Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Через секунду она выдала ответ.

– На кенгуру, – сказала она. – Цвет – хаки.

Борис взглянул еще раз. Действительно: кенгуру, лучше не придумаешь. И цвет – хаки.

– А сама ты кто? – спросил он Нику.

– Не знаю. О самой себе трудно судить непредвзято. Для этого надо взглянуть на себя со стороны.

М-м-да, – протянул Борис. – Наверное, ты права. Если бы люди могли видеть себя со стороны, то они были бы ангелами. Ты совсем не пьешь, – заметил он. – Не понравилось пиво? Просто я немного от него отвыкла, – сказала Ника. Спросить для тебя какой-нибудь сок? – предложил Борис. – Хотя я сомневаюсь, что он здесь есть. Спасибо, не надо, – сказала Ника. – Мне уже пора домой, я обещала маме прийти пораньше. Мама говорит, что в юности она была дрянной девчонкой, за что до сих пор расплачивается. Меня в этом отношении она считает своей точной копией. Стараясь блюсти мою нравственность, она пытается взять под контроль всю мою жизнь. В частности, она решила ужесточить контрольно-пропускной режим. Прямо как в армии, – засмеялась она. – Подъем, отбой, обед и война по распорядку. Тогда я тебя проведу, – сказал Борис. – Пойдем? Пойдем, – согласилась она.

Уходя, Борис кивнул Роджеру: запиши на мой счет, на что в ответ тот только покачал головой, безнадежно махнув рукой. “Я тебя предупреждал” – читалось в его взгляде.

Где ты живешь? – спросил Борис Нику, когда они вышли из бара. Здесь недалеко, улица Независимости, – сказала Ника. А что, у нас еще остались улицы с такими названиями? – удивился Борис. – Анахронизм чистой воды. На улице Независимости живут независимые люди – от них уже ничего не зависит, – скаламбурил он.

Улица Независимости находилась в старой части города. На другой, новой половине Орбинска улицы носили космополитические названия: New York street, La rue Paris, Das berlinische Boulevgard, был даже Пекинский проспект. Борис с Никой шли мало освещенными улицами, на которых, как казалось, время прекратило свой бег еще сорок лет назад. И всю дорогу Борису не оставляло ощущение, что за ними следят. Вроде, боковым зрением кто-то прорисовывался сзади, маячил у них за спиной, но, обернувшись, Борис не успевал срисовать их докучливого сопровождающего. Ближе к ночи жара немножко спала, дул легкий ветерок, и усыпанное звездами небо настраивало на романтический лад. И, если бы не это спинное чувство ведущейся за ними слежки, Борис бы чувствовал себя помолодевшим минимум лет на десять. Он читал Нике стихи, стихи Высоцкого. В них было все: и лирика, и не проходящая социальность, без лишних сантиментов дозированная жесткость и близкая Борису по духу философия.

Я умру – говорят, мы когда-то все умираем.

Съезжу на дармовых, если в спину сподобят ножом.

Убиенных щадят, отпевают и балуют раем.

Не скажу про живых, а покойников мы бережем…

Ника молча слушала и просила читать еще, и Борис читал. Он прочел ей “Я не люблю” и “Балладу о ненависти”. “Балладу о любви” он закончил читать, когда они подошли к ее дому. Про себя Борис отметил, что этот двор ему знаком.

– Ну, вот мы и пришли, – сказала Ника. – Моя бабушка живет здесь. Мама хотела остановиться в гостинице, но бабушка настояла, чтобы мы пожили у нее. Мама говорит, что эти стены напоминают ей о ее ошибках молодости и добавляют ей морщин. А мне здесь нравится, – сказала она. – Ну, будем прощаться?

– Я хорошо провел время, – сказал Борис.

– Я тоже, – ответила Ника. – Мы завтра встретимся? – спросила она.

– Где? – спросил Борис. – Может мне зайти за тобой?

