумасшедшем мире любовь между мужчиной и женщиной – попытка хоть в чем-то оставаться нормальными людьми. Не смотри на меня так. Это не я придумал. Просто где-то вычитал, хотя сказано верно.

Свою стопку Борис осушил машинально, даже не почувствовав вкуса.

– А ты любил кого-нибудь? – спросил он.

Роджер немного помолчал, затем сказал.

– Была одна женщина. Нет, не Кэтрин, другая. С Кэтрин мы не прожили и двух лет. Это было позже, на Балканах. В то время я служил в составе британских миротворческих сил в Югославии. Она была сербкой. Наш блок-пост находился недалеко от ее деревни. Как-то на эту деревню напали: банда экстремистов, попросту просто бандиты. Ее и еще двух девушек они хотели увести с собой, но мы их отбили. Так мы и познакомились. Ей было двадцать лет, и она была единственным человеком в деревне, кто знал английский язык. До двадцать первого дня рождения она не дожила. Снайпер. Прямо в сердце.

Роджер помолчал.

– Жизнь – дерьмо. Не правда ли, фратер?

Борис кивнул.

– Не скрою, иногда я так и думаю.

– Знаешь, что бы я сделал, будь я на двадцать лет моложе? – спросил Роджер. – Нашел бы себе женщину, которая терпела бы мои недостатки, любил бы ее и завел бы с ней кучу детей. А армию послал бы к черту. Ты еще молодой, ты можешь это сделать. Бросай свою чертову работу, пока где-нибудь не получил пулю в живот.

– Так и ты не старый. И здоровьем тебя бог не обидел – любого в бараний рог скрутишь, – сказал Борис, –

такими-то ручищами.

– Это да, – довольно улыбнулся Роджер, посмотрев на свои руки, в ладонях которых стограммовая стопка практически терялась. – Выпьешь еще? – спросил он. – Я угощаю.

– Нет, спасибо, – сказал Борис. – Пойду домой. Кажется, во мне проснулся зуд творчества.

– Понимаю, – кивнул Роджер. – Будешь писать серенады.

– Что-то в этом роде. Ну, пока, фратер.

Простившись с Роджером, Борис вышел из бара и направился к себе домой. Шел он не спеша. По-прежнему было очень жарко. Хоть бы пару дней дождей, подумал Борис. Фермеры даже в церковь зачастили. Черт знает, что творится. Кажется, что настал конец света. Тут Борис почему-то вспомнил о Лорне. Та, конечно, состроит физиономию. Чуть приподняв верхнюю губу, она скажет: “Ну, что, Ласаль, взрослые женщины тебя уже не устраивают? Захотелось понянчиться. Ладно, спать с восемнадцатилетней, это я понимаю – кризис среднего возраста, седина в бороду. Но все остальное… Соскучился по юношеским соплям?” Лорна всегда была очень резка. У них не было каких-либо взаимных обязательств по части верности. По молчаливому обоюдному соглашению они никогда не затрагивали эту тему. Борис предполагал, что он не единственный, с кем Лорна спит. Ведь встречаются они не чаще трех раз в месяц. Но даже это предположение его не волновало. Скандала, конечно, не будет, а вот графиня д’Аламбер постарается подпортить крови. Все эти мысли как второстепенные, пролетали в голове Бориса, не задерживаясь, а перед собой он видел лицо Ники, такое, каким он запомнил его час назад.

От его мыслей Бориса отвлекли какие-то звуки. Он шел по старой части города, где и находилась его квартира, а в это время суток здесь расстилалась пыльным бархатом ночная тишина. Борис прислушался. Что за черт, подумал он, неужели опять? В непривычных звуках он узнал мерный стук конских копыт по разогретому асфальту. Борис сошел с аллеи, и шагнул в кусты. Под руки ему попалась содранная с разваливающейся скамьи штакетина. Он взвесил ее в руке: не бог весть, конечно, но пойдет. Неспешное цоканье копыт становилось все громче. Борис напрягся и покрепче сжал импровизированное оружие. Из полумрака слабо освещенной улицы показалась голова лошади. Борис пригляделся. Поняв, что перед ним, он расслабился. Негромко хмыкнув, Борис закинул штакетину обратно в кусты.

