Текст книги "Серый ангел (СИ)"

Автор книги: Олег Трубецкой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)

А ведь ты псих, фратер, думал про себя Борис. Война и тебя доконала. Ведь ни о чем, кроме этой крови и грязи ты писать не можешь. Война въелась в тебя как ржа в железо и никакой водкой ее из себя не вытравишь. Такая жизнь противоестественна для человека, но и тебя без очередной порции адреналина начинает трясти, как наркомана во время “ломки”. И не живется тебе спокойно и не пишется о том, как Он любил Ее и Она любила Его, но была Ему неверна со всеми подряд. О том, как Он страдал и о том, как страдала Она. И о Ее метаниях от мужчине к мужчине, из постели в постель. Это читали и говорили бы “как это проникновенно”, потом поставили бы по этой книге фильм, а по этому фильму учили бы жить своих детей. Маразм! Может, ты и псих, Борис, но и остальные не лучше. Среди братии кинематографистов бытует такая шутка: “Для того, чтобы получить “Оскара”, надо снять фильм о безногом, слепом негре-иудее, транссексуале, нашедшем смысл мироздания между двумя половинками “гамбургера”. Эх! Написать бы роман о чистой светлой любви. Но как писать о том, чего не знал и не знаешь. А если и знал, то это было так давно, что успел все уже забыть. Несколько раз Борис садился за очередное литературное творение и несколько раз ловил себя на том, что пишет о самом себе. Имена у его героев были разные, внешность тоже, а место действия очень походило на родной Орбинск. Все как у Микки Спиллейна, американского детективного романиста. Главный герой, приезжает в родной город, где он давно не был, и тут с ним происходит… Вот тут у Бориса все стопорилось. Он просто не мог себе представить, что еще может произойти с его героем в мирное время в городе подобному Орбинску. Разве что с крыши на голову упадет кирпич. Может, плюнуть на все и писать так, как пишется, – размышлял Борис. – Писал же Ремарк о себе, и ничего. Каждый его герой нес в себе отпечаток его самого. Творческий человек должен пропускать все через призму собственного «Я». А иначе получится сухой бухгалтерский отчет. К тому же Ремарк не боялся повторяться. Но он писал о том, о чем знал не понаслышке. А что я знаю об обыкновенной жизни кроме праздного времяпровождения в барах да съема любвеобильных девиц в злачных местах. Но если я не могу писать об этом, значит, и эту жизнь я знаю плохо.

– Кстати, – прервал его размышления Роджер, – я думаю, МОССАД удовлетворит твое любопытство лучше, нежели отставной морпех.

Борис посмотрел через плечо, куда кивнул бармен. В бар входило генетическое недоумение под названием Изаксон. Никакой вековой печали в его глазах, свойственной потомкам Моисея не наблюдалось. Наоборот, они светились изнутри каким-то явно нездоровым весельем. На Бориса он налетел с очередным анекдотом:

Продают рыбу, живую, в бочке. Абрам спрашивает:

– А у вас рыба свежая?

– Ты чито, не видишь, она живая? – говорит ему продавец.

Абрам говорит:

– У меня Сара тоже живая, но не свежая.

Белокурый ангел разразился похабным плотоядным хохотом, Роджер выдавил из себя пару смешков, Борис даже не улыбнулся.

– Не смешно, – сказал он Фридриху, – старо, как моя жизнь. Лучше скажи мне, юный собиратель древностей, что ты знаешь об Институте?

– Об Институте? Чего там знать! Грибы, собаки, психи. Муть! Тоже мне: дом Эшеров, ха-ха. Жидо-массонское логово.

– А почему жидо-массонское? – недоумевая, спросил Борис.

– Книжки читать надо, – с чувством превосходства ответил Фридрих, – по большей части исторические. А история, как известно, говорит, что если где-то творится что-то непонятное, то в этом замешан Кац, Рабинович или Вайсберг.