Нет, – быстро ответила Ника, – сюда приходить не надо. Днем я занята, иду с мамой в косметологическую клинику. Давай встретимся в баре в семь часов. По-моему, это не самое лучшее место для девушки, – засомневался Борис. Зато там не скучно. Там все живые, хоть и грубоватые. А в этом молодежном клубе все какие-то одурманенные, заторможенные. Улыбаются, а глаза пустые. К тому же ты забыл, мне восемнадцать лет – я взрослая. Ну, не совсем как ты, но все же. Я помню, что ты взрослая, – улыбаясь, сказал Борис. – Тогда до завтра. Доброй ночи, – пожелал он. Доброй ночи, – ответила Ника. – Спокойных снов.

Ника приподнялась на цыпочки, и Борис ощутил на своей щеке ее губы. В это время, в одном из окон на втором этаже вспыхнул яркий свет. В окне появился чей-то силуэт, и Ника отпрянула назад. Уже, прежде чем ее поглотила черная пасть подъезда, она остановилась и помахала Борису рукой. Он махнул ей в ответ. Перед тем как уйти, Борис поднял наверх глаза и посмотрел на светившееся окно. Силуэт в окне был женский, она маячил в окне, и как будто кого-то выссматривал.

По пути назад Борис устроил себе разнос. Какого черта ты делаешь, Ласаль, говорил он себе. Морочишь голову восемнадцатилетней девчонке? Стихи ей читаешь? Ты бы еще серенады под ее балконом пел. Захотелось новизны ощущений? Ласаль, ты больной. Возвращайся к Лорне, она тебя вылечит. Эта женщина как раз про тебя.

Шаркающие шаги за спиной заставили Бориса отвлечься от своих мыслей. Он обернулся Позади него, метрах в двадцати под сенью каштанов маячила чья-то тень.

– Ну, что еще? – крикнул ей Борис. – Может, хватит прятаться? Поговорим как настоящие мужчины.

В ответ на это предложение тень отделилась от дерева и вышла на освещенное место. Это был все тот же полоумный старик со странной греческой фамилией. Ну, вот, мрачно подумал Борис, сейчас он бухнется на колени и будет нести свою религиозную околесицу. Но вместо этого старик подошел поближе и произнес будничным тоном профессионального попрошайки:

– Слушай, мужик, будь человеком – подкинь пару монет. Трубы горят – спасу нет.

Борис оторопело посмотрел на бродягу. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, подумал он. Может, у этого лжесумасшедшего просто белая горячка. Еще чего доброго придется от него отбиваться, но не бить же его, в самом деле, больной человек. Борис с сомнением посмотрел на этого достойного представителя люмпен-пролетариата. Тот обнажил в улыбке гнилые зубы и настойчиво спросил:

– Ну, так что, фратер, как насчет монет?

Глава пятая

Мы подходим к деревне. Взвод развернут в боевом порядке. Цепь движется медленно, опасаясь засады. Пахнет смертью и разложением. Солдаты во взводе такие же крестьяне, как и те, с другой стороны, с которой они воюют. Грубо говоря, их и солдатами нельзя назвать. Никто из них не проходил никакой подготовки. Но к войне они привыкли, они выросли с ней. Здесь воюют, не переставая лет пятнадцать. В Африке родилось целое поколение, которое кроме войны ничего не видело: самому старшему из них двадцать два года, остальным не более восемнадцати.

Дозорные передают, что впереди все спокойно. Мы входим в деревню. Здесь подозрительно тихо: не мычат коровы, не визжат свиньи, не кудахчут куры. Не видно и самих жителей. То ли они нас все-таки заметили и попрятались, то ли мы наткнулись на заброшенную деревню. Таких в Сомали сегодня немало. Мы проверяем крайние хижины – там пусто. Но запах смерти все сильнее. Я подхожу к самой большой хижине, очевидно, это дом деревенского старосты или местного колдуна, он же знахарь, при надобности акушер и ветеринар. Когда я вхожу во внутрь, меня чуть не сбивает с ног ужасающий запах, настоящая вонь, из-за которой я сначала даже не могу понять, что открывается перед моими глазами. Здесь, по-моему, вся деревня: мужчины, женщины, старики, дети. Судя по запаху и степени разложения, они здесь лежат около недели. Женщинам распороли животы и отрезали груди, мужчин расстреляли. Старикам, экономя на патронах, просто перерезали горло, детям размозжили головы. На всей груде тел шевелится черный ковер справляющих пиршество мух, а лица мертвых обелила смерть, как будто на черной коже лежит легкая изморозь. Хотя откуда ей здесь взяться, в этом климате.