По старому залатанному асфальту тащил телегу дряхлый мерин. Возница, такой же старый дед, не выпуская из рук вожжи, дремал, уронив на грудь седую голову. Глядя на этот осколок прошлых веков, можно было подумать, что время здесь остановилось. Проводив взглядом телегу, Борис выбрался из кустов и пошел своей дорогой.

Дома Борис заварил себе крепкий чай, включил вентилятор и, открыв ноутбук, стал что-то печатать. Борис не писал ни романов, ни рассказов, ни пьес. Но иногда из-под его руки выходили сказки. Правда, очень странные сказки, совершенно не детские. Вернее, сам он не придумывал ничего нового, просто переписывал известные всему миру истории на новый лад. Получалась какая-то фантасмагория. Например, Кот в сапогах, сводящий счеты с Людоедом, был инопланетянином, по ошибке принявший облик домашнего животного. А Людоед был сбежавшим галактическим преступником, нашедшим себе убежище на Земле, для чего им был захвачен замок местного феодала. Сам феодал был успешно им съеден. Кот в сапогах – космический полицейский, Людоед – межзвездный террорист, а маркиз Карабас – спившийся мелкий дворянчик, почти даун, дитя порочной любви родных сестры и брата. Золушка, не вытерпев издевательств, порубала мачеху и двух ее дочек топором, разрезала тела на части и засунула их в бочки с квашеной капустой. После чего надела лучшее платье мачехи и укатила на бал. Добрая фея в образе сексапильной адвокатессы помогла Золушке организовать алиби, и в тюрьму посадили золушкиного папашу. На три пожизненных срока. Мальчик-с-Пальчик никак не мог себя реализовать, никто не хотел брать его на работу, женщины его просто не замечали. Но после неудачной попытки суицида его посетила счастливая мысль. Коротышка открыл салон по оказанию сексуальных услуг состоятельным дамам, где был директором и исполнителем в одном лице. Благодаря своим маленьким размерам его услуги были весьма специфического свойства. Неудовлетворенные мужьями дамы были очень довольны. Они практически его боготворили. Познавая женщин изнутри, Мальчик-с-Пальчик обрел славу лучшего специалиста по женской психологии. Ему даже удалось поработать психоаналитиком. Позже он стал адвокатом по бракоразводным делам, но своего первого занятия, принесшего ему славу, он так и не бросил. В общем, все эти сказки заканчивались своеобразным извращенным хэппи-эндом, но те приятели и знакомые Бориса, которым посчастливилось их прочитать, считали их очень забавными. Лишь несколько лирических сказок, которые он написал, будучи сильно под мухой, Борис так никому и не показал.

Пальцы Бориса быстро бегали по клавиатуре, буквы составляли слова, а слова строчки. Начало было простым: “Где-то в недалеком будущем жила-была девочка…” Через час Борис закончил барабанить по клавишам. Откинувшись на спинку стула, он с наслаждением потянулся. Затем он отключил компьютер и прилег на диван, предварительно выключив свет. В свое время он провел много времени за монитором компьютера, в результате чего заработал периодическую резь в глазах и необходимость иногда целыми сутками носить солнцезащитные очки.