Мир определенно сошел с ума, подумал Борис, самый ярый антисемит – еврей. Хотя этим сегодня вряд ли кого-то удивишь. Он повернулся назад и оглядел бар. Те же лица, что и вчера, и на них тоже выражение скуки. Интересно, – думал Борис, – у меня такое же выражение или нет? Хотя я то чем лучше? Скучающий журналист эпохи буржуазного застоя. А какого черта, собственно говоря, я скучаю. В конце концов, журналист должен проверять все версии. Есть повод взглянуть на восьмое чудо света под названием Институт, тем паче я его еще ни разу не видел.

Борис достал из кармана деньги и положил их на стойку.

– Ну, фратер, до встречи, – сказал он Роджеру. – Труба зовет.

– Далеко собрался? – бармен подозрительно взглянул на Бориса.

– Возникла кое-какая идея. Да и мне необходимо развеяться.

– Удачи. Только не нарывайся на неприятности – напутствовал его Роджер.

– Неприятности – мое второе имя, – задорно ответил Борис. – Но я буду осторожен.

Махнув на прощание рукой, он вышел из бара. Перед баром стояли несколько такси. Когда-то по городу таксовали старенькие раздолбанные “Волги”. Покрышки на них были настолько лысыми, что рисунок протектора уже был практически неразличим, а бампер обычно подвязывался проволокой. При езде они так скрипели и дребезжали, что казалось, вот-вот рассыпятся на ближайшем повороте. Теперь же возле бара стояли три сверкающих, ухоженных “мерседеса” с шашечками на желтых боках. Ну, чем не Европа? – подумал Борис. – Катаемся на “мерседесах”, колбасы дешевой завались – все довольны, “ешь ананасы, рябчиков жуй”.

Водитель такси соответствовал. За рулем сидел, как будто только что из Гарлема, иссине-лиловый негр. Похоже, он один чувствовал себя в этой духовке нормально. Борис даже не удивился. Вот тебе и интернационал, подумал он, пролетарии всех стран в действии.

– Куда едем, фратер? – осведомился таксист на довольно понятном местном диалекте.

– В палату номер шесть, – ответил Борис. – И пояснил в ответ на удивленно-вопросительный взгляд шофера. – В Институт.

Водитель еще более недоуменно пожал плечами, и такси тронулось с места.

Институт располагался километров в десяти от города. Шофер предупредил, что больше пяти минут он ждать не будет. Если Борис вздумает задержаться, то обратно ему придется идти пешком. Таксист заметно нервничал, и по всему было видно, что ехать к Институту ему не хотелось. Борис его успокоил, сказал, что ждать ему не придется. Черт с ним! – решил про себя он, – Обратно доберусь как-нибудь сам. Всю дорогу таксист посматривал в зеркало заднего вида, но Борис не заметил ничего подозрительного. Правда некоторое время от бара за ними следовала одна машина, но как только такси выехало за пределы города, ее пропал и след.

Здание Института представляло собой сверкающий зеркальными стеклами небоскреб, ввинченный в небо на добрые семьсот метров. Несмотря на размеры, оно поражало своей кажущейся легкостью, почти воздушностью. Серый бетонный забор вокруг него выглядел казенным солдатским ремнем, опоясанным вокруг элегантного фрака. Надпись на нем на четырех языках гласила: “Вход только по специальным пропускам ООН”. Единственный проход к Институту лежал через контрольно-пропускной пункт, охраняемый солдатами в камуфляжной форме. Один из них с нашивками капрала и шевроном Международного дивизиона на рукаве подошел к Борису.

– Я могу чем-то помочь, господин Ласаль?

– Мы разве знакомы? – удивился Борис.

– Я читал вашу книгу, господин Ласаль. На обложке есть ваше фото, – ответил капрал.

Борис внимательно посмотрел на него: сероглазый ариец среднестатистической внешности, примерно одного с ним возраста. Положительно, мои литературные труды пользуются популярностью, подумал Борис. Надо попробовать извлечь из этого кое-какую пользу.

– И каково ваше впечатление, мистер?…

Капрал Хенкель, сэр. Я был на Второй Корейской войне, сэр, и в Колумбии. В вашей книге все правда. Обычно в военных репортажах много лжи и официальщины, но у вас, сэр, написано все как есть на самом деле. Мой отец и мой дед были военными, как и я. И я могу сказать, сэр, что война – это дерьмо. Позвольте пожать вам руку, сэр, как солдат солдату.