Я смотрю, как завороженный не в силах оторвать взгляд от этого сюрреалистического кошмара. Апофеоз войны нового тысячелетия. К горлу подступают спазмы. Сзади подходит сержант и чуть задерживается рядом со мной. “Каратели”– равнодушно говорит он и идет дальше. Смерть здесь стала обыденностью, даже такая как эта. Внезапно раздается пронзительный свист, и земля вздрагивает от взрыва. Очнувшись, я выбегаю из этого могильника на божий свет. Еще один разрыв, совсем рядом. Деревню обстреливают из минометов. Я пытаюсь выйти из зоны обстрела, но взрывная волна бросает меня на землю. Сверху сыпятся ошметки чего-то вонючего и на меня падает что-то тяжелое и склизкое. Это снаряд попал в хижину с трупами, и один из них взрывом кинуло прямо на меня. Я даже не пытаюсь его скинуть, он может защитить меня от осколков. Похоже, это труп женщины. Из распоротого живота на меня сыпятся копошащиеся черви. Я их не стряхиваю. А все больше и больше вжимаюсь в негостеприимную чужую землю…

Свист падающих мин оказался дверным звонком. Кто-то настойчиво пытался поднять Бориса с постели. Он взглянул на часы: было полдевятого утра. Борис второпях натянул джинсы и, все еще зевая, поплелся к двери. Едва он успел открыть дверь, как в квартиру влетела сильно накрашенная мадам и, не дав ему опомниться, обрушила на него шквал каких-то обвинений и угроз. Женщина что-то кричала об оскорбленных материнских чувствах, о сволочности мужской половины человечества и о распущенности юного поколения. Борис силился продраться сквозь эту словесную Ниагару, когда его обухом по голове ударило узнавание. Оно было столь неожиданным, что на минуту его парализовало.

– Алиса? – ошарашено выдавил из себя Борис. Анаконда, мелькнуло в его голове, цвет ярко красный.

Для тебя графиня д’Аламбер, – высокопарно процедила непрошеная гостья, входя в квартиру. – Я и предположить не могла, что ты попытаешься мне отомстить подобным способом, – продолжала она. – Все не можешь простить, что я не вышла за тебя замуж? Ты конечно личность известная, так знай – я теперь всем расскажу, какой ты подлец! Если ты еще попробуешь досаждать мне таким способом, то на своей карьере можешь поставить крест! Ты так и не повзрослел за это время: все пытаешься доказать, что ты чего-то стоишь. А если у тебя зуд в одном месте, то двадцатифранковые шлюхи – это то, что тебе нужно.

Борис обалдело смотрел на любовь своей юности и пытался вспомнить, сколько ей сейчас должно быть лет. Если время над чем-то не властно, то только не над женской красотой. Из-под толсто слоя тонального крема, пудры и прочей косметики когда-то живое и милое лицо сейчас напоминало потрескавшуюся глиняную маску. Оно не отражало никаких эмоций. Только рот выплевывал слова очередной пулеметной очередью.

Если ты еще вздумаешь морочить голову моей дочери, я сумею на тебя найти управу! Не смог испортить жизнь мне, так взялся за моего ребенка. Не удивлюсь, если узнаю, что ты западаешь на школьниц, – стервозно добавила она.

– Ты это о чем? – опешил Борис.

– Как о чем?! – удивилась Алиса. – О моей дочери, конечно. О Нике.

Бориса как будто приложили обухом по голове.

– Ника твоя дочь?! – выдавил из себя Борис.

Ну не твоя же, – колко заметила Алиса. – Слава богу, я не успела от тебя забеременеть. Так вот, я тебя предупредила: держись от Ники подальше!