Вообще, Борис любил темноту. На войне она часто была спасением. В темное время суток лучше всего предаваться мечтам и грезам, и все то, что днем казалось неинтересным и незначимым, ночью становится таинственным и исполненным глубокого смысла. Даже старая родительская квартира ночью становилась твоим тайным убежищем, твоим коконом. Ночью – все может быть, все может случиться. Ночью можно ждать гостей, зная, что в городе у тебя нет ни одного знакомого, хотя днем ты абсолютно уверен, что к тебе никто не придет. Можно представить, что этот пиджак, накинутый на спинку стула – это какой-то незнакомец, твой ночной гость. С ним даже можно поболтать. Луна выныривает из-за хилого облачка, и черный силуэт незнакомца проявляется более четко. Правда, лицо его по-прежнему остается темным пятном, видны только его глаза – холодные и внимательные. Но это не препятствие для хорошего задушевного разговора. Но незнакомец как будто, что-то выжидает и молча разглядывает Бориса, отчего у него по спине пробегает холодок. Борис не выдерживает первый.

– Привет, – сказал Борис. – Как дела?

– Спасибо, – ответил незнакомец. – Мои дела идут неплохо. Можно сказать хорошо идут. Чего и тебе желаю. А ты как? – спросил он Бориса. – Скучаешь?

– Да нет, – ответил Борис, несколько удивленный такой фамильярностью. – Отдыхаю. Я в отпуске.

– Да-а, – протянул незнакомец, – отдых тебе не помешает. При твоей работе. И не надоело тебе так?

Борис в его голосе уловил насмешку.

– Что именно мне должно надоесть?

– Ну, вот так быть между двумя лагерями и не примкнуть ни к одному из них? Я имею в виду твою работу. Смотреть, как с одной и с другой стороны гибнут люди и не принять никаких мер, чтобы прекратить это? Не надоело быть нейтральным? Так сказать, – незнакомец хмыкнул, – между небом и землей.

– Это моя работа, дерьмовая – но работа. И делаю я ее для того, чтобы люди десять раз подумали, прежде чем стрелять и рвать друг друга на куски..

– Знаем, знаем, – насмешливо сказал незнакомец, – слышали уже. Не знай я тебя, я бы сказал, что это оправдание труса. А ты не думал никогда, что, примкнув к кому-либо, ты перевесишь чаши весов в одну из сторон, и бойня закончится гораздо быстрее, нежели ты будешь их уговаривать не стрелять друг в друга?

Борис почувствовал, как в нем вскипает злость. Он приподнялся с дивана, пытаясь разглядеть незнакомца.

– Да кто вы такой, черт возьми?! И какое имеете право меня судить?

– Ты практически угадал, Борис. Черт! Черт я и есть.

Борис не видит его лица, но чувствует, что незнакомец улыбается.

– Помнишь, как поется в песне: “Я не то, что чокнутый какой, но лучше с чертом, чем с самим собой”. Твоему отцу очень нравились эти песни. Вот он был настоящий полковник. Всегда знал, на чьей стороне ему быть.

Вот тут Борис разозлился не на шутку. Он было хотел задать перцу непрошенному гостю, проучить его, чтобы тот не совал нос не в свое дело: рванулся с дивана и… остался на месте. Его руки и ноги как будто одеревенели. Он сделал еще одну попытку, но безрезультатно.

– Вижу – я в тебе не ошибся: ты все-таки боец – это у тебя в крови, – сказал незнакомец. – Выслушай меня и не пори горячку.

– Кто вы и что вам от меня нужно? – уже спокойнее спросил Борис.

– Немного терпения, – сказал незнакомец. – Позволь мне рассказать тебе одну историю. Это позволит тебе понять то, что тебе предстоит сделать в недалеком будущем. Ты слушаешь? Итак, давным-давно…

Давным-давно, много тысячелетий назад существовало два бога, два брата. Два творца и два господина, безначальные и вечные – Бог Добра и Бог Зла. Добрый Бог был немного наивным, ленивым мечтателем. Созданный им мир был миром бестелесных бессмертных духов, мир совершенства, не знающий ни боли, ни борьбы, ни страстей. Злой Бог создал мир материальный, такой, каким мы его знаем – мир видимый и телесный. Он создал плоть, которая чувствует боль и вожделение. Он создал землю с ее борьбой, ее муками и ее отчаянием. Создал природу, в которой идет постоянная борьба за выживание и где выживает сильнейший.