Эту тираду капрал отбарабанил как рапорт. Борис ошеломленно ответил на его энергичное рукопожатие. Такого он предвидеть не мог. Это было неожиданно и одновременно лестно. Конечно, я писал о том, что видел и что пережил сам, думал Борис, и хоть моя книга о войне, предназначена она, прежде всего людям штатским, мирным обывателям. Тем, на чьи налоги финансируются большинство военных авантюр, с чьего пассивного согласия грязные политики делают на войне состояния. Она адресована им: рабочим, коммивояжерам, финансовым воротилам и студентам, но никак не военным. Уж они-то о войне знают все.

Капрал Хенкель, мне нужно попасть на территорию Института. Как вы знаете, я журналист и я хотел бы написать статью о вашем заведении, – сказал Борис. После этой фразы от былого дружелюбия служаки тут же не осталось ни следа. Без специального пропуска или разрешения администрации это не возможно, сэр. Ничем не могу помочь, – его тон моментально стал сух и официален. Да бросьте, капрал. Вы же не думаете, что я какой-нибудь фанатик-террорист. Окажите услугу, как солдат солдату. Разрешение я все равно получу, просто мне эта бюрократическая волокита вот где, – Борис провел ладонью по горлу. Это невозможно, сэр, – панибратское обращение Бориса возымело обратное действие. Теперь тон капрала по жесткости и твердости мог соревноваться с железобетонной глыбой. Ладно, капрал Хенкель, я не собираюсь вам создавать проблемы, – пошел на попятный Борис. – Я хорошо знаю, что такое присяга, и слово «долг» для меня, как и для вас, не пустой звук.

Слова его звучали довольно искренне, и взгляд капрала чуть-чуть потеплел. Железобетонная глыба дала трещину: на лице военного появилось слабое подобие улыбки.

Я рад, что вы понимаете, сэр. Если вы хотите, я могу предоставить вам машину, чтобы вы смогли добраться до города.

Борис одарил его такой же скупой улыбкой брата по оружию.

Спасибо, фратер. Я давно не был в родных местах и с удовольствием пройдусь пешком.

– Как знаете, сэр, – тон его еще немного потеплел. И Борис поговорил с ним еще минут пять о том, о сем. Расстались они почти приятелями. Борис пешком направился в сторону города, но едва он успел исчезнуть из поля зрения капрала и его солдат, как тут же свернул в небольшой лесок с диким непроходимым кустарником, окружавшим забор с южной стороны..

Вообще, какого черта я делаю? – спросил себя Борис. – Зачем играю в эту партизанщину? Вот уж действительно: кому война, кому мать родна. Ладно, взгляну на объект со стороны, одним глазком, и все.

Смеркалось. Борис обошел Институт сзади. Везде глухой стеной стоял железобетонный забор. Никакой, даже самой маленькой лазейки обнаружить в нем не удалось, зато рядом с забором стоял высокий раскидистый орех. Через минуту Борис оказался на самой его верхушке, откуда была хорошо видна вся прилегающая к Институту территория по ту сторону забора. Никакой колючей проволоки, видеокамер, часовых и прочей дребедени. Если верить рупору народной молвы Роджеру, то где-то здесь должны обитать очень злые собаки. Но и собак тоже не видно. Тишина как на кладбище.

От неожиданности Борис чуть не свалился с дерева. Внезапно вся башня Института озарилась изнутри ярким зеленым сиянием. Нет, это не было обычным электрическим освещением. Светились не только окна, но стены здания, и свет этот пульсировал: то затухал, то опять становился ярче. Вместе с этим светом возник слабый, где-то на грани человеческого слуха, звук. Характер его был неясен, это напоминало очень тихий шепот, но шепот какой-то неземной, и поэтому непереносимый для человеческого восприятия. По спине Бориса побежали мурашки.

Закончилось это так же, как и началось, внезапно. Борис вытер выступившую на лбу испарину и огляделся по сторонам. Уже окончательно стемнело, и после этого зеленого света казалось, что темнота вокруг еще более сгустилась. Борис стал осторожно спускаться с дерева. Когда до земли оставалось метра три, он повис на ветке, затем, отпустив ее, прыгнул в темноту.