Развернувшись всем корпусом, словно солдат на плацу, она с преувеличенным выражением оскорбленной добродетели на лице и чувства превосходства на затылке, презрительно виляя бедрами, царственно удалилась. Борис закрыл за ней дверь, прошел в комнату и рухнул на разобранную постель. Алиса – мать Ники, думал он. С ума сойти. Моя Алиса. Хотя, конечно, не моя. Графиня д’Аламбер, надо же… Выйти замуж, чтобы получить титул графини – это как раз в ее стиле. Как и морочить мужчинам головы. А ведь я ее любил. Как говорила сама Алиса – любят не за что-то, а вопреки чему-то. Вот и меня вопреки здравому смыслу тянет к женщинам, общение с которыми мне категорически противопоказано. Ведь с самого начала мне показалось, что в Нике есть что-то неуловимо знакомое. И двор мне тот тоже знаком: сколько часов я провел, околачиваясь возле него в стремлении увидеть объект своего воздыхания. Все забыл. А я даже посвящал Алисе стихи, рифмуя “любовь – кровь, страсть – пропасть”, в общем, дрянные стихи, хотя написаны они были с чувством. Но что там говорила Ника про свою мать: пристрастие к спиртному, семейный диктат, завышенное самомнение – одно слово: желчная натура. Вероятно, выражение “противный, как рыбий жир” – это Ника тоже переняла у своей матери. И куда девалась та раскрепощенная и улыбающаяся молодая женщина, которую я знал? Перед глазами возникло лицо разъяренной фурии. Господи, спасибо тебе, что уберег меня от напасти преждевременного бракосочетания. Бориса аж передернуло от этой мысли. Кстати, о боге: не мешало бы навестить отца Варлама, в миру Валерия. Чего он, в самом деле, баламутит воду. Нехорошо: позволяет психически нездоровым людям разгуливать по городу. Здесь же множество иностранцев: подумают еще, что мы здесь все такие – страна непуганых идиотов.

Возвращаясь домой вчера поздним вечером Борис опять столкнулся с городским сумасшедшим, стариком Христопрадатисом. Тот вел себя более-менее нормально: как водится по своему статусу, стрельнул у Бориса пару франков на выпивку и только под конец, прощаясь, сказал нечто такое, чего Борис так до конца и не понял.

Времени осталось мало: ты должен выбрать – с кем ты. Чаши весов в равновесии и только ты можешь склонить их в одну или другую сторону. Вспомни, кто ты есть.

Сказав это, старик опять отвесил Борису поясной поклон и, шагнув в кусты акации, растворился в темноте. Очень странный законспирированный сумасшедший, подумал Борис. Но на этой встрече странности не закончились. Уже подходя к дому, Борис услышал тот же странный звук, который он слышал не далее как позавчера вечером возле того же злополучного Института. На горизонте возник едва заметный зеленоватый всполох и вслед за ним пришел этот звук: тонкий, еле уловимый, но вместе с тем до жути пугающий. Борис огляделся по сторонам. Эта часть города продолжала спать, только затявкали собаки и пронзительней заорали коты. Звук длился минуту и пропал так же внезапно, как и появился. Еще через минуту город затих.

Будущий отец Ваарлам – в прошлом Валерка Тудор – в школе был кем-то вроде мальчика для любовных воздыханий. Белокурый, голубоглазый, с правильными чертами лица, не по возрасту возмужалый, он был пристальным объектом внимания без исключения всех старшеклассниц. Они прямо бредили по нему кипятком. Валера мнил себя большим артистом, и действительно, кое-какие данные у него были. Он был участником всех школьных спектаклей, капустников и КВНов. Со сверстниками он был несколько высокомерен, и они в отместку прозвали его Валерой-холерой. Борис ожидал увидеть актера-неудачника лицедействующего перед прихожанами, этакого конформиста от религии, но ожидания его не оправдались.

Служба в церкви уже закончилась, и батюшку Борис нашел перед его домом, расположенного позади храма. Отец Ваарлам любил столярничать. Он был босиком, в затертых голубых джинсах, белой майке и камуфляжной панаме. Жикал рубанок, летела тонкая стружка, приятно пахло древесиной. Батюшка был моложав, поджар, играл мускулатурой, и совершенно не походил на тех дородных служителей церкви, коих приходилось видеть Борису. Только борода: широкая, окладистая, начинающаяся от самых висков, выдавала в нем православного пастыря и почему-то делала его похожим на медведя. Борис поймал себя на том, что с некоторого времени он каждому человеку непременно подыскивает образ из мира фауны. Игра, которую ему предложила Ника, прочно прижилась у него в голове. Он огляделся. Неподалеку старик Христопрадатис поливал небольшой розарий, расположенный под окнами скромного домика. Он по-прежнему был одет несоответственно погоде. Борису только приходилось удивляться, как он еще не валится с ног от жары. Увидев Бориса блаженный бросил на землю поливочный шланг и, замахав руками, стал бормотать что-то не членораздельное, чем привлек внимание Ваарлама-Валерия.