Добрый Бог – это торжество пресмыкающейся серости, смирение, закон и порядок. Его любимцы – нищие духом, наивные, как дети, и безвольные, как овцы, которых ведут на заклание.

Злой Бог – это игрок, который сам придумывает и изменяет правила игры. Это титанический упрямец, ниспровергающий все нормы и законы, и в своем тщеславии всегда стремящийся к совершенству. Он наградил человечество властолюбием и отвагой – и назвал это героизмом. Он привил людям такое свойство как любопытство, из которого родились науки. Заставил человека задуматься о своей природе – из этого родилась философия. Он позволил развиваться здоровым человеческим инстинктам – из этого родилось искусство. И, наконец, он научил людей, что нет на свете преступления, кроме преступления против своей природы.

Злой Бог был хорошим отцом и еще более хорошим властелином. “ Ты хочешь быть здоровым, богатым и снискать себе славы? Хочешь быть вершителем своей судьбы? Дать своим детям самое лучшее будущее и избавиться от своих врагов? Будь настойчив, упрям, отважен и трудолюбив. Тогда я помогу исполниться твоим желаниям”. Так говорил Злой Бог, и люди его слушали и почитали.

Но Доброму Богу это не понравилось. Ведь хвалу воздавали не ему. Добрый Бог возненавидел все земное и стал проповедовать ничтожество и преходящесть земного мира. Злого Бога он объявил дьяволом, обезьяной истинного бога, нечистым. Он послал на землю своих проповедников, которые пришли сначала к неудачникам, ленивцам, к нищим духом, которым даже ради собственного блага лень было пошевелить хоть пальцем. Они могли только смотреть, как живут их более удачливые соплеменники и потихоньку наливаться злобой и завистью. “Что печетесь вы о хлебе насущном? Зачем стремитесь в своей гордыне к благам земным, если на этом свете они скоропреходящи? Ведь возвысившийся в земной жизни будет унижен в царствии небесном”. Так говорили эти проповедники. И постепенно они завладели умами части людей. И стали эти люди поклоняться Доброму Богу. Почти любое желание духа или плоти было объявлено грехом. Поэзия, живопись, даже красота женщины – все предавалось анафеме. В стихах скрыты злые демоны, завлекающие слабые души. Все, что рождается – рождается от Бога, все что изображается – рождается от дьявола. Поэтому искусство грех, так как дьявол охотней всего наряжается в яркие краски роскоши. А там, где побеждает земная любовь, побеждает дьявол, ибо благословенна только любовь к богу. Поэтому Добрый Боженька посылает на людей болезни, дабы человечество смогло хоть частично искупить перед ним свои грехи на земле. А люди не нашли ничего лучше, как, выразить свою любовь к Богу, распяв человека.

Но доброму Богу этого было мало. Он хотел полной, исключительной власти над людьми. И тогда Добрый Бог объявил Злому Богу войну. И Добрый Бог победил. Но не потому, что был сильней, а потому, что Злого Бога предали. Многие ангелы Злого Бога, соблазненные посулами или запуганные угрозами, переметнулись к Богу Доброму. А некоторые ангелы вообще отстранились от битвы, и хотя, они не примкнули ни к одной из сторон, они тоже были прокляты Добрым Богом и осуждены им на одиночество.

И на земле стала править христианская ярость, ненависть нищих духом и серая посредственность. Люди стали называть Богом то, что противоречило их натуре и причиняло страдания. Потом начались гонения на детей Злого Бога, в сравнении с которыми преследования христиан при Нероне казались детской забавой. В своем безумстве церковь пыталась прервать связь человека с природой, которая наделяла его красотой, силой и мощью. Но это не помогло стереть в людях память о Злом Боге. Преследуемый, уничтоженный Сатана прорастал в людских сердцах и душах, как птица Феникс прорастает из пепла. Уничтожая людей, верующих в другого Бога, Церковь думала, что уничтожает приспешников Сатаны. Но их ряды никак не редели, а пополнялись новыми обращенными, и помешать этому церковь была бессильна, и в своем бессилии сатанела сама…

– Зачем вы это мне все рассказываете? – спросил Борис. – Мне не интересны библейские сказки и прочая чепуха.