Тот, кто находился внизу, только этого и ждал. Глаза Бориса еще не успели привыкнуть к темноте, но его спасла отменная реакция, не раз выручавшая его в критических ситуациях. Борис едва успел пригнуться, как над головой со свистом пронеслась какая-то дубина. Судя по тому, как вторая дубина врезалась в его ребра, это была бейсбольная бита. Нападавших было двое, и они были в масках. Их лиц Борис не различал, зато ясно видел светлые пятна их рук, сжимавшие орудие расправы. Действовали они не очень профессионально, больше мешали друг другу, но битами они махали так, что Борис едва успевал уворачиваться. Несколько раз ему перепало по ребрам и ногам. Так долго продолжаться не могло. Борис уходил от ударов, стараясь двигаться так, чтобы между ним и нападавшими оказывалось как можно больше деревьев и кустов. Тем самым он давал своим глазам спасительное время привыкнуть к темноте. Один из нападавших был крупным здоровяком, он очень шумно сопел и немного мешал своему сообщнику. Борис улучил момент, когда здоровяк оказался на одной линии с ним и своим сообщником, уклонился от его удара, прошел под его правой рукой и, оказавшись с ним лицом к лицу, парализовал его мощным ударом колена в пах. Здоровяк мгновенно застыл, издав несвойственный своей комплекции тонкий писк, выронил биту и схватился руками за причинное место. Ударом ноги с разворота Борис повалил нападавшего на его сообщника, а сам задал стрекача. Не то чтобы он боялся быть избитым, но благоразумие подсказывало ему, что правильнее было ретироваться, тем более что у этих двух могло оказаться под рукой нечто более серьезное, чем бейсбольная бита. Вдогонку ему неслись неясные ругательства. Пробежав метров двести, Борис остановился, прислушиваясь, нет ли за ним погони. Но ночь за его спиной хранила гробовое молчание. Борис принял решение идти в город напрямик через лес, так он срежет путь и сэкономит время. Тем паче, что эти места он знает как свои пять пальцев. Через несколько минут Борис услышал, как по дороге в город проехала машина, но останавливать ее было рискованно: в ней могли ехать его недоброжелатели. Впрочем, дорога домой заняла не так много времени. Спустя сорок минут Борис входил в “Веселый Роджер”.

Среднее количество посетителей в баре всегда было примерно одно и то же независимо от времени суток. Борис зашел внутрь и внимательным взглядом окинул каждый столик. За одним из них, в самом темном углу он заметил своих вчерашних знакомых: Утгарда и Сигмунда. Лица обоих блестели от пота. Утгард, посматривая по сторонам, хищно двигал нижней челюстью, а у гуманоида Сигмунда был нездоровый вид и выражение лица человека, только что получившего удар ниже пояса. Перед ними стояли кружки с пивом, на которых еще не успела осесть пена.

Давно они здесь? – спросил Борис Роджера, мотнув головой в их сторону. Кто? Эти двое? С полчаса, не больше. Вот тот бугай никак не выпьет первую кружку. Мне кажется, он на тебя смотрит как-то нехорошо. Ты не знаешь почему? Ведь я же унтерменш – недочеловек, – сказал Борис, – мое присутствие их просто оскорбляет. Ты что, не любишь немцев? – спросил его Роджер. Я и себя-то не люблю, а таких штурмфюреров тем более. Что касается немцев, то мой прапрадед был поволжским немцем, у меня в роду только что цыган нет. Так что моя нелюбвь никак не зависит от национальной принадлежности. И вообще, такого филантропа, как я, еще поискать надо. Кстати, о филантропии: тебя тут спрашивал один тип, – сказал Роджер. Что за тип? – спросил Борис. Раньше я его здесь не видел. По внешнему виду какой-то бродяга, “bomch”.Бомж, – поправил его Борис, – А чего он хотел от меня – не сказал? Нет, – ответил Роджер, – Я ему сказал, что ты уже ушел и не знаю, вернешься ты или нет. Я спросил его, что тебе передать, но он ответил, что зайдет попозже. Ну, тогда ладно, я пошел домой, – сказал Борис, – Если кто будет меня спрашивать – номер моего телефона не давать. Возникли кое-какие идеи, хочу поработать. Хотя мой телефон не такой уж большой секрет. Внезапный приступ вдохновения? – спросил Роджер. Что-то вроде того. Ну, пока. До завтра.