Бог в помощь, – приветствовал его Борис. Он ожидал, что его одношкольник заговорит с ним велеречивым церковным я зыком, будет обращаться к нему не иначе как “ сын мой”, спрашивать, давно ли Борис был в храме и когда он последний раз исповедовался. Но отец Ваарлам отложил рубанок, оттер платком пот со лба и просто сказал:

– Спасибо на добром слове. Рад тебя видеть, Борис. Я ждал тебя.

Борис был в затруднении. Это был его одногодка, однокашник. Но сейчас у него было другое имя, и, судя по всему, перед ним был другой человек. Как к нему обращаться Борис не знал.

– Называй меня Валеркой, если так тебе удобно, – вывел его из затруднительного положения отец

Ваарлам.

– Хорошо, – сказал Борис. – меня ведь нельзя назвать примерным верующим.

– О какой вере ты говоришь? – спросил его отец Варлам.

Я был крещен в православии уже будучи взрослым. Но это не моя заслуга – мать настояла. Она верила, что это меня спасет от различных бед, в том числе и от пули, – сказал Борис. А ты в это не веришь? Не то чтобы очень, но я жив. Отрицать этот факт, как и существование бога, я не берусь, – пошутил Борис. – Но как Валерка Тудор стал отцом Ваарламом? Ты же вроде бы хотел стать актером? Хотел, но богу было угодно, чтобы я стал священником. Мне было двадцать лет, когда я попал в автомобильную аварию. Мы с компанией возвращались со студенческой вечеринки, все были изрядно навеселе, мой приятель не справился с управлением – в результате я получил первую степень инвалидности и три года просидел в инвалидной коляске. Врачи предрекали, что я уже никогда не буду ходить. Вера в господа помогла мне встать на ноги. Неисповедимы пути Господни, – серьезно сказал Борис. Воистину так, – в тон ему ответил отец Ваарлам. – Но ты пришел не за этим, чтобы узнать, как я встал на путь истинный. А может, хочешь исповедоваться? Хотя по глазам вижу – не за этим ты сюда пришел. Но время обедать. Пройдем в дом, я познакомлю тебя с матушкой. Я кое-что о тебе ей рассказывал, ей будет интересно с тобой познакомиться.

Чем это я могу быть интересен для попадьи, подумал Борис. Если только как демонстрацией вместилища всех человеческих пороков. Он хотел было оказаться, но отец Ваарлам уже вел его в дом и знакомил со своими детьми, очевидно погодками, мальчиком и девочкой лет семи-восьми: оба с открытыми лицами и живыми глазами. Матушка, несмотря на двух детей, казалось очень юной. Она была очень мила и, как и дети светилась радушием и дружелюбием. За столом царила непринужденная обстановка, только перед началом трапезы отец Ваарлам прочел молитву, после чего все пошло своим чередом. Старик Христопрадатис обедал во дворе, и его меню отличалось от того, что было на столе, только отсутствием вина, которое употреблялось весьма умеренно. По окончании обеда матушка с детьми удалилась, оставив мужа наедине с Борисом.

– Ну, так что Борис, ты пришел меня о чем-то спросить? Спрашивай, – сказал отец Ваарлам.