– Это как раз не сказки. В библии ты такого не найдешь. И не один поп тебе этого не расскажет, – возразил незнакомец.

– Ладно, – согласился Борис. – Я понял, что плохие – это хорошие, а хорошие – это плохие. Но какое отношение это имеет ко мне?

Ночной гость сел поудобнее, закинул ногу на ногу и скрестил на груди руки.

– Скоро ты все поймешь. Я еще не закончил, как не закончена история вселенского противостояния. Слушай и не перебивай. Много раз восставал Сатана…

Много раз восставал Сатана из геены огненной, куда был ввергнут Добрым Богом, объявившим себя единственным и истинным, но каждый раз его обратно заключали в ненавистную темницу – силы еще были не равны. Но проходили века: многие ангелы и люди поняли, что суть есть Бог и встали на сторону своего настоящего господина. Сейчас чаши весов измеряющих вселенную находятся в равновесии. Силы Добра и Зла готовы к решающей битве, но ни одна из сторон не может начать первой – нельзя взять верх над равным самому себе. И только один ангел, до сих пор не примкнувший ни к одному из Богов, может нарушить это равновесие в пользу одной сторон. Его называют Серым Ангелом. Все ждут его решения. И битва между Добрым и Злым богами закончится в пользу того, на чью сторону встанет Серый Ангел.

Незнакомец замолчал.

– Аллилуйя, – сказал Борис. – Я впечатлен вашим рассказом, господин Черт, Вельзевул, Дьявол или как вас там. Но не могли бы оставить меня в покое и убрать вашу чертову задницу из моего дома.

– Ты еще не понял? – незнакомец, придвинул свой стул поближе к Борису.

И хотя его лицо было всего в метре от Бориса, оно по-прежнему оставалось затемненным, так что разглядеть какие-либо черты было практически невозможно. Он был абсолютно черный. Прямо есенинский гость, подумал Борис, черный человек.

– Ты никогда себя не спрашивал, почему ты всегда один? – спросил Черный. – Тебе тридцать шесть лет, почти: ни жены, ни друзей, ни подруги. Только так: мало к чему обязывающие знакомства и женщины на одну, максимум на несколько ночей. Разъезжаешь по всему свету и только смотришь, как люди убивают друг друга, и ничего не предпринимаешь, чтобы это остановить. Ты не был в этом городе лет пятнадцать. Тебя здесь ничего не держит: в Орбинске у тебя никого не осталось – ни друзей, ни подруг. Все твои мало-мальски знакомые разъехались в разные стороны. Но ты приехал сюда.

– И что это значит, мистер Фрейд? – с сарказмом спросил Борис.

Гость ответил незамедлительно.

– Только то, что ты и есть этот последний Серый Ангел.

Еще один религиозный фанатик на мою голову, мелькнуло у Бориса в голове.

– Да, то-то я чувствую – спина зудит, – сказал он, – наверное, крылья режутся.

– Крылья у тебя появятся, когда в них будет необходимость, – ответил Черный.

– Ну, ладно, – согласился Борис. – Я ангел. Допустим. И вы, конечно, хотите, чтобы в этом матче я сыграл на вашей стороне?

– Ты верно понял мою мысль, – сказал Черный.

– Тогда логично назревает вопрос: для чего мне это нужно, – спросил Борис. – Ради чего я должен принять участие в ваших небесных разборках?

Черный как будто приосанился, и ответил торжественно:

– Чтобы восторжествовала высшая цель – рождение сверхчеловека.