С этими словами Борис, вышел из бара, шагнув в душную темноту.

На следующее утро Борис решил нанести визит в комиссариат полиции. Благо у него имелся повод: вчерашнее нападение двух типов возле Института. У известного журналиста вполне может быть много врагов. Это хороший предлог прояснить некоторые слухи. Хотя Борис практически был уверен, что все они беспочвенны. А Жоркины подозрения и страхи можно было объяснить его излишней впечатлительностью и ежедневными стрессами – неизменными спутниками современного бизнесмена.

Большое здание комиссариата оказалось практически пустым. Ни задержанных правонарушителей, ни суровых детективов в мятых гражданских костюмах с выпирающими из-под пиджаков наплечной кобурой. В общем, ничего такого, что обычно показывают в полицейских сериалах. В фойе за стойкой дежурного сидел юнец в полицейской форме и играл сам с собой в шахматы. Глядя на него, можно было предположить, что он пришел сюда вчера прямо из-за школьной парты. Одет он был явно не по уставу. Мятый галстук валялся тут же на столе, а форменная рубашка была расстегнута до середины его юношеской безволосой груди. Взъерошенный чуб обвевал скудный поток теплого воздуха, который гнал старенький жужжащий вентилятор. На черных казенных телефонах лежал легкий трех-четырехдневной слой пыли.

Добрый день, – поздоровался Борис, – Где все? На ограблении века?

Полицейский заворочался на месте, преодолевая земное притяжение и неспеша поднялся навстречу Борису. Стул под ним жалобно заскрипел.

Стефан и Лоран в патруле. Сандуца в отпуске, а у Христофора рожает жена – очень буднично, как своему, объяснил полицейский. Я бы хотел увидеть комиссара, – сказал Борис, несколько удивленный таким демократичным порядкам. – Он у себя? Второй этаж. Там есть табличка. Вы его не предупредите, что я иду? – спросил Борис. Зачем? – на этот раз удивился полицейский. – Можете идти просто так. Шеф не любит официальщины, он у нас демократ.

Борис поднялся наверх. В длинном коридоре лишь на одной двери висела единственная табличка: “Комиссар полиции С. Морару”. Борис постучал. В ответ раздалось неясное ворчание, похожее на разрешение войти, что Борис и сделал.

Кабинет комиссара полиции представлял яркий контраст общему стилю здания, дышавшего патриархальной тишиной. Кондиционер обдувал приятной прохладой. Мебель, ковровое покрытие в духе ультра-модерн, огромный экран домашнего кинотеатра и мягкий свет, льющийся с потолка – все это прекрасно гармонировало с друг другом. Из общего стиля выбивался лишь сам хозяин кабинета и огромное кожаное кресло, в котором он сидел. Вид у шефа местной полиции был такой же затрапезный, как и у его подчиненного, который сидел внизу. В общем, хозяин кабинета принадлежал этому зданию, а сам кабинет – нет. На столе перед комиссаром была расстелена мятая газета, на которой лежала разодранная вобла и стояла початая бутылка пива. Сам шеф местной полиции напоминал швейцара в отставке. Видимо некогда по-гусарски торчащие в стороны усы теперь обвисли, мундир, хоть и был новеньким, имел какой-то засаленный вид.

Господин Ласаль! – шумно приветствовал его комиссар. – Рад вас видеть в моих владениях. Прошу вас присаживайтесь.

Сам хозяин кабинета, обладая комплекцией и грацией бегемота, поспешил встать, чтобы оказать посетителю подобающий прием. Казалось, он весь лучился радушием и дружелюбием.

Не желаете ли пива? – предложил он Борису. – У меня еще имеется отличное вино с карлештских виноградников. Десять лет выдержки. Не рано ли? – с сомнением спросил Борис. Да что вы! – с воодушевлением стал убеждать его полковник. – Это же чистый сок! Нектар!! Напиток богов!!! В небольших дозах это вообще лекарство. Ну, разве что в небольших дозах… – по-прежнему сомневаясь, произнес Борис.