Жорка Афиногенов сказал мне, что ты можешь просветить меня насчет того, что творится у нас в городе, – сказал Борис. А разве у нас что-то творится? – спросил отец Ваарлам. Во всяком случае, у меня такое ощущение, что что-то назревает. Что-то уж больно тихо и чинно в нашем старом Орбинске. Дети, подростки, то бишь тинейджеры, все сущие ангелы. На улице нет пьяных, во всяком случае, за две недели моего здесь пребывания я не встретил ни одного пьянчуги, не считая себя самого. Доблестный комиссар полиции утверждает, что преступность в городе упала до нулевой отметки. И все это связывается с появлением в Орбинске пресловутого Института. Много слухов о нем ходит, хотя был я в нем – ничего таинственного там не происходит: достижения науки на благо человечества. Все чинно и благородно. Даже слишком. Так вот скажи мне, отец Ваарлам, как лицо духовное: то ли я поотстал от жизни и все так плохо, что никто ничего не понимает, то ли все хорошо, и мы под предводительством товарища Девилсона всей магалой топаем прямо в рай. Один только твой сумасшедший грек нарушает общую картину. Почему ты, собственно, отказался отдать его на лечение в Институт? Кстати, его фамилия в смысловом значении как-то расходится с твоим духовным саном.

Отец Ваарлам помолчал немного, потом сказал:

Фамилия его действительно Христопрадатис. Появился он в городе примерно в то же время, когда здесь стали строить Институт. Все его считают полным психом, но это не совсем так. Он конечно пьющий, если не сказать больше. Но не это главное. Два года назад он стал предрекать всяческие события, в основном заимствованные из Нового завета. Так это же хорошо, – сказал Борис. – Старик нагонит немного страху на горожан, глядишь, в твоей пастве случится пополнение. Тебе это только на руку. Может быть, – согласился отец Ваарлам. – Но дело не в этом: похоже, его предсказания начинают сбываться. Что ты имеешь в виду? – строго спросил его Борис.

Отец Ваарлам оценивающе посмотрел на него, затем продолжил.

– Тебе как человеку светскому мои рассуждения могут показаться полным бредом, но мне – человеку верующему, священнослужителю – события последних лет видятся в ином свете.

Ну, вот – началось, – подумал Борис. – Я всегда знал, что люди, пришедшие к вере после каких-то жизненных коллизий, немного не в себе. Почему-то их вера всегда граничит с каким-то оголтелым, непримиримым фанатизмом. Видел я верующих – бывших наркоманов – самые невыносимые люди, которых я встречал. С виду такие кроткие: елейные улыбочки, слащавые речи, но если они видят, что ты им не поддаешься – такая лютая злоба в глазах появляется – невольно оторопь берет. Любовью к ближнему там и не пахнет. Вот и Валерка насиделся в инвалидном кресле и сейчас байки начнет травить о судном дне и конце света.

– Ну и что предрекает твой христопродавец: никак конец света? – иронично спросил он отца Ваарлама.

– Пришествие антихриста на землю, – серьезно ответил Ваарлам.

Ни много, ни мало, – усмехнулся Борис. – И конечно это знаменательное событие должно произойти в нашем Орбинске? Оно уже произошло, только немногие это понимают, – сказал отец Ваарлам. – Ты Новый завет когда-нибудь читал? – спросил он Бориса. Случалось, – ответил Борис. “И даны ему были уста, говорящие гордо и богохульно, и дана ему власть действовать сорок два месяца. И творит великие знамения…и чудесами, которые дано ему было творить пред зверем, он обольщает живущих на земле…” – процитировал отец Ваарлам. – Тебе это ничего не напоминает?

Борис мысленно прикинул: распад республики, правление совета ООН… Намек был ясен.

– Ну, святой отец, это же скучно, – разочарованно протянул Борис. – Неужели церкви не надоело быть тормозом прогресса. В Институте занимаются научными изысканиями, это мне доподлинно известно. Если бы вы мне сказали, что мистер Девилсон заведует лабораторией по производству какого-нибудь нового наркотика или крадет у бедных психов внутренние органы для трансплантации морально разлагающимся нуворишам – я бы это понял. Но религиозные мотивы должны быть подкреплены, чем-то более весомым, чем цитаты из Нового завета. Да и вообще, надо признать, что все изменения, произошедшие за последнее время, были в лучшую сторону. Исчезла безработица. Равно как и очереди за колбасой и туалетной бумагой. Или обилие колбасы – это происки дьявола? – иронично осведомился Борис. – Войны нет, никто не стреляет. Чего еще надо? Или обязательно должен быть внешний враг?

– Да, в Орбинске никто не стреляет, никто не распространяет наркотики и вообще, преступность упала практически до ноля.

– Так что же вас не устраивает? – спросил Борис.

– А тебе известно, что в Орбинске самая высокая смертность из-за неоказания первой помощи при несчастных случаях. Подростка сбивает машина, но никто из его друзей не пытается ему помочь. Никто даже не вызвал скорую помощь. Все просто стояли и смотрели. Парень захлебнулся собственной кровью, достаточно было перевернуть его на живот, и он бы остался жив.

– Ну, может, они были в шоке, – предположил Борис.

– Можно было подумать и так, если бы это был единичный случай. Годовалая девочка тонет в бассейне на глазах у старшей сестры, которая спокойно продолжает смотреть телевизор. Семидесятилетняя бабушка задыхается в приступе астмы, когда ее пятнадцатилетнему внуку достаточно было принести из соседней комнаты ингалятор.

– И о чем это говорит? – спросил Борис.

– О том, что Девилсон, пользуясь своей программой коррекции личности, делает из детей равнодушных болванчиков. И это самое страшное. “Не бойтесь убийц и предателей – бойтесь равнодушных: ибо с их молчаливого согласия совершаются убийства и предательства”. Девилсон – антихрист, и он готовит пришествие зверя на землю. А дети – послушное орудие в его руках.

– А может он просто сумасшедший параноик, лелеющий старую идею о мировом господстве? История знала немало таких примеров.

– Ты слышал такое имя – Уильям Оккам? – спросил отец Ваарлам.

– Ну, как же: Оккам, Уильям – английский философ и церковно-политический деятель. Известен как автор философского принципа, позже названного “бритвой Оккама”. Ага, кажется, я понял, к чему ты клонишь.

– Ну, тогда ты помнишь, что гласит этот принцип?

– Приблизительно: если есть ряд причин, объясняющих происхождение какого-нибудь явления, то истинной из них будет простейшая. И что из этого следует? Ты хочешь сказать, что все странности, происходящие в Орбинске, объясняются той простейшей причиной, что в городе появился антихрист по имени Девилсон.

– В народе говорят о каком-то странном свечении на территории Института, какие-то истории о городских вампирах, оборотнях, мои прихожане жалуются на ночные кошмары, – заметил Ваарлам.

– На территории Института действует контрольно-пропускной режим, что и вызывает нездоровое любопытство, наш народ всегда чем-то недоволен. А кошмары… Повышенное давление в пожилом возрасте может вызвать неприятные сновидения. Мне интересно, чем я могу быть полезен: в церковных делах я полный профан, и экзорсит из меня паршивый. Если статейку какую накатать, то это пожалуйста, но чтобы кого-то обвинять, нужны более веские доказательства, чем фантазии полоумного грека. Так чем могу?

Ваарлам с сомнением посмотрел на Бориса.

– Я бы и сам хотел знать, какую помощь от тебя можно ждать. Вот Христя возлагает на тебя большие надежды.

– А это кто? – удивился Борис. В голове его промелькнул растиражированный образ румяношекой хохлушки, с длинной русой косой и подносом в руках, на котором красуется солидный шмат сала и запотевшая бутылка с горилкой.

– Фамилия Христопрадатис как-то не прижилась среди прихожан и они зовут его просто – Христя, – улыбнулся Ваарлам, кивнув на старика расположившегося под тенью каштана на послеобеденную фиесту.

– Если он считает Девилсона антихристом, то меня никак не иначе, как архангелом Михаилом, – пошутил Борис.

– Почти угадал, он действительно считает тебя ангелом, – ответил отец Ваарлам, – серым ангелом.

Борис вопросительно посмотрел на священника, думая, что тот так шутит, но отец Ваарлам был сама серьезность.

– Серый – это в смысле чуть испачканный? – спросил Борис.

– Нет, серый – это между белым и черным, – ответил отец Ваарлам. – Есть одна легенда. На заре возникновения традиций христианства существовало предание об серых ангелах, оставшихся нейтральными в час небесной битвы между верными войнами бога и его врагами. Они остались равнодушными, и с их молчаливого согласия силы зла чуть не одержал победу. Ныне они дожидаются приговора на страшном суде.