В ответ на эту фразу Борис лишь иронически усмехнулся.

– Я понимаю, как это пафосно звучит, – сказал Черный. – Но разве не к этому стремится человечество? Разве оно не пытается на протяжении многих столетий превзойти свою сущность? Что такое человек? Это шаткий узкий мост над пропастью, разделяющей животное и сверхчеловека. Человечество стремится к своему идеальному состоянию. Но пока для этого в людях слишком много человеческого. Слишком много страха перед тем, что называют адом.

Хотя ад – всего лишь Его любовь к людям. Если человек избавится от своих слабостей, – каким великим он может стать! Избавится от сомнений, жалости, ненужных метаний. Я угадываю, что многие назвали бы моего сверхчеловека дьяволом!

Тут Борис заметил, как глаза ночного гостя вспыхнули слабым желтым свечением.

– Когда человек научится любить себя самого, любовью полной и самодостаточной, он станет достаточно сильным для того, чтобы принять себя самого и перестать скитаться от человека к человеку. Такое скитание называется “ любовь к ближнему”. При помощи этих слов оправдывались самые большие злодеяния и самые громкие преступления мира. Когда человек изживет в себе все человеческое – тогда и родится сверхчеловек!

Черный наконец умолк. Стало слышно, как где-то за окном орут озабоченные коты.

– Браво, доктор Геббельс, – сказал Борис. – После такой речи только и остается, что встать под ваши знамена. Что у нас там по программе? Газовые камеры, крематории, и вивисекционные лаборатории по производству суперменов. В перерывах между тяжкими трудами – факельные шествия: здорово поднимает энтузиазм и боевой дух. Только нужно найти внутреннего и внешнего врага, чтобы было на кого списывать собственные ошибки. Не будем заниматься плагиатом и оставим евреев в покое. На эту роль отлично подойдут, ну, например, китайцы. А че они, в самом деле, расплодились как кролики? Из-за них дети в Африке голодают. Четыре миллиарда китайцев – это же сколько удобрений получится.

В этот момент говорить серьезно Борис просто не мог: слишком сумасшедшими казались заявления его мистического гостя.

– Да ладно вам, в самом деле, – сказал Черный чуть обиженно. – Всюду вам видится коричневая чума. Фашизм – это крайнее проявление человеческих комплексов. Самодостаточному человеку, незачем утверждаться, мучая и издеваясь над другими людьми.

– Где-то я уже это слышал, – как бы про себя сказал Борис. – Но с меня сегодня хватит. У меня, наверное, на самом деле ангельский характер, раз я выслушиваю ваши бредни.

– Зря иронизируешь, – сказал Черный. – Времени у тебя на раздумье осталось мало. Совсем скоро тебе придется принять решение. Отсидеться в стороне не удастся. Ангелы, как и люди, во всем свой интерес имеют. Захочешь сохранить то, что тебе дорого – придется сделать выбор.

Тут Черный потянулся и с наслаждением зевнул.

– Ладно, мне пора. Устал я. Да и светает уже.

Прямо тень отца Гамлета, подумал Борис. В комнате заметно потемнело, Черный практически слился с этой темнотой и голос его как бы растворялся во мраке.

– Ты подумай над тем, что я тебе сказал, – сказал Черный. – Мы еще встретимся.

И уже изменившимся механическим голосом он добавил:

– I’ll be back! – и затем так коротко хихикнул.

– Да кто ты такой, черт возьми?! – спросил Борис.

Но ему уже никто не ответил. Он был один.

В комнате посветлело. Где-то неподалеку испорченным будильником прокукарекал петух. Борис почувствовал, что вновь обрел способность двигаться. За окном было раннее утро. Он огляделся. На стуле рядом с диваном висел старый отцовский китель. Дурацкий сон, подумал Борис. Но чертовски реалистичный. Шуточки мозга, как говорит Роджер. Борис почувствовал, что весь взмок, а во рту у него пересохло. Язык был тяжелым и неподвижным. Он пошел на кухню и один за другим выпил два стакана воды. Тут ему показалось, что в воздухе витает странный запах. То ли запах тухлых яиц, то ли серы. Вчера забыл мусор вынести, подумал Борис. Он осмотрел квартиру. Входная дверь была закрыта на замок, во второй комнате тоже никого не было. Он был один.