Полковник открыл дверцу стола, откуда достал большой бутыль с вином. Очевидно, в столе находился холодильник, бутыль был запотевшим. Вино действительно оказалось превосходным, и, когда комиссар предложил Борису налить еще тот не отказался.

Как вам город? Столько изменений… Несомненно в лучшую сторону. Вы не находите? – спросил комиссар. Борис в ответ промычал что-то нечленораздельное. Комиссар принял это мычание за согласие и поэтому решил благодушно предаться воспоминаниям. Но и в тех временах были свои плюсы. Вы помните то время, когда вы еще не были знаменитым журналистом, я не был комиссаром, а мы были просто мальчишками, живущими на одной улице. Да-да, господин Ласаль, кто теперь знает, что известный журналист и комиссар полиции Серафим Морару, жили по соседству, играли в одни и те же игры, и даже порой дрались между собой. Вы…?Да-да, кто, теперь глядя на меня, вспомнит, что раньше Серафим Морару был просто Фимой и как все мальчишки играл в расшибалочку, стрелял из воздушки голубей и подглядывал за девчонками в общественной бане. Да, признаться, я вас не узнал, – сказал Борис. Немудрено, – снисходительно улыбнулся комиссар. – Кем был Фима, и кем теперь стал Серафим Морару. Помнится мне, я иногда побивал вас, за это вы меня дразнили гогошаром. А вы меня называли “Абрам – в рожу дам” – вспомнил Борис. – Почему-то все считали, что Ласаль – это обязательно еврейская фамилия. Был грех, – согласился комиссар, – но мы ведь, в сущности, были детьми. Много воды утекло с тех пор. Многих наших земляков разбросало по всему свету, а сами мы почти растворились в толпе иностранцев. К сожалению, вместе с переменами мы теряем свою национальную самобытность. Ну, в основном то все переменилось к лучшему. Вот вы, например – дослужились до комиссара. Это да. Для этого пришлось много работать. И вот результат: уровень преступности в городе упал до самой низкой отметки за всю историю города. Конечно, иногда еще бывают драки на почве пьянства, семейные ссоры. В прошлом году даже было два случая воровства, но оба они были совершены приезжими. А таких преступлений, как убийство или торговля наркотиками, у нас вообще не бывает. Кстати, о преступности: я поэтому к вам и зашел. Вчера на меня было совершенно нападение.

Взгляд комиссара стал более серьезным.

– Вас пытались ограбить?

– Не думаю. По-моему, меня пытались просто избить, – сказал Борис.

– Вы сможете опознать нападавших? – спросил комиссар.

– Вряд ли. Они были в масках, да и было уже довольно темно.

Ну, ничего, я думаю, мы найдем мерзавцев. У нас есть свои осведомители среди населения. В какой части города это произошло? Вообще-то это произошло за городом, возле Института, – сказал Борис.

С лица комиссара медленно сошло выражение благодушия.

– Прошу прощения, господин Ласаль, но ничем помочь я вам не могу. Это не моя юрисдикция.

– Но это же ваш округ? – спросил Борис.

Округ мой. Но Институт и прилегающая к нему площадь в радиусе одного километра находится под юрисдикцией ООН. За все, что происходит на этой территории, отвечает специальная служба безопасности. Вам лучше обратиться к ним. Других жалоб нет? – спросил комиссар. Нет, – ответил Борис. Тогда еще раз прошу меня простить, но у меня еще много дел, – сказал комиссар. – Рад буду с вами встретиться в менее официальной обстановке.

Это была вежливая просьба удалиться.

Тогда позвольте откланяться, – произнес Борис. – Был рад нашему вторичному знакомству. И спасибо за отличное вино.

Когда Борис взялся за ручку двери, комиссар его остановил.

Позвольте вам дать дружеский совет, господин Ласаль. В Институте у меня есть хороший знакомый. Американец. Лучше всего, если вы обратитесь по поводу этого инцидента к нему. Его зовут Девилсон. Джон Девилсон.