– Но ангелы – это же где-то там, на небе. Это и сумасшедший должен понимать, – возразил Борис.

– Бытует поверье, что некоторые из них живут среди людей. Сегодня им дан второй шанс: сделать свой выбор и искупить свой грех, – пояснил отец Ваарлам.

– Вот так штука, – сказал Борис. – Даже во время второй мировой войны существовали страны, которые оставались нейтральными, и это не считалось позором. Хорош бог, который в добровольно-принудительном порядке заставляет играть за свою команду. Будешь играть за черных – попадешь в ад, не будешь играть вообще – тоже попадешь в ад. Играй за белых и на обед получишь сладкое. Но я не ангел, ты то это понимаешь?

– Кто из нас может постичь промысел божий? – вопросом на вопрос ответил отец Ваарлам.

– Ну, ладно, хватит, – сказал Борис. – Хватит забивать мне голову всякой религиозной чепухой. Чем я тебе могу помочь как журналист?

– Если бы я знал, – с грустью сказал священник. – Попробуй съездить в Старый город. По вечерам там собирается группа ребят, они играют там в подполье. Хорошие ребята, хотя от веры тоже далеки, но я думаю, что они каждый в свое время и своим путем придут к богу. Поговори с ними, тебе будет интересно.

– Это я могу, – сказал Борис. – Хотя предупреждаю: я не социолог, а военный журналист.

– Но журналист – это социолог в действии, – сквозь бороду улыбнулся отец Ваарлам. – В конце концов, это и твой город.

Прощаясь, они пожали друг другу руки, как старые приятели. Когда Борис уже уходил отец Ваарлам его окликнул.

– Борис, береги себя!

Борис обернулся и на прощание помахал рукой. И уже вслед ему отец Ваарлам перекрестил его удаляющуюся спину.

Борис направился к “Роджеру”. Чтобы добраться до Старого города, нужна была машина, а ее у Бориса не было. Может, в Орбинске и существовал какой-то автопрокат, но Борис даже не потрудился это узнать. Он решил, что Роджер не откажет в такой мелочи своему клиенту и собутыльнику. В мире еще существовало такое понятие как мужская солидарность.

Старым городом орбинчане называли первое поселение, от которого пошло существование Орбинска. Это были вырубленные в породе известняка лабиринты с многочисленными комнатами, возраст которых насчитывал более двух тысяч лет. В прошлые века горожане скрывались в них от нашествия враждебных орд. Сейчас по ним бродили любопытные туристы и скучающие подростки. Было время, когда Борис сам с ватагой таких же сорванцов играл там в войну. Сейчас там играет новое поколение юнцов в другие игры. Действительно, свято место пусто не бывает.

Борис шел по городу и размышлял над тем, что сказал ему отец Ваарлам. “Сын дьявола среди нас”. А ведь действительно, если фамилию Девилсон разбить на слова, то получается, что он прав. “Дьявольский сын” – может причина такого неприятия именно в фамилии американца. Угораздило же его – “дьявольский сын”. Хотя, конечно, есть фамилии похуже. Помнится, раньше в телефонном справочнике Орбинска значился один абонент под весьма звучной фамилией Гробокопатель. Все телефонные хулиганы города, а это все мальчишки Орбинска от семи до пятнадцати лет, хотя бы раз, но ему позвонили. Увидев такую фамилию в справочнике, десятилетнему пацану было практически невозможно удержаться от искушения позвонить по указанному номеру и срывающимся от смеха голосом проблеять в трубку: “Але, это Гробокопатель? Скажите, пожалуйста, а вы гробы копаете?” Но дело ведь не только в фамилии. Я помню, во времена моей службы в армии в мое отделение с учебки поступил младший сержант-белорус, фамилия которого была очень созвучна с ненормативным названием женского полового органа. И ничего: спустя пару месяцев он стал пользоваться заслуженным уважением своих сослуживцев, как непревзойденный рассказчик похабных анекдотов и мастер обольщения офицерских жен. Видимо, фамилия все же наложила на него свой отпечаток. Но не из-за фамилии свет клином сошелся на Девилсоне и Институте. Хотя, признайся, Борис, ты сам подозревал в этом какой-то подвох. Уж больно слащав американец.