Часы на стене показывали половину четвертого. Оказывается, он спал всего два часа. Борис раздвинул диван, расстелил постель и, раздевшись, нырнул под простынь. Через минуту он провалился в сон как в черную вату. Больше ему ничего не снилось.

Когда Борис проснулся второй раз, за окном был день. Голова была тяжелой, как после перепоя и по-прежнему очень хотелось пить. На кухне Борис весьма неудачно ударился ногой о ножку табуретки. Чертыхнувшись, он ухватился рукой за ушибленное место, но не удержал равновесия и боком въехал в маленький кухонный столик. Стакан, стоявший на самом его краю, покачнулся и полетел вниз. Борис внутренне напрягся и даже невольно зажмурился, ожидая услышать звон разбитого стекла. Но ничего такого не произошло. Прошла секунда, другая – Борис приоткрыл один глаз. Раритетный, граненный сталинский стакан, опровергая все законы физики, висел в воздухе сантиметров в двадцати от пола. Ни хрена себе, мелькнуло у Бориса в голове. Когда он облегченно решил перевести дух, стакан стал медленно опускаться на пол. Борис опять замер, задержав дыхание. Обнаглевший стакан опять завис в воздухе. Борис потихоньку стал расслабляться, и стакан стал опускаться вниз. Когда до пола оставалось не более двух сантиметров, Борис выпустил остатки воздуха из легких. И стакан тут же с негромким стуком упал на бок. Борис продолжал изумленно смотреть на этот предмет посуды. Стакан продолжал оставаться обыкновенным стаканом, чуть пожелтевшего, толстого стекла. Борис поднял его с пола и поставил на стол. Потом он осмотрел его со всех сторон и даже осторожно в него дунул. Полтергейст, подумал Борис, телекинез и белая горячка. Или не полтергейст. Борис чувствовал, что должен попробовать еще раз. Он немного задержал дыхание, зажмурился и смахнул стакан со стола на пол. Он попробовал воспроизвести в себе те же ощущения, что почувствовал в первое несанкционированное вертикальное перемещение стакана сверху вниз. И это ему удалось. Когда Борис открыл глаза, посуда эпохи культа личности безмятежно висела в воздухе, чуть заметно покачиваясь из стороны в сторону. Борис, уже освоившись с еще не понятным ему ощущением, усилием воли опустил вышеупомянутый предмет на пол. Я волшебник, подумал Борис, чертов Копрефильд. От этой мысли шум в голове немного поутих, но никакого восторга по поводу своих новых качеств он не ощутил. Ну, Коперфильд, и Коперфильд. Но в голове что-то зудит, как надоевшая муха. Ни кофе, ни контрастный душ так и не привели его в чувство.

Когда Борис вышел на улицу, то перед подъездом он обнаружил целую толпу, человек пятнадцать, в основном состоящую из проживающих по соседству бабулек и прохожих зевак, не знающих, куда убить собственное время. Бабушки что-то довольно оживленно обсуждали. Неподалеку от этого гербария, с лицом спившегося Вини-Пуха и примерно такого же роста, нервно покуривал пожилой сержант полицейский, а два невозмутимых санитара загружали в машину “Скорой помощи” носилки, накрытые окровавленной простыней, под которой угадывалось чье-то неподвижное тело.

– Что произошло, командир? – спросил Борис, подойдя к представителю закона.

Полицейский снизу вверх оценивающе посмотрел на Бориса, как бы раздумывая отвечать ли ему на вопрос, затем он мрачно сплюнул в ближайший куст и сказал: